… даже самый, казалось бы, вежливый и воспринимающийся хорошим, человек может оказаться с темным нутром.
Из Большого зала тянет ароматом свежей выпечки и цитрусом. Я медленно вдыхаю запах, толкая дверь, и вхожу в почти полный зал студентов. Эльфы-домовики постарались на славу: ряды столов пестрели вазочками с повидлом и вареньем, блинчиками с ягодами, булочками, и даже неприметная овсяная каша выглядела аппетитно и гармонично среди изыска «сладкого королевства» от домовиков. В Хогвартсе всегда хорошо и вкусно готовили, столы ломились от еды не только по праздникам, но такого разнообразия в выборе блюд не было в обычные дни. Я понимаю, что это правильный жест для репутации Хогвартса перед иностранными гостями. Но мне так нравятся завтраки последних дней, что уже не могу представить, как буду входить в Большой зал спустя месяц и не видеть обилия выпечки и сладкого на завтрак, горы редких блюд на обед и ужин. Я сажусь на свободное место рядом с своим курсом, но все же оказываюсь ближе к семикурсникам. Глаза привычно выцепляют из нестройных рядов гриффиндорцев-семикурсников волосы Джеймса. Он сидит всего через три человека от меня, но не замечает моего появления, и это, наверное, к лучшему. Поспешно отвернувшись в другую сторону, я выбираю себе завтрак. – Доброе, – жизнерадостный голос брата отвлекает меня от кленового сиропа, которым я поливала блинчики. – Привет, – пододвинувшись, освобождаю место Хьюго. Он, хоть и играет в квиддич, все еще довольно щуплый, поэтому мы неплохо устраиваемся вместе. – Как дела? – Ну, все хорошо. Сегодня у нас самостоятельная работа по Уходу за магическими существами, – Хьюго тянется к корзинке с булочкой с корицей, и, взяв ее, слишком долго рассматривает. – И что не так? – Я не очень понял прошлую тему, поэтому не готов к проверочной. Он выглядит таким подавленным, что мне, в самом деле, хочется его обнять прямо здесь, в Большом зале, и не отпускать его, потому что, как можно это сделать с Хьюго. Но порыв нежности исчезает, как только мозг сам выдает фразу, заведомо зная, что произойдет дальше. – О, не понял или не захотел? Хьюго вспыхивает слишком быстро. – Не понял, я готовился, Роза! Почему ты никогда мне не веришь? – Я верю и уверена, что ты готовился, Хьюго. Просто уточняю. Мне не хочется ссориться с братом, но я прекрасно понимаю, что сама разожгла огонь. Никто не любит, когда ему читают нравоучения. – Ну, да, мама бы тоже просто уточнила, – брат усмехается, откусываю небольшой кусочек от булочки. В его словах звучит столько ядовитого сарказма, что у меня мелькает мысль дать брату подзатыльник. Ведь, что он, в самом деле, говорит? Это намек, что мы с ней так похожи, и… насмешка в мою сторону? Я не мама. Его уточнение мне не нравится, потому что от него-то никто особо ничего и не требовал. Ни отцу, ни маме нет дело до того, что у Хьюго могут быть проблемы с учебой. Папе не особо важны и мои успехи, – он любит нас обоих просто за то, что мы у него есть. А мама любит каждого по-своему, и так получилось, что именно меня она выбрала для образа хорошего ребенка. Что может говорить Хьюго, у которого развязаны руки в плане учебы и увлечений? Мне обидно, что брат – казалось бы, близкий и родной человек – считает иначе. Я не сделала ему ничего плохого, неужели он думает, что я считаю, что могу его чему-то учить. – С чем у тебя проблемы? – мне хочется помочь ему, но так, чтобы это не вызвало у него приступ негодования и обиды на меня. Порой Хьюго считает, что я специально напоминаю ему, что я отличница, чтобы он чувствовал себя неуютно в моей компании. Но это сущий бред! Я никогда не думала в том ключе, что мой брат глупее меня. Нет, наоборот мы разные и у каждого из нас свои преимущества. Вот Хьюго играет в квиддич, а я люблю читать книги – любое увлечение не может сделать из нас плохих или глупых. – Мы проходим шишуг, – уныло буркает гриффиндорец. – Но в этой теме нет ничего сложного, нужно только запомнить несколько моментов… Хьюго вскидывает голову и перебивает меня: – Говори за себя! Если тебе легко дается учеба, это не значит, что у остальных также! Я вздрагиваю. Брат соскакивает с скамьи со скоростью гоночной метлы и, даже не обернувшись, выскакивает за двери Большого зала. Я не понимаю, что я сказала такого, что он настолько разозлился на меня. Ведь я хочу всего лишь ему помочь, поддержать, а выходит… А выходит как всегда. Уже не хочется завтракать. Я хочу уйти отсюда поскорее, потому что мне кажется, на меня вновь начали оглядываться: выходка Хьюго привлекла слишком много ненужного мне внимания. Прикусываю губу и отодвигаю тарелку с блинчиками, чтобы свободно встать из-за стола, когда напротив плюхается Джеймс. – Привет! – он внимательно смотрит на меня, я не тороплюсь начинать с ним разговор, хотя еще пару мину назад была рада, что мы наконец-то закончили пререкания друг с другом. – Не бери в голову его слова, он просто сегодня не в настроении. Поттер кивает на выход из зала, заставляя и меня обернуться: в дверях стоит Хьюго, но усилено не смотрит на меня, и чуть помедлив, все-таки, возвращается в зал, только садится за стол Пуффиндуй к друзьям. Я отворачиваюсь от него, чувствую комом застрявшую в горле обиду на брата. – Староста помнит, что сегодня были отменены первые пары у трех старших курсов? – Джеймс спрашивает меня, но я хлопаю глазами, потому что все еще думаю о словах Хьюго, и попытка Джеймса вывести меня из плохого настроения не срабатывает. – Да, – я тяну заторможено, не смотря на кузена. – Не знаешь, почему? Как мне удается сфокусироваться не на собственных мыслях, не знаю. И сама удивляюсь, почему мне важно знать причину, по которой профессор Макгонагалл отменила первые уроки, начиная с пятого курса. – Говорят, какие-то неожиданные трудности из-за Турнира, – парень пожимает плечами, и я понимаю, что он не заинтересован в дальнейшем разговоре. А чего тогда ему было нужно? Я сижу, уткнувшись в свою тарелку, но так ничего и не ем. – Роза, – мне приходится поднять голову и посмотреть в глаза Джеймса. Он смотрит слишком серьезно, что я невольно ежусь. Не видела раньше у него такого взгляда, словно он думает о чем-то очень серьезном и это доставляет ему неудобство. – Что? Надеюсь, у него все хорошо, и это никак не связано с Турниром, Альбусом и Дожем. Хотя, что я говорю, наверняка у Джеймса что-то случилось. Джеймс медлит. – Скажи, ты не знаешь, были ли у Лили некоторые проблемы с однокурсниками? Меня удивляет его вопрос. Я пытаюсь вспомнить, что делала Лили, когда я видела ее в последний раз, но на ум приходит только ее разгневанное лицо после визита Джинни в школу. С одной стороны я понимаю, что она ревнует маму ко мне, но с другой она видится мне до ужаса глупой в данной ситуации – я не претендую на Джинни, мы просто хорошо общаемся. Разве может быть месту ревности, если Джинни для нее мама, а для меня тетя? – Что ты имеешь в виду? Он прикусывает губу. – Как Лили общается со студентами? Я не понимаю, что хочет услышать от меня Джеймс, потому что он спрашивает так, словно мы с Лили хорошие подружки, хотя прекрасно знает, что мы не общаемся. Откуда я могу знать, какие отношения у Лили с однокурсниками и другими студентами? – Я… не знаю, но думаю, что хорошо. Она очень близка с Дикси и Милли, – это единственное, что приходит мне на ум. Я действительно мало что знаю о компании Лили, наверное, опираясь на просьбу родственников о присмотре за ней – это неправильно, но я не чувствую укола совести за это. Я не подвожу родителей и остальных членов семьи тем, что даю Лили свободу. Ни ей, ни мне бы не принесло ничего хорошего чужое вмешательство в жизнь. Поэтому я делаю вид, что у нее все хорошо. Ведь хорошо же? – К чему ты вообще спрашиваешь это? Конечно, жизнь подростков не может быть безоблачной, но в случае с Лили я не могу поверить, что у нее что-то не так. Кузина всегда выглядит бодрой и счастливой, в окружении своих подруг она не создает мнения, что у нее есть некие проблемы. – Ты не поняла, Роза, – Джеймс раздражается, я вижу это, и мне становится не по себе от его тона. Мне не нравится, что он позволяет себе разговаривать со мной так, будто я ему что-то должна и не выполняю свое обещание перед ним. Разочаровываю его своими словами. А ведь я только думала, что мы пришли к стадии перемирия! – Мне не важно, насколько близка Лили со своими друзьями, мне нужно знать, как к ней относятся остальные. За пределами башни Гриффиндор. – С чего ты вообще взял, что я могу это знать? Мы не общаемся с Лили! – я встаю, беру школьный рюкзак и ухожу, оставляя Джеймса одного. Мне не нравится начало дня – две ссоры за пятнадцать минут, и обе, без сомнения, по моей вине. Хьюго – считает, что я уверена в его глупости, Джеймс хочет услышать от меня что-то о жизни Лили. Хотя откуда мне вообще может быть что-то известно?! Я ведь не слежу за ней, нас друг для друга не существует, это я поняла уже давно и хорошо. Как бы мне не было жаль Лили, я не стремлюсь налаживать с ней контакт – это взаимно и правильно. Чем еще меня может удивить сегодняшний день?***
