Констатация факта, которая не будет озвучена, но в полной мере отображает человека.
Вилка скребет по белоснежной скатерти, оставляет четыре борозды змейкой. Джеймс делает какие-то наброски в альбом. Даже не смотрю, что делает брат. Это я знаю на сто процентов в квадрате – его рука плавно ведет линию и в последний момент резко делает закругление. Знай сейчас Булстроуд, что передо мной схемы и тренировки для квиддичной команды Гриффиндор, он бы подавился и узнал, что мне совершенно плевать. – Ал, тебе влетит, – Джеймс хмыкает. Да я и сам знаю, что влетит от матери по самые не хочу. С не охотой отрываюсь от чертовски интересного дела и, оглядываясь на проход в кухню, где слышны шаги мамы, склоняюсь над скатертью. Кончик вилки сковырнул нити ткани и теперь, присмотревшись, можно видеть светлую столешницу обеденного стола. Надеяться, что мама не заметит – глупо, у нее нюх на любую провинность детей. Приборы уже расставлены и мне не удастся перевернуть скатерть на другую сторону, как обычно мы делаем с Джеймсом, когда ставим пятна или царапины. Брат, видимо, помогать мне не собирается, толи так увлечен приемами квиддича, толи взыграла вредность. Ставлю на второе без сомнений. – Всегда знал, что на тебя можно положиться, – я медленно переставляю свою тарелку левее, чтобы та могла на время скрыть мое «творение» на святилище матери. – Пользуйся моей добротой. Сволочь. Констатация факта, которая не будет озвучена, но в полной мере отображает человека напротив меня. Джеймс шепчет заклинание и взмахивает волшебной палочкой. Если кто-то мог надеяться, что мне поможет родной брат, то он глубоко заблуждался. Стул подо мной неожиданно подпрыгнул, и я выронил чертову тарелку. Соприкасаясь со столешницей и ножом, она звенит. Мама непременно все слышала. – Чтоб ты сдох, придурок. – Альбус Северус! Как ты можешь так говорить родному брату? Мама стоит в дверном проеме, раздраженная и злая. Увидит дырочку на скатерти и мне не жить. Спасибо, дорогая и любимая сестренка, что доводишь родителей до состояния боевой готовности. – Не уверен, что он мой брат, – я делаю акцент на слове «мой», предельно честно между прочим, чтобы мама уделила особое внимание нашим с братом перекличкам. Иначе мне снова придется выслушать стенания матери о том, что у нее ужасные дети, и она не понимает, что сделала не так в жизни. – Да, мама, а ты уверена, что его принес аист, а не мозгошмыг? Очередные, тупые шуточки Джеймса Сириуса Поттера, уже приелись и надоели. Он и сам это знает, но продолжает это делать, зная, что меня это раздражает. Провались я под землю, если узнаю, что он делает это ради моей самооценки, а не своей. Зная Джеймса, так он и считает. Все его бравые помыслы нацелены только для своего эго. Он будет отнекиваться, кривиться и громко заявлять, что это не так, и все его подначки носят исключительно миролюбивый характер. Хочется врезать ему и прямым текстом сказать, какой же он ублюдок. Но, естественно, ничего я не сделаю. Во всяком случае, не в ближайшие пару лет точно. Этого не будет, пока я нахожусь в пределах досягаемости матери и, чего греха таить, брата. Ему-то можно колдовать. А мне еще нет. Ненавижу идиотское правило для несовершеннолетних. У меня нет по близости магглов, я из семьи волшебников, у меня есть мозги в голове, – или голова на плечах? – что еще нужно, чтобы было разрешение колдовать вне школы? Вот точно не фамилия Поттер. И Джеймса тоже ненавижу. Джеймс придурок, который любит доставать меня, считая, что мне это жуть как нравится. А мне ни хрена не нравится, но я молчу, молчу и молчу, потому что не вижу смысла что-то говорить брату. Да пусть думает и делает, что хочет. Это же Джеймс, который всегда первый в любом списке. Даже в списке директора Макгонагалл имя Джеймса Поттера на первом избранном месте. Что такого в брате, я не могу понять, как бы не пытался. Ему (да Лили права на все сто процентов, но вслух я это не признаю) дается