Эгоистично и мерзко. И может, не зря меня отправили на Слизерин.
Скорпиус сидит за последней партой, склонившись над учебником. Первая парта оказывается свободной, и я не понимаю, почему друг решил сегодня пересесть в конец класса. Помедлив, я поправлю лямку рюкзака и начинаю протискиваться через гомонивших однокурсников к Скорпиусу. – Привет, – я падаю на стул, откидывая рюкзак. Звонок уже прозвенел, но профессора еще нет в классе, поэтому я не тороплюсь доставать учебник. Скорпиус отрывается от книги, и мне приходит в голову, что он даже не заметил моего появления, настолько встревоженным он выглядит впервые секунды, что похож на котенка, которого только что разбудили. Я позволяю себе улыбнуться. – Привет, как собрание? Я не успеваю ответить, что все хорошо. Профессор Долгопупс входит в класс, и при его появлении однокурсники затихают, хотя это ненадолго. Невилл быстро проходится по списку присутствующих, отмечает в своем журнале, а после раздает проверочную работу. Пробежав по первым заданиям, я пытаюсь вспомнить, что читал о зубастой герани. Наверное, я слишком долго сижу с расфокусированным взглядом, что Скорпиус тычет меня под ребра локтем. Вздрогнув, принимаюсь писать то, что знаю. И как бы мне не хотелось хвастаться и преувеличивать, но я точно уверен в положительном результате работы, потому что пикси съел на завтрак в этом вопросе. Потому быстро окунаю перо в чернильницу и вывожу развернутый ответ. Я стараюсь писать разборчиво и ровно, но сегодня у меня не выходит – каждая буква скачет, то вверх, то вниз, заставляя равняться за собой другие буквы, но становится только хуже. Последнее задание является практическим. Мы должны выполнить его на втором уроке, поэтому я откладываю пергамент от себя, и быстро пробегаю по классу глазами, выискиваю среди всех возможных растений зубастую герань. За бордовыми листьями редкого вида дерева, я замечаю расставленные в три ряда горшки с геранью. Теплица поделена так, что первый урок проходит в небольшом классе – пристройки к основной теплице. После теоретического материалы профессор запускает нас в теплицу, следя, чтобы никто не убился во время занятия. Я разминаю затекшую шею и смотрю на запотевшие окна теплицы. Первая пара травологии сопровождается мрачными тучами и монотонным голосом Невилла, ходившего между рядов, проверяя, чтобы никто не вздумал списать. Правда все находят уловки и возможность списать даже у Макгонагалл, поэтому никто особо не паникует, зная, что шансы есть всегда. Я заканчиваю проверочную работу раньше однокурсников, хотя видел, что до этого сидел с отстраненным видом пуффендуец. Но, видимо, он все-таки что-то вспомнил и снова склонился над своей работой. Можно было уделить больше времени тесту, проверить все несколько раз, чтобы быть уверенным, что написал правильно. Но я не вижу в этом смысла, и лишь делаю задумчивый вид, когда профессор проходит мимо меня. В последнее время он все чаще стал «приглядывать» за мной, считая, что таким образом у меня не возникнет проблем. Конечно, крестный и раньше интересовался моей жизнью, но только в этом году он начал это делать так тотально. И в принципе я понимаю, с чем это связано, но меня это не устраивает, словно я пятилетний малыш, который не умеет ни говорить, ни ходить, и за ним вечно нужен присмотр. Конечно, я не считаю себя особо взрослым, но уж точно могу отвечать за свои поступки, и понимать, что правильно, а что нет. Невилл ничего мне не говорит, но я знаю, что мама узнает у него обо мне. Наверное, это единственный случай, когда бы мне хотелось, чтобы она уделяла больше внимания Джеймсу, чем мне. В самом деле, я знаю, что мой последний проступок был единичным случаям, больше такого не повторится, и я не могу понять, почему маме так сложно в это поверить. Постукивая пальцами по корешку книги, от которой сейчас нет особо толку, я обращаю внимания, что место рядом с Фрэнком пустует. Розы не было и на утреннем собрании старост. Я хмурюсь, пытаясь найти хорошее объяснение, где может быть сестра. Знаю, она уже и не сердится на меня – Роза не умеет обижаться долго на людей, все быстро забывает. Но при этом она отстранилась от меня, будто у нее есть важные дела, в которых не должно быть моего присутствия. Мне это не нравится. Скорпиус выводит ровные строки, и, остановившись, шепчет: – У тебя ошибка в третьем задании. Невилл обглядывается на нас, словно желает услышать нечто важное, я не придаю этому значения. Мне приходится заглянуть в пергамент друга. Тема не новая, и мне кажется странным то, что я мог допустить ошибку. Быстро пробежав глазами по ответам друга, пожимаю плечами. Может, это он ошибся, а не я. Зубастая герань является не прихотливым растением, но… Я не успеваю допустить тень сомнения в своих знаниях, так как профессор просит сдать работы и проследовать в теплицу на практическое задание. Пересадка герани не подразумевает командную работу, но многие ребята встают в пары, и Долгопупс не возражает. Я накидываю поверх школьной мантии рабочую, и встаю рядом со Скорпиусом. – С чего начнем? – Давай сначала землю подготовим, а потом сходим за геранью. Я молчу, соглашаясь с ним, и принимаюсь насыпать землю в горшок. Рядом раздается звук падающего тела, и, оглянувшись, вижу, как Фрэнк собирает с пола разлетевшийся по всей теплицы осколки от глиняного горшка. Без Розы ему точно не справится. Я оставляю друга готовить землю и иду за самой геранью. Понятия не имею, с какой стороны взять лучше, чтобы противное растение меня не укусило. Горшок действительно оказывается слишком маленьким для разросшегося цветка, я наклоняюсь поближе, покручиваю горшок, чтобы взять удобнее, когда стебель цветка начинает шевелиться. Я слишком поздно это замечаю и не успеваю одернуть руку. Острые зубки растения впиваются мне в палец, прокусывая резиновые перчатки. Палец начинает щипать, я бью по отростку свободной рукой, но становится только хуже. Черт. Хотя я знаю, что цветок не несет особой опасности, мне неприятно от укуса. Кроме меня никто не задерживается у рядов гераней так долго, потому я резким движением все-таки беру в руки горшок с растением. Скорпиус смеряет меня нечитаемым взглядом, а потом что-то бурчит. Я не могу разобрать, что именно, но после этого по моему укушенному пальцу проходит легкий холодок, а перчатка вновь становится цельной. Хмыкаю. Чтобы я делал без лучшего друга? Даже не представляю.***
