И я оказалась не готова к этому. Все слишком сложно и запутано для девочки четырнадцати лет.
Что-то звенит, брякает и падает прежде, чем звон будильника разрезает мое сознание. Только тогда я механически нащупываю на тумбочке будильник и смахиваю его, прекращая неприятный звон. Тело плохо слушается после сна, и я прикладываю значительные усилия, чтобы откинуть с себя плотное одеяло и подняться на локти. Я почти произношу: «Доброе утро», но успеваю закрыть рот ладонью, делая вид, что всего лишь зевнула. Не думала, что будет так сложно делать вид, что я не испытываю чувства стыда за то, что поругалась с девочками. Полог некоторых кроватей еще задернут, поэтому я стараюсь не шуметь, раскрывая шкаф с одеждой. Я как можно независимей выбираю себе одежду на день, но противные мысли все равно лезут в голову. Хочется воровато оглянуться на кровать уже не совсем подружек и посмотреть, что они планируют одевать сегодня. Раз. Я щипаю себе руку, хотя признаю, что лучше было бы выколи я себе глаза. Меня немного удивляет, что в комнате нет былого утреннего оживления, поэтому у меня возникает мысль, что я что-то напутала. Порыв проверить будильник испаряется, стоит мне вспомнить, что сегодня суббота и девочки, конечно же, спят. Кажется, я забыла перевести стрелки будильника на более позднее время. Еще недавно, если я просыпалась раньше девочек, то ложилась обратно и ждала, когда они проснутся. Но сейчас многое поменялось и я, подавив жгучий вздох, хватаю первые попавшие под руку джинсы. Как можно медленнее чищу зубы и расчесываю волосы, в надежде, что кто-нибудь проснется, но никаких звуков из спальни не поступает, и я огорченно выхожу из ванной, выискивая свой рюкзачок. Мои поиски оканчиваются падением статуэтки нюхлера с журнального столика, вызывая невнятные бормотания за пологом кровати Милли. Два. Пусть мы теперь в ссоре, я не хочу доставлять кому-то неудобства. Хотя мне очень хочется завести завтра будильник на шесть часов, я понимаю, как глупо будет это выглядеть. Воспитанные девушки себя так не ведут, а я воспитанная. За спиной раздается противный скрежет и следом за ним жуткий хохот. Я вздрагиваю, оборачиваясь. На письменном столе стоит раскрытая шкатулка, из нее медленно вытягивается голова ведьмы, кажется, Медузы Горгоны – так ее называют магглы, – змеи заменяющие женщине волосы разлетаются, словно по штормовому ветру, в разные стороны. Выдохнув, сокращаю расстояние и с удвоенной силой захлопываю крышечку шкатулки. Гладкая отполированная поверхность из клена дергается от ударов головы ведьмы, и я отправляю идиотскую игрушку в ящик стола. Далеко не смешная шутка. Не понимаю, как кому-то может нравиться такая вещица. Откуда она вообще взялась в нашей комнате? Наверняка ее привезла из дома Камила, но если так, могла бы не разбрасывать подобную ерундистику. Пока спускаюсь в гостиную, успеваю заметить, что погода за окном не радует осенним солнцем и теплом. Мрачный туман навис над сводами башни Гриффиндор, при такой погоде отбивается желание выходить из замка, но сегодня поход в Хогсмид. Запоздало понимаю: идти мне придется одной. За три дня я смогла убедить себя, что мир не заканчивается на Дикси Чарльстон, но когда я спускаюсь в очередной раз в гордом одиночестве на завтрак в Большой зал и вижу пустой стол Гриффиндора, начинаю верить, что моя жизнь рассыпалась. Если раньше я спускалась под руку с Дикси, мне было все равно первые мы пришли или последние. Но сейчас я чувствую себя, как экспонат древнего дракона в музее – каждый спускающийся студент кидает на меня взгляды, думая, что я жалкая. Уверенности в себе это не прибавляет. Очень странно просыпаться, завтракать, учиться, и просто жить без оглядки на кого-то. На меня будто наслали Конфундус – создали беспорядок в мыслях, заставили верить в несуществующее, нестись по ложному зову разума и твердить, что мне это нужно. А потом действие заклинания спало, и я наконец-то смогла разобрать очертание нечто большего, чем просто детская привязанность. Вся моя жизнь была выстроена и подчинялась лишь моему эгоистичному желанию владеть кем-либо. Просто, чтобы у меня был хоть кто-то рядом, когда нет никого. На меня напало осознание, что мир не делится на черное и белое, есть другие цвета. И если одни плохие, не значит, что в них нет ничего хорошего. И я оказалась не готова к этому. Все слишком сложно и запутано для девочки четырнадцати лет. Порой я и сама забываю, что мне действительно четырнадцать, но я не оправдываю этим свои мысли. Мировая палитра имеет другие оттенки, а я только сейчас готова признать это, потому что мне было проще думать, что все окружающие меня люди плохие, а я хорошая. И когда Салливан снова опустила меня с небес на землю, я поняла: нужно сделать что-нибудь. Я начала с самого сложного, но важного для меня. Порвать цепи наручников, что связывали меня с Дикси Чарльстон. Было сложно, мерзко и неприятно выплевывать обвинения в ее адрес, говорить те ужасные слова, что слетали с моего языка, меняя эмоции на лице Дикси. Потом меня настигло беспомощное состояние, при котором я разглядела то, что не могла увидеть раньше: если сидеть на месте, ничего не изменится. А после мне стало так легко, и я поняла, что все сделала правильно. Дикси спускается, когда многие места уже заняты. С запозданием я понимаю, что свободные остались поблизости ко мне. Я и хочу, и боюсь, что она сядет ко мне. В глубине души мне нужно, чтобы она была рядом со мной, поддерживала и помогала, но я уже решила, что мне не нужно это. Я могу справиться со всем сама. Она садится за несколько рядов от меня, и я не могу даже сказать, что она думает и чувствует: задевает ли ее вообще мое отсутствие в ее жизни? За столом Пуффендуй небывалое оживление, вместе со слизеринцами заходят студенты Дурмстранга, а кто-то пытается привлечь внимание шармбатонских девушек, но все мое внимание возвращается к Дикси. Я не хочу, чтобы она видела, что мне хочется все вернуть, и я жалею о своих словах, но не могу заставить глаза смотреть в иную сторону. Это больше похоже на какой-то приворот, словно в меня влили зелье, заставляющее