Я смотрю, как Альбус медленно идет под шуршащими листьями по тропинке. Он так гармонично смотрится среди однобоких пожелтевших деревьев на опушке Запретного леса, на темноватой, сырой тропинке, с его вечно зеленой окантовкой капюшона школьной мантии. И мне так нравится смотреть на то, как он идет, иногда подпрыгивая, заставляя опавшие листья взметаться вверх. Но когда глаза натыкаются на его расправленные плечи, я осознаю, что он ходит так, словно у него вместо позвоночника стальной кол, когда его что-то тревожит. Вспоминая слова Хьюго, что я лезу не в свое дело, стараясь кого-то поучать и советовать что-либо, грустно улыбаюсь, не зная, стоит ли выспрашивать у Альбуса, что у него случилось. Наверное, в чем-то Хьюго действительно прав, я слишком многое позволяю себе в отношении чужих жизней. Ведь, в самом деле, если Альбуса что-то беспокоит, то мне не стоит давить на его больную мозоль, если захочет, расскажет. Но я не могу долго держать в себе подобную наплевательскую мысль на близкого мне человека. Что если случилось нечто ужасное, и он просто боится заговорить? А если я могу ему помочь, но теряю время зря, идя позади и думая, что не имею права вмешиваться в его дела? Щенок Хагрида проносится мимо меня маленьким смерчем, звонко лая на шуршащие листья. Такой милый и задорный, такая разница с домашним Графом, который любит гулять с папой на повадке, есть по расписанию определенную еду и слюнявить каждого за уделенное ему внимание. Бадди же был бродяжным щенком: Хагрид подобрал его недалеко от Хогсмида, тогда щенок был совсем истощенным и боящимся собственной тени. Сейчас мало, что напоминало о маленьком израненном песике, но то, что он был беспородным было очевидно. Изнеженный лаской Граф и брошенный на произвол судьбы Бадди – непередаваемая картина реального мира. Люди совсем немногим отличаются от животных, но в отличие от них наши жизни зависят только от нас. Животные полагаются на нас, и фраза «мы в ответе за тех, кого приучили», не кажется мне заезженной и обыденной. Неужели маленький Бадди заслуживал оказаться на улице? У Хагрида поистине большое сердце. Порой мне кажется, что я проживаю жизнь своих родителей и дяди Гарри, только более спокойную и счастливую. У меня есть любящая семья, близкие люди и я никого не теряла в своей жизни. И даже Хагрид – хороший друг семьи, первый друг и волшебник в жизни дяди Гарри – оказался дорог мне. Почему все люди, которые имеют место в сердце родителей, являются настолько близкими для меня? Разве у нас, их детей, не должна быть своя история, не связанная с прошлым родителей? Хагрид идет впереди нас, мне до сих пор сложно успевать за его размашистым шагом, и если раньше я боялась, что могу отстать от него в Запретном лесу и потеряться, или на меня кто-нибудь нападет, сейчас я чувствую себя в безопасности, почти. Пока спина Хагрида маячит на горизонте, его басистый голос распространяется на несколько метров от него, я знаю, что мне ничего не грозит. – Скажу честно, каким будет первый раунд Турнира мне неизвестно, – голос Хагрида вспугивает птиц на кронах мрачных деревьев, и те взлетают, уносясь вдаль. Я провожаю их расфокусированным взглядом, едва ли задумываясь, что это доставляет им неудобство. – Джеймс тоже ничего не знает, – кричит Ал, оборачиваясь на меня. Он слабо улыбается и начинает замедлять ход. – Неудивительно! – полувеликан машет рукой в сторону, мол, очевидно же. – В прошлый раз какой-то чемпион прознал суть задания до начала, и устроил нечестную гонку! Я удивляюсь. – Разве не тоже самое сделали чемпионы Турнира 1994 года? Дядя Гарри, Флер, Виктор Крам? Альбус фыркает на мой вопрос. Я пожимаю плечами: все ведь ищут лазейки и хотят знать, что их ждет впереди. Ничего удивительного, что и тогда, и сейчас, и даже через пятьдесят лет будут чемпионы, которые выведывают задания до их начала. – Нашла, что вспомнить! – Хагрид вновь отмахивается. – Тогда времена темные были, никто не знал, что будет дальше. Еще и Министерство со своими нападками на Дамболдора и Гарри подливало масло в огонь. Я уже молчу про то, как наш Гарри попал на этот Турнир! В Хогвартсе целый год находился Пожиратель смерти – в тот момент нельзя было думать о том, что можно, а что нельзя! Нечего вспоминать те времена. Он замолкает на долгое время, и мне становится неуютно. Я же знаю, что напоминание о тех днях, когда с каждым днем над Хогвартсом сгущались тучи, является табу в нашей семье. Любая неосторожно брошенная фраза доставляла почти физическую боль близким. – Он быстро отойдет, – заметив мой поникший взгляд, кузен улыбается. – Это же Хагрид, еще и себя будет винить, что дал слабину. – Да, – вставляю, чтобы не создавать гнетущую тишину. Прозвучало так, будто мы совершено чужие люди и даже не знаем с чего начать разговор. Я сворачиваю по тропинке и выхожу из тени леса. Дышать становится легче, не чувствуя опасность на подсознательном уровне. Легкий ветер теребит подол форменной мантии – сегодня нет первых уроков, и большинство студентов старших курсов предпочли надеть повседневную одежду, но на старост вновь давят обязанности прилежных учеников. Поэтому я ежусь на прохладном воздухе, думаю, не пора ли достать утепленную мантию. Но сентябрь в этом году выдался нестабильным: холод переплетается с теплом, солнце светит ярко в первую половину дня, дождь моросит вечером. Никогда не угадаешь, какой сюрприз тебя ждет, заглянув утром в окно. – Ты уже начала готовиться к СОВ? – Ал зевает, что вызывает у меня улыбку. Мир может поменяться, но это никогда не коснется Альбуса Северуса Поттера – любителя поспать до двенадцати. – Ммм, небольшими нагрузками, пока на большее не хватает времени, – Ал понимающе кивает, я отворачиваюсь, смотря под ноги. По правде сказать, я не начинала готовиться к экзаменам. Мне жутко стыдно, что приходится врать кузену и преподавателям, интересующимся моими успехами, но пока они оставляют желать лучшего. И я понимаю, что мои застои в этом важном вопросе утыкаются в мою железобетонную стену знаний, которые есть, но применить мне не удается их в нужном русле. Все могут говорить, насколько я талантливая, но ведь я-то знаю, что мои способности завышают благодаря репутации моей мамы и моей собственной старательности. И мне становится стыдно, когда я говорю, что уже начала потихоньку готовиться, однако вместо этого занимаюсь личными делами. И мне это нравится гораздо больше, чем часы за домашними заданиями. – Я еще не брался за теоретическую часть. Время еще полно! В какой-то мере мой внутренний голос твердит, что у нас нет времени, и даже то, что есть, пролетит так быстро, что мы и не заметим, как окончим пятый курс и начнем сдавать СОВ. Однако мне самой хочется верить, что это действительно так и у меня есть шанс хоть чуть-чуть посвятить время себе, помочь устоявшимся мнениям переродиться в моем сознании, разобраться с собственными комплексами. – Понятно, – мне требуется несколько секунд, чтобы озвучить вопрос, вертящийся на кончике языка долгое время: – А как у тебя дела помимо учебы? Он пожимает глазами и пинает небольшой камень. Тот долетает до большого камня на берегу озера, куда я следую за Алом. – Да как-то вроде бы хорошо. – Звучит неуверенно. Я сажусь на край холодного камня, думая, что в следующий раз обязательно возьму плед. – Знаю, – Поттер садится рядом со мной, запуская руки в карманы брюк. – Мне не стоило вчера пить. Он говорит это таким обыденным тоном, что я не сразу обращаю внимание на его слова. Ал пил? Разве это… Я одергиваю себя и прикусываю язык, я не должна удивляться тому, что делают другие люди, потому что мне никто не давал право осуждать их. Мы ведь все свободные и… – Ал, и как часто ты… – Мерлин, Роза, я похож на человека, который не просыхает? – он возмущено смотрит на меня, хочется ему что-нибудь ответить едкое, но все на что меня хватает, это отвернуться от его лица. Пусть делает, что хочет, меня не касается его жизнь. Совершено. Но ведь я всего лишь волнуюсь за него и его здоровье. Это я тоже уже не могу делать? – Ты похож на человека, который до безумства похож на своего брата, но по-прежнему отрицает это. Кажется, мои слова оскорбляют Альбуса намного больше, чем предположение о том, что он ведет неправильный образ жизни. Я знаю, что это неправда, и если он выпил вчера, то это не означает, что он злоупотребляет