После обеда у нас остается свободное время и мы решаем со Скорпиусом сходить в наш дуэльный клуб. К нам присоединяется чемпион Дурмстранга – Андрей Крам. Он оказался старше нас почти на два года, но я будто не замечаю разницы. Когда прибыли делегации из магических школ так вышло, что место рядом с нашим курсом оказалось свободным, поэтому гости из Дурмстранга заняли их. Крам сел рядом с нами, и сначала мне он показался странным, хотя тогда я еще не знал, что он сын болгарского ловца. Андрей какой-то замкнутый и малоразговорчивый, но как выяснилось, он тоже любит заклинания, поэтому Скорпиус предложил дурмстранговцу показать, где мы иногда тренируемся. Я не имею ничего против этого, мне нравится Андрей. Тем более что в нашем «логове» уже были его однокурсники и, наверняка, сегодня будут там же. Мы спускаемся в подземелья, но не так далеко, как находится гостиная Слизерин. От главного входа в подземелья до дуэльного помещения недалеко, поэтому мы проходим расстояние молча. Скорпиус задевает волшебной палочкой по ручки деревянной, с серебряными ставнями, двери, и она раскрывается, пропуская нас внутрь. Я закрываю дверь за Крамом, и спускаюсь по лестнице. Внизу уже собралось несколько человек, в том числе и студенты Дурмстранга. Я замечаю, что Андрей щурит глаза, и только через несколько секунд открывает их полностью. Мы переглядываемся с Скорпиусом. Все через это проходят. Все дело в факелах на стенах – синий свет настенных факелов освещает полукругом расставленные трибуны. Когда я попал сюда впервые, мне показалось это очень волшебным и прекрасным. Я так же, как и Крам не мог сначала приспособиться к яркому свечению синевы, но со временем я привык к необычному освещения, что сейчас едва ли могу замечать его. Деревянные трибуны были заняты только с одной стороны, поэтому я направляюсь к тем, что были свободны. – Это общий зал? – голос Андрея вовлекает меня в заинтересованность. Он уже был наслышан о наших хогвартских заморочках по поводу распределения и вражды факультетов, поэтому подобные вопросы сыплются от него за последние пару дней регулярно. – Не совсем, – я хмыкаю и уверен, что Скорпиус закатывает глаза. Друг жеманно вздыхает и проводит рукой по воздуху.– В восемнадцатом веке в клуб могли попасть лишь владельцы осиновых волшебных палочек. Но идея довольно быстро себя исчерпала и теперь в «Серебряные копья» берут талантливых дуэлянтов. Я снова хмыкаю. Впервые я попал в клуб «Серебряные копья» в прошлом году, когда стал углубленно изучать заклинания. Профессор Флитвик рекомендовал сделать упор на оттачивание практики, свел меня со старостой мальчиков Когтеврана, и как-то само получилось, что я оказался в числе, тех, кто тренируется в специальном зале. О нем мало кто знает. Скорпиус знал о нем с первых дней в школе, но пригласили его чуть позже меня. В школе есть факультативный дуэльный клуб, который за всю историю существования открывался и закрывался бесчисленное множество раз. Сейчас он изжил свою популярность и на факультатив приходят студенты, кто планируют связать свою жизнь с заклинаниями и защитой от Темных искусств. Ну, есть еще любители, как Джеймс с Хиггсом, но они там бывают раз в пару месяцев, прогуливая уроки травологии. После окончания войны и долгожданной стабильности пошел спад на практику по ЗоТИ. Конечно, это необходимо, но если во время войны это вызвало трепет, то теперь нет. И я даже понимаю, почему. Слишком много бед принесли войны – людям просто хочется устаканить свою жизнь, хоть чуть-чуть позволить себе жить без опасности. Но сам я редко ходил в школьный дуэльный клуб. Себе я говорил, что это связано с тем, что я ничего нового не смогу там увидеть, что мне достаточно того, что я знаю. Однако в душе понимал, что это связано с тем, что я просто не мог выдержать сравнения со своим отцом. Потом я узнал о «Серебряных копьях», и во мне словно зажегся новый огонь. Хотелось покорить новую высоту, где не было еще ни отца, ни брата, ни других родственников. И в принципе, я не могу сказать, что благодаря клубу научился чему-нибудь новому. Здесь никто никого не учит. Дружеские дуэли, или не дружеские, это уже зависит от самих студентов. Порой мне интересно наблюдать за сражениями, новыми тактиками. И я радуюсь, что есть место, где нет напоминания, что мои родственники в чем-то лучше меня. – Но преимущество отдается слизеринцам и когтевранцам. – Почему? – Да потому что студентам Пуффендуя больше важен мир, чем война, а у гриффиндорцев не так много талантливых студентов. Они кичатся своей храбростью, но дальше слов не заходит. Глупость. Он и сам знает, что говорит глупость. И пусть все слизеринцы говорят, что гриффиндорцы ничего не умеют, кроме, как кричать бравады. Но это не так. Я знаю, что там много очень хороших ребят, в том числе и мои родственники. Да это я плохой, а не они! Они все гриффиндорцы, гордость семьи, а я-то слизеринец. – Скорпиус, – предостерегающе произношу я, мельком оглядываясь назад. Малфой развязно шествовал нога в ногу с чемпионов Дурмстранга. – Не все гриффиндорцы относятся под твои слова. Я могу ошибаться, но, как бы досадно не было признавать, мой брат действительно хорош в защитных и атакующих заклинаниях. И об этом многие знают. Наверное, стоит удивиться, что Джеймса не пригласили в «Серебряные копья», но я догадываюсь, почему его здесь нет. Не потому что он глупый или не талантливый, а просто никому не хочется уступать насиженное место, а именно это пришлось бы сделать таким, как Булстроуд, Дож, Забини, Флинт – да, они все хороши, я знаю. Но и они все знают, что с Джеймсом они равны по знаниям и возможностям, что, ни раз доказывал брат на межфакультетных состязаниях и уроках ЗоТИ. Как бы сильно не красовался Джеймс, он мог заслуженно получать похвалу профессоров. И пусть меня порой брала лютая злоба на несправедливость, я замыкал ее подальше, чтобы не терять итак ускользающую нить общения с братом. – Кажется, один из чемпионов Хогвартса из Гриффиндора, – встревает Андрей. Я напрягаюсь. Все хотят знать своих соперников получше, но