мыслить только об одном – Дикси, Дикси, Дикси. Даже когда я считаю, что избавилась от зависимости в ней, оказывается, что обманываю вновь себя, потому что она нужна мне, снова. Как и вчера, и сегодня, и завтра. Она просто есть, и я не понимаю, что мне следует делать, извиниться перед ней или уйти окончательно. Есть ли смысл в моих словах, если я потеряла в них веру при первом удобном случае? Люди не любят, когда им говорят правду, но что если я и не знаю эту правду о Чарльстон? Что если я придумала себе ее образ, не захотев рассмотреть ее реальный мир? Моя подруга не любит овсяную кашу. Мысль проскакивает в голове, как само собой разумеющееся. Я слишком хорошо знаю ту Дикси, что ела на завтрак хлопья с молоком и оладьи с шоколадом. Почему она сейчас берет кашу? Это странно и неправильно, мне хочется сесть рядом с ней, забрать глубокую тарелку с тягучей серой кашей, точно как небо над Большим залом, и пододвинуть к ней теплые оладьи, посыпанные шоколадной крошкой и взбитыми сливками. Живот скручивает невероятным спазмом, я закрываю глаза, чтобы не расплакаться: больше не будет субботних завтраков с Дикси, прогулок по брегу Черного озера, веселой болтовни по дороги до Хогсмида и молочного коктейля в кафе «Брауни». И это все сломала я! В одночасье мир перевернулся, стоило только забрезжить свету в конце тоннеля, и я уже понеслась с ярым желанием что-нибудь изменить, и тогда я не особо думала, что будет дальше, на что это повлияет. Мне плохо без Дикси. И дело вовсе не в том, что она имела власть надо мной, не в том, что кроме нее у меня никого больше не было. Как оказалось, я могу справиться с нежеланием подружек общаться со мной. Я даже поняла, что они и не дружили со мной, мне было удобно думать, что я им интересна, но оказалось иначе: все мои «друзья» отвернулись от меня, как только я решила отцепить от себя Дикси Чарльстон. Почему именно мне досталась участь ненужного атрибута в компании? Что такое есть у остальных, и нет у меня, если каждый раз я падаю на ровном месте от подножек тех, кому доверяю? Может, не стоит никому доверять? Я не знаю, о чем думать и что делать. Мне ведь не говорили, что будет так сложно найти друзей, себя или хотя бы сделать вид, что счастлива. Меня не готовили к тому, что за мной будут пристально наблюдать, что люди будут так желать видеть мои ошибки и падения, что дети будут жестоки и завистливы. Так ли мы все счастливы, как хотим, чтобы так было на самом деле? И понимают ли остальные родственники, что мы сами душим себя, заставляя прогибаться под устои общества, которое нам завидует? Ближе к середине завтрака студенты обильно начинают подтягиваться к столам. Зал потихоньку наполняется звоном приборов и гвалтом студенческих голосов. Не дожидаясь окончания завтрака, я поднимаюсь с места. Коридоры оказываются пустыми: ученики либо были в Большом зале, либо еще спали. Так даже лучше. Я заскакиваю на подоконник с ногами и притягиваю их к подбородку. Вот бы все было иначе. Почему я не могу жить так, как хочется именно мне? Почему я не могу пройти мимо тех, кто меня обсуждает? Кто-то говорит, что у меня, девчонки Поттер, жутко стервозный характер и, что мне с ним будет плохо жить. Но разве сейчас мне хорошо? Откуда пошел этот характер… я не виновата в том, что мои родители известные! Окружающие сами создают мой образ в своих глазах, а я должна мучиться с последствиями этого, а все из-за того, что я – Поттер, а все остальные нет. Рядом раздается мое имя, я думаю, что ослышалась или звали не меня, но вынуждена признать, что это не так. И что ей еще от меня нужно? Я думала, что ей хватило того, что я ей уже сказала, и нашему общению пришел конец, потому что меня ужасает то, что говорят окружающие. Не на пустом же месте люди будут говорить, что единственное, что держит Чарльстон рядом со мной – влияние моей семьи. Гриффиндорка встает напротив меня, оглядываясь. Наверное, она ждет, что я спрыгну с подоконника и буду внимательно ее слушать, но я итак очень долго потакала ее желаниям, поэтому даже не двигаюсь. Что ей нужно, что она сейчас мне скажет? Можем ли мы помириться? – Привет, я всего лишь хотела сказать, что мне тоже… – Дикси поспешно прикусывает язык и заправляет прядь черных волос за ушко. Мне кажется, что она хотела что-то сказать еще, или она имела в виду нечто другое, но мне все равно. Все равно? – В общем, мне жаль, что так вышло. Правда, Лили, мне жаль. Она убегает чересчур быстро, даже не попрощавшись, не объяснив, что вообще имела в виду. Дикси Чарльстон, что никогда не уходила с поля боя без своей победы и с гордо поднятой головой, просто убегает! Да что с ней происходит?! Меня мучает жажда догнать Дикси и выяснить, что она имеет в виду. Когда я кричала и говорила, что мне все надоело и я больше не хочу, чтобы она была моей подругой, она ничего не сказала. Просто молчала и слушала, словно впервые поняла, что я тоже живой человек и могу чувствовать её отвратительное отношение ко мне. А потом она ходила с потерянным видом, будто не верила, что я действительно могу ей возразить, и самое грустное, что я и сама не верила в это. Однако меня начали грызть сомнения, правильно ли я поступила… Я искренне надеялась, что она признает свою вину, попросит прощения и мы вновь будем близкими подругами. Но этого не произошло! Всё мои ожидания разбились о жёсткий кнут реальности, скрученный из целостности Дикси Чарльстон, что ни за что бы не поступила так. Мне и больно, и неприятно, но в то же время, может не все так плохо? Я не знаю, что двигало Дикси сейчас, но во мне борется надежда с разочарованием, ожидание с неисправимым пониманием – ничего не изменится, сколько не пускай глупые мысли в глубины сердца.***
