Нет ничего хуже, чем не чувствовать себя привычным.
Отягощённая напряжёнными мыслями голова ломится. Мне и хочется верить, что это на погоду, но реальность отзывается во мне не пробиваемой стеной. Желчь, накапливаемая в голове, поедает все остальное, что могло бы быть в ней. Не могу думать ни о чем существенном. Столько раз выходя на поле, вырывая победу из самых жестоких игр, мне до оскомины хотелось, чтобы сознание было кристально чистым, точно небо в редкие зимние морозы перед игрой. Но тогда не получалось. Думать, переживать, убеждать себя и команду… Чётко выстроенный алгоритм въелся от мозга до костей. Но сейчас меня ждет не игра. Голова не забита мыслями о победе. В ней вообще нет ни единой мысли, словно она начала быстро деградировать. Ничего. Ни страха проиграть, ни желания выиграть, ни намека на стратегию, ни формул заклинаний. Да в чем же дело? В чем разница между квиддичем и Турниром? Меня пугает и ужасает, что через несколько часов я выйду за стены замка и окажусь… Где? Я понятия не имею, что меня ждет, где будет проходить тур. И по хорошему нужно подготовиться, вспомнить интересные заклинания. Но я даже не имею представления, с чего бы оттолкнуться, где стартовать, чтобы не провалиться в ледяной прорубь с головой, понимая, что я не смог. Очередная книга по ЗоТИ оказывается закрытой после получаса листаний. Не помогает. Я пытаюсь сосредоточиться, но не выходит. В голове даже не каша, а какая-то вязкая субстанция, заполонившая собой всю мозговую деятельность. Ни каких идей и, самое ужасное, нет даже желания что-то сделать. Почему? Потому что идея Турнира мне уже не кажется такой занимательной. И пофиг, что сам на это пошел! Труднее признать свою беспомощность. Кто сказал, что я единственный умный и талантливый? Какого вообще хрена меня понесло доказывать не пойми кому, что я могу победить? Самому уже тошно от того, сколько ожиданий крутится на лицах окружающих, а я только сейчас, оказавший на одной прямой с Турниром, понимаю, что я ничем не отличаюсь. Все их ожидания развеются, я их разрушу, потому что достало уже доказывать что-то и идти на зов окружающих. В самом деле, ради кого я бросил свое имя в кубок? Сомнительно, что для себя. Сомнительно, что кому-то есть реальное дело до меня: победа, поражение – все сольется в одну реку и вытечет либо мое задетое эго, либо ни черта не изменится. Меня просто душит, что посторонние люди подходят, хлопают по плечу и желают удачи. А чего они хотят увидеть? С каких пор они верят, что у меня все получится? Раньше не особо задумывался, что на меня возложены какие-то ожидания. Я свято верил, что уж меня это точно не касается. Что я не тот человек, которому есть дело до того, чего от него ждут. Я беру следующую книгу, надеясь, что меня озарит, и я перестану убивать драгоценное время просто так. В гостиной взрывается колода карт под дружный смех гриффиндорцев, а я в очередной раз понимаю, что читаю одну и ту же строчку десятый раз подряд. Хьюго сидит над душой, периодически заглядывая в книгу, надеясь увидеть там что-то существеннее набора букв и редких рисунков. Он уже два часа не отходит от меня, гостиная постепенно пустеет, а кузен все ещё, забравшись с ногами в кресло у камина, нервирует меня. Каждые пятнадцать минут неизменно звучит его вопрос: “Что-нибудь нашел?”. Я скреплю зубами, мотая головой, в надежде, что Хьюго поймет: мне хочется побыть одному, хотя бы полчаса без напоминания, что завтра первый тур, что я все еще не знаю, что мне делать. Они все веселятся и уверены, что все пройдет хорошо. Кто бы из них поделился своим спокойствием со мной! Кажется, я совсем расклеился. – Ладно, я пойду спать, – часы давно перешли отметку двенадцать ночи, и даже самые заядлые любители ложиться поздно поднялись в свои спальни. Хьюго хлопает меня по плечу, уходя. Мне тоже нужно идти спать. Только руки сами тянутся к чертовым книгам, пытаясь найти малейшую подсказку. Но все безрезультатно. И почему я не мог прочувствовать всю серьезность момента раньше? Я бы не был Джеймсом, начни я думать головой, по крайней мере, за два дня до этапа. Конечно, я попросил Ала помочь мне с цепочкой заклинаний, но дальше этого дело не пошло. Без трамплина, оказывается, трудно прыгнуть выше головы. Интересно, я единственный из чемпионов, кто ломает голову, или нет? Никто не запрещал чемпионам общаться и проходить Турнир вместе. Да, наверное, стань вторым чемпионом Хогвартса кто-нибудь другой, я бы и решил, что вместе легче. Но нет, к Дожу я и близко не подойду за помощью. Если взглянуть фактам в глаза, то у нас давно нет повода для вражды. Остался лишь неприятный осадок, но я никогда не встану на одну сторону с Дожем из принципа. Для меня он как красная тряпка для быка: в одночасье могут вернуться прежние гребаные мысли, что я оказался на втором плане. Все было так запутано и стремно, что, оглядываясь назад, мне хочется смеяться. По