если именно это и нужно Краму, я навсегда разочаруюсь в нем. – Но вообще я не очень сильно понимаю ваше распределение, зачем оно, если программа единая для всех факультетов? Мне не нравится, что он перескакивает с одной темы на другую, но я не хочу верить, что ему действительно нужно знать, что-нибудь о Джеймсе. Хотя, это же абсурд – Крам даже не знает, что я Поттер. – Так было заложено основателями, – Скорпиус пожимает плечами. – Не нам решать, есть в этом смысл или нет. Каждого человека отличают заложенные в нем качества, на этом и стоит суть распределения. Гриффиндор славится тем, что его представители сначала создают проблемы, а потом думают, если есть чем. Неприятно слушать подобное, ведь я живу в семье гриффиндорцев, и знаю, что это не так. Но за пять лет я научился лавировать между чужим мнением по поводу своей семьи, что могу не замечать многое. Закрывать глаза на большинство нелестных слов в сторону гриффиндорцев. – Гриффиндорцев не очень любят? – Крам поднимает брови, удивляясь все больше. Гриффиндорцев любят. Еще как любят! Они всегда были особой элитой школы, а после войны с Волдемортом, когда Слизерин получил негативную славу, а гриффиндорцы, вставшие ребром на защиту Хогвартса поднялись еще выше. Попасть на факультет Годрика стало еще почетней и желанней для всех детей-волшебников, за исключением детей из чистокровных семей, кто очень многое потерял после войны и не изменил свои принципиальные взгляды. – Я же говорю, что там собрались идиоты и… – Скорпиус. Мне приходится вновь одернуть Малфоя, чтобы не говорил лишнего. Во многом я могу быть согласен: в Гриффиндоре действительно многих можно отнести в колонку «идиоты», но я не собираюсь говорить об этом, потому что вся моя семья исключительно гриффиндорцы. Я каким-то образом подвел все их ожидания, став слизеринцем. И мне не позволят забыть об этом ни дома, ни общество, ни даже свой факультет. – Что все-таки на счет их чемпиона, – напоминает дурмстранговец, заставляя меня нахмуриться сильнее. Его неуместный интерес к чемпионам Хогвартса вполне понятен, каждый хочет знать своего соперника с разных сторон, но я начинаю чувствовать себя в западне, словно предателем родного брата. И хотя не собираюсь говорить ни Краму, ни кому-либо еще о Джеймсе – неприятный осадок в груди остается, напоминая, что я являюсь разочарованием семьи – сын гриффиндорцев оказался слизеринцем. И мне даже кажется, что на меня оглядываются и тычут пальцем, ожидая от меня предательства. Будто все решено, и я действительно должен предать свою семью, потому что я – слизеринец. Этого все ждут. – Вообще мы не должны разговаривать с тобой на тему Турнира, все-таки наши школы соперники. Но я могу сказать, что желаю победу Дожу, поэтому знай, Джеймс Поттер – кретин. Я усмехаюсь на слова Малфоя. Пусть он поддерживает кого угодно, мне нет дело до его взглядов. Не смотря на то, что мы друзья, я понимаю, что наши жизни разные, и глупо придерживаться одного шаблона. – Нельзя недооценивать соперника, – Андрей слабо улыбается. – Мне показалось, что многие ждут от Джеймса победы, значит, он хорош. Очень хорош. Очень талантлив. Джеймс по всей своей сути победитель. – Он просто родился сыном Гарри Поттера. – А я сыном Виктора Крама. Это ничего не означает. Я останавливаюсь, словно налетел на невидимую преграду. Это ведь действительно ничего не значит, совершенно не важно чей ты сын. Но почему же мне важно то, что есть у Джеймса и нет у меня, разве мы не равны? Равны, но только Джеймс, что бы ни сделал, все равно останется гордостью семьи. – Тогда спрашивай Ала. Дурмстранговец смотрит на меня, и я, вздохнув, веду плечом. – У каждого есть сильные стороны. И все чемпионы находятся в равных условиях. Поэтому я не буду ничего говорить. – Почему? Ты же даже не гриффиндорец! Чувствую, как начинают ходить желваки. Не гриффиндорец! Конечно, предатель семьи. Слизкая и подлая змея, которая подобралась слишком близко к такой идеальной и незапятнанной семье. – Потому что даже слизеринцы ставят на первое место семью, – раздается со стороны трибун женский голос. Мне приходится напрячься, хотя казалось, что хуже быть уже не может. Я знаю, кому принадлежит голос, поэтому стараюсь как можно медленнее повернуться в его сторону. Поднявшись со скамьи, Забини прошла мимо нас, обведя подозрительным взглядом Крама. Даже не взглянув на меня. В её словах можно было бы увидеть одобрение, но я не настолько наивен, поэтому слышу одно презрение. Каждое её слово издевка, напоминающая, что я совершенно чужой на факультете. Мне бы хотелось сказать ей, что подслушивать чужие разговоры не хорошо, но понимаю, насколько глупо буду выглядеть при этом. Ребячество. Да в принципе она и не сделала ничего плохого. Пока. Я не знаю, что происходит в голове у этой девушки, и мне хочется это знать. Ингрид – семикурсница. О том, кто она такая и что собой представляет, я знал еще на первых курсах – слишком яркая она личность, чтобы не привлекать к себе внимания. Но лично с ней столкнулся только, когда Скорпиус начал играть в команде. Его долгое время держали в запасе, а потом взяли в основной состав, и он начал все больше времени проводить с членами команды. И я даже не знаю, рада ли его присутствию была Ингрид. Точно знаю, что моему постоянному присутствию на тренировках она не рада. Как же плевать! У каждого человека есть враг. Даже не враг, а просто человек, который проступает в сознании и бьёт наотмашь по лицу, чтобы ты был готов к новому удару. Я отношу Забини в этот разряд. Наверное, я чего-то о ней не знаю. Стервозная девчонка, которая задирает голову высоко и проходится презрением по каждому ниже стоящему. Забини часто такая, другой ее и не видят. Она уже давно ассоциируется у всех студентов с длинными ногтями, красной помадой и дружбой исключительно с мальчиками. Но порой она попадается мне на глаза растрепанной, без макияжа и привычной насмешки, и в такие моменты мне становится не понятно, где она настоящая, есть ли она, и почему нельзя всегда быть собой? Ответ на этот вопрос мне кажется значимым пунктом для отправления, но я не держу себя в иллюзиях, зная, что за каждым её действием стоит хорошо просчитанный ход. Меня вообще не волнует жизнь Забини, пока она не