этим. Но, как бы он не отрицал на пару с Джеймсом, что они совершено не похожи, я считаю иначе. Они родные братья, и их связывает намного больше, чем возможные общие интересы или близкие по духу увлечения. Возможно, с первых минут и не скажешь, что они вообще родились у одних родителей, но когда Ал и Джеймс остаются наедине, можно смело говорить, что они настоящие братья, которые, ни за что, не откажутся от своего родства. Пусть я не так много лично видела подобных моментов, но того, что я видела, достаточно, чтобы утверждать это. – Не говори глупости! – кузен соскакивает с камня и поднимает несколько камешек с земли. – Причем здесь вообще Джеймс? Я смотрю как камени, запущенные братом, касаются водной глади, нарушая покой Гигантского кальмара – старого и ленивого обитателя Черного озера, который редко показывается на поверхности в промозглые дни осени. – Ты не ответил на мой вопрос: как твои дела? Ты выглядишь несколько встревоженным. У тебя появились какие-то проблемы? Я не вижу смысла больше ходить вокруг да около, и задаю вопрос раньше, чем успеваю остановить себя. Ал оборачивается на меня и мне не нравится его взгляд. Такой серьезный, чем-то озабоченный, усталый. Что могло так тревожить, и как давно? – Я все думаю, что делать мне. – Если в чем-то сомневаешься, скажи. Вместе будет проще. Кузен облизывает губы. Кажется, что он не хочет говорить мне, и я не могу предположить, почему же. Я готова помочь ему, и я думала, что он знает это. – А что бы ты сделала, если бы узнала, что один человек что-то замышляет? Его слова мне совершено не нравятся. Наверное, случилось поистине нечто ужасное, и мне становится уже страшно за Альбуса. Чтобы я сделала? Я не могу предвидеть то, чтобы я сделала когда-то, потому что если скажу, что сделала бы то-то или то-то, то солгу. Но если я узнаю нечто плохое, что может нанести вред моим близким или вообще людям в целом, то… Что? Я обещала не врать себе, поэтому скажу, что ничего бы я не смогла сделать. Будь я уверена на все сто процентов, возможно, у меня бы появилось стремление что-то поменять, но напрасно рисковать – это не про меня. Хотя иногда я могу свернуть от собственных слов, это хорошо или плохо? – Зависит от того, что именно замышляет, и как от этого пострадают другие люди. Смогла ли бы я что-то сделать этому человеку? В глубине души крадется предательская правда, порой Роза Уизли может быть жесткой. Но я стараюсь подавить в себе любые зачатки плохой сущности внутри себя, которые сжигают меня дотла, а я ничего не могу с этим поделать, потому что мне сложно это признать. Люди могут поступать необдуманно, любое неосторожно брошенное слово человеком, может навсегда вычеркнуть его из моей жизни. Я просто не смогу забыть то, что причиняло или причиняет мне боль, дискомфорт. То, что не соответствует моим представлениям о правильности. Когда-нибудь я обязательно поборю в себе эту мерзкую часть. – Но если ты можешь только догадываться, но твоя интуиция говорит, что это что-то плохое, и от этого могут пострадать близкие тебе люди? Я думаю несколько секунд. – Знаешь, Альбус, интуиция такая непостоянная вещь, что полагаться на нее не стоит. Если ты не уверен, подожди действий этого человека, или забудь. Если это имеет значение, оно обязательно всплывет в твоей жизни, и… Я уверена, ты сможешь с этим справиться. Нет ничего, с чем бы ни справился Альбус Северус Поттер! Альбус прикусывает нижнюю губу и мило улыбается, заставляя появляться ямочки на щеках. – Все-таки, ты самая лучшая сестра и подруга! И он обнимает меня. От его слов по моему телу проходится тепло, мне становится так приятно и легко. По крайней мере, у меня есть один человек, который не скажет, что я лезу в не свое дело, он будет меня поддерживать, защищать, будет всегда рядом. Я сильнее обхватываю брата, и готова растаять от того, что у меня есть такой замечательный друг, как Альбус. И даже когда он дерется, списывает домашние задания и ведет себя порой, как идиот – он все равно остается тем Алом, с которым мы играли в Норе, таскали имбирные печенья с рождественского стола и во многом поддерживали друг друга. Мне потребовалось много времени, чтобы признать то, что я не одинока и меня окружают люди, которым я дорога, которые остаются со мной. И Ал – один из них. Нет, не так. Он намного важнее многих!***
Миссис Джонс – профессор маггловедения, – закрывает кабинет и быстрым шагом покидает рекреацию. Ее уроки всегда настолько скучные, что даже я не могу высидеть положенные сорок пять минут в кабинете маггловедения. И с одной стороны профессор дает материал, который пригодится для сдачи экзаменов, но с другой – она говорит скучно и однообразно, или так кажется только мне, знающей почти все о не волшебном сообществе. Я закрываю рюкзак, доставая из него ручку и блокнот, где пытаюсь записать уточнение к домашнему эссе об электрических приборах вблизи сильных магических полей, пока могу вспомнить слова профессора. Мне плохо удается это сделать на ходу, из-за чего я вынуждена ждать, пока кто-нибудь решит встать с мягких диванов, выставленных у одной стены рядом с окнами. Но я и сама понимаю, что никто не покинет удобное место, поэтому я встаю в сторону от прохода в рекреацию, не обращая внимания на чей-то бурный разговор. Мимо меня проходит когтевранец, и я поднимаю голову, замечая, что появилось свободное место на диване. Возможно, я займу чужое место, но здесь не написано, что это чья-то собственность, поэтому меня не должна мучить совесть. Я сажусь на диван, и начинаю делать пометки в блокноте, но через пару минут уже жалею, что не ушла отсюда раньше. Через диван от меня сидит компания слизеринцев-старшекурсников, среди которых я узнаю Стэнли Булстроуда. Разум кричит во весь голос, что будет намного лучше, если уйду до того, как они обратят на меня свое внимание, но я отрицаю здравый смысл. Лишь скашиваю глаза в бок, чтобы видеть, что они делают. Я не сразу обращаю внимание, что Лиззи Сатерли – пуффендуйка с моего курса, поднимается с места и направляется к окну, закрывая его. В коридоре стало сразу значительно теплее, хотя не могу сказать, что разница стала колоссальной. На самом деле, я сильная мерзлячка, но понимаю, что если мне холодно, кому-то может быть и душно. Я сама предпочитаю холод, чем невыносимую духоту, от которой начинаю задыхаться. Отвернувшись от окна, я хочу уже встать и подняться в башню Гриффиндор, но следующие слова заставляют меня остановиться. Медленный холодок проходит по спине. – Сатерли, открой окно, – безэмоционально произносит Ингрид Забини, даже не поворачиваясь в сторону Лиззи. Я уже чувствую, что это не может закончиться хорошо, но предпочитаю молчать. – Холодно, – Лиззи сдувает прядь мышиных волос с лица и делает попытку вернуться к своим друзьям. – У тебя уже закончились уроки, а нам еще здесь две пары сидеть. Лиззи никогда не была конфликтным человеком, наоборот, неприметная девочка, находящаяся в середине класса, но тоже очень принципиальная. Поэтому когда к ней лицом поворачивается Булстроуд, сощуривая глаза, девушка хмурится. Я вижу, что она не хочет связываться со слизеринцем, но упрямо вздергивает подбородок, но даже сидя Стэнли смотрит на нее свысока, угрожающе. И она с каждой секундой теряет свою уверенность. Господи, мне хочется что-нибудь сделать, помочь Лиззи, но я не могу пошевелить языком, заставить мозг выстроить малейшую атаку на слизеринца. В своих мыслях я многое могу ему сказать, но на деле я, как, думаю, и многие – ничего не могу выдавить из себя. – Ну, хочешь сказать, что я должна подчиняться тебе? Конечно же, нет! Булстроуд не имеет никакого права повелевать кому-нибудь что-то делать. Мы ведь все в этой школе равны. – Открой окно, здесь душно, – Булстроуд отворачивается от пуффендуйки, продолжая прерванный разговор со своими друзьями. Ему что-то говорит Забини, но я не слышу. Лиззи облизывает губы, и я тоскливо подмечаю, что она готова расплакаться от такого приказного тона. И ведь ее никто из присутствующих не поддерживает. Даже я. От чего мне становится мерзко от самой себя. Как я могу говорить, что мы все равны, если не могу доказать это, встав на сторону Лиззи? Ведь того, что я думаю не достаточно! Она все-таки шумно выдыхает. – Я замерзла. – И что с того? Иди в другой коридор тогда, – семикурсник резко дергается, словно не ожидал, что кто-то посмеет воспротивиться ему. – Меня здесь все устраивает. Булстроуд гневно взирает на девушку, ему что-то очень тихо говорит Забини, но он раздраженно давится слюнями. Я подозреваю, что он пытается не наброситься на бедную девочку. – Я сказал, что здесь душно, – он встает и открывает окно. – Я мужчина, мое слово имеет больший вес, чем твое. С моих глаз будто сняли прочно закрепленные розовые очки. Разумеется, я знала, что многие относятся так предвзято к женскому полу, но… Одно дело знать, а другое сталкиваться лично. Почему-то я думала, что меня это не коснется, потому что моя мама ни один год борется с дискриминацией на всех возможных уровнях, и я искренне верила, что хоть чуточку она смогла добиться желанного. Таких как Булстроуд много, и все они считают себя праведными. И я ничего не могу сделать, пока сижу и молча наблюдаю, как они, обычные подростки, выбивают почву из под ног Лиззи, меня и многих других девушек. Разве Забини приятно слышать такое? Меня поражает неведомая до этого злость и желание прямо сейчас сделать что-нибудь, что могло бы заглушить собственную трусость перед Булстроудом.***
