Я должна быть прилежной девочкой… ... образ идеальной девочки уже давно собран.
27 января 2019 год. Веки подрагивают, когда с прикроватной тумбочки раздается мелодия будильника. Я знаю, что у меня еще есть время, продолжаю лежать, кутаясь в одеяло почти с головой. Нужно вставать, но сегодня так хочется полежать дольше обычного. Сегодня ведь можно? Нет. Раз. Два. Три. Слабый, трепыхающийся луч света пробегает по лицу, задевая полуоткрытые веки. Чуть приподняв голову с мягкой подушки, вижу, что солнечный луч упрямо пробирается между маленькой щели между плотными бордовыми шторами, которые слабо дергаются от зимнего ветра за окном. В ногах заворочался пышный комок шерсти. Зная, не любовь Мастера к холоду, я осторожно высвобождаю ногу из его теплых объятий и порывистым смерчем несусь к окну. Шторы расступаются, как только я заношу руку и вижу вихри снега в просветах купола голубого неба. Не отрываясь от окна, я дотягиваюсь до рядом стоящего стула и стягиваю с него цветастый, лоскутный плед и бросаю на подоконник, куда залажу и укутываю потеплее босые ноги. Тоненькие пальчики проводят полоски по стеклу, оставляя следы. Запорошенный январским снегом двор внушал детский волшебный восторг, а резные снежинки, кружащиеся в спиральном хаотичном потоке, вызывали радостную улыбку на лице. Воскресное утро встречало своим великолепием зимы и ясным небом, по которому блуждали слабые лучи солнца. Снег свисал глыбой с козырька окна спальни и вот-вот должен был свалиться, издав тяжелый скрежет по камню башни Гриффиндор. Мне нестерпимо хотелось растворить окна и вдохнуть морозный воздух, одеться в теплую одежду и выбежать на школьный двор, пробежать заснеженные скамейки и устремиться ближе к Черному озеру. Недалеко от хижины Хагрида есть большие сугробы, в которые хочется броситься с разбегу и утонуть в приятном холоде от снега, заползающего под теплый свитер, связанный бабушкой Молли на Рождество. Не боясь простыть, снять шапку и раскидать над головой рыхлый снег. Я прикрываю глаза и ощущаю, как в непослушных рыжих прядях оседают маленькие снежинки, а на ресничках образовались тяжелые льдинки, которые подтаивают с каждым хлопком глаз. По морозному воздуху тянется теплый, пряный, знакомый по каждой нотке аромат корицы, ведущий свое начало из домика Хагрида. Там тепло и уютно, поэтому сердце тянется туда, сокращая путь и уже видя счастливое лицо Хагрида, его торопливые, наполненные заботой, движения: большие кружки в горошек наполняются только что заваренным чаем из лесных трав, на большом блюде появляются кексы, которые никто не пробует. Но чай – это волшебство, которое добрый Хагрид разливает каждому, оно попадет к сердцу и бьет по всему телу теплом и счастьем. Мирно прижав к окну ладонь, я сбрасываю оцепенение и вздергиваю голову повыше. На рабочем столе под учебником чар лежит сложенный вдвое пергамент. Ровные строчки, сложенные из сухих слов. Ничего страшного. В горле застревает ком чего-то непонятного, от чего хочется избавиться в ту же секунду, но у меня не выходит. Лишь гортанный всхлип. На колени всползает Мастер и смотрит на меня голубыми глазами, его искреннее участие и желание помочь мне справиться с накатившими эмоциями, внушает мне спокойствие, но стоит его спустить и начать собираться, как на меня вновь накатывает состояние паники. В воскресное утро все студенты спят крепким сном, и как бы мне не хотелось оказаться в их числе, я размерено собираю волосы в тугую классическую косу, следя, чтобы ни один волос не выпал из нее. Я должна быть прилежной девочкой. Тихо прикрыв дверь спальни, выхожу на винтовую лестницу и медленно спускаюсь, ощущая, как замок еще спит и даже камины еще леденеют, не согревая ни один коридор Хогвартса. Раннее утро двадцать седьмого января. Неправильное утро неправильного дня неправильной Розы Уизли. Я ничего не жду и сердце уже не трепещит, опасаясь, что придёт время разочарования, и сердце разобьется на маленькие осколочки. Край серой юбки сминается, а я стою перед грозной горгулей, охранявшей кабинет директора, не в силах вздохнуть. Почему рядом нет ни единого зеркала? Я не знаю, как выгляжу, ведь пока я шла сюда волосы растрепались и превратились в мочалку, которой даже пол мыть недопустимо по стандартным нормам, блузка сбилась и оказалась помятой, – Господи, я ее так и не погладила! – юбка слишком короткая. Не допустимый внешний вид, юная леди. Ледяной хваткой, ступив на движущуюся ступеньку, я делаю один маленький шаг, отсчитывая секунду за секундой. Медленный оборот, еще один и перед глазами плывет дверь кабинета Минервы Макгонагалл. Жгучее желание сбежать, но я успеваю его подавить до того, как открывается дверь и, словно невидимая магия призывает меня прилежно ступить на мягкий ковер, устилавший кабинет. Взгляд быстро падает на знакомый силуэт возле окна. Прямая спина, ни единого вздоха, прилизанные пышные волосы. Дыхание сбивается, вежливость гремит набатом в голове и, сглотнув тягучую слюну, я поднимаю глаза к профессору Макгонагалл. – Доброе утро. Вежливость и внешний вид. Профессор лишь кивает, выбивая у меня последнюю опору из-под ног. Ком, еще один, и еще. Спина отдается болью, но я упрямо поддерживаю добродушный вид, не позволяя себе расслабиться, пока не услышу знакомый до детской дрожи голос, который вновь опустит недовольство. Не сразу заметив удаляющуюся спину директора, поднимавшуюся, очевидно, в свои покои, я бросаю настороженный взгляд на спину женщины, когда в меня врезаются ее слова: «Сядь, Роза, нас ждет долгий разговор». Ноги несутся слишком резко к стоящему неподалеку креслу, и я как можно послушнее сажусь в него, стараясь не обращать внимания на ледяной тон матери и участившийся пульс. Мама садится напротив меня, устремив свой излюбленный взгляд, который прожигает меня изнутри, словно палящее солнце пустыни. Не осознано, я начинаю ерзать и теребить подол юбки, вспоминая все, что хотела бы услышать от мамы впервые секунды разговора. Но, нет, я знаю, что меня ждет лучше, чем позволяю пробиться этой ужасной реальности в сердце, разрушая детские мечты. – Роза, – мама поджимает губы и обводит меня с ног до головы и ее ноздри раздуваются. Я что-то не то сделала, я вновь оделась не так, как должна. Мои волосы выбелись из прически. Мама качает головой медленно, словно не понимая, как у нее могла родиться такая неправильная дочь. Слишком медленно. Слишком задумчиво. Слишком недовольна. Слишком не может у Гермионы Грейнджер быть не идеальной дочери. – Роза, – мама повторяет, и я теряюсь в подозрениях, что она мне скажет. Какой у нее будет вердикт? – Я понимаю, что сегодня выходной день, но давай ты не будешь позволять себе одеваться менее строго, чем следует твоему возрасту. Ты должна быть более прилежной, чтобы в будущем получить пост старосты. Роза, ты пример послушной, умной и воспитанной ученицы, и все должны видеть твои сильные стороны, запомни это, пожалуйста. Послушная, умная, воспитанная. В глазах плывет некий туман, вызывающий вновь приступ удушья. Пожалуйста, пожалуйста, поверь, я стараюсь, я делаю все возможное от меня. Мне хочется прокричать ей это, чтобы она оценила мои старания, чтобы она подавила в себе желание увидеть идеальную дочь и посмотрела на меня так, как должна мать смотреть на своего ребенка. Без ожиданий, без стремлений, без требований. Чтобы она посмотрела и сказала, какая я, ее дочь, хорошая и любимая, и ей совершено не важно, что у меня стоит внизу пергамента «превосходно» или «выше ожидания». Хочется услышать, как меня хвалит мама не потому, что я послушная ученица, а потому, что я ее дочь. Роза Уизли хочет, чтобы ее любили без оценок и хорошего поведения, чтобы ей говорили, что она заслуживает всего самого лучшего, и для этого не нужно быть идеальной для всех. Не нужно. Но именно это и нужно маме, а не мне. Я хочу, чтобы она мной гордилась. Я делаю все, что могу, но не вижу и доли того, что могло бы быть, будь моей мамой кто-нибудь другой. Она дает мне поощрение за хорошее поведение, отличные оценки, но все не то, что мне хочется видеть в ее глазах. Каждый раз, показывая ей идеальное эссе, я понимаю, что дальше будет сложнее. Сложнее, ведь спрашивать с меня будут еще больше. А мама не примет не высшего балла, не примут учителя, зная, что я могу сделать намного больше. И ни один не скажет, что все, Роза, хватит, прекрати нагружать себя и задыхаться с каждым днем все больше, ведь ничего не даст тебе в жизни работа без единой красной пометки. Потому что все, что нужно сейчас это лишь увидеть в глазах мамы признание, что я достойна быть ее дочерью, я оправдала все ее ожидания. Однако этого не случается, лишь дополнительная нагрузка, ушатом скатывающаяся по мне, чтобы угодить увеличивающимся критериям мамы с каждым днем в геометрической прогрессии. – Хорошо, мама, – я облизываю пересохшие губы, отводя глаза в сторону, осматривая кабинет директора. – Не нужно отмахиваться от моих наставлений, Роза, – мама хмурится и тянется к какому-то пергаменту на