легко все. Он, не умея по факту ничего, может делать все, за что берется. И это меня больше всего злит. Потому что мне нужно сидеть за учебниками и заучивать формулы, а ему нет. Это я через силу не сплю ночами, чтобы набрать проходные баллы, а не он. Ему просто плевать, а мне нет. Джеймс любимчик многих учителей, всех вообще-то, но он этим не пользуется. И получает хорошие оценки в табеле успеваемости, потому что легко воспринимает любые трудности и находит выход даже на экзамене. Я не умею этого, и, зная это, брат еще пуще начинает издеваться. У нас нет особого соперничества, поскольку мы не имеем ничего общего: разные факультеты, у Джеймса квиддич, друзья, компания, девушки, у меня… ничего по факту. И я никогда не стремился к тому, что имеет он. Правда, меня устраивает все, кроме учебы, потому, что я потею за книгами, а он, сволочь, даже не знает с какой стороны начинать читать. – Успокойтесь, у меня нет настроения, слушать ваши пререкания, – мама опускается на стул и откидывается на спинку стула, заправляя за ухо выпавшую прядь волос. Мама выглядит измотанной, но старательно это скрывает. Выходит не очень, но на невнимательного и глупого в чужих чувствах Джеймса, действует вполне приемлемо. У нее круги под глазами и пересохшие губы. Она стала более рассеянной в домашних делах, невыносимее в желании выговориться кому-то. В чем же причина? Я не уверен, что дело здесь только в Лили. Да, она переборщила, но тот же брат делал вещи и похуже. Ему всегда спускалось все с рук именно матери, отец старался более-менее придерживать капризы старшего сына. Я не знаю, в чем причина, но Джеймса любят все в семье больше остальных. Это задевает всех кузенов и кузин, возможно, кроме Розы, но брат, будто этого не замечает, продолжает считать, что его в чем-то обделили. Его поступки направлены на привлечение внимания. Все, что не делается им, делается для того, чтобы о нем говорили. Даже я сейчас думаю о нем. А Лили – это совершенно другой человек. Она ранимая, обидчивая, по-своему глупая и наивная. Ей тоже хочется внимания, ей сложнее, чем другим смериться с безразличием, когда есть эгоистичный и самоуверенный брат. Мне жаль сестру, она не заслужила безразличия со стороны родителей. Лили сама выдумала себе многие проблемы, а потом не смогла различить, где реальность, а где ее думы. И получила то, что имеет сейчас в ответ. Да, она поступила в какой-то мере не правильно, но я ее понимаю. Джеймс осуждает, а я понимаю. Понимаю, что все, что происходит с ней, вина родителей, вина Джеймса и моя. Когда Лили была совсем маленькой, отец не отходил от нее ни на шаг, боясь потерять слабенькую дочку, мама разрывалась между детьми, параллельно работая в редакции «Пророка». А нам объясняли, что нужно заботиться о младшей сестренки. Мы делали это до Хогвартса. Сначала вернулся совершено другой брат, я не мог понять, почему произошли изменения, почему он охладел к нам. А потом Лили привыкала к хорошему, к единственному, ко всему самому лучшему, когда в школу уезжал я. И вернулся другой, не заметив, что и сестра уже другая. В короткий срок единоличной жизни с родителями, которые забыли, что детям нужно объяснять, ими нужно заниматься, а не откупаться игрушками, она не готова была делиться с кем-то своим. Все, что было в доме, принадлежало исключительно Лили все месяцы, что нас не было дома. А на каникулах начиналась борьба за внимание: мама всегда была рядом с Джеймсом, что бы он ни делал, чтобы ни говорил. Джинни Поттер, сколько себя помню, окружала своего первого сына заботой и любовью, не смотря на то, что он превращался в мерзавца с каждым годом все больше. Отец работал и пытался наладить шатающиеся отношения со мной. Я никогда не был близок ни с кем из них, мама обнимала меня всегда сковано и учила умения заботиться о близких людях. Отец, пропадая на работе, даже не замечал моих метений и, когда пришло время уделить моему имени в расписание, папа по вяз