этой истории можно ставить комедию. Но актером бы я быть в ней не согласился, даже главная роль не стоит того унижения, что я испытал, узнав о любовном треугольнике, в котором сам и состоял. Красивая и веселая Мегги Вуд была словно ангел, спустившийся на бренную землю. Буквально три года назад никто даже подумать не смел, что за милой оболочкой скрывается такая мерзкая натура. Моя первая девушка – разочарование на всю жизнь. Если бы меня спросили, жалею ли я о чем-то, то не задумываясь бы ответил: слишком близко подпустил эту девушку к себе. Рождественский бал, четырнадцать лет, первый поцелуй и Мегги. Завораживающе красивая, искренняя, такая непохожая на остальных. Что в ней было особенного? Сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что ничего, но для четырнадцатилетнего парня она была чертовски хорошенькой. Наверное, она была единственной моей девушкой, с которой были нормальные отношения, пока она сама же их не разрушила, бегая между мной и Дожем. Я узнал об этом в один день с Крисом, но не окажись мы в одно время в одном месте, сколько бы еще это продолжалось? Сколько бы Мегги так и бегала между мной и им. Я не помню, что чувствовал тогда, казалось, что меня просто окунули в ледяную воду, не более. Все остальные эмоции, вызвавшие душащею ненависть к Дожу и, как мне казалось, разбившие сердце, всего лишь были накручены сознанием. В пятнадцать лет кажется, что хуже быть не может. Девушка, в которую ты влюблен, не любит тебя, любит другого. И пусть, она задела гордость, эго, чувства, сейчас мне уже плевать. Мегги Вуд просто не существует для меня. Смею предположить, что и для Дожа тоже не существует. Да, она все еще есть в школе, она все еще ассоциируется, как бывшая Поттера и Дожа, но мне-то плевать. Она имела наглость, растоптав меня в пыль, просить меня остановить чертовы слухи. О ней и сейчас говорят неустанно. Парни окрестили шлюхой, девушки тварью. А я бы и хотел назвать ее также, а не мог. Любил ли я когда-то? Любил ли ее? Да, пожалуй, любил. А что любил-то? В голову лезут непрошенные мысли, какофония знакомых запахов и чего-то терпкого заставляет вздохнуть глубже. К черту все! Признаю, ее любил, она не ценила. Тогда мне казалось, что она та, блять, самая девушка. Но первая ли влюбленность? Нет. И как бы мне не хотелось изменить направление чертовых своих чувств, ни хрена не менялось. Так романтизированные отношения ни черта мне не принесли, кроме унижения. Мы ведь все влюбляемся не в тех. Может, так заложено судьбой, но каждый раз думая, что я влюблен, понимаю – нет. Просто мираж, глупая вера в то, чего нет. Разочаровался? Определено. Очень тихо открывается проход в гостиную, картина Полной Дамы поднимается вверх. Я выдыхаю. Так даже лучше, если кто-то отвлечет меня от непрошенных мыслей. Куда-то не туда меня завело желание не сдохнуть завтра. Уже сегодня. В проёме показывается маленькая фигура, а уже после я узнаю в ней Розу. Она медленно ступает по ковру гостиной, потирая лоб. Словно насмешка природы. – Привет,– голос звучит непривычно тихо, я слишком долго молчал. Кузина вздрагивает от неожиданности. Я совсем не хотел ее пугать. Почему она снова находится не в постели ночью? Наверное, Лили действительно права и я ужасный брат. У Лили были проблемы, а я предпочитал их не замечать, у Розы проблемы, и я по-прежнему ничего не делаю. Вчера Альбус сказал, что Булстроуд снова что-то сделал Розе. Правда, я так и не понял, что. Кажется, Ал сам не до конца осознал, и не смог внятно объяснить мне. – Привет, Джеймс, – Роза мягко улыбается и садится на диван рядом со мной. – Почему не спишь? – Да так, – я пожимаю плечами. – Где ты была? Мне бы не хотелось ссориться с Розой, но я ничего не могу поделать – вопрос все равно звучит так, будто у нее нет права делать то, что она хочет. Это просто парадокс. Лили обвиняет меня в том, что я не интересуюсь ее жизнью, а Розе не нравится, что я это делаю. В какой-то степени они обе правы. Я плохой брат. Роза закатывает глаза, откидываясь на спинку дивана. – На дежурстве. Да, конечно, я постоянно забываю, что она должна дежурить по школе после отбоя. Дурацкие правила. Роза выглядит такой уставшей, что хочется проклясть того человека, что выдал ей значок старосты и ввел глупое ночное дежурство. – Подожди… Одна? – я внезапно поворачиваюсь к ней лицом. Какого черта Роза ходит одна по школе ночью? Старосты дежурят парами, а Роза пришла одна. – А где этот второй староста… Я не могу вспомнить мальчишку с пятого курса. Кроме смуглой кожи ничего на ум не приходит. – Томас. Он сегодня не смог. Уизли пожимает плечами, зевая. Для нее это все так просто? То есть Ал с ума сходит, думая, что слизеринцы могут нанести вред ей, а она просто ходит одна по коридорам школы. Какими бы не были у этого Томаса причины (а я уверен, что он просто отсыпается), я хочу придушить его. – Ты ходила одна? Наверное, Лили права