столе директора. – Я была очень разочарована, когда получила от профессора Уильямса твою работу по Защите от Темных Искусств. Роза, если ты чего-то не понимаешь, нужно спрашивать у преподавателя. Нужно больше работать в библиотеке, больше стараться, а не делать по любимому принципу всех студентов. Мама протягивает мне пергамент, в котором я узнаю свое эссе на четыре дюйма. Рука предательски дергается, мне не хочется смотреть на маму, не хочется смотреть на пергамент. Глаза едва раскрываются, чтобы увидеть подчеркнутые предложения моей работы красными чернилами профессора. Не точность, не правильно сформулированная мысль, не правильный вывод и размашистое слово в нижнем правом углу «тролль». К глазам поступают слезы обиды, а в горле вновь возникает ком, поедающий меня изнутри. Всего несколько недочетов, мои однокурсники пишут хуже, но еще никому не ставили «тролль» по ЗоТИ. Тролль и мама уже тут как тут! Потому что не может у Розы Уизли быть плохих оценок. Потому что Роза Уизли должна получать высшие баллы за все, что делает. – Я стараюсь, – сипло выдаю, стараясь не расплакаться на глазах мамы, чтобы она не считала меня плаксивой девочкой. Чтобы не разочаровывать ее еще больше. – Не достаточно, Роза, – она отрезает и поднимается на ноги, впервые показывая истинные эмоции. Яростное недовольство и разочарование мной. – Разве я много требую? Я тоже училась, я тоже через это проходила. И если я требую с тебя, значит, тебе это по силам. Мне всего лишь хочется, чтобы у тебя в жизни все сложилось хорошо! Ты должна работать, Роза, над собой, над своими поступками, чтобы дальше было легче. Я не хочу, чтобы кто-то указывал на моих детей и говорил, что все, что у них есть – это только фамилия и без нее они никто. Как только ее слова замолкают, я опускаю голову еще ниже, впиваясь ногтями в ладони, сжимая кулачки. Но я быстро одергиваю себя и принимаю более подобающий вид для девочки. Не справедливо! Не справедливо, потому что я работаю, я делаю все, чтобы угодить каждому, но меня не воспринимают всерьез. Чем больше я прыгаю выше своей головы, тем больше от меня требуют, даже не представляя, чего мне стоит каждый раз держать глупую планку матери. Держать, чтобы не быть жалкой в ее глазах, чтобы хоть раз увидеть ее гордость за меня, но ее нет. Нет! Маме нужен идеал, которым будут восхищаться окружающие, но не сама она. Она же будет требовать больше и больше с каждым днем, пока я окончательно не погрязну в болоте книг и идеальных работ. Но тогда я просто стану идеальной дочерью идеальной Гермионы Грейнджер, и со мной вновь никто не будет считаться. Как бы я не старалась на меня будут указывать. На нас всех все будут указывают. На нас смотрят завистливо и говорят за спинами, что мы получаем все без труда, потому что наши родители – герои войны. Однокурсники отворачиваются от меня, когда я вызываюсь помочь, вскидываю руку на уроках и строго слежу за тем, как выгляжу, потому что так хочет мама. И никто из них, студентов, даже не может представить, что все мои знания, только мои, что это я сижу ночами за учебниками, чтобы вскинуть руку и ответить профессору, потому что именно меня спрашивают больше всего. Это я, читая проверочную работу, понимаю, что знаю ответ на поставленный вопрос, но все равно пишу дрожащей рукой, потому что знаю, могу ошибиться. А ошибка не допустима для меня. И от этого становится обидно, как никогда раньше. Обидно. Мои старания обесценивают. – Я надеюсь, что ты меня услышала и больше мне не придется получать от профессоров ничего, кроме писем о том, что моя дочь вновь стала лучшей на своем потоке, – я понимаю, что разговор окончен и ей уже пора уходит на свою работу в Министерство, когда часы на стене отбивают удары. Завтрак. Поднявшись, я поправляю смятую юбку, перекидываю косу через плечо и жду, когда мама решит со мной попрощаться. Как бы мне не хотелось сбежать сейчас, закрыться в туалете Плаксы Миртл и составить той компанию, прорыдать до вечера, стараясь вычеркнуть это неправильное утро двадцать седьмого января, я не могу. Не могу еще больше рассердить маму своим невоспитанным поведением. – Хорошо, мне уже пора, – я подхожу ближе к камину и внезапно понимаю, что мама протягивает мне коробку в голубой упаковке с бантиком. – С днем рождения, Роза. И Гермиона легко обняв за плечи, скрывается в зеленом пламени камина, уносясь далеко от меня. Не справедливо.***
6 сентября 2021 год. Скрученная боль ложится тяжестью и пронзает поясницу, доставляя дискомфорт во всем теле и ударяя в голову стойкой мигренью. В мечтах живет возможность попасть на мягкую кровать, перевернуться на бок и позволить организму заснуть. Но, разумеется, сегодня меня ждет лишь гора домашних работ, первокурсники, прибытие гостей и последствия вчерашней несдержанности перед профессором. Я знаю, что перешла границы дозволенного, и, конечно, должна чувствовать вину за подобное поведение. И чувствую, меня прожигает вина, но разумом я осознаю, что здесь виновата не только я. Предвзятость профессора, которой было проще обвинить меня в не выполнение должностных обязанностей, чем разбирать, кто начал первый и почему из мальчиков, пугает меня. Мне кажется, что вот оно – преграда, которую не возможно пройти, потому что за той стороной нет никого, кто бы мог разбить ледяную глыбу. Почему? Потому что вчера я повздорила с профессором, а должна была опустить голову и признать, что да, я не справилась. Хотя я и не сделала ничего, за что меня можно наказать, ведь не сделала? Я не нагрубила ей, я всего лишь указала на то, что я не смогла бы физически остановить драку мальчиков. Но… Нет, все-таки я плохо поступила по отношению к профессору Фартинг, но что меня больше пугает в этой истории, это то, что я не считаю себя сильно виноватой. Возможно, провинилась, но еще два года назад я бы побежала просить прощения, убиваться в себе из-за неправильно сказанных слов. А сейчас? Нет. Мне не хочется испытывать неловкость от этой ситуации лично. Конечно, если мне скажут извиниться, я извинюсь без лишних колебаний, потому что так правильно. Потому что мне здесь еще учиться. Учиться. Как всегда учиться лучше всех, чтобы не привлекать к себе внимания окружающих, потому что образ идеальной девочки уже давно собран, остается только играть послушно роль, которую создала не я, а мама. Я не могла возразить ей в детстве, возможно, сейчас смогла бы, но проблема в том, что это никому не нужно. Когда человек резко меняется, у окружающих возникает свод вопросов, на которые невозможно дать четкие ответы. Все дело в том, что если я решу что-то изменить в себе, то это станет чем-то диким. Если я получу плохую оценку, все спишут на недомогание, на загруженность, а если я продолжу в том же духе, то я – просто не ценю то, что у меня есть. И это глупо. Глупо стараться подстроиться под желания кого-то, я понимаю это, но вот вытеснить из разума голос матери, которая все мои осознанные годы наставляла меня и говорила, как я должна себя вести, практически нереально. Гермиона по-прежнему от меня требует. Требует хорошо учиться, вести себя хорошо, быть примером… Она создает из меня человека, которого хотела бы видеть, но совершено не желает признавать, что я личность, которая не может подстроиться под ее правильное представление. Я подстраиваюсь все эти годы под нее, а, следовательно, и под профессоров, под студентов, потому что именно этого ей и нужно. Моего послушания, моего идеала. Вот только глубоко внутри себя я не могу поменять ничего, чтобы быть ближе к тому, что представляет мама. Большинство, что я делаю, делаю для кого-то, особенно для нее. Раньше я не осознавала этого, приводя глупую фразу «я должна быть хорошей девочкой». Сейчас понимаю, что материнские слова влияют на меня так, что я опираюсь на слово «должна», хотя это неправда. Не должна. Но я все еще это делаю, чтобы не ссориться с мамой, чтобы поддерживать легенду об идеальной дочери Гермионы Грейнджер-Уизли. И как бы мне не было тошно от этого, я все равно, заведомо, буду стараться ей угодить. Как она отреагирует, узнав, что я разговаривала в таком тоне с профессором, что я получила наказание и с меня сняли баллы? Не сложно предугадать. Меня ждет лекция о том, как она мной разочарована, как я ее позорю своим поведение, что она от меня такого не ожидала. Мама пройдется по моей успеваемости, придерется к внешнему виду, расспросит, чем я занимаюсь в свободное время, и выкажет свое недовольство, узнав, что это плохо сказывается на моем поведении. Я выучила каждое ее предложение за эти годы. Она меняет приоритеты в разговорах в зависимости от ситуации, но в целом все одно и, то же. Слушать нестерпимо больно и неприятно. Я слушаю, подмечаю ее изменения и делаю выводы: проще сбежать на Антарктиду и начать жить среди пингвинов, надеясь, что Гермионе не придет в голову искать меня там. Или переехать в маггловский мир, чтобы не знать, кто мои родители и жить, не чувствуя себя кому-то обязанной. Когда я в последний раз получала такой