Я быстро сбегаю по мраморной лестнице и, пересекая главный холл школы, сворачиваю в подземелье, надеясь, что профессор Фартинг находится в своем кабинете. Не смотря на то, что с самого начала у нас возникло некое недопонимание, мои опасения не подтвердились – профессор вела себя точно так же, как и раньше. Ежедневные отработки у нее оказались не такими суровыми, как я думала изначально, но все же это достаточно сильно задевает меня. Теперь я помогаю декану Слизерина с заполнением журналов и вытираю пыль с книг и полок в ее кабинете. Это лучше, чем драить котлы, как делают это Альбус и Джеймс, тем более, что я делала это и для профессора Слизнорта – работа не нова. Кабинет профессора оказывается запертым, я жду полминуты и разворачиваюсь. Если профессор отменила сегодняшнюю отработку, на это наверняка была своя причина, однако мне бы не хотелось переносить ее – хочу закончить как можно скорее с наказанием. Я хотела попросить Фартинг, чтобы отработка сегодня состоялась, но если ее нет сейчас в кабинете, может это знак, что мне не стоит торопиться и действительно нужно радоваться тому, что сегодня у меня свободный день. Большие часы Хогвартса пробивают два часа дня, разнося тяжелый, немного зловещий звук по всей территории школы. На сегодня уроки закончены, поэтому я успеваю пройти половину пути от кабинета профессора до разветвленного коридора подземелья, когда слышу гвалт студентов, спешащих вернуться в свои гостиные. Мне не хочется встречаться ни с кем из студентов, особенно слизеринцами, поэтому я сворачиваю в следующий коридор. Там за статуей мерроу (ирландские русалки) есть небольшой проход, пройдя который можно оказаться на другой стороне подземелья, где находится гостиная Пуффендуя и кухня Хогвартса. Каменную статую обезображенного водного народа – мерроу, с трудом можно разглядеть в темноте подземелья, но я замечаю выпирающие с двух сторон плавники и тонкие с перепонками руки. Проход через эту статую мне показал однажды Альбус, сбегавший от завхоза после отбоя. Одна я никогда не пользовалась им, но сейчас готова воспользоваться. Однако я не успеваю свернуть за статую, как сталкиваюсь с кем-то. От неожиданности меня начинает шатать, и я делаю два неуверенных шага назад прежде, чем поднимаю голову. Тугой ком возникает в горле и тянется по всему моему телу, я почти вижу, как мои внутренности переворачиваются. Передо мной стоит Стэнли Булстроуд, пакостно ухмыляясь. В голове не возникает ни одной здравой мысли, что нужно только обойти молодого человека и, не обратив внимания, вернуться в коридор, где есть хоть одна живая душа. Но единственное, что делает мой мозг – подкидывает с удвоенной силой слова слизеринца, раздавленное состояние Лиззи и мой, ни с чем несравнимый, гнев в тот момент. Что-то давит на меня, и я резче, чем следовало, выбрасываю: – Что тебе от меня нужно? Он, почему-то не удивившись, хмыкает, засовывая руки в карманы брюк. Я не знаю, что он хочет сказать, но не торопится. Мне становится не по себе от его ледяного взгляда, но я пытаюсь искоренить из своего подсознания предательскую мысль о побеге. Нет. Нет! Нужно закончить с этим сейчас. – Слишком много на себя берешь, Уизли. Мне нет дела до тебя. И он хочет просто уйти. Уйти, даже ничего мне не сказав! А как же былые угрозы, насмешки, шуточки? Разве сейчас не самое лучшее время, чтобы поставить меня, Розу Уизли-Грейнджер, на ее законное место? Я не знаю, что заставляет меня говорить, но, тем не менее, рот открывается: – Тогда по какой причине ты останавливаешь на мне свой взгляд? Я ведь замечаю, что ты смотришь на меня в Большом зале, в коридоре, где угодно, вопрос: зачем? Что тебе нужно? Конечно же, я все замечаю. Каждый раз в Большом зале мою спину прожигает гневный взгляд слизеринца, в коридорах я иду, зная, что в любой момент он снова может появиться. Нет, я не боюсь, но за последние дни Альбус так часто задевал тему того, что слизеринцы могут причинить мне вред, что эта мысль прочно засела в моей голове, что уже сложно от нее уйти. Становиться параноиком и бояться собственной тени мне не хочется, но я не могу закрывать глаза на очевидный факт. Пусть я никому не говорю и стараюсь выглядеть спокойной, во мне бушует ураган, означающий одно – когда-нибудь должно случиться. – Тебе не приходило в голову, что все, что ты перечислила – случайность. К тому же у вас с кузеном паранойя, видимо семейное. О чем мы вообще можем с тобой говорить. Слизеринец начинает все отрицать, выставляя меня в образе дуры. Неужели он хочет сказать, что я сама себе все придумала? Докуда может дойти его «правота»? – Прекрати смотреть на меня, Булстроуд. – Я уже сказал… – Думаешь, если я – девушка, то глупая и не разумная? А немного ли ты на себя берешь? Кто ты такой, чтобы иметь привилегированное положение передо мной? Я понимаю, что ты собой представляешь, поэтому не боюсь тебя. – Что ты несешь, Уизли? – Ты оскорбляешь мою мать и семью при мне, полагая, что не понесешь наказания, ведь, что может сделать тебе женщина. В то время как ты и не сможешь сказать «грязнокровка» при Джеймсе, потому что его ты уважаешь априори – он ведь мужчина. Не сложно понять твою логику, сексистские шуточки, указывающие, насколько падшими являются женщины в твоих глазах. Но признай, Стэнли, – я останавливаюсь и делаю шаг навстречу к парню. Его желваки дергаются, но он все еще молчит, что позволяет мне продолжить: – Это не мы плохие, это ты отвратителен. И то, что тебя ненавидят все вокруг, показывает только то, что ты сам губишь себя. Это не круто, называть кого-то «грязнокровкой», угрожать девушке, которая слабее тебя – это твое заблуждение. И знаешь, у меня сложилось впечатление, что все, что ты делаешь сейчас, направлено на то, чтобы вычеркнуть из своей памяти, что когда-то ты был достаточно хорошим, только это не оценили. Признай, Булстроуд, в твоей жизни, я уверена, был человек – скорее всего девушка, которая поступила с тобой нехорошо. А теперь ты проецируешь на всех остальных женщинах свои страхи и ошибки. Что, так проще обвинить всех, начать мстить? Так сложно отпустить и сказать, что ничего страшного не произошло? Я вижу, что с каждым моим словом, лицо слизеринца меняется. На нем не осталось привычной надменной ухмылки, былого превосходства. Булстроуд сжимает один кулак, я замечаю это, не придавая значения. Мне нужно остановиться, позвать на помощь, потому что, очевидно, что вот-вот он выйдет из себя, впечатает меня в стену, проклянет, убьет – что угодно, ведь он действительно сильнее меня. Но я ничего не планирую делать. Знаю ли я, что говорю много лишнего, что лезу не в сове дело, что мне придется расплачиваться за свои слова? Конечно. Теперь Булстроуд точно не сделает вид, что меня не существует. Слишком большой урон нанесла ему я. Булстроуд медлит. Мне кажется, что вот сейчас он что-то мне скажет, начнет отрицать, назовет дурой, но он молчит. Я не могу понять, о чем он думает. Рот снова открывается, разумом я кричу, желая остановиться, но накипевшее за последние дни напряжение слетает с меня, заставляя мышцы лица работать. – По-моему, дорогой друг, ты потерялся в своей жизни и понятия не имеешь, что может поджидать тебя за поворотом, когда ты вновь начнешь оскорблять человека. Ты запутался, Стэнли, и сам этого не понимаешь, но не мне ведь учить взрослого мальчика, как нужно себя вести в обществе. В горле пересыхает, но я едва могу это заметить. Слова сами потоком выскакивают из меня, будто кто-то прорвал плотину, и теперь это затопит все вокруг меня. Что на меня нашло? Я ведь даже не думала говорить это! Мне нет никакого дела до Булстроуда и его детских травм. То, что они есть, я не сомневаюсь: я знаю, как он относится к девушкам – вечные шуточки в коридоре, напоминание, что у него есть особые привилегии по отношению к женщинам. В прошлом году он столкнул Молли с лестницы, и таких случаев было достаточно, чтобы я могла сделать