в груде болотной трясины. А Лили плакала и топала ножкой, взамен ласк близких получала игрушки. И мне ее жаль. Видимо не достаточно, чтобы пойти и поддержать ее. Поддержка от меня вышла бы не очень, особенно, потому что Лили считает, что ее все бросили на произвол судьбы. Что бы ни сделал я, сестра сделает свои выводы, а они обычно навеяны лишь ее чувствами. – Мы будем обедать? Из мыслей меня выдергивает раздраженный голос Джеймса. Он уже отложил свои чертежи и барабанил по столу, раскачиваясь на стуле. – Подождем еще немного отца. Бесцветный голос мамы заставляет меня поморщиться, а брата закатить глаза. Отец никогда не приходит на обед, либо не хватает времени, либо он не имеет особого желания. Думаю, оба варианта уместны. А мама всегда тянет с обедом, безрезультатно надеясь, что он все-таки придет и сядет за стол. Глупо. Он не придет. – Он не придет, – я вздрагиваю, услышав фразу Джеймса. В этом, наверное, мы похожи. Знаем родителей, можем предвидеть их поступки. И оба понимаем, что, да, отец не придет на обед ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Повезет, если он решит посетить ужин, но и это будет до тех пор, пока в доме дети. – Подождем! Джеймс, не качайся! Я кладу голову на скрещенные на столе руки. Ни один человек не захочет возвращаться в дом, где его встречают претензии и обвинения, где его вынуждают ставить выбор: работа или семья. И ни что не сможет исправить положение, если они оба стоят на своем, не могут найти компромиссы, и вообще, им сложно переступить через свою гордыню и признать ошибки. А вот и главная, думаю, причина плохого настроения мамы. Отец. Ни Лили, ни я, ни Джеймс. Именно отец, который жестоко поступает с женой, выбирая всегда работу. Я не знаю точно, что у них произошло и когда именно. Мы вернулись на каникулы и обнаружили, что дома стало как-то тоскливо, пусто. Нас уже не встречал аромат выпечки, не бросался в ноги старый облезлый с годами, но по-прежнему, любимый кот. Что-то произошло, и никто не мог сказать что именно. Да и дела особого ни кому не было. Родители ругались часто, но мы не думали об этом, просто принимали это как норму. Когда я стал старше, начал понимать смыслы их ссор, вечные недовольства и скандалы. В тринадцать я задавал вопрос: «Для чего они ругаются? Что им нужно для жизни без криков?». И, спустя несколько лет, мне стало все равно на эти вопросы, я задал один, всего один для себя самого, итак и не получил ответ. Почему? В чем причина их ссор? Ведь все считают, что они идеальная пара. Может именно в этом причина, в их идеале, который видят посторонние, а им хочется быть самими собой. Тогда они смело могут назвать себя детьми. Потому что так глупо ведут себя только дети. Разве нельзя найти время и спокойно обсудить, договориться? Почему маме нужно начинать все с криков, а отцу с безразличия? – В Аврорате обед закончился полчаса назад, мама, сколько можно сидеть? Я хочу есть! – Джеймс не меняется, именно он всегда требует, а после берет сам. – Да… сейчас, – мама встает расстроенная и, я уверен, вот-вот заплачет, что случается крайне редко в нашем присутствии. – Я помогу, – встаю, чтобы идти в кухню за супницей. Мама остается стоять и опирается на спинку стула. Ладно, я еще ненавижу отца. Родителей не выбирают, но никто ведь не запрещал ненавидеть. Сколько может продолжаться мучение мамы? Да, она отдает предпочтение Джеймсу, да, она слишком многое требует от Лили, да, она считает меня более взрослым и сдержанным, чем есть на самом деле, но она мать. Она, что бы ни произошло между родителями, не заслужила такой боли, которая ушатом льется на ее хрупкие плечи. Боли и обиды, которые она пытается залечить вином, а после попытками что-то изменить, наладить. Мама пытается направить все, если не в нужное, то, по крайней мере, в прежнее русло. А отец этого не понимает, или ему все равно, или он устал, или… Да какая разница, что творится в голове у отца, когда я вижу