разговор? Второй курс, да. С тех пор я еще больше начала учиться, заучивать наизусть каждую никчемную строчку учебника, чтобы не выглядеть дурой. Чтобы Уильямс не придрался. Тот раз был единственным, больше я не позволяла допускать и малейшую ошибку на его уроках, потому что чертов аврор, считал, что так он сможет выслужиться перед матерью, отправляя ей самые незначительные работы. Будь то «тролль» или «превосходно». У меня плохие отношения с мамой? Нет. У меня не плохие отношения с мамой дома, когда нет школы, когда нет посторонних, чтобы можно было на меня накинуться с манерами и поведением. Летом я даже начинаю забывать о том, что бывает в школе, но это всегда настигает меня, как только раздается первый учебный звонок года. Маму будто меняют, и она становится требовательной, настырной и предвзятой ко мне. Только ко мне, не к Хьюго, а ко мне. Потому что он мальчик, и ему можно быть растяпой, как папа, а мне нужно отвечать за него и работать за двоих, ведь я должна быть как мама. У нас нет плохих или хороших отношений. Я никогда не была близка с мамой, и даже став взрослой не могу подойти к ней и спросить совета, потому что мне страшно узнать, что она думает, но ещё больше я не могу ей довериться после лет, когда мы были слишком далеки друг от друга. И наша пропасть растилается ощутимо быстро, прогоняя последнюю надежду, что мы сможем понять и принять себя самих, таких разных. Порой мне казалось, что у нас молчаливая борьба и мы обе хотим что-то доказать. Две разные, но настолько же похожие. Равные, только стремимся отделить равенство между друг другом. Дома мне гораздо проще общаться с Гермионой, зная, что через несколько недель мы вновь разбежимся по разные стороны баррикад: она останется дома, а я уеду в Хогвартс, где она меня не сможет контролировать двадцать четыре на семь. Вот только сейчас я в школе и сегодня-завтра мама окажется в стенах Хогвартса, вновь перечисляя все, что я сделала, как я ее подвела и, что на меня нельзя положиться. Я привыкла, правда, за время, которое у меня было, я привыкла. Спину снова тянет и мне приходится замедлить шаг, чтобы передохнуть. Не помогает, но я упрямо выпрямляю спину и иду дальше, лавируя между потоком студентов. Ступенька. Поворот. Коридор со спешащими студентами. Еще поворот. Мои действия похожи на алгоритм, который въелся в тело и оно выполняет уже их, как рефлекс. Кажется, что я знаю каждый выступ, каждый камень который не так лежит на полу, все трещины на окнах в коридорах, где прохожу по несколько раз в день на протяжении уже пятого года в Хогвартс. Я уже не задумываюсь, что можно сменить тропу от одного кабинета до другого. Просто иду, как привыкла, потому что точно уверена – не опоздаю, не упаду, запнувшись о внезапный выступ. Что привычно, то хорошо. Но иногда нужно что-то менять, и начинать нужно с маленьких неопытных шагов, как в далеком детстве. Только рассчитывать не нужно на кого-то другого. И я бреду в совершено другой коридор, зная, что так можно сократить путь в два раза: его мне показал еще Хьюго в прошлом году, но только сейчас я решаю им воспользоваться. И сама не могу объяснить, зачем мне менять привычный маршрут, если у меня все идет, как и было раньше, я успеваю, и нет никаких препятствий, но ноги ведут в другой коридор. Там чуть затемнено из-за отсутствия окон, но при этом можно хорошо разобрать, куда стоит ступить ноге, а где лучше обойти. Примерно на середине я замечаю висевший на стене портрет волшебника со шляпой на голове, мне кажется, что он что-то шепчет. Но подойдя поближе к портрету пожилого мужчины, я успеваю лишь прочитать его имя, выведенное на позолоченной раме картины, как с развилки коридора слышу шумные шаги и всхлипы. По себе знаю, что если человек убегает в малопроходимые помещения, ему нужно побыть одному. Я сама не раз искала уединенное место, чтобы иметь возможность поплакать и не быть осмеянной. Нужно уйти, чтобы не вызывать неприязнь у человека, наверное, девушки, что я и делаю, тактично стараясь не шуметь. Но что-то идет не так, потому что я непроизвольно останавливаюсь около небольшой ниши и вслушиваюсь в учащенные всхлипы. Я борюсь со своими чувствами сострадания и желания оказать поддержку и демоническим скрежетом, который настойчиво просит покинуть чей-то удел. Мне бы не хотелось оказаться виноватой и мешать, кому бы то не был выплескивать свои эмоции, но все-таки возможность того, что могло случиться что-то очень серьезное, заставляет меня нарушить чужое пространство. Как только я выхожу из затемненного коридора и становлюсь более заметной, всхлипы прекращаются, и остается лишь дрожащая девочка. Маленькая, худенькая фигурка, в которой я узнаю сначала непослушные волосы первокурсницы Джульетты, а уже после кругленькое заплаканное личико. Меня не прогоняют, поэтому я более уверено подхожу к девочке и сажусь, оказываюсь под её взглядом зеленых глаз. – Джульетта, что случилось? – я стараюсь не спугнуть ее и медленно тянусь рукой к ее плечу. – Ничего, – первокурсница всхлипывает и отстраняется от меня. Сейчас начнется самый нелюбимый момент Альбуса: «что случилось?», «ничего», «и все же?». Наверное, я должна оставить девочку одну и она сама придет в себя, но я не могу уйти, не узнав, что с ней произошло. Я видела Джульетту полтора часа назад, когда провожала первокурсников на урок маггловедения, и она была вполне счастлива, и не было никаких причин, чтобы маленькая гриффиндорка задыхалась слезами в пустом коридоре. Что-то произошло за это время, а может еще раньше, а я просто не стала обращать внимания. Нет, конечно, я могла пропустить многое, но не подавленное состояние девочки, что теперь заплетаю каждое утро, поэтому мне кажется правильным помочь ей. Можно сказать, что когда слушаешь утренние переживания обычной одиннадцатилетней девочки, ты привязываешься и тебе уже не все равно, что с ней происходит. – Расскажи, что произошло, возможно, я смогу тебе помочь, – я не знаю, что могло произойти и не могу представить, чем смогу ей помочь, но кажется, что не обязательно бежать и что-то делать, главное, чтобы она поверила, что ничего смертельного не произошло. Джульетта молчит и качает головой, прислоняясь к холодной стене. Она в одно мгновение становится такой хрупкой, словно хрустальной куколкой, которую вот-вот хозяева разобьют о стену, потому что она пошла маленькой трещиной. Ее хочется защитить, обнять, потому что мне напоминает она меня. Вот только… меня уже редко можно заметить плачущей: я научилась держать себя в руках, управлять эмоциями. Правда, иногда наступает момент, когда меня прорывает и все выходит наружу, но это случается все реже. Девочка вновь всхлипывает и, когда я уже приготовилась начать утешать ее, шепчет. – Я хочу домой. И в этих простых словах столько боли и тоски, что я не вижу смысла что-то говорить, протягиваю руки, чтобы успокоить ее, прикасаясь к плечам. Но Джульетта воспринимает мои действия несколько иначе: она несколько раз всхлипывает и повисает на моей шее. Я чувствую, как ее слезы переходят на мою кожу и несутся вниз, попадая на белую блузку под форменным джемпером. Неуверенно я начинаю гладить ее по спине, не зная, правильно ли я делаю. Раньше мне не приходилось кого-то утешать. В детстве, когда Хьюго падал или вновь плакал из-за щекотки кузенов, я ничего не делала. Вернее, я просто сидела рядом и, когда видела, что он уже перестает плакать, предлагала поиграть с ним. А больше у меня не особо было случаев, чтобы практиковаться в чем-то подобном. Для меня вообще любой телесный контакт воспринимается, чем-то странным… Мне никогда не нравилось, что кто-то меня обнимает, целует – нарушает мое личное пространство. Может, я просто не привыкла к подобному, поэтому выглядит это очень дико для меня. Казалось бы, в большой семье невозможно не привыкнуть к тому, что тебя вечно кто-то обнимает. Но только не меня: я каждый раз отталкивала всех, считая, что так лучше. Мне просто не нравится, когда меня обнимают. И с чем это связано я не знаю. Хилл продолжает плакать, и я не знаю, что мне делать. С одной стороны нужно успокоить, а с другой мне хочется дать ей возможность выплакаться. Я не могу полностью прочувствовать ее слова на себе. У нас разные истории: она из семьи магглов, которые даже не могут понять, что такое магия, а девочка не может поддерживать с ними связь. У меня большая семья, часть из которой все еще в Хогвартсе, у меня есть возможность видеться с близкими людьми в Хогсмиде, писать письма чуть ли не каждый день. Я всегда знала, что такое Хогвартс, что мне нужно будет в нем жить почти год, а дома лишь пару месяцев летом и на Рождество. Хогвартс воспринимается многими, как дом, и я не исключение. Семь лет, ровно семь лет волшебники учатся и жувут здесь, в огромном магическом замке, и я никогда не задумывалась, что есть те, которые его боятся. Ведь если я знала с детства, где буду учиться, то магглорожденные об этом даже не догадывались. Им, наверное, очень трудно привыкнуть к магии и