вывод – кто-то очень сильно задел слизеринца, и теперь он пытается побороть свое прошлое, унижая других. Показывая всем, насколько он лучше женщин. – Что ты можешь понимать? Его голос врезается мне в сознание, и только теперь хорошо понимаю, что я нахожусь с ним в пустом коридоре, где нет никакого намека на присутствие хоть кого-то. Что же я наделала?! Я отступаю на два шага назад, когда Булстроуд громадной стеной нависает надо мной. Его широкие плечи подрагивают от напряжения, я вижу насколько он зол, что готов разорвать меня на части. Что он собирается со мной сделать?! Господи! Булстроуд все наступает, пакостно ухмыляясь. Я делаю еще шаг и упираюсь руками о шершавую холодную стену. В животе идет предательское скручивание чего-то, что отрезвляет меня, но ненадолго. – Девочка, которой все дано в этой жизни. Дочка героев войны, министра магии, аврора… Со знаменитой фамилией, деньгами и открытыми дверями по жизни? – он подходит еще ближе, и я отталкиваюсь руками от стены и пытаюсь оттолкнуть его от себя, но он отбивает мою попытку сбежать и толкает меня на стену. Ладонь начинает саднить от ушиба, но все мое внимание заключено только на слизеринце. – Кто ты такая, Уизли, чтобы говорить обо мне? Никто. Кто сказал, что ты особенная, что ты что-то из себя представляешь? Ноль без палочки, ты и все твои кузены – что вы можете, кроме шальных слов о справедливости и благородстве, прикрываясь фамилией родственников? Я могу презирать твою семью, но не смогу отрицать, что твои родители заслужили многое, что имеют. Да, они работают, да, они герои, и они имеют право говорить, что-то обо мне. Только ты, Джеймс, кто-то еще из вашей блядской семейки, нет! Знаешь, почему? Все просто, Уизли, дальше бравад у вас дело не идет. Вы все эгоистичные, избалованные золотые детки, которые считают, что вокруг них крутится весь мир, только помни, Уизли, у всего есть предел. И тебе придется, рано или поздно, столкнуться с трудностями. Пора взрослеть. Булстроуд сощуривает глаза, облизывает губы. Едва могу разобрать его слова, потому что в голове бурлящий хаос, покрывающий меня с ног до головы. Что он говорит?! Он ничего не понимает. Я чувствую, что мне становится труднее дышать, горло, словно схватили невидимые силки и начинают душить, перекрывая шанс спастись. Хватаюсь за горло рукой, мысленно пытаясь придать сил связкам, чтобы выдавить хоть малейший писк. Я уже не надеюсь, что меня может что-то спасти. – За все нужно платить, Роза Уизли. Тихий шепот пробивает мое тело лучше, чем тысячи громких слов. Будто в замедленной съемке вижу, как из одной руки в другую перекатывается гладкая отполированная, сделанная из красного дуба, волшебная палочка. Что он со мной сейчас сделает? Он будет меня пытать или сразу убьет?! Я сильнее вжимаюсь в стену, призывая Мерлина и Бога спасти меня. И он замахивается палочкой – резкий пас, блеклая вспышка, я пригибаюсь и падаю на колени. Кажется, что вот сейчас будет решающий бросок кобры, и он точно сделает все, чтобы добить меня. Я закрываю глаза, зная, что нужно только закричать, чтобы спугнуть обезумевшего парня, но у меня не выходит даже гортанный всхлип. О какой защите может идти речь?! Тень Булстроуда появляется надо мной, снова взмах палочкой, не понятные мне слова, я вздыхаю, молясь, чтобы было безболезненно – какого вообще умирать… больно, страшно, долго? Что со мной будет? Какой из всех возможных событий может произойти со мной, что я смогла заслужить за пятнадцать полных лет? Сознание медленно расплывается и только мысль, что я не помирилась с Хьюго, отрезвляет меня. Как я могла так опрометчиво поступить, что же я сестра такая плохая, что не могу даже быть поддержкой брату, что у меня даже больше не появится шанс исправить это?! Я готовлюсь к худшему, когда слышу чей-то прерывистый резкий голос: – Экспеллиармус! Мне не удается понять, кто стоит за моей спиной. – Ты спятил, Булстроуд?! Какого черта творишь? Хлесткие слова бьют по ушным перепонкам, я не могу сосредоточиться, в голове словно запущен калейдоскоп молниеносных вспышек и огней. Кто-то поднимает меня на ноги, но у меня перед глазами пелена, я даже не могу осознать, что произошло только что. Кто это рядом? Джеймс, Альбус, Хьюго, кто? Нет-нет, точно не они. – Роза, успокойся, я здесь, я рядом. Ты можешь говорить? – кто-то трясет меня за плечи. – Кивни, если слышишь. Приказной, но обеспокоенный тон возвращает меня в реальность, но я все еще не могу поверить, что со мной все хорошо, поэтому киваю головой, но не уверена, что у меня хоть что-то вышло. Я слышу облегченный вздох, и меня куда-то начинают вести. На краю сознания расплывчато танцует бешеный ритм мысль, что это не может привести к добру, и я должна воспротивиться. Но я настолько чувствую себя обессиленной и опустошенной, что мне сложно даже приоткрыть пересохшие губы. По пути я могу видеть только каменные стены и пол. Свет от настенных факелов кажется слишком ярким, почти не выносимым, что режет глаза, и я отворачиваюсь, не понимая, что происходит. Нужно попытаться сосредоточиться, но у меня не выходит, пока передо мной не открывается деревянная дверь. Кто-то подталкивает меня, и я вхожу в заброшенный класс. Я чувствую головокружение и слабость в теле. Кажется, что каждый импульс, исходящий из мозга до конечностей, где-то теряется, не давая возможность совершить малейшее движение. Никогда не испытывала нечто подобного, но уверена, что мне будет тяжело вспомнить мельчайшие подробности этого дня, ведь мое тело и сознание сковывает страх и ужас. Хотя, наверное, уже все закончилось – я не понимаю. Сердцебиение вновь учащается, что я не понимаю, как оно все еще бьется, разве оно может так долго поддерживать мою жизнь. – Садись, тебе нужно успокоиться, – чьи-то руки усаживают меня на стул за небольшой партой. Я опускаю голову на сложенные на столешнице руки, и закрываю глаза. Сейчас бы проснуться утром от шебуршания Мастера под одеялом в ногах, содрогнуться от приснившегося кошмара, спуститься на завтрак, поговорить с братом и наладить оставшийся день. И никогда, абсолютно никогда не останавливаться в коридоре один на один с Булстроудом. В глазах собирается влага, и я сильнее жмурю глаза, чтобы слезы начали бежать быстрее. Может, они помогут снять накопившийся стресс, ослабят мертвую хватку неясно чего на моем горле. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я поднимаю голову. В кабинете уже зажглись свечи, создавая впечатление, что я пробыла здесь несколько часов. Спина затекла и мне кажется, что на нее взвалили непосильные мешки. Сердце все еще громко стучит, напоминая о случившемся. Мне хочется вновь зарыдать, но в стороне раздается скрежет отодвигаемого стула, и я оборачиваюсь. – Ты уснула, я подумал, что это к лучшему, – извиняюще произносит Скорпиус, подходя ближе. Значит, это он спас меня от Булстроуда. Однокурсник присаживается на край парты, застегивая манжеты на рукавах белоснежной рубашки. Мой взгляд падает на собственные ладони, вытаскивая нестерпимую боль в сознании. Оказывается, что во время нападения Булстроуда я сжимала руки в кулаках так сильно, что теперь на ладонях присутствуют раны в виде полумесяца. Очень странно видеть свои руки с незначительными ранениями от своих эмоций. Но разве сейчас есть разница между царапинами на ладонях и того, что мог сделать со мной слизеринец? – Уйди, тебя это не касается! Я вздрагиваю. Мне кажется, что за моей спиной раздается его голос, что он вновь встает напротив меня, что это происходит снова и снова. Но это всего лишь воспоминание, которое я бы не хотела знать. Пусть оно исчезнет, испарится, сотрется – что угодно! – Уйти? Если ты сейчас отсюда не уйдешь, я позову Макгонагалл. Как думаешь, сколько понадобится времени, чтобы ее мать вышвырнула тебя из Хогвартса? Не хочется думать о ускользающих обрывках воспоминания. – Спасибо. – Да пустяки, – Малфой отмахивается, но я замечаю, что он напряжен. Об этом говорят его поджатые губы, сведенные вместе светлые брови и… укоризненный взгляд. – Пойдем, а то Альбус потеряет свое сокровище-сестру и будет паниковать. Он поднимается и хочет помочь мне встать, но я мотаю головой. При резкой смене положения в глазах начинает идти рябь, я жду несколько секунд и все-таки начинаю идти, следую за Скорпиусом. Мы проходим молча несколько коридоров, на пути нам никто не встречается, что заставляет думать, что студенты сейчас на ужине. Скорпиус поднимается по ступенькам, выходя в вестибюль замка, и сворачивает в направлении башни Гриффиндор. Я настырно иду за ним, хотя единственное, что мне сейчас хочется упасть на пол без сил. – Роза, зачем ты это сделала? – слизеринец останавливается возле поворота, за которым уже