В гостиной Гриффиндор остаются только младшие курсы – большинство ребят, начиная с третьего курса, готовились к походу в Хогсмид. У меня нет желания идти в деревню со всеми вместе. Я хочу подождать, может, через часа полтора погода станет более приятной для прогулки. Поэтому спускаюсь на второй этаж, медленно решая, чем скоротать время. Когда рядом нет никого, оказывает, что очень сложно найти для себя дело. У меня много уроков на понедельник, на следующей недели ко мне должен прийти репетитор по трансфигурации… У меня столько дел, но я все равно не знаю, за что взяться, чтобы отвлечь себя от дурных мыслей. Своих же мыслей, которые в последнее время все чаще стали играть против меня. Под ногами пробегает пушистый белый кот. Я удивлённо озираюсь – причиной переполоха стала небольшая мышка с большим жёлтым бантом. Сначала мне хочется вскрикнуть и возмутиться, но кто-то пробегает мимо, зовя кота и кричит, что мышь не настоящая. Меня это не успокаивает: терпеть не могу мышей, крыс и ящериц. Всё остальное можно пережить! Чтобы больше никого не видеть, направляюсь в общий зал, надеясь, что там никого не окажется. Дверь открывается со скрипом, я занимаю место на второй трибуне, раскрывая учебник трансфигурации. Второй курс Хогвартса я закончила неплохо, но и нехорошо. Особенно по трансфигурации: не знаю, может дело во мне, или в преподавателе, или в том, что от меня вечно чего-то ждут, но с трансфигурацией у нас взаимная неприязнь. Я не хочу ходить к репетиторам, но родители считают иначе, нанимая их каждый год. Громкие женские голоса отвлекают меня. В центре зала для отдыха собрались девочки семикурсницы или шестикурсницы. Они одеты в короткие юбки и топики с гербом Хогвартса. Группу поддержки факультетских команд по квиддичу создали года три назад, я о ней слышала благодаря Молли, что и была, по сути, организатором. У каждой команды были свои черлидирши. Мне говорили, что преподаватели попросили сделать общую группу поддержки для всех чемпионов Турнира. Дикси говорила, что хочет пробоваться в группу. Я бы и сама не против поучаствовать в подобном, но мои танцевальные способности ужасны. Я совсем не умею танцевать. Поэтому никогда не обращала внимания, что в определенные дни общий зал для отдыха закрыт. Было до скрежета зубов обидно, кто-то может быть лучше меня, кому-то дано больше, чем мне. И я совершенно не могу изменить это, ведь, чтобы я не сделала найдутся те, кто скажут: не она добилась, а её отец. Даже в каких-то нелепых танцах я не могу быть значимой, потому что где-то здесь ходит Дикси полная уверенности в своей значимости и талантах. А я нет! Просто невозможно вырасти уверенной в своей исключительности, когда в твоей семье столько талантов. Отличница Роза, шабутной Джеймс, просчитанный Альбус, красавицы Мари-Виктуар, Молли, Доминик, Рокси и ещё полным-полно родственников, что имели успехи в чем-то, а кто-то и во всем сразу. А я нет! Словно я вообще не из их сплоченной и талантливой семьи. У меня не было никакого исключительного таланта: я не могу понять трансфигурацию, а Роза может; я далека от квиддича, а Джеймс капитан команды; Ал разбирается в чарах, а Фред эксперементирует с чем только можно, Люси работает в Министерстве… Они все нашли себя и чувствуют, что имеют значение, а я нет. А рядом всегда мельтишит Дикси, не позволяя мне раскрыться. Девочки начинают репетировать, и я понимаю, что оказалась лишней. Я начинаю собирать свои вещи, не привлекая внимания, но ко мне подходит девушка. Сердце забивается сильнее, я уже представляю, что меня выгонят с позором, что в чем-то обвинят или, что намного хуже, обсмеют. Конечно же, что ещё может делать Лили Поттер, поссорившись с Дикси Чарльстон? Прийти на репетицию команды, куда должна обязательно прийти на пробы Дикси. Я и сама не понимаю, как позволила мыслями свернуть в это направление. – Привет, – она улыбается мне, а я теряюсь. Хочется извиниться за то, что прервала их. Так смертельно неудобно, будто я прокралась в чужую комнату и роюсь в чужих вещах. Но больше всего хочется найти достойное оправдание своему присутствию здесь, чтобы никто из них не подумал, что я им завидую и пришла из-за ссоры с Дикси. А если они подумают, что я хочу вернуть её расположение?! Какой кошмар! – Эм, да… Все, на что меня хватает. Я знаю, что щеки обдает жаром, знаю, как выгляжу со стороны. – Не хочешь к нам присоединиться? Ее вопрос не сразу дает возможность мне его понять. Я медлю, заглядывая девушке за плечо. Мне с трудом верится, что она хочет, чтобы я присоединилась к ним. Кажется, это невозможно. Я жду, что вот сейчас она исправится, скажет, что это всего лишь шутка и я не достойна дышать рядом с ней. Но, что я несу, если эти девочки старше меня на года два-три и с моего курса нет даже Дикси. – Что? Девушка выглядит доброжелательно, но мне не верится в её благородное предложение, что-то должно быть с подвохом. – Мы должны выступить поддержкой для наших чемпионов завтра, но у нас сорвалась одна участница, отказалась, только что, от своего места. Вот, если ты хочешь, давай с нами? Девушка еще раз улыбается, и мне кажется, что я сейчас упаду от неожиданности предложения в обморок. Судя по моему недоверию и заторможенности, она сама приняла решение и выдернула меня с трибун, за руку ведя к остальным девочкам. Я даже не могу воспротивиться, даже мечтать не могла, что у меня появится вот так спонтанно возможность поучаствовать в таком важном деле. – Я Маргарет, – светловолосая протягивает мне руку, но я только успеваю ее коснуться, обращая внимание на яркий маникюр. Да, эти девочки совсем отличаются от Дикси и Милли. Я уверена, что у них есть некий стержень, без всей напыщенности и пафоса моих подружек. – Лили. Я даже не могу распознать, какие взгляды живут в глазах остальных девушек. Наверное, они не особо рады замене, но ничего не говорят, и мне кажется, что либо им действительно все равно, либо они это уже обсуждали без меня. Меня ставят на второй план крайней, показывают исходную позицию. Маргарет, видимо, является капитаном, потому что встает перед нами и начинает показывать движения. Я стараюсь с удвоенной силой, копирую каждое ее движения, потому что все еще не могу осознать тот факт, что меня приняли в команду крутых девочек. И пусть, что на чужое место, для меня это новый уровень, что-то личное, что достигнутое мной. Без посторонних, без друзей. Движения оказываются не такими простыми, как мне всегда казалось, но я не унываю и даже получаю легкую похвалу, но