пересекается с моей. Но она все чаще мелькает передо мной, словно змея, приготовившаяся сделать рывок и вонзить в мою шею острые ядовитые зубы. И остается только готовиться к атаке и обороне. Скажи я Скорпиусу, чего опасаюсь, он бы не понял, потому что все действия Ингрид не очевидны. Она ничего не говорит мне, не делает, но я замечаю мельчайшие детали, когда ловлю случайный взгляд в коридоре, когда она проходит мимо или встревает со своим непременно важным мнением. Этого никто не замечает. Думаю, если бы люди больше обращали внимания на детали, они бы многое знали из того, что происходит вокруг них. Но большинство предпочитают отворачиваться, не замечать важного. Я сам грешу этим: порой мне хочется видеть то, чего не существует, и задвигать в самый дальний угол важное, то, что не пройдет само по себе, а лишь усугубится. Только когда дело касается слизеринцев, я не могу расслабиться и сказать, что со мной играет мое воображение. Не могу, когда дело касается Ингрид Забини. – То есть? Андрей смотрит на спину слизеринки, я уверен, что она слышала вопрос. Но она продолжает движение, даже не повернув голову. – То есть Джеймс мой брат, – я разворачиваюсь и иду к скамейкам. Заняв третью трибуну от помоста, где столпились семикурсники, я жду, когда Скорпиус и Крам присоединятся ко мне. – Да, глупо получилось, – невпопад вставляет Андрей. – Зато я теперь знаком с сыном Гарри Поттера и это не мой соперник. Я не знаю, что на это ответить, поэтому отворачиваюсь. Его слова кажутся мне издевкой, похлещи, чем любые слова Забини. Когда я попал на Слизерин мне хотелось доказать, что я тоже сын Гарри Поттера, что я не отличаюсь от Джеймса и меня можно также любить, как его. Но этого не происходило, ведь слизеринец не может быть Поттером, как и Поттер, истинный Поттер, не может стать слизеринцем. Со временем завистливый огонь потух, на его место пришло осознание, что у меня может быть по-другому. У Джемса и отца своя история, у меня своя и она должна быть такой, какой хочу ее видеть я, а не те, кто показывают на меня пальцем. На словах все легко. Но на деле было трудно принять себя другим. И когда ко мне стали обращаться другие ребята, когда перестали шарахаться – мне показалось, что я достиг того, чего желал. А потом, посмотрев на брата, понял: мне никогда не приблизиться к его образу. Эгоистично и мерзко. И может, не зря меня отправили на Слизерин. Если бы меня спросили, каким я вижу ребенка знаменитого болгарского ловца Виктора Крама, я бы не задумываясь, описал прообраз Джеймса. Почему? Потому что мое подсознание видело именно его на таком положение. По известности отец Андрея и мой равны в магическом мире, и когда я думал, что у Крама есть сын или дочь, я видел перед собой образ Джеймса или Тедди, или Лили в совокупности с Виктуар. Но никак не мог представить, что сыном мирового игрока в квиддич окажется… обычный парень. Я тоже обычный парень, хотя мой отец Гарри Поттер. Андрей не выглядит сильно заинтересованным в чем-либо. Еще вчера мне казалось, что у него нет никаких шансов стать чемпионом. Он не крутой, как Джеймс, не душа компании, как Тедди – что не так? Может, дело в том, что, не смотря на популярность своей фамилии, он так и остался простым и скромным. Или то, что только в Англии и только с фамилией Поттер случаются изменения. В Джеймса тыкали пальцем, потому что он собрал в себе части покойных Джеймса Поттера и Сириуса Блэка, часть отца и матери – всех понемногу. Лили – единственная дочь, красавица и умница, какой бы капризной ни была. А я – слизеринец. Во мне не было ничего, за что можно было бы меня ценить, поэтому люди начали винить меня. И ведь в этом виновата только знаменитая фамилия. Если копать глубже, то родители, назвавшие меня отстойными именами, а если отправиться на самое дно проблемы, то виноват вообще Волдеморт. А Крам, кажется, даже не пользуется тем, что дает ему фамилия отца. И мне становится завидно и обидно – ведь у меня так не получилось, мне такую возможность не дали. Я смотрю, как медленно поднимается на помост Ингрид, и со спины она мне все больше кажется похожей на кобру, готовую в любой момент к броску. Год назад меня дернуло довольно резко высказать свое мнение. Повод был пустяшным, и мои слова не сильно отличались от высказываний других ребят, но лишь мои задели Забини. Я уже и не помню, что именно сказал, просто в одно мгновение в меня прилетело слабое проклятие немоты. Она могла бы проклясть меня посерьезнее, и когда однокурсники обсуждали это и говорили, что ничего не значит, я знал, что это означает. Предупреждение. Слабое, но весомое. Чтобы я точно видел грань и не ходил по лезвию ножа. Понимаю, что неприлично долго смотрю на Забини, резко отворачиваюсь, из-за чего отчетливо ощущаю на себе холодный взгляд. Наверное, она обернулась в тот момент, когда я решил сосредоточиться на Малфое. Чувствую себя паршиво, словно совершил нечто неприличное, хотя в моих действиях нет и доли недосказанности, мне становится не по себе, зная, что я сам в этот раз привлек внимание Забини.***
Роза ставит последнюю книгу на полку, проходит влажной тряпкой по боковой стене шкафа и, попрощавшись с нами, уходит из кабинета Фартинг. Я даже не успел с ней попрощаться. За полтора часа совместной отработки я так и не понял, что происходит с Розой. С одной стороны, она ведет себя точно также, и даже разговаривает со мной и Джеймсом. Но почему-то мне кажется, что с ней что-то не так. Не могу спокойно смотреть на кузину, зная, что может что-то произойти. Возможно, я себя просто накручиваю, но ничего не могу с собой поделать. Джеймс оглядывается на закрывшуюся за Розой дверь, и откидывает последний вымытый котел. Фартинг ушла из кабинета сорок минут назад, а до этого неотрывно следила, словно коршун свою добычу, за нашей отработкой. Я не знаю, может она понимает, что была несправедлива к Розе, а может что-нибудь еще, но она дала кузене задание протереть пыль с книг и шкафов в ее кабинете, в то время, как мы с братом возились с котлами. И как только профессор решила оставить нас одних, Джеймс тут же очистил половину котлов магией. Мне казалось, что Роза должна была возмутиться нарушением правил отработки, но к моему удивлению она лишь неодобрительно