виднеется картина Полной Дамы. Я поднимаю бровь, не совсем понимаю, что он имеет в виду. Скорпиус сощуривается и поясняет: – Спровоцировала Стэнли. О, разве я могу ответить на вопрос, который мучает меня большую часть времени? Можно сказать, что я не справилась со своими эмоциями, ошиблась и сделала роковую ошибку, но я же понимаю, что каждое мое слово было сказано намерено. Я могла бы остановиться, но не сделала это, продолжая гнуть свою линию. Прекрасно осознавая, что меня ждет за провокацию, я шла дальше по шаткой поверхности, свято веря, что все делаю правильно. От осознания собственных поступков тело покрывается мурашками: как далеко я могу зайти, как сильно могу отравить душу человека, если буду знать чужие обочины жизни? – Скорпиус… Хотела ли я провоцировать Стэнли? И да, и нет. Возможно, в тот момент мне было действительно не важно, что меня ждет, но прокручивая свои мысли раз за разом, когда взгляд натыкался каждое утро на Булстроуда, я понимаю, что мне хотелось этого. Когда к тебе относятся предвзято, когда осуждают и говорят, что ты чего-то не достойна или не можешь, потому что ты женщина, начинается борьба за право быть не лишней в мире. Почему же меня задевает отношение Булстроуда к девушкам? Джеймс и Булстроуд равны в моих глазах? Да, определено да, но в правилах есть исключения – Джеймс. Пусть он плохо поступает, разбивает сердца девушкам, не думает о своих поступках и словах, но он никогда не причинял вред им. Никогда не говорил, что мы разные в своих правах. Стэнли так говорит, так думает – и мне становится неприятно знать, что есть люди, которые считают его позицию истиной. – Ты понимаешь, что если бы меня не оказалось рядом, то он бы мог причинить тебе больший вред, чем психическое расстройство. Нужно думать, что и кому ты говоришь. Зачем ты решила вытрясти душу Булстроуда наизнанку? – Что? – Роза, есть большая разница между тем, что ты знаешь и тем, что знают другие. Мне так плохо от того, во что я себя загнала. Хочется сбежать, скрыться за портретом полной Дамы, залезть под одеяло рядом с Мастером и больше никогда никого не видеть. – Скорпиус, я не боюсь Булстроуда, то, что произошло сегодня, исключительный случай, и я действительно сама виновата, только... – Только не имеешь права осуждать Стэнли за его жизненные принципы. Скорпиус говорит так уверено и прямо, будто знает наверняка, что произошло между мной и Булстроудом, что у меня закрадываются подозрительные мысли. – Я сам разберусь. – Что? Подожди... Ты был там до того, как он взял в руки палочку... Ты... Малфой отводит глаза в сторону и вздыхает. – Я бы не позволил ему причинить тебе вред, Роза. Я должен был знать, почему он сорвался. Меня наполняет колющая обида на то, что этого могло бы не произойти, вмешайся он до того, как Булстроуду сорвало крышу. Не обязан он этого был делать, но тогда зачем вообще вмешивался, оставил бы все так, как есть! – Тебя не должно это касаться. – Пообещай, что больше никогда не будешь поступать так опрометчиво, – Малфой сердито сдвигает брови. – Нет. – Роза. – Тебя не касается моя жизнь! – сама не знаю, почему я снова срываюсь, но сейчас мне так хочется покончить со всем этим, что я просто не могу больше сдерживать рвущиеся наружу эмоции. – Ты никто для меня, чтобы я тебе что-то обещала и выполняла это. Я благодарна тебе за то, что ты оказался рядом и спас меня от Булстроуда, но не нужно забывать, что я не просила помощи или совета, поэтому забудь об этом, как о страшном сне. И не нужно говорить Альбусу. Даже думать страшно, что может произойти, если о случившемся узнают мои родственники. Конечно, Стэнли ответит за свои деяния, но… Готова ли я на это? Разумеется, нет. – Послушай, Стэнли злопамятен, – Скорпиус берет меня за запястье. Я пытаюсь выдернуть руку, но у меня не выходит. – Если он решит ещё раз проучить тебя, меня может не оказаться рядом. И... – Я хорошо смогу справиться сама! Отпусти. Мне становится страшно, когда я вижу зажегшийся огонёк в глазах парня. – Глупышка, я хочу тебе помочь Он сжимает запястье сильнее. – Пусти, мне больно. – Роза. – Эй! Что здесь происходит? Я одновременно и радуюсь, и огорчаюсь, понимая, что теперь будет только хуже. Джеймс снимает с головы капюшон гриффиндорской толстовки, и немигающим взглядом прожигает Малфоя. Мне так не хочется, чтобы он вновь влез в драку. – Ничего, Поттер, можешь идти дальше, – Скорпиус ослабляет хватку, пытаясь поймать мои глаза, но я упрямо отвожу их в сторону, надеясь, что он все-таки подастся здравому смыслу и отпустит мою руку до того, как Джеймс подойдет поближе к нему. – Убери свои руки от моей сестры, Малфой. Джеймс сжимает одну руку в кулаке. Стоит только догадываться, сколько сил он прикладывает, чтобы не убить Скорпиуса прямо здесь и сейчас. – Мы просто разговариваем, тебя не касается. Скорпиус медлит, но, все же, отпускает меня. – Меня касается все, что связано с моей семьей, Малфой. Еще раз прикоснешься к ней и я… – Джеймс, не надо, – я хватаю кузена за плечо, но это становится моей роковой ошибкой – Джеймс замечает покрасневшее запястье с бледными полосами от пальцев Скорпиуса. – Ты за это заплатишь, Малфой. Поттер дергается вперед и толкает слизеринца к стене. Его кулак впечатывается в живот Малфоя, тот сгибается пополам и кашляет. Я встаю между ними, пытаюсь помешать кузену нанести еще один удар. – Джеймс, пожалуйста! Но моя мольба остается не услышанной, Поттер замахивается еще раз, но Малфой успевает увернуться. Я думаю, что он уйдет от атаки и попытается вразумить Джеймса, но Скорпиус делает два шага вперед и наносит первый удар Джеймсу, продолжая драку.***
– Джеймс, ты дурак, – веско замечаю и аккуратно вытираю текущую кровь из носа кузена. Моя доброта меня погубит. Единственное, что сейчас заслуживает Поттер – хорошая взбучка за глупый проступок. Но, конечно, я не тот человек, который имеет право указывать Джеймсу на его ошибки. Все-таки иногда я вспоминаю, что у нас разные жизни, и я не могу говорить то, что не подходит под его жизненные устои. Мерлин ведает, что стукнуло кузену в голову, что он накинулся на Малфоя из-за банального недоразумения. Хорошо, не такое уж оно и привычное, но ведь не несло за собой ничего за грани выходящего. Я сомневаюсь, что Скорпиус мог мне действительно причинить вред, и мне легко верится, что каждое его слова наполнено беспокойством за меня. Однако я не просила его, и то, что он посмел вторгнуться в мою жизнь, схватив за руку, начав просить обещания – отвратительно. Именно в такие моменты мне кажется, что мои желания не интересуют людей, что все мои слова и интересы пресекаются интересами других. Скорпиус оказался одним из тех, кто, не осознав, открыл мне глаза на такую жестокую несправедливость. Но могу ли я сказать, что я держу особую злобу на Скорпиуса Малфоя? Нет, скорее меня переполняет чувство тревоги, что даже самый, казалось бы, вежливый и воспринимающийся хорошим, человек может оказаться с темным нутром. Я не держу зла, но сказать, что после того, как Малфой схватил меня за руку, причинив боль и позволив ощутить страх, я буду относиться к нему также, как раньше, нельзя. За любое насилие нужно отвечать, но как я могу говорить о чужой ответственности, когда мой кузен также ищет повод для драки. А драка – проявление насилия. И Джеймс сорвался. Снова. Я искренне верила, что он вынес урок и больше не повторится история подобная с Крисом Дожем и Смитом. Но так всегда – мои надежды не исполняются по велению волшебства, ведь Джеймс в очередной раз стал инициатором драки, поэтому теперь тихо сидит на ступеньках лестницы, ожидая, когда я закончу с его раной. Я бы хотела накричать на него, ударить, чтобы в следующий раз ему не было повадно устраивать скандалы. Ведь, в самом деле, Скорпиус бы ни ударил меня, да схватил, но не ударил. Только объяснять Поттеру, что его глупая выходка – ненормальна, невозможно, когда он в возбуждённом состоянии, распаленный недавней битвой. Поэтому я старательно вожу палочкой, собирая из носового платка его кровь и обезвреживая ткань. – Я знаю, Роза, – видимо я сильно надавливаю на раненную губу, потому что Джеймс болезненно морщится, но послушно не издает звука. Такой глупец. Если откровенно, на него даже обижаться долго нельзя. Или это только мне дается с трудом. – Зачем вообще нужно было вмешиваться? Джеймс поджимает губы, и мне кажется, что даже фыркает от моего вопроса. Он даже не раскаивается за свою драку! Упрямец. – Он схватил тебя за руку. – Да я заметила! – децибелы голоса непроизвольно увеличиваются, я замолкаю и уже тише произношу: – Ничего бы он не сделал, это же Малфой, нужно было давно привыкнуть к его выходкам. Я замолкаю на полу слове. Эта выходка была нова