отсутствию семьи рядом. Мне было проще освоиться, я не помню, что когда-нибудь сильно скучала по близким людям. И, естественно, я люблю свою семью, я боюсь ее потерять, но вот дикой привязанности не испытываю. Пока. – Что случилось? – мне кажется, что проблема кроется в чем-то другом. Что не может девочка плакать с такой силой, потому что отделена настолько далеко от своих близких. Утром все было хорошо, и Джульетта даже сказала, что получила письмо от родителей, которые признались, что уже давно отвыкли от обычных писем. Да, это может считаться причиной для слез, но еще два часа назад я считала, что наоборот ей придало письмо сил. – Мальчик назвал меня грязнокровка. Я едва различаю ее шепот на ухо, и мне требуется несколько секунд, чтобы осознать слова. Вот же… Ну, конечно же! Я старательно отлепляю девочку от себя и заставлю посмотреть мне в глаза. – Мерлин, Джульетта, не нужно плакать, в этом слове…– я запинаюсь, подбирая слова. Как сказать девочке, что она не должна плакать из-за чей-то грубости? Сказать, что данное оскорбление ничего не означает, и большинству нет до него никакого дела? – Этим словом пользуются только ограниченные люди. Понимаешь, не стоит переживать. – Он сказал, что я не заслуживаю находиться в школе и сидеть с ним в одном классе. Я ему противна и должна быть благодарна, что он меня терпит! Господи, неужели мальчик может действительно так считать? Он ведь даже не знает девочку, не знает, как она жила до школы магии. Я не могу понять, почему люди так жестоко поступают и учат тому же своих детей. Те самые чистокровные, которые твердят, что мы относимся предвзято к ним после войны с Волдемортом, позволяют себе то же самое – нападки на маленькую девочку, которая даже не знала о существовании нашего мира до одиннадцати лет. – Как зовут мальчика? – Джульетта смотрит на меня насторожено, раздумывая, а стоит ли вообще что-то еще говорить? – Джеремми Паркинсон. Ох, мне вспоминается высокомерный мальчик со Слизерин, который, совершено, не понимает, что не так с его поведением. Я успела заметить, как он общается со сверстниками. Одни – хорошие, другие – плохие, а третье – никто. Два дня назад я была свидетелем, как он доказывал Альбусу, что тот не прав и вообще не имеет права указывать ему, что делать, потому что он, Джеремми, знает лучше. Конечно, кузен нисколько не вник во мнение первокурсника и мягко послал куда-нибудь подальше. Самое ненормальное, что именно родители и поощряют поведение ребенка, который теперь считает, что ему можно чуть больше других.***
– Это он, верно? – когда Джульетта успокаивается, мы выходим в просторный и светлый холл четвертого этажа, где расставлены скамейки и тут и там носятся студенты в перерывах между уроками. – Д-да… Я более внимательно всматриваюсь в черные волосы мальчика, о чем-то спорившим со своим, видимо, другом. Мне, совершено, нечего сказать ему, чтобы он хоть что-то понял. Нет, он вряд ли поймет, потому что не я должна ему объяснять, что можно говорить, а что нет. Этим должны заниматься его родители. Но, тем не менее, я перехватываю руку девочки и направляюсь ближе к компании слизеринцев-первокурсников. – Мистер Паркинсон. Ко мне поворачивается удивленный мальчик, осматривает меня с ног до головы и, заметив рядом со мной Джульетту, презрительно выдает: – Что? Наглый, высокомерный, заносчивый индюк. Хочется сказать ему это, но я молчу, лишь внимательно наблюдая за ним, не понимаю, как можно обижать человека, который лично тебе ничего не сделал. Ведь и он, и Джульетта – еще дети, что им можно делить? Не хочешь общаться, не общайся, никто ведь не заставляет, но нет, ему нужно показать свое свинское отношение к девочке и даже не чувствовать себя виноватым. – Извинись немедленно перед Джульеттой за свои слова. – Еще чего? Я правду сказал! – Паркинсон вскидывается, нисколько не испугавшись значка на моей груди. Я собираюсь сказать, что он сильно ошибается и делает не правильные вещи, но во время осекаюсь и делаю то, что еще, ни разу не делала. Скрестив руки на груди, я четко произношу: – Извинись, иначе ты будешь наказан. Мальчик поджимает губы, видимо, понимая, что его ждет, и я уже собираюсь отпраздновать свою победу, как он упрямо смотрит на меня и истерично произносит, привлекая внимания окружающих: – Я не буду извиняться перед грязнокровкой! Прикрыв глаза, я стараюсь сосредоточиться на слизеринце, закрывая свои эмоции, потому что иначе могу сказать много лишнего. Джульетта вновь всхлипывает и тянет меня назад за руку, но я притягиваю ее обратно. Еще не хватало, чтобы какой-то мальчишка считал, что он делает все правильно и может остаться безнаказанным. – Возьми слова обратно. – И мне все равно, что за нее заступаешься ты. Твоя мама тоже грязнокровка, – я дергаюсь, словно мне дали пощечину и смотрю на мальчика. Я не ожидала, что он сможет сказать мне нечто подобное. В висках идёт пульсация, а я лишь тяжело вздыхаю, не понимая, как вообще могу стоять на месте. Как могу дышать, когда бьют под дых, растаптывая последние крохи самообладания? И самое страшное, что я могу видеть сейчас перед глазами: меня унижает мальчишка, а я не могу ему ответить. Каким-то чувством я понимаю, что его слова были сказаны слишком громко и их слышали все присутствующие в холле. И даже его друзья стояли позади него, с опаской оглядываясь, будто считали, что им сейчас серьезно влетит от кого-нибудь. От меня. И все ждут, что я отвечу. Особенно после вчерашней драки гриффиндорцев и слизеринцев. Но я не могу ответить, потому что не знаю как, потому что меня не учили отвечать на нападки. И потому, не понимаю, чего от меня ждут, но я точно не собираюсь спорить и что-то доказывать мальчишке, просто повторяю свои слова: – Ты будешь наказан, Паркинсон. Мне даётся очень сложно произнести слова без дрожи и ярости, чтобы не вызвать плохих эмоций у окружающих. Как бы мне не хотелось показать то, что кипит у меня внутри, как бы я не горела желанием ответить мальчишке, я этого не делаю. Черт. И почему-то мне кажется, что только сейчас он начал понимать, что зашел слишком далеко в своих словах. Я вижу его бегающий взгляд, который натыкается на, кажется, старосту Слизерина с седьмого курса. Но я не знаю, что происходит почти у меня за спиной. Да и все равно! Могу ли закрыть глаза на его слова о Джульетте и маме? Да, могу. Могу, но не хочу ещё раз подстраиваться под кого-то, кто этого не заслуживает. Кто считает, что он может говорить то, в чем даже не разбирается. Паркинсон теребит свою мантию, и как бы мне не хотелось сейчас уйти, и вообще начать жалеть, что пошла тем коридором сегодня, я ожидаю, что скажет еще, потому что люди не меняются. Мальчик действительно считает, что в его словах кроется правда. Маленький наивный глупец. И если Булстроуд хотел меня задеть за живое, чтобы я от него отстала, то Паркинсон даже не понимает, что он делает. Ему кажется, что опустив меня или девочку-однокурсницу он станет кем-то выше, что он станет героем для своих. Булстроуд вряд ли считает так, как говорит, потому что уже взрослый, потому что он знает и понимает, что и кому можно говорить. А вот первокурсник говорит чужими словами – глупец. – А Хилл так и останется грязнокровкой! Такой не место в Хогвартсе! – Джульетта вырывает из моей руки свою и вновь несется к той самой нише, где я ее и нашла. Я не бегу за ней, зная, что вот именно сейчас не имею права вмешиваться в ее жизнь. Господи, а ведь я пообещала ей, что все будет хорошо, и я могу ей помочь. Но ничего я не могу, потому что это не в моих силах убедить кого-то, когда он и его семья считают иначе. Мне и самой сейчас хочется сбежать куда-нибудь, но я стою в чертовом холле и смотрю, как скрывается подол мантии девочки. Когда я возвращаю свое внимание на других, то студенты уже отвернулись от места нашей размолвки и шепотом начинают обсуждать ее же. Отвратительно. Их поведение отвратительно. Но я молчу, не желая еще больше портить себе день. Я смотрю на место, где несколько секунд назад стоял Паркинсон, но не могу найти его, ни среди друзей, ни где-то поблизости. – И где он? – на меня смотрят три пары глаз первокурсников Слизерина, оглядываются по сторонам, как и я. – Он ушел, туда, – поспешно взмахивает рукой один из друзей Джеремми. Ушел. Сбежал. У меня нет никакого желания бегать за этим мальчишкой и что-то ему вновь говорить. Он уже наговорил достаточно, поэтому я сажусь на скамейку, которая была менее занята и достаю небольшой пергамент и заправленное чернилами перо. Пару минут сижу, всматриваюсь в пустой лист, стараясь правильно передать словами всю суть, чтобы не идти самой к декану Слизерин. Наверное, я буду еще долго ее избегать, пока не узнаю приговор мамы по этому поводу. Может, она не сильно взъестся на меня за эту историю? Что может вернуть ее на мою сторону? Она же наверняка сталкивалась с предвзятостью преподавателя, наверняка тоже отвечала. Папа не раз рассказывал об их профессоре Снейпе. И если дядя Гарри хоть маленько делал скидку этому