страдания и муки мамы. Готовый поднос стоит на столе с хлебом и нарезкой, мне остается только поставить на него горячую супницу и второе блюдо. Я обжигаюсь, оказывается все еще очень горячее, наверное, заклинание. Это означает, что мама и не ждала неожиданного появления отца. Не удивлюсь, если узнаю, что это у нее вошло в привычку, ждать мужа на обед, когда на еду наложены заклинания, чтобы те не остывали. Осторожно беру поднос за ручки и медленно выхожу из кухни и едва не роняю все на пол. Хороший, вкусный и полезный у нас сегодня обед. Мама сползла на пол, вцепившись в скатерть так сильно, что половина приборов уже оказалась на полу. И как я мог не услышать сразу. Она… рыдала навзрыд, почти задыхаясь воздухом. При виде такой слабой, болевой и плачущей Джинни Поттер, у меня защемило сердце, и затряслись руки. Мама билась в некоем подобие сударок. И, наверное, не держи ее крепко Джеймс, металась бы по полу столовой. Джеймс пытался гладить ее по спине и поднять, но мама лишь сильнее вцепилась одной рукой в скатерть, другой в футболку сына. Я стоял, не понимая, как вообще могу стоять на ногах и не ронять на пол поднос с едой. О Боже, я думаю о еде, когда моя мать бьется в агонии, а брат бледен как мел. Никогда, никогда не было ничего подобного. Я завис и просто смотрел на мучения дорого человека, пока на меня едва не налетела шокированная Лили. Она выглядит так, будто спала и впервые секунды была недовольна, но сейчас она больше похожа на точную копию призрака, как и Джеймс, и я, наверное. Но и это не заставляет меня двигаться. – Воды, живо! – меня отрезвляет паникующий голос Джеймса, и я, развернувшись, побежал обратно в кухню. Там Лили уже молниеносно набирала из крана воду в кружку. Поднос громко звякнул о стол, и суп, который мы долго ждали с братом еще минут десять назад, расплескался по столешнице, но это такая мелочь, что я вряд ли вспомню об этом через полчаса. Я крепко обхватываю столешницу, костяшки побелели, а по телу прошлись мурашки от холодного соприкосновения. Нужно успокоиться, нужно выровнять дыхание, нужно вернуться. Господи. Ненавижу! За что?! – Тише-тише, пей… – когда я возвращаюсь в столовую, Джеймс поддерживает кружку в трясущих руках мамы. Она, уже не всхлипывала, задыхаясь, но не могла остановиться, поэтому можно было разобрать ее скулеж. Я слышал такой однажды, когда в детстве я с Джеймсом и Фредом, сбежал из дома на встречу приключениям. Мы хотели встретить рассвет в джунглях, а вместо этого встретили вечерний Лондон очень плохого района. И бездомных собак. В страхе за свои жизни мы забрались на какие-то потрепанные годами, ржавые, еле стоящие, мусорные баки. В низу собаки, дикие и страшные. Они дрались между собой, перегрызали друг друга. А потом все было в крови и шерсти, Фред первый слез и, не дожидаясь нас, помчался на проезжающую часть дороги – это было концом дружбы Джеймса и Фреда, после той ночи они никогда не общались больше необходимого для поддержания родственных связей. А я стоял над раненной собакой, такой худой и жалкой, что в глазах уже защемило не от страха, а от жалости и сострадания именно к ней. Джеймс тащил меня за руку, в целях быстрее добраться до дома, а я все смотрел и смотрел на небольшую собачку, что поскуливала, требуя защиты, помощи. Скулила, желая жить. И моя родная мама напоминает мне ее. – Мама, успокойся, пожалуйста, – Лили сидела на коленях на осколках посуды, как и Джеймс, но это, похоже, ни кого из них не волновало. Она была заплаканная и нервная. Да, я и сам не лучше. – П… простите, – слабый голос мамы такой не естественный, что меня пробивает повторный озноб. За что она извиняется? – Не говори глупостей. – Ал… идите сюда, – я сажусь рядом с братом и сестрой. Это так непривычно сложно сидеть и видеть разбитую Джинни Уизли. Она отстраняется от плеча Джеймса и порывисто, как никогда прежде, обнимает меня, а затем Лили. – Простите, мои хорошие. Я очень-очень сильно