и в том, что я думаю о Розе больше, чем о ней. Но я действительно не знал, что у сестры какие-то проблемы с однокурсниками! Она молчала, молчали и остальные, а крайним оказался я. – Нет, со мной был Альбус. И Томас обещал, что больше такого не повторится. – Конечно, не повторится. Я сломаю ему руку, чтобы не повадно было. – Эй! – кузина бьёт меня ногой. Книга, лежащая у меня на коленях, падает и закрывается. Я даже не помню, что в ней читал. – Даже не вздумай, с тебя уже хватит. Что ты вообще делаешь? Роза резко меняет тему. Если думает, что я забуду о Томасе, то ошибается. Утром… Черт, нет, завтра я точно всыплю ему, чтобы больше никогда не отлынивал от своих обязанностей. Я отправляю книгу в небольшую горку рядом. Хотел бы я сам знать, что делаю. – Пытаюсь, что-нибудь понять. Только ни черта не могу понять, потому что даже не знаю, с чего можно начать! Я становлюсь какой-то истеричкой. Каждую секунду хочется кричать и рвать на себе рубашку. – Я не замечала за тобой тяги к знаниям на этой недели. Что? – я впиваюсь недовольным взглядом в кузину, и она тушуется, но все-таки вздергивает нос: – Перед смертью не надышишься. – Согласен. Дрова в камине начинают шипеть, и я тормошу их, подбрасывая еще дров. – Как у тебя дела, Роза? Кузина напрягается и отводит глаза в сторону. Интересно. – Неплохо, а у тебя? – Тоже, – говорю я не задумываясь и поворачиваюсь к Розе. – Что произошло между тобой и Булстроудом? – Ал сказал? – Да. Нет вообще-то. Ал сказал, что Булстроуд не может успокоиться и опять устроил провокацию Розе, но подробностей никаких не дал. Что-то подсказывает мне, что он сам знает гораздо больше, чем сказал мне. И здесь мне хочется лишь понять: почему у них есть общие тайны и почему они не хотят посвящать меня в них? – Слушай, Джеймс, я сама разберусь. Не надо вмешиваться. – Чтобы не думала, но Стенли должен видеть границы. А, как по мне, он не видит и мешает квиддич с личным. Роза удивленно поднимает на меня глаза, сощуриваясь, и я понимаю, что прокололся. Мой глупый блеф не прошел удачно. То, что сказал мне брат едва можно было понять под грудой его возмущения и, наверняка, нетипичной для него истерики. – Что тебе сказал Ал? – она скрещивает руки на груди, ожидая моего ответа. Я молчу, не зная, стоит ли врать или лучше признать, что я ей уже солгал. Почему я вечно бегаю из крайности в крайность? Не дождавшись ответа, Роза разочарованно кивает: – Понятно, ничего он тебе не говорил. – Так расскажи ты, – предлагаю я, чтобы не оправдываться самому. – Что произошло между вами кроме квиддича? – Джеймс, я уже сказала, ничего страшного не произошло. Это не так просто, как ты думаешь. Возможно, я когда-нибудь расскажу об этом, но сейчас, когда я сама понимаю, что не корректно вела себя… Я хочу оставить это все так, как есть. – Чтобы он ни сделал тебе, ты не должна молчать об этом, – я бью себя по колени, не в силах совладеть с эмоциями. Я не понимаю, почему Роза молчит о том, что сделал ей Булстроуд? Неужели она не доверяет мне? – Что он сделал? Уизли в извинении грустно улыбается и качает головой. Упертая. Вредная. Гордая. – Знаешь, у каждого из нас свои жизни, и они отличаются друг от друга, – философски начинает кузина. – Например, ты не любишь сладкое, а я люблю, но, когда я ем его очень много, у меня высыпает аллергия. И от этого Ал не перестает быть сладкоежкой. Альбус не переносит кошек, но это не мешает ему играть с моим книззлом. Это я все к тому, что нет правильной стороны в вопросе. Это как кубик-рубик – ты собираешь его стороны, но если одна часть не подходит, значит ошибка в поворотах. Чтобы его собрать нужно подумать, попытаться, ошибиться, и в конце может и получится собрать. Чтобы разобраться в одном вопросе, нужно рассмотреть много сторон, с разных углов и учесть все возможные препятствия. Одной правильной не существует. Она переводит дыхание, и я получаю возможность возразить: – Но в войне с Волдемортом есть только одна правильная сторона. Он был убийцей, и это нельзя оправдать тем, что у него было плохое детство. – Я не пытаюсь оправдать кого-то, – Роза задумчиво накручивает на палец кончик косы. – Найти оправдание очень просто, но не каждое сможет помочь конкретно тебе. Да, Волдеморт и Пожиратели были убийцами, мучителями. Просто ужасными людьми, но у них ведь тоже были семьи, страхи. Многие из них служили Темному Лорду, потому что не видели другого исхода, боялись пойти против. Я не считаю это оправданием, в конце концов, все зависит от того, какой путь человек выбирает сам. – Мы ушли далеко от темы с Булстроуда, – напоминаю я, ведь мне хочется больше узнать о ее проблемах с ним, а не о ее философии. – Как он связан с Пожирателями? – Да ни как! – Роза откидывает на спинку дивана. – Я начала с того, что нельзя судить по человеку только по одной известной стороне. Чтобы ни сделал Стенли, возможно, у него были причины. И видимо я