поджала губы и отвернулась, продолжая делать свою работу. Мне было интересно, почему Джеймс считает, что Фартинг не узнает о его проступке, но предпочел смолчать. Я знаю, что у брата достаточно много тайн, в которые он не станет посвящать никого из нас, поэтому глупо спрашивать то, о чем он вряд ли расскажет. – Как у тебя дела, Ал? – Джеймс опирается руками о парту. Я смотрю на него исподлобья: когда он интересуется моими делами, за этим неминуемо следует любая просьба. – Все хорошо, у тебя? Брат запрыгивает на парту и пожимает плечами. – Если не брать во внимание личную жизнь, то все ок. Я поднимаю брови в удивлении. Не ожидал, что Джеймс будет разговаривать со мной на личные темы, раньше этого никогда не было. Поэтому мне еще больше кажется, что здесь есть какой-то подвох. Просто не может быть такого, что брат решил вспомнить обо мне и просто так поговорить. – Я сейчас ослышался? – Нет. Джеймс смотрит, как я наклоняюсь за очередным котлом, и взмахивает снова палочкой. Каждый котел начинает сверкать медью на пламени от свечей и выстраивается в ровный ряд рядом с остальными. Блестяще, если Фартинг догадается, то влетит и мне. Я хочу возмутиться, но вижу, что Джеймсу сейчас не до меня, поэтому сажусь рядом с ним на парту. – Ты расстался с Эллис? – я не нахожу ничего более вразумительного, кроме его отношений с Долгопупс. По школе ходят слухи, что они расстались, некоторые говорят, что только поссорились, а кто-то вообще верит, что во всем виновата какая-то шармбатонка. Но в любом случае мне кажется странным, что Джеймс запаривается насчет этого. – Что-то вроде того, – гриффиндорец неопределенно кивает, но не продолжает эту тему. Он молчит, а я не знаю, о чем можно поговорить. Мы вообще редко общаемся с Джеймсом. Наверное, всему вина, что мы учимся на разных факультетах, или просто ему не нужно общение со мной. Я правда не знаю есть ли особая причина. Может, ему неприятно видеть рядом с собой слизеринца. Одно дело, когда это просто друг, а совсем другое родной брат. Не знаю, считает ли он вообще меня своим братом? А я? Почему, когда дело касается Джеймса, я всегда начинаю его оправдывать, придумывать аргументы в его защиту, и верю, что это на самом деле так и есть? А что делает он – я не знаю. Может, я зря так остро воспринимаю наше родство, и он давно уже не желает воспринимать меня, как родного. – И с Розой помирился, – не понимаю, почему мне кажется это более важным, чем вопрос, считает ли он меня своим братом. – Помирился. Мне кажется, что брат напрягается, но я отгоняю от себя эту мысль. Конечно, нет ничего необычайного в том, что они все-таки помирились, даже не ссорившись. Мы ждем, когда стрелка часов подойдет к восьми вечера, и собираем свои вещи, запирая кабинет профессора. Нам остается идти не так много вдвоем, и я все-таки решаю спросить о Турнире. Пусть я не стал чемпионом, я рад, что Джеймс получил желанное, хотя я и не могу точно сказать, так уж сильно он этого желал. – Вам сказали, какое задание вас ждет? Брат пожимает плечами. Раньше бы он пошутил, улыбнулся, что-нибудь выкинул невыносимо раздражающее, но сегодня он выглядит до того странно непохожим на себя, что я начинаю волноваться и за него. – Что они могли сказать, кроме, как тренируйтесь и не забудьте свои палочки? – Может, будет что-то подобное прошлым турнирам? – я пытаюсь вытянуть из него хоть какую-нибудь эмоцию, но он даже не улыбается, словно забыл как это делается. Еще вчера бы он надавил на мой факультет и сказал, что я желаю победы Дожу. Это не так, и мне всегда верилось, что Джеймс знает это. – Не знаю, думаю, они не настолько глупы, чтобы привести снова драконов. Как-то не оригинально! – Ну, да. Я останавливаюсь возле поворота, чтобы свернуть к гостиной Слизерина. Джеймс настолько выглядит задумчивым, что я не знаю, стоит ли что-то говорить еще. Я не понимаю, что сегодня с братом, но знаю одно – если у него будут проблемы, он не станет говорить мне о них. Никогда. – Ал, – он зовет меня, когда я уже спускаюсь по ступенькам. В душу теплеет возможность, что Джеймс расскажет мне о своих трудностях или о причинах своего плохого настроения. Мне хочется, чтобы у нас появился небольшой мостик, по которому можно ступать, не опасаясь, что он рухнет. Но я смотрю на гриффиндорца и вижу, что он облизывает губы и все-таки смотрит мне в глаза. И тогда я все понимаю лучше, чем он может себе представить. Не знаю, как звучит мой голос, но мне хочется верить, что я могу передать им все свое разочарование: – Что? Только не говори, что тебе нужна моя помощь! Ну, конечно, я ведь знаю, что ему это и нужно. Только это все равно не отменяет, что он выглядит не таким, каким я привык его видеть. Это пугает и ужасает. Хотя возможно ему так сложно попросить моей помощи, помощи слизеринца, что он чувствует себя предателем. – Мне нужно отработать некоторые заклинания, – медленно произносит Джеймс, скучающе смотря на меня. Лучше бы шутил надо мной, чем сравнивал с предателем и недоразумением. – А я здесь причем? У тебя есть друзья. Пусть Терри или Хиггс с тобой занимаются. – Это другое. Другое, потому что они друзья, а я младший брат, к которому можно обратиться, когда понадобиться помощь, и он не откажет. Ничего не меняется. Джеймс приходит, когда ему нужно, и давит на больную мозоль, что мы братья и, не смотря на то, что я слизеринец, должен ему помогать. А потом также благополучно возвращается к своим друзьям, как обычно, на долгое время забывая о моем существовании. И сколько бы этого не происходило, я всегда помогаю Джеймсу. Я задумчиво кусаю нижнюю губу, рассматривая кроссовки Джеймса. Могу ли я отказать? Естественно! Но могу ли я тогда быть уверенным, что поступил правильно и не чувствовать вины перед братом? Ответ очевиден. – Хорошо. Можно завтра после уроков. И я ухожу, не понимая, что увидел последнее в глазах Джеймса. И не хочу пока об этом думать.***