не смею расслабляться. Маргарет так говорит, чтобы я не отчаивалась и верила в себя. После тренировки девочки выдают мне костюм и подгоняют под мои размеры, я представляю, как пройдусь в нем по Хогвартсу, заставляя всех удивляться и завидовать мне. Попасть в черлидирши – круто и престижно! Но я, все же, не надеваю костюм, пусть завтра для всех будет неожиданностью, что Лили Поттер в группе поддержки, если все пойдет хорошо, то я могу попасть и в группу поддержки Гриффиндора. Это же прекрасно! – Поверить не могу, что теперь в команде! – я обращаюсь к девочкам, стараясь унять дрожь во всем теле от захватывающих эмоций. Небывалая уверенность перекрывает настойчивый стук разума, будто по черепу бьёт огромный молоток, что не может быть все так просто. Но я достаточно страдала, придумывая себе проблемы, поэтому сейчас мне хочется только радоваться и наслаждаться, что у меня есть шанс. Люсинда смеется. – Ну, мы сами не ожидали, что будут изменения, но они случились, и теперь ты с нами. Она мельком усмехается, отворачиваясь от меня. Но меня, если и задевает некоторая недружелюбность, я не особо даю это видеть девочкам и сама стараюсь отойти от злых мыслей. Конечно же, многие не воспринимают меня всерьез, и я понимаю, что во многом не заслужено оказалась рядом с ними, но если Маргарет меня пригласила, значит, она в меня верит, доверяет мне. Хотя я ее даже не знаю, но нашивка на ее рюкзаке свидетельствует о том, что она студентка Когтеврана. – К тому же, у тебя ведь брат участвует в Турнире – это о многом говорит. Тесса покидает раздевалку последней, оставляя меня одну. Весь шарм восхищения слетает, будто его и не было. Приходит удушающее состояние, что и здесь меня используют. И они все знают меня, мою фамилия, и здесь я только благодаря своей семье… Мерлин, есть ли хоть что-то в моей жизни, что не ведет тропинкой к истокам родителей. Брат чемпион, разумеется! А была бы я среди этих девочек, если бы не он? Ответ напрашивается сам собой. А была бы эта девчонка так любезна, не скажи я брату, что ему всегда было плевать на мою жизнь, и он даже не предполагал, что у меня могут быть проблемы со студентами? Как же мной легко управлять! Поманили меня престижным положением в команде крутых девчонок, и я тут же расплылась лужицей перед ними, забыв о собственных принципах, утверждённых целей. О какой Дикси вообще может идти речь, если я даже так не могу сказать «нет»?!***
Обед проходит спокойно, большинство ребят давно ушли в Хогсмид. Я медленно заканчиваю есть тушёные овощи с мясом и поднимаюсь в гостиную. Взяв утепленную мантию и шарф, выскакиваю через проем Полной Дамы: пусть тренировка выбила землю из под ног, но я решила, что не стоит заострять внимание на плохом. Все-таки ко многому можно привыкнуть. Если это принесёт пользу, то я потерплю и несносных девчонок, и их лицемерность, и их ожидания выгоды с моей фамилии. И пусть больно и неприятно. Шпили башен Хогвартса скрываются за низкими сизыми тучами, из совятни разносится редкое уханье новоприбывших сов, флаг Дурмстранга на флагштоке развивается на ветру, но я едва улавливаю его движения по ветру, основываясь только на звуках – туман накрыл Хогвартс и его окрестности и даже после полудня не планировал рассеиваться. Молочно-белый, он придавал осени таинственность, напоминая о туманном Лондоне. Родители всегда переезжали в дом на площадь Гриммо 12 на осень и зиму. После того, как в школу пошел и Альбус, на Гриммо стало вдвое скучнее, даже портрет Вальпурги не мог исправить мрачное состояние особняка. За окном всегда, сколько я помню, стоял молочный туман, рассеивающийся к обеду, а после начинал моросить дождь. Так однообразно проходили мои дни, пока не начинал падать редкий снег, не близились рождественские каникулы, и мы не возвращались в дом в Годриковой Впадине на Рождество. Возле главных ворот маячит знакомая фигура. Я громко вздыхаю, перепрыгиваю образовавшуюся за ночь лужу и замедляю шаг, становясь за спиной молодого человека. Поверх черной толстовки надета темно-зеленая курточка – Джеймс. Я не знаю, стоит ли здороваться с братом. В последний раз наша встреча выдавила из меня все слезы, казалось, что на большее у меня просто не хватит сил. Но, разумеется, у меня такая жестокая и несправедливая жизнь, что я каждый раз ошибаюсь. – Привет. Брат мелко подрывается на месте, оборачиваясь. Наверное, я его напугала своим резким появлением. Он улыбается, но я замечаю, что улыбка его выглядит озабоченно и не вяжется с серьезным взглядом. – Привет, Лил-с. Кивнув, я поспешно обхожу брата и иду дольше. – Я тебя вообще-то ждал, – Джеймс притягивает меня обратно к себе и начинает движение в сторону Хогсмида, придерживая мою руку. То есть мне не сбежать от него. – Зачем? – выходит чуток агрессивно, но если Джеймс и заметил, то не подал вида. – Я что не могу погулять с сестрой без причины? – А разве раньше тебе что-то мешало? Все мешало! И только когда я указала ему на это, он решил исполнить братский долг, чтобы дорогая сестренка больше не имела причин понапрасну его обвинять. Когда я выговорилась перед Дикси и сказала, что больше не хочу быть в ее тени, что не хочу слышать, как обо мне говорят из-за нее, я вдохновилась. Мне с чего-то показалось, что если начинать, то со всего сразу и нужно поставить окончательные точки во всех своих проблемах. Я не помню, как так получилось, что больше всего претензий у меня возникло к Джеймсу, но так случилось. Да, несколько дней назад я была уверена, что все мои беды основаны на Розе, и, как бы банально не было, изначально я хотела пойти к ней и все высказать, выбить спесь с ее идеальной уверенности. Но навстречу мне попался лишь Джеймс – брат, который только делал вид, что ему есть до меня дело. Пусть не всегда, но в последние годы точно. Я даже подумать не могла, что стоит только дать волю одной мысли в его сторону и все остальные польются рекой с невероятно мощным течением. – Ты уже сказала, что я ужасный брат, который не видит ничего дальше своего носа, – Джеймс прикусывает нижнюю губу. – Предпочитает не видеть! – Я не знал, что у тебя есть какие-то