поступила не очень хорошо. Это сложно объяснить, просто поверь – я не пытаюсь уберечь его или что-то еще, я хочу только понять, насколько сильно я… Ой, не важно, Джеймс! Правда, все хорошо. Роза отворачивается от меня, отлично показывая, что тема закрыта. Мне еще хочется ей сказать многое о ее глупости и попытки остаться независимой, но я прекрасно вижу, что мои слова пройдут мимо ее ушей. Роза могла быть до невыносимости упрямой, если была уверена в своих убеждениях. Я отправляю книги на их места в книжном шкафу и, подперев рукой голову, наблюдаю как угли в камине потихоньку начинают сгорать. В голове снова пустота. Такая страшная и привычная: откуда она взялась и как ее растормошить, прогнать? Меня поймала в свои крепкие сети абсолютная беспомощность. Она съедала меня, проглатывала и выплевала, чтобы вновь начать сначала. Зацикленность. Так бы я описал свое состояние. И, кажется, это самое ужасное, что было со мной в жизни. Нет ничего хуже, чем не чувствовать себя привычным. Мне бы и хотелось верить, что на мне сказывается Турнир, и когда он закончится, все будет как прежде. Но интуиция говорит, что этого не будет. Меня прежнего уже не будет. Почему? Потому что с каждым днем я захожу в такое топкое болото, в котором легко утонуть, а всплыть без посторонней помощи не возможно. Я все иду и иду, ощущая как мутная вода сковывает ноги, руки, мысли, а человек – спасательный жилет, так и не идет. Он ведь даже не знает, что мне нужна помощь. Снова неприятная, неправильная мысль бьется в голове, что я дергаюсь. Сколько может продолжаться моя молчаливая борьба с самим собой? Повернувшись, смотрю, как кузина сложила на скрещенные руки на подлокотнике голову и мерно дышит. Спит. – Роза, – осторожно задеваю ее руку и трясу. – Ммм…– неразборчивое мычание служит мне ответом. Улыбнувшись, я щелкаю несколько раз по ее руке. Уизли заворочалась, поднимая голову. Ее синие глаза искрятся на фоне камине. Роза. – Иди спать. А то ты здесь уснёшь, и мне придётся сидеть всю ночь рядом, охранять. По правде говоря, я бы остался ее охранять в любом случае. Роза тот человек, который не просит никогда помощи, но всегда в ней нуждается. И не принимает ее ни от кого, кроме Ала. Раньше меня всегда это бесило. А оказывается, что я просто был отвратительным старшим братом для всех из них, особенно для Лили. Для малышки Лили. – Как огнедышащий дракон принцессу, – Роза лениво потягивается, но все же встает с дивана. Ее слова вызывают у меня смех. Дракон. Я скорее олень, что на деле оказывается очень символичным. Каким же нужно быть оленем, чтобы не замечать, что с сестрой что-то не так на протяжение нескольких лет? – До дракона мне ещё далеко. Роза улыбается: – Ты себя недооцениваешь. – Иди спать, – я хватаю подушку с дивана и кидаю в направление женских спален. Роза устало фыркает и идет в сторону лестницы. Я уже отворачиваюсь к камину, когда в меня прилетает эта же подушка. Камин потухает, когда я уже не в силах держать глаза раскрытыми. Где-то недалеко раздается тихий хлопок и скрежетание. Я поворачиваю голову и вижу, как один из домовиком в белоснежной рубашке – символе свободы – с гербом Хогвартса щелкает скрученными длинными пальцами. Глаза слипаются сильнее, и я поднимаюсь в комнату, чтобы не заснуть прямо на полу гостиной. Долгое время ворочаюсь в постели, уже не надеясь уснуть, но сон пробирается ко мне, как опасный хищник. Мерцающий купол неторопливо затягивает в свои сети. Кроткий щелчок режет уши. Пожухлый лист бьётся о стекло, вдалеке раздаётся раскат грома. Что-то дергается и растекается, обволакивая знакомую тропинку. Фред снова смеется и заскакивает на новую метлу. Ничего, папа тоже подарит мне лучшую метлу в мире. Тихий, ни с чем не сравнимый шепот, отскакивает от водной глади. Маленькие коленки в садинах и кровоподтеках. Пальчики осторожно прикасаются к набухшим волдырям. – Что случилось? – голос кажется надломленным, не моим. Детский, несколько обиженный. Очень обиженный. – Упала. Девочка вздергивает голову, настороженно следя за мной – мной ли? – и снова шипит на рану. Ее плечи дергаются. – Неуклюжим был всегда Ал, – мальчишка хмыкает. – Я не неуклюжая! Я упала! – Потому что под ноги не смотришь! Где-то свистит ветер, плавно разрезает воздух новая гоночная метла. Вокруг никого, но на траве все еще сидит девочка. Или мне кажется? – Смотрю, – терпкое упрямство прорезает сознание. Забеспокоиться бы, сбежать, но глупый Фред застает врасплох. – Спорим, что нет? – Ты… Ты ничего не понимаешь, – мираж девчонки соскакивает на ноги. Мелкая размазывает слезы по пухлым щекам. – А ты говорить научилась раньше, чем ходить! Урчащий перезвон бьет о землю, что-то вновь дрожит. Фред смеется где-то в поле, вместе с остальными. Почему же она не с ними? Почему она не остальные? – Ты отвратителен! Я все расскажу твоей маме. Отвратительный. Все итак отвратительно. У кого-то есть метла. Какая