противоречивому человеку, то позиция папы была проста и логична: он доставил массу проблем и неприятностей и об этом не стоит забывать. Папа даже упоминал, что мама однажды подожгла его мантию. Вот, идеальный способ перевести стрелки на нее. От осинки не родятся апельсинки. Но все-таки это не оправдания. И на уроки к профессору Фартинг мне тоже придется ходить, поэтому я лишь отсрочиваю неизбежное, выводя ровные строчки. Поставив подпись в конце пергамента, я достаю палочку и произношу заклинание запечатывания пергамента. Мой лист скручивается в трубку, не имеющую швов, чтобы никто не смог прочитать кроме профессора. Тем более что я не сама понесу его ей. Еще одно заклинание и пергамент взлетает, получив наказание доставить, получается, самого себя к профессору Фартинг. Вспомнив, что у меня еще были дела, я бросаю взгляд на проем, где скрылась Джульетта, но воздерживаюсь идти туда. Мне кажется, что за моим уходом следят по меньшей мере половина, по большей – все присутствующие студенты. Уже вечером все будут обсуждать лишь это, от чего мне становится ещё больнее. Спина вновь напоминает о боли, и, поморщившись, я продолжаю путь. Мне нужно проверить второй этаж перед прибытием делегаций из школ-участниц Турнира. Поэтому я быстро пролетаю третий этаж, едва заметив, как соседка по комнате мне машет. Я итак потеряла очень много времени. Черт, зачем я вообще изменила свой привычный маршрут? Давно бы проверила вотчину Плаксы Миртл и пошла в библиотеку делать домашнее задание, потому что ужин обещал затянуться до неопределенного времени. Никто точно не знает, когда прибудут делегации. Сказано, что ближе к семи часам, но профессор Макгонагалл считает, что стоит построиться студентам на крыльце Хогвартса, по крайней мере, за полчаса до предполагаемого прибытия гостей. Моя пунктуальность полностью согласна с заявлением директрисы, и считает, учитывая, какими могут быть неуправляемые студенты, нужно выстроиться за час. Но вот человек, который не любит тратить время попусту, противиться и предпочитает выкидывать в голову манящую кровать и Мастера, который скучает целыми днями. Конечно, если у меня больше не окажется дел, тогда я могу позволить себе просто поваляться на кровати. Осмотрев туалет, коридоры и несколько заброшенных кабинетов второго этажа, и уверившись, что здесь все хорошо, я начинаю спускаться по лестнице, которая как назло стала менять направление в не ту сторону. Черт. Неудачный день с самого начала. Конечно, я нисколько не хочу нивелировать своими обязанностями старосты, но вот мой обход этажа не дал абсолютно никакой пользы: нарушителей нет, все целое и невредимое, и я очень сильно сомневаюсь, что иностранные студенты будут осматривать каждый закуток в первый день. И лестница. Я теперь потеряю еще больше времени. Лестница пристыковывается к пролету, ведущему в неширокий коридор: если пройти чуть дальше, можно найти заброшенный класс. Меня всегда удивляло количество заброшенных аудиторий в школе. Мне не остается ничего, кроме как подождать пока лестница не начнет двигаться вновь в нужное мне направление: здесь ничего нет кроме кабинета и коридора, поэтому он утыкается в тупик. Я стою на середине лестнице, когда она вновь начинает движение, но я поспешно поднимаюсь вверх, перескакивая через ступеньку, которая должна исчезнуть, чтобы едва успеть заскочить в пролет. Готова поклясться, что слышала истеричный голос Паркинсона. –… Еще раз скажешь такое, и я тебя к этой же стенке прибью, понял? Сейчас пойдешь и извинишься перед девочками. В воздухе ничего нет, но я резко торможу, вспоминая, что кабинет находится совсем близко, оттуда и несутся голоса. Знакомые голоса. Чертыхаясь про себя, медленно иду в их направление, уже зная, кого увижу. И как только его не заметила? – Нет! Я все расскажу профессору. Мое появление остается незамечено обоими. У меня есть всего несколько секунд, чтобы увидеть, как Джеймс вздергивает руку, притягивая к себе Джеремми, и возвращает его обратно к стене. Мальчик стукается об камень и истошно вырывается, обещая Джеймсу проблемы, но кузен зло сощуривается и вновь готовится встряхнуть слизеринца. – Джеймс, не надо, – я подаю голос, и кузен оборачивается на меня с недовольством. Джеремми, узнавая меня, перестает сильно дергаться между упирающихся в стену рук Поттера, и только чуть-чуть понижает голос с угрозами. Мерлин, два идиота нашли друг друга! И что, Господа ради, творит Джеймс? Неужели не понимает, что ему за это может быть, особенно после драки. – За свои слова нужно отвечать, пусть отвечает. – Поттер отворачивается, собираясь что-то еще сказать мальчику, но я не позволяю ему этого сделать. – Ответит. – Цежу и обращаю внимания на затихшего слизеринца. – Я снимаю тридцать баллов со Слизерин за оскорбление студентки и старосты факультета Гриффиндор. Ты получишь наказание на месяц. Сейчас можешь идти к своему декану и объяснить все с подробностями, – Паркинсон выскальзывает из хватки Джеймса и быстро ускоряется к лестнице, когда я, не поворачиваясь, окликаю его. – Только учти, что я уже сообщила профессору Фартинг, что произошло. Я вижу по лицу Паркинсона, что он едва может подавить в себе негодование и нелицеприятные слова, но справляется и разворачивается к лестнице. Кончено, он ничего не скажет лишнего о ситуации с Джульеттой и мной, но вот о Джеймсе. Паркинсон обязательно поведает профессору, как один старшекурсник по фамилии Поттер его поймал в пустом коридоре и угрожал ему. – И зачем, Джеймс? Тебе вчерашнего не хватило? – я стою напротив кузена пару секунд, не сильно ожидая ответа, а потом разворачиваюсь следом за Джеремми. – Он не имел права такое говорить тебе и той девочке. Джеймс следует за мной, явно не чувствуя себя виноватым перед мальчиком. Чтобы тот не сказал мне или еще кому-нибудь Джеймс не имел права даже допускать мысль о рукоприкладстве. И хоть я и знаю, что он бы не ударил Паркинсона, а всего лишь хотел припугнуть и заставить раскаяться в своих словах, это ничего не меняет. – А ты не имел права к нему прикасаться. Он сейчас пойдет и скажет, что Джеймс Поттер его ударил, – у меня стойкое ощущение, что именно так все и будет. Хоть на ком-то этот мальчик отыграется за сегодня. – И что? – Джеймс фыркает. – Тем более, я его едва задел. – Это не будет иметь значения, неужели не понимаешь? – я раздражаюсь, не понимая: он действительно не понимает или делает вид, что ему все равно? Да, драку могут и спустить на тормозах, но вот нападение на маленького мальчика – нет. И потом иди, доказывай, что ты ему ничего не делал. – Ладно, – парень хлопает театрально в ладоши и насмехаясь кивает на меня. – Сними с меня баллы, накажи, а этот малолетний идиот пусть продолжает думать, что ему можно все. Кузен обходит меня и вскакивает на удаляющуюся лестницу, оставляя меня одну в темном коридоре, даже не оглянувшись. И на кой черт он вообще решил за меня заступиться? Всколыхнулись братские чувства? Этого мне только не хватало. Мне и Альбус вполне хорошо капает на мозги при каждой встречи: будь аккуратна, смотри по сторонам. Теперь и Джеймс решил постоять у меня за спиной? Иногда меня жутко бесит, что у меня есть столько старших братьев, потому что они все считают, что имеют права вклиниваться в мои дела. И хотя это происходит очень редко со мной и из старших в школе остался только Джеймс – это жутко нервирует. – Да это ты думаешь, что тебе все можно! – я поспешно кричу ему в след. Не знаю, услышал ли он меня, но даже не подал какой-нибудь знак. Идиот. Но признаться честно, мне даже порой хочется, чтобы за меня заступались. Мне уже надоело все держать на себе, быть сильной и не показывать эмоций посторонним людям. Задели ли меня слова Паркинсона? Определено, да! Да. Задели, но я не показала этого, потому что это только мои чувства. И если я пойду плакать, как Джульетта, то об этом никто не узнает, никто даже не подумает, что я могу плакать из-за такой глупости, которая лично меня не касается. Но касается моей мамы! И хотя я знаю, что ни один чистокровный волшебник даже не посмеет посмотреть на мою маму презрительно, никто не посмеет сказать ей такое, мне все равно плохо. Мне нужно самой справиться с этим, смириться и идти дальше, ведь кроме меня никому больше до этого нет дела. Я слушаю, как слизеринцы оскорбляют маленьких девочек, мне говорят, что моя мама «грязнокровка», и мой мир переворачивается вновь и вновь. А сколько раз через это проходила мама? Сколько раз она плакала и переживала из-за чужой глупости, чужих слов, которые не должны волновать, но именно они задевают больнее всего? Задевают за самое живое.***