проблемы. Ты не говорила. А что бы изменилось? – Зато другие говорили. На каждом шагу в школе говорили обо мне! Постоянно о том, какая я плохая, глупая и ужасная, но никому из вас не было до меня дела. В самом деле, какая разница, что Лили еще ребенок, что она не может справиться сама с такими жестокими детьми. И что ей бывает больно, обидно! – Я повторяю: не знал. – Тебе просто было плевать на меня, Джеймс. Как и всем, и всегда. Мне сложно произносить каждое слово, но я продолжаю раз за разом их говорить, чтобы хоть чуточку подойти к своей основной проблеме. Почему все так сложно? Им всем было плевать, плевать до тех пор, пока я не подошла и не сказала о том, что мне надоело их свинское отношение ко мне! – Это не правда, Лили, – брат обреченно разводит руками. – Я действительно не знал. Ты думаешь, мне кто-то говорил, что у тебя неприятности. Откуда я мог знать о них, если есть большой возрастной барьер межу нами и нашими друзьями? Ты не приходила сама, а когда я спрашивал о твоих делах, ты вздергивала нос и начинала кричать, что это твоя жизнь и я не имею права в нее вмешиваться. – Никогда не думал, что поэтому я так говорила? – слезы застывают в глазах. Я сотни раз прокручивала эти мысли у себя в голове. – Ты подходил ко мне, когда у тебя было свободное время, или когда я попадалась тебе случайно на глаза, и тебе было важно показать окружающим, что тебе не все равно. А я в такие моменты оказывалась крайней, и потом на меня показывали пальцем и говорили, что я эгоистичная девчонка, не умеющая ценить заботу и любовь! Я вижу, как Джеймс не смотрит на меня, предпочитая рассматривать землю под ногами, что только дает мне силы идти дальше в своих убеждениях. Даже если ему и стыдно, то он ничего не сделал, чтобы это исправить, он даже не думал, что так поступает со мной! А потом будет говорить, что я сама придумала и все не так поняла. А как можно понять то, что все его действия направлены лишь на собственную жизнь? Неважно как плохо мне или Алу, Джеймса будет заботить только своя жизнь! – Но, Джеймс, у тебя были возможности не устраивать свою братскую заботу напоказ, а подойти наедине, – голос переходит с крика на сиплый тон, кашель начинает пробивать горло, но я упорно давлю приступ удушья. Джеймс пытается что-то сказать, но мотаю головой, чтобы он заткнулся. – Ой, нет, что я говорю! У тебя не было времени. У тебя были девушки, друзья, нарушение правил, квиддич, Хогсмид, что угодно, кроме меня. Ты даже с Розой больше времени проводишь, чем со мной. И я беру это не с пустого места: ты вечно был в доме у дяди Рона, был с Хьюго и Розой, не со мной и Алом. И в детстве ты играл больше с ними, не думая, что я могу по тебе скучать и желать играть с тобой. Не просто с Алом, а с вами вместе. Ты сейчас здесь не потому, что думаешь обо мне, а потому что я потревожила твое чувство полноценности, незаменимости, задела твое эго, Джеймс. Слезы обжигают лицо, поднявшийся ветер обносит голову, а Джеймс все так же стоит и не говорит мне ни слова! Как же больно. Почему я не могу прожить хоть один день без всех их? Просто остаться одной и начать любить себя, а не их! Не оправдывать их поступки, искренне веря, что я все-таки значу для них хоть что-то. – Все выяснили? – я размазываю слезы по щеке. – Можешь возвращаться к своему Хиггсу, Кресвеллу, Долгопупс, кому угодно! Я резко разворачиваюсь и бегу по дороге в Хогсмид. Хочется остановиться посередине и упасть, зарыдать как раненный зверь и биться о землю, вытесняя всю боль из груди, но я всего лишь бегу. Бегу, надеясь, что Джеймс сделает хоть что-то: побежит за мной, крикнет, остановит, просто поймет. Но этого не происходит, я снова одна. Одна со своими демонами.***
По улочкам Хогсмида снуют студенты и местные жители, я вливаюсь в общий поток. Рядом звучат знакомые голоса Милли и Бетти. Девочки смеясь, заскакивают на крыльцо «Музыкальный магазин Доминика Маэстро». Скучаю ли я по девочкам? Наверное, но не так сильно, как по Дикси. Они всегда были для меня разными величинами: Дикси и все остальные. Просто есть Дикси, и есть все остальные. Мимо меня проносится кто-то, задевая плечом, я не успеваю возмутиться, как мальчишка убегает, скрываясь за очередным домиком с соломенной крышей. Хорошо, что на дорогах не так много луж. Сознание почему-то не уходит на главные улицы деревушки. Я брожу по краю Хогсмида, ищу глазами брата, но все бесполезно. Почему он не пошёл за мной? Да к черту! Пусть делают, что хотят! Я сворачиваю на главную улочку Хогсмида и застываю: вывеска «Сладкого королевства» шатается на ветру, и кажется, что разгоняет по воздуху сладкий аромат – что-то шоколадное, фисташковое, клубничное и даже мятное. Вдыхаю поглубже – как же невероятно ощущать все эти запахи! Я взбегаю на крыльцо самого сладкого и любимого магазинчика всех волшебников. С открытием двери колокольчик издает мелодичное колебание, но в суматохе магазина этого совсем не слышно. На полках в разноцветных, но приятных на глаз, коробках лежат сладости на любой вкус. Сахарные перья, мятные лягушки, стеллажи с шоколадом и даже шоколадный фонтан – дети сами выбирают свежие ягоды и конфеты, которые подносят к каскаду горячего шоколада и создают сладкие угощения. Посередине главного зала стоит бочонок с драже на любой вкус «Берти Боттс», я быстренько хватаю парочку конфет и отправляю в рот по одной. Первая попадается с травой, я морщусь от горьковатого привкуса, и поспешно пробую вторую – ярко розовую конфетку. По ротовой полости растекается карамель с кислым яблоком, она перебивает вкус травы, но склеивает зубы и губы. От входа в «Сладкое королевство» до кассы всего шесть метров – знаменитая кондитерская Амброзиуса Флюма была небольшой, имея основной зал с прилавками, подвальное помещение и второй этаж, где жили нынешние владельцы «Королевства». Но этого хватает, чтобы каждый посетитель подходил к продавцу с полным пакетом различных сладостей. Я сама насобирала приличный пакетик пока пробиралась между соблазнительных рядов лакомств: сахарные перья, фиалковые конфетки, мятные леденцы и парочку пончиков. Женщина в строгом