вас люблю, вы мои самые близкие и дорогие мне люди. Чтобы не случилось, я хочу, чтобы вы знали, что я… мы с папой вас любим. Мне одному кажется, что ее хриплая речь, наполненная болью от сжимавшегося сердца, похожа на прощальную? Будто она больше не увидит нас, не вздохнет свободно в этом мире… Так, словно она собирается уйти от нас… навсегда. – Ты с ума сошла, что ты говоришь! – визг Лили впервые в моей жизни не вызывает у меня раздражения, я и сам готов кричать и биться в истерике. – Все хорошо, вы справитесь… Я знаю! Вам будет легче, если меня не станет… Но я люблю вас, мои… – Мама, зачем ты так говоришь?! – горло сжимают невидимые тески и мне приходится приложить все силы, чтобы не запнуться на полуслове и не расплакаться, как девчонка. – Затем, что все так, как должно быть, Альбус Северус. Я уйду, уйду, не буду никому мешать. Мешать кому, собственным детям? Да, они у тебя эгоисты и далеко от примеров для подражания, не такие, каких ты себе хотела и представляла в детстве. Но они любят тебя, нуждаются в тебе, и им сейчас больно от твоих слов. Очнись же! – Какого хрена ты несешь?! – Джеймс встряхивает маму, за что я ему благодарен. И она снова, снова начинает рыдать как сумасшедшая, дергаясь в руках брата. Лили так сильно вскакивает с места, задевая взмахнувшейся рукой стоящий стул, что тот падает, а сестра убегает, громко топая по лестнице. И мне тоже хочется убежать, закрыться в комнате и рыдать, содрогаясь лишь об одной мысли о состоянии мамы, но я этого не делаю и не сделаю, потому что есть еще Джеймс. Джеймс, который никогда не бросал меня, издевался, шутил, но никогда не оставлял одного, когда видел, что мне нужна помощь. Я не могу встать и уйти, как Лили. Она девочка, она маленькая девочка, ни в чем не виноватая. Ей простительно переждать этот момент одной, потому что больше не с кем. А Джеймс… Джеймс сейчас выглядит запутавшимся и побитым, что я понимаю, он тоже не счастлив от, казалось бы, идеальной семьи на людях.***
Глаза начинают слипаться, я с трудом их раскрываю и тру лицо, чтобы не отключиться насовсем. Все расплывчато передо мной, но я не могу, не могу пойти спать. Только не сейчас. Камин обдает жаром, что тоже не способствует хорошему самочувствию. Кажется, от дремоты никуда не деться. – Она уснула, но так плоха и говорит… что это конец, – на подлокотник дивана садится Лили. Маленькая и незащищенная, добрая и открытая, но почему-то стремившаяся подавить в себе все положительные стороны. Ей определено нужно сменить компанию, чтобы не потерять себя, которой она является настоящей, а не бликовой в окружение своих подруг. – Лили, иди спать, – Джеймс подает голос впервые после того, как отнес маму в спальню и уверился, что ее истерики не повторится. И я не виню его: никто не имеет сил говорить о произошедшем. – Уже поздно. – Но я тоже хочу поговорить! Я… – сестра осекается и переходит на полушепот. – Это касается и меня, Джеймс. Мне плохо и если я сейчас уйду, рискую последовать примеру мамы. Пожалуйста, не прогоняйте меня. Ее голос звучит умоляюще. Лили никогда не говорила так, когда ей что-то было нужно. Сейчас не тот случай, когда можно включать эгоистичность и давить на жалость. Она говорит правдиво и открыто, Джеймс тоже это понимает, потому что не настаивает на своем решение. Мы сидим в полном молчанье на диване и смотрим на пламя в камине. Часы давно перевалили за полночь, но, ни один из нас все еще не сдвинулся с места. У меня ощущение, что это всего лишь ночной кошмар, я сейчас проснусь и спущусь на кухню, где мама совершено обычная, спокойная и родная взмахивает волшебной палочкой, принуждая посуду двигаться в такт играющей из радио песни. На подоконнике свежая новостная газета, сова вот-вот принесла ее и улетела, взяв лакомство из рук мамы. Сверху доносится возня и привычная перебранка сестры и брата за время в ванную. Но это не так. Мама, основываясь на словах Лили, спит. Даже не могу представить, что