В библиотеке, как всегда, спокойно. Никакого постороннего шороха, голоса, шума – мадам Пинс, не смотря на свой возраст, бдительно следила за каждым студентом в огромном помещении Хогвартса. Ей казалось, что если оставить студента одного, то он испортит все ее книги, словно он собирается проводить темные ритуалы и сжигать фолианты на костре. Но я не была в списках мадам Пинс помечена, как особа опасная, поэтому могла наслаждаться одиночеством за своим излюбленным столом в читальном зале. Лампы, излучающие теплый свет, столешница из темного дерева, высокие своды стеллажей с тысячами книг – я могла находиться здесь сутками, не закрывайся библиотека на ночь. И нет, я не была человеком, который всегда читает. Да, я любила читать: читать учебник, чтобы не допустить ошибку, читать исторические книги, которые легко читаются, редкую художественную литературу. Но больше, чем мне нужно было для жизни, не читала. Иногда я брала книгу и читала две строки, чтобы закрыть ее и упасть на подушку и забыть, что открывала такую книгу. Я находила книги, которые хотела перечитывать, хотела окунуться в них с головой, порой ловила себя на мысли, что представляю себя героем этой книги. Это так непривычно: на людях – взрослая и рассудительная, в душе – мечтательный ребенок. Именно этого ребенка мне хочется скрыть от всех остальных, не потому что это плохо, а потому, что я хочу, чтобы о нем никто не знал. Чтобы у меня было место, куда я прихожу ночью во снах и радуюсь, что там я такая, какой себя представляю. Атмосфера стариной библиотеке – вот ради чего я сюда хожу. Нет, не ради эссе, которое я могу написать в комнате, взяв нужные мне книги прямо из рук библиотекарши, не ради книги, которую хочется взять почитать. А именно ради самой библиотеки. Здесь моя голова очищается, мысли выстраиваются в нужном порядке, а сердце перестает искать опасность в каждом предмете, каждом проходящем мимо студенте. В этом сказочном месте просто не может произойти что-то, что выбьется из идеального представления мною библиотеке. Я люблю ее всем сердцем, наверное, больше, чем весь остальной Хогвартс. Шелест страниц, покачивающиеся на длинных цепях люстры, скрип перьев и отодвигаемых стульев, размеренные шаги мадам Пинс. Кажется, что я знаю все, что происходит в этом помещение. Кажется, что я чувствую его, как неотъемлемую часть своей жизни. История магии. Отдел библиотеки, куда я захожу больше остальных. Мне нравится история, не та, где описывается, в каком году была война гоблинов и волшебников, а именно ее причины, ее идеи, кто сражался и как они пришли к началу. Мне интересно знать о самих действиях, ощущать на себе, как они сражались, какие велись переговоры. Читать о героях войн, интересных событиях и фактах разных лет, находить новых известных волшебников и волшебниц, на которые раньше не падал глаз. Строгие года и строчки в учебниках «Истории магии» – скучно, муторно и не интересно. Но я люблю саму историю. И библиотека еще один тому плюс. На второй полке моя любимая книга о войнах русалок. На четвертой справа – в черном переплете стоит книга о временах, когда Инквизиция сжигала ведьм. В самом верху, куда никто из студентов не может дотянуться стоят самые интересные книги. Если знать, что и где искать, то можно забыть о «Запретной секции», потому что в основной хранится все тоже, только скрытое от чужих глаз. Я читала каждую из тех, что находятся в самом верху: мадам Пинс не была против, а я хорошо с ними обращалась. Проведя по корешкам книг пальчиками, я вспоминаю то, что искала в прошлый раз. Я знаю каждую книгу в этом отделе. Некоторые так и останутся стоять на полках и никогда не окажутся в моих руках, а вот те, которые меня интересуют – всегда оказываются у меня. Найдя нужное название, я хмурюсь, вспоминая, что раньше эта книга стояла ниже на две полки, а теперь слишком высоко. – Помочь? – я тянусь за книгой на верхней полке, докуда не могу дотянуться, даже встав на носочки, когда в стороне раздается тихий мужской голос. – А… Да, пожалуйста, – торопливо отхожу, позволяя молодому человеку достать мне нужную книгу. Парень чуть привстает и берет в руки книгу в зеленой обложке и усмехается. Я провожаю его фигуру непонимающим взглядом, отчего в голове вспыхивает мысль, что, совершено, не слышала, как он подошел ко мне. Наверное, я сильно погрязла в своих мыслях, раз даже не заметила чужих шагов и присутствия за спиной, хотя обычно я с первых минут ощущаю внимания чужих людей. Нужно быть определено более внимательной. – Забавно, – его что-то веселит и, пока я не успела забрать книгу, он тянет: – «По страницам истории жизни Салазара Слизерина». Интересная книга? – Еще не знаю, – на автомате отвечаю я, только тогда более тщательно осматривая своего помощника. Мой взгляд зацепляется за отличительную эмблему на груди студента. Узнавая на эмблеме серебристую змею на зеленом фоне, я дергаю уголком губ. – Действительно забавно. Я не могу объяснить, что именно в этом забавно, потому что чуть раньше бы я нашло сотни причин, чтобы сказать, что нет – это не забавно. Что может быть в том, что книгу о Салазаре Слизерина мне помог достать студент его факультета? Ничего, но выглядит это несколько символично. –Крис Дож, – слизеринец протягивает руку, и я не уверено ее пожимаю. Мне становится не уютно от его пристального взгляда, но он не вызывает бегущих мурашек по телу, хотя я задаюсь вопросом, зачем нужно было знакомиться из-за помощи? – Роза Уизли. Даже не привычно становится произносить свое имя при знакомстве, обычно люди не дожидаются, когда я представлюсь, сами называют мое имя. И это очень сильно раздражает: если ты знаешь, как меня зовут, то зачем знакомиться, тем более так бестактно? – О, как сегодня всем везет, – вновь усмехаясь, Крис морщится, замечая мой немой вопрос. – Сегодня один мальчик, надо сказать, очень наглый и мало воспитанный залетел в гостиную Слизерин с пламенной речью, из которой было ясно: его оскорбили, унизили, наказали и баллы сняли. Сначала нахмурившись, я закатываю глаза, вспоминая ситуацию с Паркинсон. Хотелось бы забыть, но я еще долго буду о ней помнить. И вообще к чему это он начал говорить? Что хочет высказать, как я незаслуженно поступила по отношению к представителю его факультета? Тогда он очень сильно ошибся и ему стоит оставить меня в покое. – Вполне заслужено, – мне приходится вернуться к столу в читальном зале, я надеюсь, что он поймет мое нежелание с ними больше разговаривать, но слизеринец не отстает от меня, следуя в том же направлении. Я допускаю неприятную мысль, которую старюсь подавить, потому что не хотелось разочаровываться в человеке с первых минут знакомства. Была ли его помощь случайностью или он запланировано подошел ко мне? Я вспоминаю, что знаю о семикурснике, но прихожу к выводу, что до этого его имя не было у меня на слуху. При этом лицо я точно где-то уже видела, наверное, сталкивались в коридорах. – Да я и не спорю, – Крис останавливается возле одного шкафа с книгами по истории магии, и что-то ищет глазами. В свою очередь я останавливаю на нем взгляд и пытаюсь понять, что ему нужно от меня. К нехорошим мыслям вспоминается предупреждение Альбуса о «всемирном заговоре» против меня, и я, нарушая свою же стратегию жизни без паранойи, осматриваю читальный зал. Тихонько вздохнув, мне хочется дать Алу подзатыльник за то, что он накрутил меня, превращая в себе подобного. Двое пятикурсников сидят через несколько столов от меня, а почти в каждом отсеке библиотеке ходят студенты. Неосознанно, возвращаюсь к слизеринцу. Определено он не вызывает у меня подозрений, все только из-за зудения кузена. Вполне приятный молодой человек, хотя я до сих пор не могу понять, что ему нужно, потому что он точно не староста – старост я знаю. Тогда что ему нужно? Наверное, я очень долго смотрю на Криса, ведь он странно улыбается и берет две книги, которые осматривает и подходит ко мне. Я жалею, что не могу провалиться сквозь землю, чувствуя себя глупо и смущено, мне остается надеяться, что я не сильно покраснела от его внимания, иначе будет жутко не ловко от себя самой. И что вообще на меня нашло сегодня? – Эти книги более интересные, чем та, что ты выбрала, и они больше правдоподобны, Роза, – Крис пересматривает отданные мне книги, словно не замечая моего замедления. Мое имя странно звучит при его произнесении им, но я отмахиваюсь от этой мысли очень быстро. – Откуда ты знаешь, что мне интересно? – я все же принимаю книги, полагая, что они меня не укусят при прочтении. Не проклятые же он мне отдает книги? Это все-таки библиотека и даже не «Запретна секция», поэтому Альбус может успокоиться. – Ты взяла книгу о Салазаре явно ради чтения, а не ради учебы, потому бери лучше эти, – Крис улыбается и добавляет, видя мое недоверие: – Мерлин, ты принципиально не читаешь книги, рекомендованные слизеринцем? Я не сразу соображаю, почему он такое говорит. – Что? Нет, у меня нет предубеждений. К слову, это больше относится к вашему факультету. Я почитаю, но если мне не понравится… – Я буду твоим должником. – Это лишнее. Вернувшись к просмотрю списка книг, которые мне ещё будут нужны, замечаю как молодой человек медлит прежде, чем произнести: – И да, у меня нет предубеждений, – Крис следит за моей реакцией, ожидая ответа. – Охотно верю, – вернее мне очень хочется верить, что их действительно нет, потому что мне смертельно