кашемировом пальто берет салатовую коробку, перетянутую атласной лентой, и на ее место протискивается молодой человек. Девушка за кассой мило улыбается, я закатываю в раздражении глаза: честное слово, можно ведь не на рабочем месте! – Спасибо! – парень расплачивается за покупку, и я удивленно всматриваюсь в его высокую фигуру. Потертая джинсовка, длинная рубашка в клетку, черные волосы… – Тедди! – я громко вскрикиваю, из-за чего на меня оборачивается половина покупателей. Молодой человек вздрагивает от неожиданности, но в ту же секунду его волосы меняют цвет на ярко голубой – Тедди Люпин. Крестник отца поворачивается ко мне и расплывается в улыбке. Я не видела его с прошлого Рождества! Может дело в том, что он метаморфомаг, или я совсем малышка против него, но мне кажется, что Тедди даже не изменился. Все те же яркие волосы, подростковые вещи, насмешливые глаза с постоянно меняющейся радужкой. – Привет, малышка, – Тедди подхватывает меня на руки, не смотря на мой ярый протест. Что он удумал, в самом деле, на глазах у стольких людей? Но при всем моем недовольстве, я улыбаюсь, потому что рада видеть его. Я даже не знаю, чем он занимался почти год, что не появлялся у нас дома на пасхальные и летние каникулы, но точно уверена, что с ним было бы веселее: Тедди, наверное, единственный человек в семье, кто общался со всеми и не ссорился. Иногда мне было досадно, что это так – мне казалось, что все они забирают его у меня, и однажды Тедди Люпин не придет ко мне вовсе. Однако он всегда возвращался, и убеждал меня, что я значу для него многое, и остальные тоже. И хоть мне до безумия хотелось топнуть ногой и вытрясти из Люпина-почти-Поттера условие, что он не будет общаться с Розой, Доминик, Молли… Но не могла! Ведь Тедди не Джеймс, не Альбус, которые могли и сделать исключения ради меня, если я буду каждую секунду устраивать истерику. – Что ты здесь делаешь? – я спрыгиваю с рук названного брата, и подхожу к прилавку. – Я заплачу, – Тедди повторно достает кошелек и отсчитывает нужное количество монет. – Как видишь, покупаю сладкое. Меня не удовлетворяет его ответ. Я свожу брови домиком на переносице и жду продолжения, но его не следует: Тедди берет меня за локоть, и мы вместе выходим из магазина. – У меня были дела в Хогсмиде, – Люпин улыбается. – Я решил зайти в «Сладкое королевство» и купить что-нибудь сладкое для бабушки, сделать приятное. – Здорово, – мой интерес потухает. – Как тетя Андромеда себя чувствует? Я знаю, как важна миссис Тонкс для Тедди. – Она не говорит, но я знаю, что ее здоровье ухудшается. – Она ведь не… Не могу озвучит свои мысли. Если Андромеда умрет, что будет с Тедди, страшно представить. Он ведь не переживет ее потери! – Нет, конечно! Лили, у нее всегда некая хандра осенью, даже не бери в голову. Тедди отворачивается от меня. Если он так говорит, значит, действительно все хорошо, но почему я не верю ни одному его слову? Мы проходим мимо «Трех метел» и Люпин предлагает посидеть вместе. Я соглашаюсь с заминкой, слишком много воспоминаний связаны с пабом. Когда мы с Дикси ходили в Хогсмид, всегда заходили в «Сладкое королевство», бродили по улочкам деревушки и заходили в паб «Три метлы». У нас даже был свой столик у окна. Но со мной сейчас нет Дикси, есть Тедди, и я следую за ним, радуясь, что он садится за первый попавшийся свободный стол, подальше от окон. – Как дела, Лили? Мадам Розмерта ставит на стол наш заказ и удаляется, звонко стуча небольшими каблучками. Она, наверное, ровесница бабушки Молли, но выглядит все еще молодо. – Неплохо, а у тебя? Не стоит напрягать своими проблемами Тедди и говорить ему о том, что у меня больше нет друзей, с Джеймсом я в ссоре. И вообще у Лили Луны Поттер все печально! Однако я решила, что смогу справиться с этим всем сама: перетерплю бойкот со стороны «подружек», научусь делать вид, что мне все равно на отношения братьев ко мне. Вот Роза же хорошо справляется без друзей, неужели я хуже ее? Конечно же, нет! – Ты ведь врешь, что неплохо, – он не спрашивает, а говорит мне, но я не вижу укоризненного взгляда, который всегда сопровождает меня, когда я вру родителям или братьям. Тедди понимающе кивает. – Разумеется, нет! – Лили, чем ты расстроена? Я знаю тебя с пеленок, учти! Если тебя кто-то обидел, то просто скажи, выговорись. Мне бы хотелось, чтобы Тедди был моим братом по-настоящему, родным, потому что он действительно обо мне заботится, интересуется моими делами и готов оказать помощь, чего не делают Альбус и Джеймс. И он такой милый. – Как жаль, что ты окончил школу до того, как поступила я. Кажется, ты единственный кому я не безразлична. Я беру чашку с кофе с молоком и делаю быстрый глоток, зная, что горячая жидкость обожжет горло, но так у меня появится возможность уйти от мысли, что я снова начну плакать. Будет хотя бы реалистичный предлог. – Я думаю, ты ошибаешься, – Тедди внимательно смотрит на меня, а после отворачивается к противоположной стене. – Если ты обижаешься на родителей, то не стоит, Лил-с. Они не хотят тебе зла. Его голос садится, показывая насколько ему трудно поднимать тему о родителях. Я чувствую себя предателем похуже, чем Питер Петтигрю, ведь я неосознанно подтолкнула Тедди к неприятным воспоминаниям о семье. Я хочу сказать, что не стоит, но он отрицательно трясет головой и тяжело вздыхает. Цвет волос превращается в черный – его настоящий, только с ним можно сказать, что молодому человеку уже двадцать три года, а не семнадцать, как можно судить по его одежде и манере общения. – Мои родители мертвы, и я их никогда не знал. Мне всегда говорят, какими они были, но это все не то, что нужно ребенку. Я рос в счастливое время: никакой войны, никакой опасности – Гарри защищал нас, как мог, у меня были близкие люди. Поттеры, Уизли – моя семья, да не та, которую принято считать семьей, но я люблю вас и дорожу каждым. Мне не хочется, чтобы ты говорила, что ты не нужна никому. Ты нужна мне, родителям, бабушке с дедушкой, Джеймсу с Альбусом… Да, черт! У тебя столько близких людей, Лили! Откуда он знает, что меня тревожит? Неужели все так очевидно, но тогда