Выкинуть мысли о Джеймсе у меня выходит только после того, как я подхожу к гостиной. Мне нечего ему предъявить. Никто не виноват, что у нас натянутые отношения, никто не виноват, что я попал на Слизерин и потерял нить понимания с родными. Никто не виноват, но мне хочется найти виноватого. Я не успеваю зайти в гостиную, как меня перехватывает Скорпиус и сообщает важную новость: Андрей приглашает нас на корабль Дурмстранг, обещает устроить небольшую экскурсию. Мы выходим к главному крыльцу Хогвартса, где нас уже ждет Крам. Зная о том, что очень многие не приветствуют чужаков в своих владениях (проверено на личном опыте), я хочу отказаться от предложения Крама. Но Скорпиус изъявляет желание, поэтому я плетусь рядом с ними, пока они обсуждают недавний Чемпионат по чарам. Я внимательно слушаю, о чем они говорят, но сам не встреваю, хотя знаю больше, чем они – все-таки я много времени уделяю данной дисциплине. – Многие заклинания относятся к боевым, поэтому их изучают на уроках Защиты, – Скорпиус поворачивается ко мне, видимо, желая что-то спросить. Он медлит, но я его не тороплю, и уже хочу напомнить, что только он сам может сформулировать свои мысли. – Джеймс Поттер хорошо владеет и теми и теми заклинаниями. Я не понимаю, чего он хочет добиться этим. Они очень редко пересекаются друг с другом, чтобы у Скорпиуса были причины негативно относиться к Джеймсу, но после пресловутой драки со Смитом, друг будто решил превысить лимит – он слишком часто задевал тему Джеймса, словно это доставляло ему удовольствия. Я понимаю, что Скорпиус не привык быть кому-то должным, и принимает заступничество моего брата, как подачку со стороны сына Гарри Поттера. Но я не могу отделаться от мысли, что Малфой просто не знает, как реагировать на поступок Джеймса. С одной стороны, это брат его лучшего друга, а с другой гриффиндорец. Конечно, я пытался убедить друга, что Джеймс влез в эту драку только из-за меня, но и я, и он сам прекрасно понимаем, что это не так. Каким бы ни был Джеймс, он не стремится кого-то унизить, пока не задевают его личное пространство. Мы не говорили с братом о том вечере, я не знаю, почему он решил встрять, когда просто мог пройти мимо. Кажется, в последнее время я все чаще стал не понимать окружающих меня людей. – Джеймс во многом хорош, – я киваю, перепрыгивая лужу. – Да я и не спорю, просто в школе есть много хороших, твой брат не единственный экземпляр, – Малфой сощуривает глаза, когда я поджимаю губы и уже хочу одернуть друга, чтобы тот прекратил настраивать меня против Джеймса. Конечно, я тоже считаю, что в школе есть более талантливые студенты, но мое мнением не может быть объективным. Джеймс мой брат, и хочешь, не хочешь, но я должен быть на его стороне. И как бы мне не было неприятно, что даже Кубок Огня считает брата достойным чемпионом, это не может заставить меня начать говорить о том, что Джеймс чего-то не достоин. Скорпиус знает, что мои отношения с братом нередко бывают натянутыми, но мне всегда казалось, что у него есть чувство такта, и он не будет говорить плохого о нем. – Мы почти пришли, – тихо кидает Андрей, и я перевожу на него свой взгляд. Дурмстранговец выглядит, словно побитым птенцом, и мне даже становится стыдно, что мы со Скорпиусом начали перекидываться не приятной для нас обоих темой на глазах у иностранца. За недолгое время я успел заметить, какой на самом деле Андрей Крам. И мне даже жаль его, потому что он слишком добряк, чтобы участвовать в таких состязаниях, как Турнир Трех Волшебников. Я могу и ошибаться, но как по мне это очень глупо бросать заявку в Кубок, если знаешь, что многие задания могут оказаться тебе не по силам. – У нас не будет проблем? – я ступаю на мокрую траву возле озера, чувствую, как влага быстрыми темпами проникает через кроссовки. – Нет, нам никто не запрещал приводить посторонних. В конце концов, на корабле нет ничего, что может нести вред нам или вам. Кивнув, я пропускаю Андрея вперед и жду, пока он откроет проем в корабле. Крам дергает неприметный рычаг на корпусе судна, и в ту же секунду к нашим ногам спадает деревянная лестница. Следуя за Андреем, мы со Скорпиусом поднимаемся по ступенькам, оказываясь в проходе на нижней палубе. При нашем появлении на стенах вспыхивают небольшие свечи, находящиеся в сферах из зеленного стекла. Свечи, подобно светлячкам, поднимаются над нашими головами, позволяя, как следует рассмотреть убранство корабля Дурмстранг. Снаружи судно выглядит обшарпанным и неблагоприятным, из-за чего я едва могу подавить удивленный вздох. Изнутри корабль был обит красной кожей в форме ромба, сама палуба была покрыта ворсяным ковром, в котором утопали ноги. Мы прошли небольше половины, когда Андрей свернул направо, открыл дверь каюты и впустил нас. Мне сразу бросились в глаза дорогая мебель и картины, развешенные на стенах. Создавалось ощущение, что сюда поставили мебель только для того, чтобы показать свое благородство гостям. Я никогда бы не подумал, что корабль, на котором передвигаются в особых случаях, будут заполнять явно дорогой мебелью. Заняв предложенное кресло у небольшого камина, обдающего зеленым пламенем, я еще раз огляделся. Я ждал нечто большего от визита на корабль. Мне было бы больше по душе увидеть минимализм в интерьере, пошарканные и сырые стены, покрывшиеся плесенью и водорослями. Была бы особая атмосфера таинственности. Но увидев, что здесь нет ничего из того, что я себе представлял, мне хочется покинуть судно и вернуться в родной Хогвартс, где существует атмосфера волшебства. – Как удивительно видеть так роскошно заставленный корабль, – издевательски протягивает Скорпиус, друг смотрит на меня, и я усмехаюсь, понимая, что он тоже ожидал увидеть нечто другое, суровость в духе Дурмстранга. Андрей смеется. – Вы думаете, что здесь все такое? – он разливает по чашкам ароматный чай. – Нет вообще-то. Здесь всего пару кают таких: директорская и гостевая. Мы в гостевой каюте, а остальные, наверное, как вы и представляли, покрыты плесенью, разводами и скрипучими досками. – Спасибо, что позволил сохранить веру в лучшее. – Ой, да ну! Вы же сами должны понимать, что никому не сдался этот треклятый корабль. Официальные визиты, подобные этому, случаются раз в несколько лет, поэтому никому нет дела до того, что оборудование может потерять свою пригодность, – Крам сцепляет руки на затылке, и я не могу понять, что именно вызвало у него такую реакцию. До этого парень предпочитал молчать, не особо показывая свое недовольство чем-либо. – Каждый раз подготавливают только директорскую каюту и