к черту метла?! В голове явственно слышится смех кузена Фреда, и даже во сне он раздражает меня. Открыв глаза, первое, что могу видеть бордовый полог и плакаты над кроватью. Может, их нужно сорвать, они совсем ни к чему. Я вспоминаю, как вешал их и для чего (в том-то и дело, что ни для чего), но это лучше, чем возвращаться ко сну. Такие сны мне снятся… крайне редко. И я уже понял, почему, не сложно провести параллель, но от этого мне становится только хуже. Глупое сердце бьется чаще, а мне бы хотелось, чтобы оно остановилось и реанимировалось уже целым, не разбитым в дребезги, как пресловутая стеклянная ваза. Полог кровати отдергивается и в меня несется слабый луч солнца. Однокурсники уже встали. Поворачиваюсь на бок, выискивая глазами часы – на наручных часах стрелка заканчивает круг. Завтрак. У меня нет ни желания, ни аппетита, чтобы спускаться в Большой зал, но в меня прилетает чья-та тяжелая подушка, говорящая, что в покое меня не оставят.***
В Большом зале небывалое утреннее оживление. Все что-то делают, смеются, бегают, и никто из них даже не предполагает, что кому-то может быть плохо от их действий. Я становлюсь раздражительным и токсичным, и мне почему-то кажется, что это единственный верный выход из моей ситуации. – Поттер, очнись, – Хиггс бросает в меня голубику, когда я долго не отвечаю на его вопрос. Я даже не услышал его. Друг сидит напротив меня и ест овсянку, нисколько не обращая внимания на недовольных однокурсников. – Я спросил, ты сделал практическое задание по ЗоТИ? – Марк морщится, потирая ушибленную на прошлом занятие руку. – У меня не выходит формула. Он серьёзно? – Какое ЗоТИ, Хиггс, у меня сегодня Турнир, – я устало отпиваю горячий кофе, большего не хочу. Слизеринец умолкает. Пару раз я замечаю его обиженный взгляд, который сменяется настороженным, но когда к нам садится Терри, Марк становится привычным. – Твоя сестра, на пару с братом, – Терри смотрит мне за спину. – Оштрафовали меня за то, что я случайно задел плечом рыцарские доспехи. Я хмурюсь и, обернувшись, замечаю входящих Ала и Розу. Они медленно проходят за стол Гриффиндор. Я отворачиваюсь, чтобы не встречаться с родственниками, сейчас мне это на пользу не пойдет. Терри прищуривается, но ничего мне не говорит при Марке. Они оба мои лучшие друзья, но когда дело касается душевных угрызений я всегда иду к Кресвеллу. Поэтому даже не удивительно, что Терри понимает, что кроется за моим взглядом. – У вас сегодня семейная недоброжелательность, Поттер, – Марк усмехается. Конечно, я догадываюсь, что он просто хочет меня отвлечь, но тактику выбрал сегодня заведомо проигрышную. – Почему бы тебе не спросить о ЗоТИ Терри, – я отвечаю слишком грубо, но делать вид, что мне сейчас есть дела до Хиггса, не имеет смысла. И пусть, что дело вообще не в ЗоТИ – мы обо понимаем – мне до ужаса хочется поссориться с ним. Или с кем-нибудь другим. Не важно. Хиггс дергается и вскидывает голову. Наверное, я его задел, должен чувствовать злость на себя, но меня проглатывает непроглядная темнота, что шепчет мне – все правильно. – Потому что…! – Да заканчивайте, нашли время для ссоры, – Кресвелл дергает за рукав мантии Марка, когда тот собирается что-то сказать еще. Я жду несколько минут и поднимаюсь из-за стола. Нужно уйти, чтобы не наговорить гадостей. И я это делаю, быстро пролетая Большой зал, и выхожу на улицу. Утренний туман еще не до конца отступил, на ступенях и каменной дорожке сырость. Погода в точности описывает мое душевное состояние: серость, влажность и нежелание идти куда-то. Хочется закрыть глаза и стоять, даже если будет идти ливень. И чтобы меня никто не трогал. Спустившись с крыльца Хогвартса, застегиваю мантию плотнее – осенний ветер продувает в мгновение. Свежий воздух не помогает, Я прохожу мимо теплиц, когда меня догоняет запыхавшийся Терри. Он равняется со мной и все еще молчит. И только, когда на горизонте появляется стадион, и мы уже видим недавно установленный шатер для чемпионов, он кашляет. – Ничего не хочешь рассказать? – Терри странно на меня смотрит. – Что именно? – Ну, почему ты не в духе, например, – Терри останавливается. Недалеко от нас проходят первые зрители Турнира, и я жду, когда мы снова останемся с другом одни. – Турнира не достаточно? – Для тебя нет. В легких не хватает воздуха, когда вспоминаю, в чем же истинное дело. Перед Терри можно не играть в тайны и интриги. Это хорошо, когда есть человек, готовый тебя выслушать и поддержать. Не знаю, чтобы я делал без него. – Все сложно, Терри. Я сцепляю руки на затылке, чувствуя слабость во всем теле. Это уже кажется игрой на выживание. – Что, снова? – он хмурится, и я киваю. С ним было легко разговаривать, он понимал меня даже лучше, чем я сам. – Джеймс, если ты будешь и дальше так реагировать на… Это не доведет тебя ни до чего хорошего. Я бы сказал, что пройдет время и все поменяется, но видимо этот закон