и не стандартна, раньше я не замечала, чтобы друг Альбуса позволял себе с кем-нибудь так разговаривать. Я не могу просто взять и закрыть глаза на то, что он все-таки говорил со мной тем тоном, который не требует возражений, словно я обязана делать так, как хочется ему. Многое можно простить, но стоит ли это того? Мне было неприятно. И когда Малфой схватил меня за запястье, я даже испугалась. Было неожиданно и странно видеть маниакальный взгляд слизеринца, но это не повод распускать кулаки. – То есть, ты готова привыкнуть к подобному отношению к себе: слепые обвинения, угрозы, насмешки? Или все это не на пустом месте он начал? Джеймс отдаляет лицо от моей руки. Угрозы, обвинения? Что он имеет в виду, ведь там не было и сотой доли того, что перечислил кузен? Не мог ведь он подумать, что Скорпиус мне угрожал. – О чем ты? Я прокручиваю каждую секунду, что помню из разговора с Малфоем, но не вижу смысла в его словах, кроме предостережения, которое он решил преподнести для меня в новой форме. – Что между вами было? – Джеймс бросает резко вопрос и отводит мою руку от своего лица. Почему он так смотрит на меня? Откуда вообще могли появиться подобные вопросы? Неужели он может думать, что я… что? Встречаюсь с Малфоем? Я замираю, обдумывая вопрос Джеймса. Он, правда, считает, что я встречаюсь с Скорпиусом? Или я не так поняла слова кузена. По его лицу выходит, что имеет в виду именно отношения. Но это же такая глупость! Скорпиус… у меня и в мыслях никогда не было встречаться не то, что с Малфоем, а вообще с кем-то. Наверное, со стороны это и, правда, выглядело двусмысленно. В любом случае его не должна задевать моя личная жизнь. В конце концов, для роли заботливого брата у него есть Лили. – Ничего. – Роза… – С чего ты вообще взял? Или все остальные? Он друг Ала, мы иногда общаемся… – Я распаляюсь на Джеймса, потому что мне очень сильно не нравятся данные темы. Всем так хочется знать, что происходит в моей жизни, а я сама не понимаю, что у меня происходит! – Ты сама себя слышишь? Все знают, что Малфой влюблен в тебя с первого курса! – кузен удивлено смотрит на меня, но я не знаю, что он видит на моем лице. Секунду помолчав, он уже не так уверено спрашивает: – Ты ведь знаешь это, правда? Конечно же, нет! Разве может быть по-другому? По-моему, круг влюбленных в меня только что пополнился еще одной ролью. Малфой, Скорпиус Малфой влюблен в меня?! Да нет, такого быть не может, я быстрее поверю, что он влюблен в Лили или хоть в Доминик, но не в меня. Это же я, Роза Уизли, у меня нет ничего, за что можно полюбить. Так странно слышать о том, что кто-то влюблен в тебя. Мне только лишних страданий не хватает. Но ведь это не правда, всего лишь чужие слова, на которые мне не стоит обращать внимания, они не несут за собой ничего существенного. Верно? Это бред. Я, правда, не думала, что Малфой может быть в меня влюблен. То есть, да, он друг Альбуса, а с ним у меня более стабильные отношения. Мы помогаем друг другу с занятиями, иногда вместе ходим в Хогсмид, а Скорпиус всегда идет следом. Он первый начинает со мной говорить, оказывается рядом, когда у меня падают из рук предметы… А я благодарю и разворачиваюсь, а ведь Ала в эти случаи не было рядом с ним, или был? Скорпиус Малфой у меня ассоциируется с Альбусом Поттером. Как дополнение к кузену. Звучит некрасиво и отвратительно, но разве я могу осуждать себя за то, что не воспринимаю кого-то в своей жизни важной частью? Я никогда не видела их порознь – Альбус и Скорпиус вместе с первого курса, хотя… Да что я вообще когда-нибудь видела, если оказывается не знала, что он чувствует ко мне?! Но ведь это могут быть просто чужие домыслы, слепой толпы, для которых мои метания могут служить поводом для смеха. Мне становится грустно от того, что кто-то может говорить, не задумываюсь, что кому-то может быть очень плохо от их слов. – Я боюсь, что будут говорить обо мне через пару лет, – бормочу, прикусывая язык, если Поттер расслышал, то… – То же, что и про всех, – Джеймс фыркает. – Не бери в голову. Нельзя не брать в голову то, что о тебе могут думать. Да, я всегда твержу, что моя жизнь никого не волнует, но устои мамы, которые она усердно вкладывала в меня, заставляя быть идеальной и примерной дочерью, дают о себе знать. Каждый раз, когда мне хочется что-нибудь сделать, например, лечь раньше, но при этом оставить недоделанное домашнее задание, опоздать на собрание старост и много другое, я вспоминаю, что я не могу подвести маму и сделать так, чтобы она снова во мне разочаровалась. Я сажусь на ступеньку рядом с Джеймсом слишком близко, из-за чего ощущаю тепло исходящее от его тела. Скованно отодвигаюсь от Поттера и замечаю, что он улыбается. Нет, Джеймс, не выйдет. – Как ты можешь так просто, кхм, говорить об этом? – Я не неопределённо взмахиваю рукой впереди себя. Да, мне важно, что обо мне будут говорить, потому что… Потому что это хорошо, когда человек не является темой для обсуждения. Поттер молчит, водя пальцами по разбитой губе. Мне так много хочется сказать, но все мои слова не имеют смысла. Я уже сегодня многое успела сказать, что просто не могу позволить языку начать двигаться в чертовое направление проблем. Но, в самом деле, когда я подчинялась своему зову разума? – Ты странный, Джеймс. Ты взъелся на почве, что один мальчик начал разговаривать со мной… в не самой хорошей форме, но забыл, что не редко поступаешь подобным образом с девушками. Почему ты думаешь, что тебе можно, а другим нет? – Разные вещи. Ты моя… – Кузина, да, – я прикладываю указательный палец к губам Поттера, и он замолкает, как громом пораженный. Ну да, раньше я даже обнимала всех через силу, и то под их железным напором. – Но ведь у какой-нибудь из твоих девушек может быть брат, и не один, и он тоже хочет защитить сестру от таких как ты. Вчера ты бросил девушку, сегодня один мальчик может поступить так же с Лили, Доминик, Молли… А завтра он пойдет набрасываться с кулаками на обидчиков своей сестры. Замкнутый круг получается. Ты не видишь себя, но других очень даже хорошо. Джеймс, на месте твоей девушки, может оказаться твоя сестра, что ты сделаешь? Верно. Будешь защищать ее, только помни, что ты не можешь в чем-то обвинять другого, если сам делаешь то же самое. Понимаешь? – У Лили есть парень?! Он резко подрывается, оказываясь лицом ко мне. Кажется, мой монолог был бессмысленным, впрочем, как и всегда. Джеймс услышал лишь, то, что выгодно ему. Извини, Лили, я не имела в виду ничего, что может испортить тебе жизнь. – Джеймс, я вообще сейчас не о Лили! Мне становится грустно, что мои слова никто не воспринимает всерьез. Но я ощущаю себя очень глупой, ведь начала разговор, который не должна была. – Но ты сказала… – Это был пример. Я хотела, чтобы ты услышал то, что я имела в виду, а вовсе не то, что услышал ты. Я резко поднимаюсь со ступенек, поправляю подол форменной юбки и со злостью разворачиваюсь. Нет, на лице то у меня как всегда ничего, никаких эмоций, но в душе я кричу в истерике от того, что люди даже не хотят меня слушать. Не успеваю сделать шаг, поднявшись по ступеням в гостиную Гриффиндор, как Джеймс ловит мое многострадальное запястье и тянет вниз. Он сильнее меня физически, что я банально не могу противиться, мне приходится вернуться на место. Джеймс отпускает мою руку и взъерошивает свои волосы. Он прикусывает нижнюю губу, словно решает, стоит ли говорить. – Я услышал все, что ты сказала. И это разные вещи, – Поттер усмехается. – Хорошо. Говори прямо – я мудак. Не буду отрицать, но прежде, чем ты скажешь еще что-то, просто пойми, Роза. Мне все равно на моих девушек, но на вас не все равно. Да, поступаю не хорошо, ладно, признаю. И не хочу, чтобы кто-то поступил так с тобой, Лили, даже с Рокси. И лучше предотвратить это в зародыше, чем когда будет поздно. Когда вы будете захлебываться слезами, отталкивать каждого и винить в невозможном. Поэтому да, для меня это очень разные вещи. Каждая из вас мне дорога, и это не имеет ничего общего с посторонними людьми. Зря я подняла эту тему. Стало только хуже. Джеймс может думать не только о себе? Ну, это не сильно удивляет, потому что он всегда старался оберегать Лили и Альбуса. Вставал на сторону кузенов даже, когда все было против них. Но это было не совсем так. Я знаю, что заботиться о Але и Лили для него правильно. Может, не так как хочет кузина, но Джеймс всегда за ней приглядывает. Остальные же не воспринимались им так остро. Каждую кузину он отталкивал от себя. Еще одна причина, почему я боялась начать с ним общаться. Оттолкнет. Меня слишком часто отталкивали от себя люди. И это сказалось на моем формировании, как личности. Зачем стараться с кем-то налаживать отношения, если