она чувствует. Что может чувствовать человек, оказавшимся ослабевшим от пережитых страхов и волнений? Я не знаю, но мне достаточно вспомнить безликие глаза мамы, ее судороги, ее всхлипы, слезы и слова… Слова, которые обожгли меня, как самые беспощадные лучи солнца, расплавили, словно вулканическая лава, что плывет по невинной земле. В одночасье мама, которая всегда ассоциировалась с силой и женственностью, показалась самой обычно, слабой и ранимой женщиной, которая просила помощи. Нашей, своих детей, а не получала на протяжение многих, наверное, лет. И от этого возникает ненависть к себе самому. Джеймс неподвижно сидит, я не могу знать, о чем он думает. Утром я считал его придуроком, который портит мне жизнь. Брат, с которым меня ничего особо не связывало с тех пор, как он пошел в школу, а я остался один на один с собой и Лили. Но как-то запоздало я понял, что Лили девочка, и ей нужна была другая компания. Ей нужны были подруги, а я был всего лишь брат и друг, и в итоге не смог сохранить даже два глупых пункта в ее жизни. А брат, он все тот же брат, только нашел себе людей, с которыми ему интересно, увлечения, в которых можно получать адреналин. И сейчас, спустя многие годы, мы можем назвать себя семьей, потому что у нас есть стержень, который мы потеряли в детстве. Мы просто дети, просто подростки. И, черт возьми, мы не готовы к подобной ответственности. Нужно было написать срочное письмо отцу, позвать родственников, бабушку. Хоть кого-нибудь, кто бы взял на себя всю тяжесть и заставил нас забыть о сегодняшнем кошмарном дне. Но никто этого не сделал. Не сделал, потому что это только наша трудность. Наша ответственность, наша мама и семья. А что если не придет? Что если отец вовсе сегодня не придет? Мы сидим в гостиной, плечо к плечу, и ждем, ждем, когда Гарри Поттер соизволит появиться дома, чтобы узнать, что произошло с его женой и матерью его детей. Но вдруг, ему все равно, вдруг его здесь ничего не держит? Мой мозг выдвигает безумные теории о том, почему отца нет дома, и все они сводятся к его безразличию. – Лили уснула, я отнесу ее в комнату, – Джеймс осторожно берет сестру за колени и спину, и тихо уходит в направление лестницы на второй этаж. Наверное, это и к лучшему, если сестра ничего не будет знать из разговора с отцом. У меня плохое предчувствие. – Альбус, почему ты не спишь? Я вздрагиваю, услышав за спиной голос отца, и быстро подбираюсь. Оказывается, я заснул, но Джеймса еще нет в гостиной, значит прошло несколько минут. Папа обходит диван и, потягиваясь, садится на кресле напротив меня. Плохо вижу его лицо из-за тусклого света светильника и отблесков пламени в камине. – Хотел поговорить. – Вот как, – отец хмыкает и поправляет круглые очки. Он молчит, видимо предоставляя право, мне говорить, я не знаю с чего начать. Что сказать, как сформулировать? Минут двадцать назад я представлял, как выскажу ему все, что накопилась за долгое время. Сделаю все, чтобы он прочувствовал боль мамы, Лили, Джеймса и мою. Чтобы Гарри Поттер наконец-то понял, что разрушает свою семью, чтобы почувствовал вину и изнывал от нее ночами. Но сейчас, сидя напротив него, я даже не могу объяснить для себя самого свои претензии к нему. У меня нет ни единого доказательства его малодушия. Джеймс, мать твою, где тебя носит?! Я не смогу начать без него, не смогу и слова вымолвить. Отец, пришедший к таким же выводам, произнес: – Альбус, уже поздно, мы можем поговорить завт… Он не договорил, услышав, как его перебивает старший сын. – Мы поговорим сейчас, – Джеймс быстро спустился по лестнице и уже садился рядом со мной. Меня начала пугать холодность в глазах брата, раньше он ни на кого не смотрел так… презрительно и уничтожающе. – Даже так, ну хорошо, мальчики, только быстро. По-существу. Я устал. – Ничего страшного, ты привыкнешь! – Джеймс уже не старался выкинуть из голоса ненавистные нотки, но отец продолжал безвольно сидеть, уставший и скучающий, словно не ему хамит родной сын. – Джеймс, на дворе ночь, если ты хочешь по упражняться в хамстве, не самое удобное время. Я только что с очередного рейда, и единственное, что я хочу – это принять душ и лечь спать. – А поесть не хочешь? Или любовница хорошо готовит?