Вселенной на тебя не распространяется. Время идет, а ты все так же душишь себя. – Что мне делать? Пусть кто-нибудь придёт ко мне и даст полный список того, что мне делать. Так и вижу Пасхального зайца или Санта Клауса, который радостно меня извещает, что все мои загоны прошли, накрученных до предела эмоций нет, и я могу свободно дышать. Но даже в мире магии такое невозможно. Кресвелл сочувственно поджимает губы. – Я не знаю, Джеймс. Я не был в такой ситуации, не могу что-то советовать тебе. Да, то как меня угораздило вляпаться вряд ли можно понять и принять какие-то действия. Самое ужасное – как бы я не поступил, легче никому не станет. Будет даже хуже, чем сейчас, и не только мне. – Может, тебе найти девушку? – друг поднимает бровь, внимательно следя за моей реакцией. Будь здесь Марк, он бы непременно сказал это с насмешкой, но Терри более тактичен в этом плане. – Уже проходили этот этап, – я прислоняюсь плечом к стене домика для раздевалки. – Чтобы убить время – сойдет, но так уже надоело делать вид, что я лучше, чем есть на самом деле. А все отношения для галочки именно это и подразумевают. Ты показываешь человеку, который по сути ничего для тебя не значит, не себя, а образ, который более менее вас обоих устраивает. – И давно ты стал таким философом? – Терри наклоняет голову. – Да вообще неважно, как ты это видишь! Необязательно начинать отношения для галочки, чтобы просто были. Можно попытаться отпустить прошлое и влюбиться заново. Неужели нет девушек, что тебе нравятся просто так? Я понимаю, о чем ты говоришь – отношения начатые без чувств, даже с симпатией, провальные и только будут убивать обоих. И пусть это сильно противоречит моим принципам, я бы предложил тебе найти девушку. Не просто первую попавшую, а ту, которая тебе нравится. – Ты знаешь ту, которая мне нравится. И отсюда и идут все мои проблемы. Они настигают меня как лавина, уничтожая самую малость, что успевает прорости без нее. Я оказываюсь каждый раз в непроглядной тьме, пытаясь вырвать из себя ненормальные воспоминания о ней, но все бес толку. – Забудь ее, Джеймс, и все! Даже он не выдерживает, а как я должен справиться со своими гребаными чувствами? Они убивали меня изнутри, выворачивали наизнанку, а я не мог о них даже рассказать. Разумом понимаю, что нужно отпустить и отступить назад, чтобы не давить на себя, но не могу. Легко сказать, но на деле я ничего не могу сделать. Глупая, блядская влюбленность все еще крепко держит меня в своих цепях, и я не особо сильно сопротивляюсь ей. Кто бы знал, как тяжело мне смотреть на нее и понимать, что ничего не будет. – Я серьёзно, Джеймс, много куда лучших девушек, а ты убиваешься по ней. Да, убиваюсь. Самому тошно осознавать, в кого превращаюсь, потому что не могу отпустить. Забыть.***
Терри доводит меня до шатра и уходит на квиддичное поле, желая удачи. Разговор с ним притупляет мои опасения, но не надолго. Уже чувствую, как очередной поток мыслей накрывает гранитной стеной. Я вхожу в шатер для чемпионов последним. На стенах шатра висят гербы школ-участниц и колдографии каждого из чемпионов. За мной входит несколько организаторов и, поздоровавшись, отходят в дальний угол, о чем-то переговариваясь. Со стороны стадиона льется веселая песня и крики студентов – мне совсем не весело. Неопределенность давит на создание, заставляя вечно дергаться и давить предательскую дрожь в руках. В какой-то момент я ловлю себя на постыдной мысли, что хочется придушить всех организаторов за то, что они не могут сразу, с порога, сказать, что меня ждет. Но вовремя щипаю себя по руке: меня никто не тянул за поводок к Кубку. Сам захотел, сам и разбирайся. Но как хренова понимать, что с тобой может что-то произойти, а ты даже не представляешь, как себя обезопасить. Меня наполняют далеко не гриффиндорские мысли. Еще никогда я не чувствовал себя настолько глупым и бессмысленным! Смогу ли я что-то сделать против, допустим, дракона? Однозначно нет. Я никогда не убегал от проблем, никогда не боялся, и теперь я понимаю почему. Все предельно просто. Я не был до этого в опасных ситуациях. Обвалившийся потолок в тайном проходе до Хогсмида – ерунда, я успел вовремя унести ноги, и тогда это казалось детской забавой, крутой вещью. Вечные вылазки в Запретный лес – далеко мы не заходили, ползая рядом с озером и хижиной Хагрида. И вот теперь я не знаю, что делать! Это уже не нарушение школьных правил, где ты знаешь, что на помощь всегда прибегут профессора. Я не боялся, потому что раньше не приходилось полагаться только на себя, и задумываться, чем может кончиться любое твое действие. Стрелка часов делает очередной круг, время неумолимо бежит. Еще чуть-чуть и начнется то, что мне уже осточертело и в то же время хочется пройти – даже если и проиграю – задание. Думаю, после первого тупа напряжение должно спасть. В самом деле, чего я так сильно накручиваю себя? Я пытаюсь убедить