почему никто ничего не делает? – Почему они этого не показывают? – Может, потому что они думают, что ты итак все понимаешь? Не думаю, что Джеймс когда-то подошел к Алу и сказал, типа, что любит его и всегда рядом. Им это просто не нужно, Альбус знает это, потому что они братья. И я понимаю, что есть большая разница между воспитанием мальчиков и девочек. Ты более чувствительна и эмоциональна, чем они, это неплохо, и то, как они поступают тоже неплохо. Здесь виноваты не они, Лили, а по большей части воспитание. И нет, Гарри и Джинни не хотели, чтобы так получилось: они заботились о вас и любили всегда, просто ты оказалась младшей, девочкой и Алу и Джеймсу всегда говорили, что они должны тебя защищать, оберегать. Отсюда истекает то, что они не всегда прислушиваются к тебе и делают так, как считают нужным, но это не из зла. Твоим братьям просто никто не объяснил, что психология девочек и мальчиков отличается, и зачастую они не знают, как вести себя с тобой, что говорить и что делать. Нельзя винить их за это, они все равно стараются. – Я этого не вижу! – Лили, я… Я думаю, что ты этого не видишь не потому, что этого нет, а лишь потому, что у твоих братьев есть своя жизнь и она не пересекается с твоей. Ты не центр их мира, но ты важна для них. Попробуй понять их, не кричать, не обвинять, а сделать первый шаг. Покажи, что готова наладить отношения, помоги им осознать. Вы разные, что хорошо для них, может погубить тебя. – Почему ты это понимаешь, а они нет? Люпин мягко улыбается. – Самоуверенность может затмевать голос разума, а твои братья уверены, что знают, как лучше будет для тебя. – Они не считаются со мной. От этого становится еще хуже! – Верно, Лили. Они еще не готовы признать, что ты взрослеешь, учишься на своих ошибках, можешь принимать какие-то решения. Повторю, это пройдет. Дай им время принять, что ты тоже растешь и уже не тот маленький карапузик, что просился покатать его на метле, пока не видит мама. – Эй! Тедди смеется. Я тянусь рукой до парня с желанием придушить, но он уворачивается. – Ты была очень забавной! И для родителей ты так и останешься маленькой девочкой. – Для тебя тоже? – Да, но я понимаю, что тебе четырнадцать. Подростковый возраст так непредсказуем: ты еще не взрослая, но уже точно не маленький ребенок. Всем нужна помощь, не отталкивай близких. Как бы ты ни думала, в четырнадцать кажется, что это конец мира и права только ты – это не так. Это не так! Что мне делать, если никто не хочет меня понимать? Никто кроме Тедди Люпина! – Ты не ответил, как твои дела? Я перевожу тему на самого парня, чтобы он больше не говорил обо мне. Мне нравится, что он хочет мне помочь и интересуется моими делами, но он хочет поменять мое сознание, выгораживая Джеймса, говоря, что здесь вина неправильного воспитания, а не его личные желания. Но я считаю иначе: ему было проще делать вид, что у меня все хорошо, чем изменить мое отношения к нему и признать, что я живой человек, у которого тоже могут быть трудности. Если ему не нужно думать, кто и что о нем подумает, то мне это нужно. Я не могу просто взять и отрезать большую часть своей жизни. – Если ты пообещаешь, что поговоришь с Джеймсом и Альбусом спокойно, то у меня все отлично, – Тедди хитро улыбается, размешивая сахар в чашке с кофе. Он, наверное, самый сильный сладкоежка в нашей семье. – Это шантаж! – Взаимовыгодные условия, я бы сказал. – Нечестно. Я уже думаю, что тебя послали ребята, чтобы ты прочистил мне мозги, – это вполне может быть в духе Джеймса, или даже родителей. Такое уже было однажды, не со мной, а просто в нашей семье был случай, когда Тедди просили взрослые поговорить с детьми. – Это не так. – Надеюсь. Тедди становится более серьезным. – Завтра первый этап Турнира. Поговори с Джеймсом, ему нужна будет твоя поддержка. У меня совсем вышло из головы, что уже завтра будет первый этап. Я до чертиков боюсь представить, что могут придумать организаторы. Дядя Рон рассказывал, как участвовал в Турнире отец, и задания там были очень опасными, а что могут сделать организаторы, спустя столько лет? Наверное, Джеймс совсем спятил, раз решил все-таки участвовать в этом цирке. – А ты будешь завтра? – Я постараюсь. Если Джеймс проиграет, сделаю вид, что меня там не было. Джеймс и Тедди всегда хорошо общались, но, как повелось изначально, всегда немного соперничали. Джеймс стал капитанам команды по квиддичу, а Люпин даже не играл в него, у брата только двое лучших друзей, а у Тедди их много. Они никогда не были врагами как, например, Фред с Джеймсом, а просто соревновались и шутили. Но соревновался только Джеймс. – А родители, они будут? – последняя встреча с мамой была странной и непонятной, мне хочется увидеться с ней снова, но только, чтобы с нами был и папа. А на Турнир они точно должны приехать, там ведь участвует Джеймс, а ради него они всегда найдут и время, и силы, и желание. Но Тедди качает головой. – У Гарри командировка, он должен завтра уже прибыть в другую страну. А Джинни, наверное, будет. Я застываю. Разве Джеймс не должен быть важнее командировок и работы? А если с ним что-то случится, а папы не будет рядом, почему никто не думает, что этот чертов Турнир может стать последним в жизни брата? – То есть, как папы не будет? Они ведь… Джеймсу ведь это важно, разве они не понимают, что это очень важно, это поддержка! Горло сдавливает от обиды: пусть они не хотят обсуждать с нами свои решения, пусть я не так значима для них, как Джеймс, но я же не могу перестать любить их за это. Я не знаю, важно ли их присутствие для брата, но мне важно. Почему они не приедут, почему их не будет рядом с Джеймсом? Я бы хотела, чтобы рядом со мной были родители, если бы я участвовала в таком деле. – Вот ты и поддержи брата за них, окей? Мне сложно пообещать Тедди, что я действительно это сделаю, но почему-то хочется сорваться прямо сейчас и найти брата, сказать, что я люблю его, и хочу чуть-чуть постараться, чтобы у нас все было хорошо. Чуть-чуть потому, что и он тоже должен хотеть.***