гостевую, потому что директор не может пожить в сыром помещение, а сюда директор обычно приводит своих коллег или важных гостей. – Значит, Дурмстранг ничем не отличается от Хогвартса, – подводит итог Малфой. – В Хогвартсе тоже, пока кирпичи не начнут падать на голову, никто не задумывается о ремонте. Это притом, что здесь учатся дети Министра Магии и главы Аврората. – И чего ты хочешь, Скорп, чтобы моя семья лично спонсировала ремонт школы? – я возмущаюсь. – К твоим сведениям, Гермиона каждый год выделяет несколько тысяч галеонов на поддержание школы, в то время как Попечительский совет возмущается, что Министерство урезает их возможности. – Просто у нас бюрократия, – Скорпиус развязно откидывается на спинку кресла. Я с ним не согласен. – Да это не правда, ты так говоришь, только потому, что так считает твой отец. – А ты заступаешься за свою семью. – Ребят, вашей директрисе, по крайней мере, не плевать на школу. Крам снова встревает, и мы замолкаем на некоторое время, но все последующие разговоры все равно сходятся к начальной теме. И как бы мне не хотелось говорить о политике Министерства, я все равно поддерживаю разговор, выстраивая линию защиты. И когда мне удается придумать достойный контраргумент, у меня в душе зарождается маленький ребенок, хлопающий в ладоши, и мне даже становится интересно, чтобы сказала Гермиона на то, что я выгораживаю чиновников, которые выдвигают неправильные, по мнению отца Скорпиуса, решения. Понимая, что уже поздно, Андрей все-таки показывает нам несколько студенческих кают, грузовой трюм и позволяет нам подняться на верхнюю палубу, где можно хорошо разглядеть темную гладь Черного озера. Поднявшийся ветер гонит небольшие волны, и те бьются о корпус корабля, раскачивая его все сильнее. Потихоньку на корабль начинают возвращаться студенты Дурмстранга, и Крам провожает нас до огороженного загона с гиппогрифами. Попрощавшись, мы возвращаемся в школу, когда сумерки уже опустились на землю. Скорпиус подсвечивает кончиком волшебной палочки нам путь. Ветер свистит в ушах и пронизывает спину, не смотря на плотную ткань мантии. Я сую руки в карманы, едва успевая обойти темную гладь лужи возле хижины Хагрида. Из его дома несется лай собаки и басистый голос полувеликана. Обернувшись, я смотрю, как теплый свет льется из окон хижины, обрамляя кусты по близости так, что можно обойтись без волшебной палочки. Даже снаружи чувствую, насколько тепло и атмосферно там. Я ежусь на осеннем холоде, подавляя желание навестить друга отца. Кажется, Роза ходила вчера в гости к Хагриду. Меня раздирает укол совести – я обещал Хагриду, что приду к нему на этой недели, но благополучно задвинул свое обещание в дальний ящик, найдя сто тысяч причин, чтобы не идти к нему. – Ал, смотри под ноги, – ворчит Скорпиус, ухватывая меня за локоть. Черт! Благодаря другу я торможу возле булыжника. – Спасибо. Малфой молчит, и я не могу сказать, что он даже кивнул в ответ на мои слова. В последнее время мне все больше начинает казаться, что Скорпиус меня несколько избегает, предпочитая либо молчать, либо говорить на темы, которые мне не приятны, будто бы намерено хочет со мной поссориться. Меня это напрягает. Я не знаю, что творится в голове друга, и от этого мне становится плохо, ведь у всего есть причины. И пока я не узнаю, почему Скорп так себя ведет, я не смогу спать спокойно. Нахмурившись, переступаю через еще несколько больших камней и вбегаю на крыльцо. До отбоя остается максимум пятнадцать минут, поэтому нам приходится ускориться. На лестнице, ведущей в подземелья, парит Кровавый Барон, медленно водя закованными в цепи руками. Я пригибаюсь, чтобы не пройти сквозь ноги призрака, когда Скорпиус приветственно обращается к Барону. Я останавливаюсь, ожидая, когда другу надоест любезничать с неприятным приведением, и мы сможем идти дальше. – На четвертом этаже подрались какие-то первокурсники с Пуффендуя, – тихим, но неприятным голосом сообщает ему Кровавый Барон. – А профессор Флитвик дежурит сегодня, начиная с первого этажа, – и не сказав больше ни слова, развернулся в сто восемьдесят градусов, взметнулся вверх и, бренча своими кандалами, поплыл в сторону Астрономической башни. Провожаю призрака безразличным взглядом, оглядываясь на большие хогвартские часы, где стрелка стремительно тянется к девяти вечера. – Когда он уже прекратит быть настолько отвратительным? Скорпиус неодобрительно смотрит на меня. Я пожимаю плечами, не понимая, что ему дает общение с Баронам. Малфой ничего больше мне не говорит, ускоряет шаг, и мне приходится сбежать через две ступеньки за раз, чтобы догнать друга. Мне многое хочется сказать ему, но я не могу точно понять, что мне нужно знать, и как он может отреагировать на мои слова. Пока думаю, мы уже спускаемся в подземелья, сворачиваем в сторону гостиной. – Скорпиус, – обгоняю его и поворачиваюсь спиной к проходу в гостиную. Но я не успеваю вымолвить и слова, как кирпичная стена отъезжает. До меня доносятся громкие голоса слизеринцев прежде, чем сбоку нас окликают. – Ребята, вы уже слышали? – меня перехватывает за локоть Элен Нотт. Я мотаю головой, стараясь вспомнить, что за сегодня произошло, что могло вызвать такую реакцию у вроде бы спокойной девушки. – Завтра у нашей параллели отменили первые уроки. Поэтому у нас свободное время до обеда и час после, а затем идем на магловедение. Круто же! – С чего такие изменения? Элен пожимает плечами. – Мне не докладывают, Скорпиус. Но я думаю, что профессора сейчас занимаются подготовкой к первому туру, и им сейчас не до нас. Ее мысль звучит здраво, поэтому я не хочу думать, может ли быть другая причина. Это действительно разумно, что у профессоров сейчас много обязанностей. – Понятно. Значит, можно будет не садиться за трансфигурацию на завтра. – Не будь таким наивным, Поттер, нам сделают на следующее занятие проверочную работу и спросят с нас по полной. Волна недовольства накрывает меня со слов Малфоя, но я все же, пытаюсь найти разумное объяснение ему. – Но это не повод грустить, поэтому мы скинулись по не многу и купили огневиски. Меня утягивает однокурсник, указывая на заставленный соком и огневиски столик. На Слизерине не часто устраивают общие вечеринки, считая, что у каждого