необходимо знать, что есть хоть какая-то отдача с другой стороны. Ведь у меня нет идеалистических стандартов, я никогда не говорила, что кто-то лучше или хуже. Почему-то все считают, если ты – Уизли, то обязательно должен придерживаться строгих рамок: гриффиндорец – хороший, слизеринец – плохой. Это же относится к истории со Скорпиусом. Я искренне не могу понять, за что ребята ополчились на него. Только потому, что его семья поддерживала Волдеморта? Но на том же Слизерин есть много детей, чьи семьи были сторонниками Пожирателей смерти, их тоже так третируют? Наверное… Хотя мне больше кажется, что только Малфой получает поток такого негатива. Или просто только он оказался другом моего кузена, с которым общаюсь и я, поэтому для меня вся ситуация становится более близкой. – Может, и ты мне посоветуешь что-нибудь для чтения? – ко мне вновь обращается Крис. Конечно, я понимаю, что он просто хочет завязать диалог, от которого я стремительно ухожу, пользуясь не большим набором слов. – Скорее всего, нет… Ты не будешь такое читать, – я пожимаю плечами, а в голове проносятся названия книг, которые я прочитала недавно. Почему-то мне хочется посоветовать хотя бы одну книгу новому знакомому. – Если ты любишь любовные романы и плачешь над ними, то нет, я такое читать, точно не буду. Слизеринец морщится, параллельно улыбаясь мне. А разговор уже даже перестает быть тугим и неловким, мне становится легче ему отвечать. – Я тоже не буду читать подобное, – улыбнувшись, поднимаю глаза ввысь потолка, словно там написана каждая книга, которую я читала. И нет, там на самом деле нет никаких любовных романов, потому что мне становится тошно читать такие книги с первых строк, поэтому я давно даже не думала браться за них, хотя мои соседки не раз предлагали свои книги. К слову, эта единственная литература, которую они читают. – Могу порекомендовать несколько книг по истории магии, особенно изданные в средние века, и так же несколько детективов, но это уже маггловские книги. – Давай, буду знать, что читают девушки, – слизеринец опирается на полку шкафа. – Будь уверен, большинство читают любовные романы, – мы смеемся, и мне кажется, что я только что сделала первый шаг по налаживанию отношений с посторонними людьми, потому что раньше мне давалось очень тяжело разговаривать с теми, кто не входит в круг близких людей. – И что здесь происходит? – в стороне внезапно раздается напряженный голос, и я поворачиваюсь в ту же сторону, замечая Джеймса. Он стоял в одном из проемов стеллажей библиотеки и пристально смотрел на Криса. Я попыталась дать логическое объяснения, почему Джеймс так реагирует на мой разговор с Крисом, когда осознала резкое движение справа от себя. Чуть повернув голову, я вижу, что и Дож стоит напряженным и сверлит кузена недовольным взглядом. О, похоже, что им есть что делить, поэтому я надеюсь, что они не начнут прямо здесь выяснять отношения. Только не в библиотеке! – Что тебе нужно, Поттер? – я непроизвольно вздрагиваю, когда слышу яростные и совсем не дружелюбные нотки в голосе слизеринца. Такой резкий контраст между тем, как он разговаривал со мной и как разговаривает с Джеймсом, выбивает меня из колеи. Мне искренне хочется верить, что у них просто не самые легкие взаимоотношения, а не то, что Крис на самом деле такой… Неприятный человек, потому что в первый момент нашего знакомства он мне таким не показался. – Это тебе что нужно от Розы? – кузен выплевывает презрение, все еще не сводя глаз с Криса, и медленно подходит к нам. Джеймс решил превысить допустимый лимит драк за два дня. И что вообще он делает в библиотеке? Нет, то, что Джеймс Поттер не глупый, я знала всегда, но в библиотеке он появляется пару раз в год: у них с Пинс взаимная неприязнь друг к другу. – Ничего, Поттер, мы просто разговаривали, – Крис старается успокоиться, но у него это явно не получается, из-за чего он сжимает кулак за спиной. – Может, просто найдешь другую девушку для разговора, – цедит Джеймс, и я не могу понять: он специально провоцирует или не осознает этого? Скорее всего, первое, от чего мне становится страшно за обоих. – Или уже со всеми все обсудил? Как там Мегги? Я не свожу взгляда с парней и стараюсь отойти в сторону, чтобы не оказаться между ними, но против моей воли разума, мое тело поддается вперед и вклинивается между двух неприятелей, потому что Крис уже почти занес кулак в сторону Джеймса. Наверное, если я и дальше продолжу так резко вклиниваться в чужие разборки и вставать между мальчиками, то нарвусь действительно на удар сама. – Немедленно прекратите, – мне удается сказать спокойным голосом и успеть оглянуться, что поблизости нет мадам Пинс. – Отойди, Роза, – я чувствую, что кузен берет меня за плечи и старательно ведет в сторону, но я резко возмущаюсь всем телом. Конечно, Джеймс намного меня сильнее и если захочет, сдвинет, но я оставляю надежду, что он все-таки вспомнит, что я его кузина и он не сделает ничего мне плохого. Нет, разумеется, он ничего мне не сделает, просто… мне не хочется, чтобы он вновь влез в драку после вчерашней. – Что, это уже входит в привычку, стоять за спиной девушки? – внезапно говорит Крис, и Джеймса уже не сдерживает мое присутствие между ними. Он резко отталкивает меня и заносит руку напротив лица Дожа. Я вскрикиваю, ударяясь спиной о полку стеллажа, и отдалено понимаю, что при ударе с полок упало несколько книг. Мерлин, он действительно меня оттолкнул! Джеймс Сириус Поттер, который ещё недавно возмущался поведением мальчишки по отношению ко мне, сейчас сам следует этому. Потерев локоть, я смотрю как они кидаются друг на друга. Ни мой вскрик, ни заметное приближение библиотекарши, ни оглядывающиеся на них студенты не смогли остановить двух идиотов, которые продолжали накидываться друг на друга с кулаками. Я осторожно отошла подальше, замечая, что у Джеймса вновь побита губа, а у Криса ссадина на щеке от удара костяшек. Мальчики что-то успевают говорить друг другу, я не могу разобрать и слова, но они, судя по более стремительным ударам, прекрасно себя понимают. Сзади уже стучат тяжелые звуки каблуков мадам Пинс, и, не желая, чтобы вновь я оказалась крайней во всем, я достаю волшебную палочку и четко произношу заклинание «Локомотор», взмахивая палочкой вверх. Из нее вырывается прозрачный луч, попадая в Джеймса и передвигая его к дальнему стеллажу. Я знаю, что кузен более агрессивен, поэтому из двух зол выбираю меньшее – применяю магию именно к Поттеру. Может, я дура, решившая, что Крис Дож не накинется вновь на своего врага, но так будет лучше, если они окажутся чуть дальше друг от друга. Конечно, по мотивам дружной семьи я должна была встать на сторону Джеймса, но я итак на его стороне, просто сейчас сделаю выброс магии в его сторону. Ну, честное слово, он ведь не обидеться на меня за это? Это я должна обижаться на него, определённо.***
Я покидаю кабинет профессора Долгопупса самой последней. После устроенной драки в библиотеке мадам Пинс отправила меня и мальчиков к Невиллу, и мне оставалось только радоваться, что делом будет заниматься наш декан, а не Фартинг. Почти сорок минут. Сорок минут я стояла перед столом профессора между двух взрослых идиотов, которые едва повторно не нападали друг на друга. У меня даже сложилось впечатление, что меня, поэтому и поставили между ними, чтобы хотя бы чувство совести проявилось у мальчишек. Кто больше всего из них виноват? Оба. Разумеется, оба! Джеймс, потому что начал провокацию и чего-то прицепился к тому, что я разговариваю с Крисом. Нет, я знаю, какой у него характер, и если что он вечно несется выяснять отношения. И он, конечно, даже не задумывается о последствиях. На самом деле, я уже даже не могу сказать, злюсь ли я на него? Ну, да, чуть-чуть, но больше на то, что он не думает, что его ждет после таких поспешных действий. И за то, что он устроил драку в моем присутствии, более того, из-за меня. Или из-за какой-то Мегги, как я поняла эта главная причина их драки. И Крис. Он тоже виноват за то, что не смог сдержаться, сначала ответил на провокацию, а после и сам начал нападки. Его я не знаю от слова совсем, поэтому мой разум борется с семейными правилами. Конечно, больше всего виноват Джеймс, но он – кузен, а Крис – посторонний человек. И чтобы не сделал Поттер, чертовы кровные узы пересилят мой разум, и я буду на его стороне. И как я умудрилась оказаться за три дня в трех разборках старшекурсников? Ладно, с Булстроудом, здесь была моя инициатива, драка Малфоя – случайность, но сегодняшняя – выше любых представлений об интересной жизни. Мне так не хотелось, чтобы меня еще раз оштрафовали из-за чужой глупости, поэтому пока Невилл перечислял, что он думает о поведение семикурсников, я скрещивала пальцы за спиной, надеясь, что пронесет. Дожа отпустили первым, а потом я стала свидетелем, как друг родителей, крестный отец Ала и просто всегда спокойный и добрый Невилл, кричит на Джеймса. И мне, правда, хотелось уйти, но так как меня не отпускали, я стояла и понимала, что