себя, что все будет хорошо. Но порыв гриффиндорской отваги не приходит. Я осматриваю своих оппонентов, хотя единственный, кого я знаю – Дож. Он стоит, прислонившись к колонне с плакатом Турнира, и смотрит себе под ноги. Даже ненависть к нему неожиданно затерялась, на ее место пришли паника и стыдное чувство страха. Чемпионка Шармбатона – Аннет Виардо – поправляет голубую форменную мантию, и нервно оглядывается по сторонам. Раньше бы меня позабавила ее неуверенность, но вспоминая, что у меня у самого нестабильная психика на фоне Турнира, то смешного здесь ничего не найти. Ее однокурсник, кажется, Базиль Ришар, более уверенно держится, но я замечаю, что он то и дело вытирает ладони о свою мантию, тонном отличающуюся от мантии девушки. Парни из Дурмстранга обособленно стоят отдельно от нашего неровного круга. Они хмурятся, переглядываются и молчат. Их молчаливое единодушие убивает меня изнутри. Почему сюда нельзя посторонним? Я бы не отказался от моральной поддержки Кресвелла и шуточек Хиггса. Когда голоса учеников стихают, едва донося до шатра редкие выкрики со стадиона, я смотрю вновь на часы и тоже начинаю хмуриться. Они ведь не отправят нас на задание, не сказав, что должны мы будет сделать? Двое из организаторов скрываются за шторой в, очевидно, дополнительной комнате. С нами остается скупой мужчина лет сорока-сорока пяти. Его волосы уже тронули седина и ранняя лысина. Представитель Министерства Магии раскачивается на носочках, скучающе обводя глазами каждого чемпиона. Его твидовое пальто, аккуратно подвешенное на плечики прямо в воздухе, не отставало от своего хозяина, дергаясь в разные стороны. Я усмехаюсь: нестабильность бытового заклинания могла значить лишь серьёзные проблемы со здоровьем. Надеюсь, это не намек на то, что нас ждет впереди. Если мне оторвет конечности, то организаторам точно оторвут головы. Спустя десять минут двое мужчин все-таки выходят к нам, собирая нас кучей. Один из них выдавливает ободряющую улыбку, что для меня выглядит, как насмешка. – Вот и настал день, когда вы сделаете важный шаг в состязании Турнира Чемпионов. Я хочу дать вам значимый совет: не стоит недооценивать ситуацию, она может свернуть не в ту сторону, – дурмстранговец тихонько фыркает, скрывая свое неуважение за якобы кашлем. Я его могу понять: мужчина рассуждает о недооцененной ситуации, а мы даже не знаем, что нас ждет. – Прежде, чем я скажу, какова ваша задача сегодня, объясню правила. Вы войдете в центр, огражденной от зрительских трибун, арены все вместе. Один ко одному. На выполнение задания вам дан час с момента, как вы выйдете на арену. Хочу заметить, что каждый из вас находится в равных условиях, и только от вас самих зависит, что ждет вас дальше. Он делает словесную передышку и берет из рук своего товарища небольшой свиток, перемотанный пурпурной атласной лентой. – Ваша задача добыть свиток. Вот этот, – для пущей убедительности он трясет свитком у себя над головой. – В нем подсказка, к чему готовиться дальше, без нее вы будете слепы. Свитки разбросаны в хаотичном порядке, в каком, какое задание не знает никто. Но не думайте, что достать их будет просто. Надеюсь, вы все справитесь. Желаю вам удачи! Напутствие организаторов ничем не помогает, они не сказали, что нас ждет. Найди то, а остальное тебя не должно волновать. Представители Министерства покидают нас, и мы остаемся одни. Даже не друг с другом, а сами с собой. Прикрываю глаза. Пусть сегодня пройдет все хорошо. Пожалуйста. Когда я просил что-то у высших сил? Когда в последний раз загадывал желание? Ах, да! Мегги. Будь она не ладна. Я загадывал поцелуй с ней под Рождество. Тогда это казалось крутым и правильным. А сейчас мне тошно от того, каким наивным я был три года назад. Высокий звук горна заставляет нас всех очнуться от своих мыслей. Шармбатонцы подрываются первыми и выходят из шатра. Я выдыхаю и выхожу следом. – Джеймс! Я оборачиваюсь на знакомый голос, а потом ловлю набросившуюся на меня сестру. Лили цепляется за шею и прерывисто дышит. Мы стоим от силы тридцать секунд, но мне кажется, что все полчаса. Я не знаю, что сказать сестре. Лили отстраняется и заправляет прядь волос за ухо. – Я только хотела сказать, что я не сержусь больше, – она выпаливает так неожиданно, будто боится, что не скажет, или скажет, да не то. Мерлин, она может ненавидеть меня и это будет правильным, потому что я сам уже себя ненавижу за то, что упустил момент, когда моей сестре было плохо. – Можешь меня ударить, – я предлагаю Лили, сам не понимая зачем. – Я ведь заслужил это. Сестренка хмурится и как-то сникает. Черт. – Я не сержусь на тебя! – Хорошо. Я и не думал, что мне будет так сложно разговаривать с родной сестрой. Когда мы в последний раз разговаривали, без криков, выяснений чего-то? А было ли это вообще? Я жил в своей выдуманной реальности, где у моих близких все хорошо. Мне с детства твердили, что