рано или поздно вы все равно станете чужими друг другу? Я никогда не замечала, чтобы Джеймс окружал заботой меня. Конечно, появись у меня проблемы, и узнай он о них, то наверняка бы вмешался. Но все это разные вещи. Джеймс любит и дорожит родными братом и сестрой, а все остальные для него в разряде «родственники». И защищать их говорили старшие, поэтому для него это нормально, когда это не влияет на его личную жизнь. По его словам ему дороги все. Только Джеймс никогда не показывал этого. А может, я просто не замечала, не хотела видеть? Я уже ни в чем не уверена. Но еще страшнее от того, что он действительно считает, что ему можно, а остальным нет. Он ведь согласился только, чтобы я не начала снова. Но зачем надо было меня останавливать? Я бы ушла, накрутила себя до предела за глупость, что сказала ему, и все. У меня бы перегорело. – Как ты говоришь девушке, что она тебе не интересна и ты ничего к ней не чувствуешь? – слова вылетают сами, я не успеваю остановиться и закрываю ладошкой рот. Вот же дура! На что мне вообще сдалось знать нечто такое? Если Джеймс и удивился моему вопросу, то никак не прокомментировал, лишь хмыкнул и пожал плечами. – Просто говорю. Так просто, без лишних слов? – И тебе действительно все равно, что она подумает, сделает… Что чувствует? Джеймс хмурится, а я корю себя за несдержанность. В самом деле, меня не должно волновать, как поступает Джеймс. Это его жизнь, и у меня никогда не было желания кого-то поучать. – Если я ничего не чувствую к ней, то какой смысл еще больше давать ей повод считать иначе. Что, действительно так просто? Я последняя идиотка, если мне сложно принять простую правду. Легче было бы принять пространственные разъяснения, что его мучает совесть, разрывается сердце, тело немеет и хочется сказать: «Прости, ты не виновата». Я что думаю о таком в контексте с кузеном? Это ведь несовместимые вещи! – А ты встречался со своими друзьями? – я так часто прикусываю язык, что, наверное, там будет дырка. Давай, Джеймс, скажи что-нибудь, чтобы я перестала чувствовать себя дурой. – В большинстве своем, мои друзья – парни. Но если считать девушек из моего окружения, то да, – кузен не кажется заинтересованным в беседе, и мне самой хочется сбежать побыстрее. – И как говорил ты им? – Так же как и всем. Коротко. Ясно. Без эмоций. Будто все так, как должно быть. – Ну, хорошо, а что если ты хочешь сохранить дружеские отношения? – Я похож на психолога? Или ты считаешь, что если у меня было много девушек, то я разбираюсь во всех аспектах? Кузен пристально смотрит на меня, а мне хочется провалиться под землю. Идиотка! Просто мне показалось, что у кого еще можно спросить о подобном, если не у Джеймса? И дело во все не в том, что он с кем-то встречался. Я не знаю, я запуталась, мне нужно с кем-то об этом поговорить. И если начала с ним, то нужно закончить. – Тебе сложно сказать? – Нет, Роза, не сложно. Мне сложно понять твою логику, – Джеймс хмыкает. – Я никогда не думал о том, как поступить. Потому что после того, как люди встречались им сложно дружить. – То есть так нельзя, типа либо встречайся, либо не дружи? Вот что если он твой друг, он влюблен в тебя, но ты нет? Я сама не сразу поняла, что сказала. Я, правда, это сказала? Судя по лицу Джеймса, правда. Как же становится невыносимо сидеть здесь после того, как я произнесла вслух свой самый страшный кошмар. – Так. Сейчас сначала. Нет, я запутался, Роза, серьезно! Поттер трясёт головой, и я готова поклясться, что он пробормотал: «Меня убивают девочки». – Ты серьезно сейчас? Роза! – он начинает смеяться так заразительно, что я тоже неловко улыбаюсь. В самом деле, если Джеймс переведет все в шутку, будет всем хорошо. Особенно мне. – Мог представить на твоем месте Лили, Молли, да хоть Серую Даму, но не тебя. – Я настолько безнадежный случай? – Да нет. Просто… – Джеймс запинается и поворачивается ко мне лицом. Он все еще смеется. Может, его ударить чуть-чуть. – Ладно, кто в тебя влюблен, и ты не знаешь, как от него избавиться? Господи, как можно быть настолько глупой. Разве я хочу от кого-то избавляться? Нет. Может, я просто себя накручиваю, и нет никакой неопределенности. Лишь моя больная фантазия и чужие намеки, которые за несколько лет так приелись, что, кажется, стали моими основные мыслями и главными проблемами. – Джеймс, – я предупреждающе сужаю глаза. Нет, я уверена, он никому не скажет, но лично мне будет неприятно говорить об этом прямо. Неловко от того, что кто-то будет знать обо что-то очень личное. – Дай угадаю! – он смотрит с таким азартом, что, да, я дура, раз решила с ним разговаривать на эту тему. Уж лучше бы с мамой, проблем было бы меньше. Так. Мне пора сбежать отсюда, пока Джеймс провокационно щелкает пальцами, словно рассуждая. – Это не Малфой, – не успела, Роза Уизли. – Ты так натурально удивилась на мои слова, что да, ты даже не в курсе. Значит… есть еще Макклаген, но я все же ставлю на Фрэнка Долгопупса. Хочется его ударить хорошенько, чтобы сбить с него спесь превосходства. Шерлок Холмс, черт возьми! Но, конечно же, это глупо, потому что он ни сказал ничего, что было бы неправдой. Хоть мне и хочется спрыгнуть с Астрономической башни из-за всей истории с Фрэнком, Джеймс здесь совершено ни при чем. Кузен отворачивается от меня, и как бы в пустоту, размышляя о чем-то своем, произносит: – Если он тебе не нравится, то просто скажи ему и все. Зачем такие сложности, Роз? Если бы я знала наверняка. – Но тогда… я считаю его другом, если он… – Да брось! – с чего-то вскипает Джеймс. – Это не твои проблемы. Он влюбился, вот и пусть на здоровье смотрит на тебя и лелеет мысль, что когда-нибудь вы сможете быть вместе. – Не сможем. И в этом проблема. Как ему об этом сказать? Пока молчу я, он надеется, а надежда эта ложная и хрупкая. Да, сейчас и он молчит, но я прямо чувствую, что еще чуть-чуть и он скажет. Скажет, а я ничего не смогу ему ответить. В глазах что-то неприятно щипает, но мне сложно признать, что у меня в который раз за день сдают нервы и эмоции покидают пределы моей души. Я утыкаюсь в свои руки на коленях, в надежде, что Джеймс ничего не заметил. Но, если честно, невозможно не заметить прерывистый голос, почти жалостливый. Я такая жалкая. – Вот мы и подошли к тому, в чем ты обвиняешь меня. Я не даю никому ложную надежду. – Я не хочу терять его как друга! Разве этого мало, чтобы сидеть на месте и ничего не делать? Пусть Фрэнк не настолько близок мне, как должен быть друг, но я все-таки считаю его им. И он считает себя моим другом. Я не знаю, что буду делать если из моей жизни будет вычеркнуто имя Фрэнка Долгопупса, ведь, по сути, он единственный человек, не связанный со мной узами крови, который общается со мной без упора на фамилию и высокий статус моей матери. Для меня это достаточно, чтобы пытаться закрыть глаза на чужие намеки и его непрерывное желание быть ко мне ближе. Наверное, я слишком сложная, и половины из того, что есть в моей голове, нет в реальности. Джеймс вздыхает, потирая ушибленную руку. – Когда в дружбе хоть один любит, это не дружба. Это яд. Искусно приготовленный. Сильнодействующий. Он медленно убивает обоих, как паразит. И никто не может помочь. Одному не нужен подобный яд в организме, а второй не может жить без дозы. Он знает, о чем говорит или меня успокаивает? – А ты любил по-настоящему? Я долго думала о том, что сказал мне Джеймс тем вечером, но я так и не поняла, многое ли значила та девушка в жизни Джеймса. Если взять во внимание его агрессия к Крису, то, наверное, он был сильно влюблен в нее. Но я не настолько считаю себя психологом, чтобы знать наверняка, как люди реагируют в таких ситуациях. – А что такое любовь? – Поттер ухмыляется, но я не могу сказать по его лицу, о чем он задумался. Самое смешное, что я знаю, что ответит девушка на вопрос о любви, но что может ответить парень? – Это ты мне скажи! – мне приходится чуть повысить голос, чтобы он не заметил моего слишком очевидного интереса к его жизни. – Я точно не знаю. И если уж честно, то не совсем понимаю, почему люди так сосредоточены на любви. Есть ли какое-то определение, символы, что-то действительно понятное? Или только типичное «бабочки в животе» и « то в жар бросает, то в холод». – Да с такими заморочками, Роза, тебе только к психологу или к Гермионе, – заключает Джеймс и пристально смотрит себе в ноги. Интересно, о чем он все-таки думает. – Скажем так, Роза Уизли, когда влюбляешься, многое уходит на второй план. Я не знаю, что ты хочешь услышать от меня! Я сама не знаю. Лили бы все отдала, чтобы услышать мои слова. Я, Роза Уизли, способна чего-то не знать, не понимать, и даже не видеть. Иногда это помогает жить в спокойствии. Только не мне.