Сова скрывается из виду, пропадая в опускавшейся темноте. Надеюсь, письмо успеет дойти до того, как папа уедет в командировку. Желание найти брата после того, как накричала на него – фатальная ошибка, поэтому я вернулась в Хогвартс и решила сразу написать письмо отцу. Я знаю, что он в ссоре с Джеймсом, поэтому должен приехать обязательно, приехать и помирится с сыном. В груди распаляется жар, чтобы я сделала что-то, и если это будет шаг к примирению сына и отца – это хорошо. Я убираю совиное лакомство в рюкзак и выхожу из совятни, осторожно спускаясь по мокрым ступенькам. Больше всего я сейчас чувствую удовлетворенность своим поступком. Маленький шаг, чтобы семья снова стала прежней. Думаю, если папа поговорит с Джеймсом, то все будет действительно лучше, и на каникулы мы все вернемся в счастливую семью. Я уверена, что делаю все правильно. Может, я и не решусь поговорить с братом, но зато я сделала так, чтобы папа приехал и поддержал его, это важно. Не знаю, почему, но важно. Обычно я писала письма отцу, чтобы он мне что-то подарил, купил, дал, я требовала для себя! А сегодня письмо с просьбой поддержать Джеймса лично. Надеюсь, это даст повод папе приехать, бросив чертову работу, показать, что мы ему очень важны. Важнее работы. Уверенность в том, что папа поступит так, как нужно мне, затмевает все прошедшие за день неприятности, что я спрыгиваю с последней ступеньки и возвращаюсь в замок. Мне попадается несколько студентов возвращавшихся поздно из Хогсмида, но мое внимание привлекает темная макушка. Я пробегаю расстояние, где только что-то видела, стоял Альбус и Малфой, и ищу глазами обе фигуры в слизеринских мантиях. Но их нет в коридоре, и я иду дальше, прислушиваясь к шагам. С Алом я еще не говорила, но в отличие от старшего брата, Ал не сделал мне ничего плохого. Я, почему-то, помню все плохое, что сделал или не сделал Джеймс, но образ Ала, в моей голове, кристален. Горящие факелы отбрасывают тень в соседнем коридоре, и я ускоряю шаг, чтобы точно успеть окрикнуть брата. Голоса говоривших звучат приглушенно, но отбрасывается эхо достаточно далеко, чтобы понять их речь за три метра, но я подхожу ближе, прислушиваясь. Я собираюсь дать знать о своем присутствие, но раздраженный и яростный голос Альбуса отбивает мое желание. – И ты мне не сказал! Я никогда не слышала, чтобы брат так был зол на кого-то. Альбус всегда воспринимался мной, как спокойный и разумный человек, импульсивным и резким всегда был Джеймс. – Роза не хотела, чтобы ты об этом знал, – я узнаю голос Малфоя. Я не пытаюсь разобрать, какие эмоции слышны в его речи, больше волнует, что такое могло случиться между ним и кузиной. И почему Алу лучше об этом не знать? Малфой как-то обидел Розу и теперь боится, что брат перестанет с ним общаться? – Малфой, скажи, у тебя отбиты мозги? То есть я не должен знать, что какой-то мерзавец смеет нападать на мою сестру? – Ал шипит, словно рассерженная змея. – Мерлин, я его убью. Мое сердце учащается. – Послушай, Ал, я не оправдываю Булстроуда, но если Роза не стала об этом никому говорить, значит, не хочет. И ты не вправе решать за нее. Мне плохо удается разобрать их следующие слова – видимо они продолжили свое движение. Но это даже не так важно. Если бы они пошли в мою сторону и поймали на подслушивании, было не так страшно, как знать, что кто-то мог напасть на Розу, а об этом никто и не знает. Чертов Малфой, как он мог никому не сказать?! Он просто покрывает Булстроуда! Если бы родители только узнали, они бы… Тот бы ответил за каждое свое слово. Мне вспоминается его выпад на Розу еще в Хогвартс-экспрессе. В голове проносится желание придушить наглого слизеринца, мерзавца. Сколько раз Роза подвергалась подобному? Почему она никому не сказала? Господи, чем она думает? Меня ужасает сама мысль, что кто-то может безнаказанно напасть, причинить боль человеку, а после ходить, как ни в чем не бывало. И никто, ни Роза, ни Малфой не сказали никому! Даже Джеймс не знает об этом, чем они вообще все думают?! А если в следующий раз все окажется на много опасней, что если Булстроуд не остановится на достигнутом и пойдёт дальше? Я видела Розу вчера вечером, сегодня утром в гостиной. Да, по моим меркам, она выглядела немного растерянной, наверное, но живой. Но ведь это не может свидетельствовать, что Булстроуд ей ничего не сделал! Что-то звенит в ушках, когда я продолжаю путь. Даже не замечаю дороги, дохожу до главной лестницы Хогвартса и застываю. На площадки лестницы собралась группа старшекурсников со Слизерина. Опираясь боком о мраморные перила, Булстроуд весело разговаривает с друзьями. Расслабленный, веселый, уверенный. Его ничего не смущает, ему плевать, что он мог нанести вред Розе. Меня накрывает ледяной оболочкой снаружи, а внутри, где-то под сердцем, раскрывается чертово Адское пламя. Как-то быстро семенящие ступени лестницы развеиваются в моих глазах, и я уже стою почти в центре группы слизеринцев. Плевать, что их больше, что они сильнее. Никто не смеет причинять боль моей семье, никто! Я вкладываю в свой взгляд, направленный на Булстроуда, всю ненависть и призрение, на которые только могу быть способна в своей жизни, но этого даже и не требуется. Слизеринец неприметно дергается, зная, зачем я здесь. И я понимаю, что он боится. Он молчит, а у меня в голове одна мысль за другой, можно было придумать сотни аргументов, но я задвигаю мыслительные процессы подальше, позволяя пламени в груди говорить за меня. Я выплевываю так резко, что язык цепляется за зубы: – Ты самый ужасный человек в мире! – за моей спиной кто-то шепчется и даже спрашивает у Булстроуда, что мне от него нужно, но я не обращаю внимания. – И если ты посмеешь приблизиться к Розе еще хоть раз, я… Прокляну тебя, что ты забудешь свое родное имя! И если для тебя это звучит не убедительно, то мне будет не сложно рассказать отцу о том, что ты распускаешь свои руки. И поверь, мое слово в сто раз будет услышано лучше, чем твое, мерзкий ублюдок. Резко развернувшись, я ухожу – слизеринцы поспешно расступаются передо мной, но я не отказываю себе в удовольствии задеть плечом, кажется, Забини. И плевать, что она выше! Никто не имеет права нападать на мою семью!