– я начинаю чувствовать, что в комнате накаляется атмосфера. Значит, я не один, кто допускал подобную ситуацию. Черт, мама. Отец долгое время молчит и в какой-то момент мне кажется, что он сейчас засмеется, дав Джеймсу подзатыльник за допущение нечто подобного. Этого не происходит, они лишь меряются взглядами, и я ставлю все-таки на победу Джеймса по одной простой причине: для него мама значит намного больше, думаю, чем отец. Сейчас все отрицательные эмоции явно на стороне брата. Он не отводит взгляд, не двигается ни один мускул на его лице. Могу лишь позавидовать его выдержке, но ведь это Джеймс, парень, который всегда может добиться своего. – Джинни сказала или сами догадались? Я и, уверен, Джеймс тоже, ожидали отрицания, доказательств, что мы сошли с ума и переутомились, но папа напряженно смотрит на нас, даже не думая шутить. Джеймс дергается, как от пощечины, и я в последний момент успеваю схватить его за плечо, чтобы не дать наброситься на отца. – Спокойней, Джеймс, я все объясню. Лучше бы помолчал. Господи, бедная мама, что тебе пришлось пережить? – Да ни хрена нам не нужны твои извинения, сволочь! Ты хоть вообще понимаешь, что делаешь? Ты думаешь о ком-то кроме себя? Думаешь о маме?! Откуда у меня столько выдержки и сил, сдерживаться самому и не дать даже малейшей возможности вырваться из моих рук брату. Самому хочется кричать и крушить все на своем пути, ради мамы, ради Лили, ради семьи, которая была у нас до жестокого признания отца. А отец ли он мне? – Ты еще маленький мальчик, считающий себя умным, знающим как лучше, – вот, наконец-то, у отца проявились стальные нотки в голосе, лед в глазах. Он говорил тихо, но настойчиво и жестоко, как на работе с подчиненными. – Я скажу, что ты глупец, Джеймс, потому что не знаешь ничего в этой жизни. Для тебя все сейчас просто, полюбил – бросил, ты думаешь, что то, как поступаешь ты нормально, но почему-то, я думаю, что никогда не сможешь смириться с моим решением. Никогда. Никогда он не смириться, и я тоже. Пока есть сломленная и преданная мама, пока есть маленькая Лили и мы знаем, что наша семья, которой мы все-таки гордились, рухнула по твоему решению, никогда не смиримся. Я понимаю, к чему клонит отец, но это совсем, несравнимые вещи. Потому что Джеймсу семнадцать, он быстро влюбляется, быстро забывает, но никого не обманывает, не дает ложных надежд. Все его девушки знали, с кем связываются, знали, что он их бросит, как только ему станет скучно с ними. Он будет так делать, пока не найдет девушку, которую нужно будет добиваться. Девушку, которую нужно заслужить. Все остальные вешаются Джеймсу на шею. И совсем другое – отец. У него семья, которую он разрушил, разбил на части. Предал нас, своих детей, предал жену, которая отдала всю свою жизнь ему и детям. – О, это, значит, у меня есть жена и трое детей, мне за сорок? Так выходит? Ты – мразь, Гарри Поттер, и мне стыдно и тошно, что я твой сын. Ненавижу тебя. Я не позволю тебе причинять боль нашей маме! Выметайся из этого дома сейчас же. Наверное, я тоже этого хочу. Потому что не в силах видеть страдания матери, ее потерянных слез и потухших глаз. И за это я только сильнее буду его ненавидеть. – Если ты так этого хочешь, хорошо. Только помни, что многое, что у тебя есть – это моя заслуга, и прежде, чем ненавидеть меня, подумай, а стоит ли. – Уходи, – какими-то силами я нахожу в себе силы произнести всего одно слово и, мне кажется, именно оно задело отца больше всего. Да, тихий и разумный Альбус Северус Поттер, может быть тверд в своих решениях. — Нам ничего от тебя не нужно. Все, что ты мог, ты уже сделал. И глупо с твоей стороны расчитывать на прощение.