не так уж мне и жалко кузена. Профессор заканчивает нравоучительную часть и просит Джеймса перестать вытворять всякую… Здесь Невилл замолчал, оставив возможность додумывать самим. Мне он ничего не сказал, лишь напомнил, что через десять минут уже начнется выстраивание студентов на крыльце. И я бежала, как ошпаренная, до башни Гриффиндор, чтобы убедиться, что все первокурсники готовы и надеть парадную форму самой. – Роза, – как только я спускаюсь по лестнице в гостиную, меня окликает голос, в котором узнаю Джека Томаса. Мы вместе должны проследить за первокурсниками и спустить без происшествий их к крыльцу Хогвартса. – Наконец-то… Что случилось? – Не спрашивай, – я отмахиваюсь, осматривая, все ли первокурсники готовы. В толпе разных по возрасту ребят я нахожу маленькую фигурку Джульетты, стоящей позади всех с опущенной головой. Я не знаю, стоит ли к ней подходить и что-то говорить. – Я знаю, что с Джеймса Поттера снова сняли баллы из-за драки, – однокурсник ждет моих разъяснений, но я не собираюсь с ним об этом говорить и лишь прошу первокурсников встать парами. Как только мы пересекаем вестибюль, Джек сливается с толпой старшекурсников, оставляя меня одну разбираться с галдящими детьми. Я призываю в очередной раз к порядку первокурсников и слежу, чтобы каждый из них спустился по сырым от моросящего дождя ступенькам Хогвартса и встал, ровно в несколько рядов. Ребята жмутся ближе друг к другу и крутятся на месте, не желая упустить даже малейший намек на прибытие иностранных гостей. Признаться, меня тоже заставляет учащено осматриваться по сторонам мысль, что в Хогвартсе появятся студенты из других магический школ. Конечно, во время форума мне приходилось пересекаться со студентами других школ, но, кажется, от Дурмстранга там никого не было, или может я этого не знала. На самом деле, мне интересны даже не сами студенты, а именно их школа, о которой практически ничего не известно. Если бы Институт Дурмстранг принимал у себя гостей, то я бы не задумываясь, согласилась участвовать в Турнире, какую бы опасность это не представляло. Джульетта стоит в стороне от своих сверстников и перебирает пальчиками кончик своей густой косы. Я так и не смогла с ней поговорить после инцидента со слизеринцем, но обязательно (или все-таки не стоит давить на девочку лишний раз?) это сделаю сегодня вечером или завтра, потому что я понимаю, что она может закрыться в себе и найдет самые немыслимые доказательства правильности слов мальчика. Заметив, что старшекурсники начинают строиться по курсам, а первокурсники других факультетов уже стоят, я пересчитываю гриффиндорцев и выстраиваю мальчиков позади девочек, учитывая их рост. Меня зачем-то окликает Фрэнк и машет рукой, поэтому я направляюсь к своему курсу, но возвращаюсь, увидев, что у одного первокурсника расстегнута мантия, а у второго съехала форменная шляпа. Поправив, я быстро взметаюсь вверх, пропуская спускавшихся профессоров. – Интересно, они так и приедут на корабле и карете или уже придумали что-то новое? – меня утягивает в разговор Фрэнк, пока я осматриваю все ли однокурсники на месте. – Скорее всего, ничего не меняли, традиции все-таки. Порыв ветра колеблет подол мантии, и по телу проходит рябь мурашек, я поплотней затыкаюсь носом в клетчатый шарф, что удачно надела сегодня, логично предположив, что ждать придется долго. Я с состраданием смотрю, как однокурсница рядом дрожит от холода, но быстро отворачиваюсь, чтобы не чувствовать как ее озноб переходит ко мне. Переминаясь с ноги на ногу, мне приходится обернуться, когда в толпе начинаются встревоженные голоса. Голова вскидывается в сторону Черного озера, где должен появиться корабль Дурмстранга, но я ничего не вижу. Рябь, создаваемая ветром, так и оставалась слегка колышущейся, поэтому я встаю в пол оборота и смотрю на верхние ступени, где о чем-то бурно переговариваются студенты семикурсники. Рядом стоящие студенты бросают на них злобные взгляды и шикают быть потише, но те упорно не замечают никого, а только ежатся на ветру и продолжают спорить друг с другом. Я отворачиваюсь, едва вслушиваюсь в разговор однокурсников, которые уже делают ставки, кто может стать чемпионами Хогвартса. Мне это нисколько не интересно, я лишь переживаю за своих родных. Альбус. Я не могу понять, зачем ему это нужно, он мне так и не объяснил. Единственное, что я знаю точно – он сам еще сомневается, а стоит ли ему в это ввязываться. Джеймс совершеннолетний, поэтому не вызывает такого сильного переполоха у меня. По крайне мере, в нем я чуть-чуть, но уверена, а вот в Альбусе… Нет-нет! Я хорошо знаю, что он очень способный и талантливый волшебник, просто я переживаю за него. Если Джеймс привык быть в экстремальных ситуациях, то Ал нет. Он больше домашний мальчик, о котором всегда кто-то заботился. Как бы мы с ним не общались, считала бы я его своим другом или нет, он в моем понимании всегда воспринимался младшим кузеном. Всего пару месяцев разницы, а я уже считаю, что должна заботиться о нем, как о Хьюго. Мне говорили, что о младших нужно заботиться, но так получалось, что я заботилась обо всех. Шестикурсница Рокси, семикурсник Джеймс, пятикурсник Ал, четверокурсники Хьюго и Луи и третьекурсница Лили. На меня ложится ответственность и за них. Получая письма от родителей, в самом низу идет постскриптум о каждом кузене и кузине: как они, что с ними, чем занимаются, как учатся. И я знаю о них, должна знать, чтобы быть уверенной, что у них действительно все хорошо, чтобы со спокойной душой написать родителям: все хорошо! И нет, я никогда не писала об их проблемах, об их наказаниях, о каких-то неприятных моментах, считая, что это не мое дело. Потому что я не хотела оказаться между двух огней – родители и дети. Но только за Альбусом я смотрела больше всего. Самостоятельный мальчик для всех, подростковый ребенок для меня. У него плохое самочувствие – Роза поможет, нет настроения – Роза всегда рядом, большое эссе – Роза проверит… Наши жизни с самого раннего детства были связаны. Он поддерживал меня, я – его. Ему было плохо, а я всегда рядом, и так же наоборот. Я привыкла заботиться о нем. Я, человек, который любит покой и одиночество, не любит проявлять лишних эмоций и телесного контакта, делает большое исключение в отношении именно этого кузена. Я боюсь за него, боюсь, что он ошибется, что с чем-то не справится. Боюсь потерять своего брата Ала, с которым с лет четырех делила конфеты, хотя ему запрещали родители. – Смотри! – Фрэнк толкает меня в бок, и я, не успев возмутиться его поступком, вижу, как водная гладь Черного озера вздымается, трепещет и через несколько секунд появляется мачта корабля, а после и сам грозный корабль. Он медленно причаливает к берегу и, как только корпус корабля соприкасается с береговой линией, появляется деревянная лестница. Восторженный лепет проносится по рядам студентов Хогвартса, когда через иллюминаторы корабля замечают движения, а после нам показываются студенты Института Дурмстранг в алых, подбитых мехом, мантиях. Мы начинаем приветственно хлопать, пока студенты шагают во главе своего директора и одного, видимо, профессора к встречающей их директрисе Макгонагалл. Среди новоприбывших трое девушек, все остальные – мальчики. Я присматриваюсь и понимаю, что всем им точно есть семнадцать. Высокие, явно занимающиеся спортом ребята. Дурмстранг – школа, где делают уклон на Темные искусства. Многие хогвартские ребята уступают им по знаниям и силам, из-за чего беспокойство за Альбуса удваивается в десять раз. Пока я осматриваю студентов Дурмстранга и их директора – среднего роста мужчина, с темными волосами, в плотной синей мантии, переводящий глаза с одного курса Хогвартса на другой, – среди однокурсников вновь начинается оживление. Я оборачиваюсь на Фрэнка, который устремляет голову в небо, и следую его примеру. Лишь спустя минуту, когда шея затекла от долгого обездвиженного ожидания, в серых тучах проносится линия сопровождаемая вспышками. Напрягая зрение, я успеваю заметить, как огромная синяя карета, запряженная дюжиной золотых крылатых коней с белыми гривами, резко спикирует вниз. Я пригибаюсь вместе с остальными студентами от сильного порыва ветра, разнесенного крыльями магических существ, а когда поднимаю голову, то уже вижу, как растворяется дверь с гербом школы и оттуда выскальзывает дюжина студентов Шармбатона. Мальчики и девочки – всех поровну. Их атласные мантии не подходят к шотландской осени и моросящему дождю, поэтому они ежатся, оглядываюсь по сторонам. Но все мое внимание занимает она. Я читала книги, смотрела колдографии в альбоме родителей, у меня перед глазами всегда был Хагрид, но я не могла и представить, что директриса Академии Шармбатон настолько… восхитительна! Мадам Максим грациозно, не смотря на большие размеры тела, ступила на ступеньки кареты и спустилась на главную площадку Хогвартса, принимая аплодисменты. Наступает отсчет, который полностью изменит наши жизни. И я не могу предвидеть, в какую сторону.