есть свое личное пространство и отдельные личности не должны это пространство нарушать. Я замечаю, что некоторые бутылки с огневиски неполные и делаю вывод, что они остались со вчерашней вечеринки в честь Криса Дожа. Я долго на ней не присутствовал, решив, что достаточно будет того, что я пожелал Крису одержать победы, хотя мне кажется, что все понимают, что это было верхом лицемерия, ведь болеть я буду по любому за брата. Денни Мун протягивает мне стакан с алкогольным напитком. Я не люблю чувство опьянения и тяжести в голове на утро, и вообще не люблю пить, но это не значит, что я против выпивки в целом. Подождав пока однокурсник отправится на поиски очередной «жертвы», тянусь к столику и беру первый, попавшийся под руку, сок, наливаю его в стакан, и только тогда подношу его на уровень глаз, чтобы убедиться, что это был не тыквенный сок. Малфой садится рядом со мной на диван, я думаю, что это хороший повод разговорить его, но как и в прошлый раз не успеваю, потому что к нам подсаживаются однокурсники. Я притворяюсь, что рад их компании и внимательно слушаю всех их плоские шуточки, хотя на самом деле думаю лишь о том, что, возможно, у моего друга какие-то проблемы, и он не хочет со мной ими делиться. Разбавленный соком виски не обжигает горло, но оседает специфическим привкусом на языке, Скорпиус куда-то уходит, и мне не остается ничего, как отправиться в спальню. Не понимаю, как мне удалось потерять из виду белобрысую макушку друга, но оглядываясь по сторонам, я вижу кого угодно, кроме Малфоя. Меня кто-то толкает локтем в бок, когда я протискиваюсь сквозь столпившуюся у диванчиков толпу слизеринцев, но мне настолько все равно сейчас на них всех, что я не обращаю внимания и прохожу до стеллажей с книгами, где сворачиваю в мужское крыло. Но не успеваю дойти до лестницы, спускающейся вниз на пару пролетов, где находятся спальни моего курса, как мое внимание привлекает полоска тусклого света, исходящая из приоткрытой двери. Я замедляюсь, но не планирую останавливаться и смотреть, что происходит в свободной комнате, где иногда проводятся собрания команды Слизерина по квиддичу. В небольшую комнатушку ведёт две двери, поэтому не удивительно, что кто-то не заметил приоткрытой. Хотя мне и кажется это странным. Снимая развязавшийся галстук, мне приходится прислушаться, различая слова говоривших. – … Я завтра не могу, у меня дела. В голове проносится затаённая опасность и ноги сами несутся ближе к двери. Я прислоняюсь телом к стене так, чтобы было удобно слушать и видеть тех, кто говорит. Но последнее не удается – в стороне от меня проходит какой-то младшекурсник, и мне приходится сильно постараться, чтобы он не заметил меня, поэтому, когда я возвращаю свое внимание на прощелину в двери, там уже стоит чья-то массивная спина. Я не могу различить какие-то особые приметы, которые могли бы подсказать, кто это, но этого не требуется. Спустя считанные секунды я узнаю женский голос. Ее голос я бы узнал из тысячи, даже будучи глухим. Я бы понял, что говорит именно она. – … заклинило, Стэнли. Я не понимаю, о чем говорит Забини, но ее голос держит баланс между льдом и раздраженностью. Мне остается лишь гадать, что она имеет в виду, но чутье мерзко подсказывает, что могло послужить причиной ее слов. – Как думаешь, сработает? – Булстроуд дергает плечом, отходя от двери. Я всматриваюсь в проем и едва успеваю отпрянуть, чтобы не быть замеченным проницательными глазами Забини. Первое, что я замечаю, это красные губы девушки и черные пряди, обрамляющие ее лицо. Стэнли прочищает горло и что-то говорит, но я не различаю его чересчур тихий голос. Сердце предательски ускоряется, когда тень отбрасывает женский силуэт, и мне уже начинает казаться, что Ингрид сейчас распахнет полностью дверь, и я стану снова посмешищем. Но она лишь тянется к ручке двери и захлопывает её. Теперь я слышу лишь расплывчатые буквы, которые не желают становиться внятными словами. Нужно обязательно носить с собой подслуши! Я все-таки решаюсь сделать шаг поближе к двери. – Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне… Я прикладываю ухо поближе к двери, боясь упустить что-нибудь важное, и какое-то время стоит молчание. Мне начинает казаться, что они либо ушли, либо догадались о моем присутствии. В голове звенит напряжение от возможности пропустить нечто существенное, пока я не слышу смешок. Легкий выдох. – Но это уже перебор. Даже для тебя. Даже через дверь, отделяющую меня от них, я уверен, что вот сейчас девушка складывает руки на груди, поджимает губы и медленно выдыхает. Также отчётливо я вижу, ублюдскую ухмылку Булстроуда, его резкие движения рукой. Тревожное чувство растекается по всему телу, когда слишком долго нет ответа. Кажется, что они уже закончили разговор, но мне необходимо знать, что они снова задумали. – Нужно поставить на место! – Да тише ты, идиот. Здесь могут быть лишние уши, а ты кричишь. Мне приходится сжать кулаки и прочистить разум, чтобы не распахнуть дверь и не наделать глупостей. Поставить на место. Будто все было в другой реальности, но я старался не обращать внимания на свои предчувствия, хотя они на протяжении нескольких дней все твердили и твердили, что-то произойдёт. И только теперь я понял, что они хотят причинить боль Розе. Мерлин, я должен им помешать. Я возвращаю все внимание на дверь, снова прислоняюсь ухом к деревянной поверхности, и могу чётко расслышать: – Ты поможешь?– через дверное препятствие сложно сказать, какие эмоции проходят по тону семикурсника, но я уверен, что хорошего в нем точно ничего нет. – Когда ты протрезвеешь. Вопрос или утверждение? Не имеет смысла. – Ингрид… – Стэнли, я найду другой способ, только, пожалуйста, не делай проблем. Её раздраженность начинает отрезвлять меня, и я понимаю, что больше ничего не услышу. Другая дверь в комнате оглушительно хлопает, извещая, что, по крайней мере, один из собеседников ушёл. Я больше не вижу смысла стоять под дверью, но проходит примерно полторы минуты, пока я не расшаркиваю ноги и не бреду к своей спальне. Сука. Они что-то задумали. И это что-то связано с моей семьёй. Хочется верить, что это моё воображение, но этого не может быть, потому что я знаю, чего можно ожидать от этих слизеринцев.