я должен заботиться о своих братьях и сестрах, что я и делал. А потом случился Хогвартс, и все отошло на второй, даже десятый план. Я почувствовал вкус свободы, когда не нужно думать, что кому-то может не нравится еда, которую ты любишь, а кто-то не хочет играть в твою игру. В детстве мне приходилось считаться с мнением каждого, а в Хогвартсе я оказался единственным из своей семьи первокурсником. Чувствую себя ужасно. Ведь сколько раз я спрашивал у Ала, Лили, Розы, Хьюго как их дела? И снова Лили права, я вспоминал о близких, когда мне что-нибудь было от них нужно, или они попадались мне на глаза. – Прости меня. Я был ужасным братом, а считал наоборот. Я думал, что хороший брат – это тот, который помогает тебе, защищает от непрошенных мальчиков рядом. И мне совсем не хотелось смотреть правде в глаза. На самом деле, чтобы быть братом не нужно родиться старшим, быть популярным мальчиком в школе. Теперь я понимаю это. Я понимаю, что тебе нужно было мое внимание, а я только и делал вид, что хочу этого же. Но по правде, я делал все для своего благополучия, забывая о тебе и Але. И я очень сильно ненавижу себя за это. Я ненавижу себя за все, на что не обращал внимания, считая, что этого нет в жизни близких. – Ничего, – Лили опускает глаза и мнется. – Я все равно тебя люблю. Она целует меня в щечку и убегает, укрываясь мантией чирлидирш. Может, все не так и плохо? Если я так сильно оплошал, это ведь не значит, что у меня нет шансов это исправить. Лили. Малышка Лили. Я стою еще несколько минут, уже думаю, чтобы бросить все к чертовой матери и погнаться за сестрой, но все-таки догоняю, плетущихся медленным шагом, словно на эшафот, чемпионов. Усиленный магией голос комментатора разносится по стадиону в след выкрикам студентов. Большие золотые цифры, летящие из палочки одного из судей выстраиваются в ряд. Три. На площадке, отведенной для турнира ничего нет: ни драконов, ни растений, ни ловушек. Родное поле для квиддича сегодня приобрело пустынный вид, даже осенний газон был не тот, что раньше. Сердце колит, заставляя глаза бегать по трибунам и вновь и вновь возвращаться к судейскому отсеку. Два. Большое табло с таймером на один час, таблица счета участников. Рядом раздается сдавленный выдох. Шармбатонка мелко дрожит, прикусывая до крови губы. Один. Как только цифра в воздухе вспыхивает, калитка распахивается: Крам делает первый шаг, и мы вереницей следуем за ним. Я понимаю, что нам нужно делать, но все это похоже на какой-то идиотский спектакль. Как только собираюсь озвучить свои мысли, Дож последний заходит за ограждение и… Я инстинктивно дергаюсь, поднимая палочку. Защитный купол, мерцая на солнце, обволакивает поле, ограждая от нас зрительские трибуны. “Вот же черт!“. Я оборачиваюсь, понимая, что найти свиток будет задачей хуже, чем сразиться с драконом. Как только купол накрывает нас, на поле появляются бугры, болотистые участки и закрытые кубы. Словно в них можно угодить, а выйдешь ли уже не известно. Меня пробивает паника. Это как найти то, не знаю, что, идти туда, не знаю куда. Крам осматривается и отходит в сторону, будто решая, идти или остаться на месте. Наверное, со стороны кажется смешным, что шестеро волшебников стоят на месте и не идут дальше. Плевать я хотел, как выгляжу со стороны. Шармбатонка учащено дышит и, оглянувшись на нас, переступает через увитое мхом бревно. Я не успеваю задаться вопросом, какую оно может нести опасность, как земля под ногами стремительно дребезжит. Женский крик звенит в ушах, я отскакивают в сторону, задеваю ногой огромный камень, щиколотку щиплет после удара, но это не имеет значения. Земля под ногам девчонки дрожит сильнее, и она падает на колени. Миг, и необъятной величины черные стебли прорезаются, опутывая дергающуюся ногу девушки. Ее однокурсник что-то кричит на французском, но так и не решается броситься на помощь. Крам бросает в растение заклятие, то ударяясь о дьявольские силки создает золотое сияние, но в то же мгновение парня сбивает с ног ударная волна. Я успеваю отшатнуться. Силки снова обвивают тело девушки. Я отправляю в них режущееся заклятие, и те чуть ослабевают хватку, пробиваясь ко мне. Мне удается увернуться от первого выпада черного стебля, отразить второе, но следующее застает врасплох. Дьявольские силки смыкаются на ноге. Блядство. Нога начинает неметь – растение сильнее стягивает свои узы, маленький отросток пробирается выше коленки. Ощущение, что тебя сейчас задушат, стягивает грудную клетку. Дьявольские силки. Что о них говорили на травологии?! Они… Они боятся света, но тогда, что с ними не так? Солнце, конечно, скрыто сизыми тучами, но этого должно было хватить, чтобы силки потеряли свою силу. Рука подрагивает, когда силки ослабляют хватку и уползают. Долю секунды я жду новое нападение и медленно отползаю назад, уже не задумываюсь, что все это видят сотни людей. С трудом поднявшись, я натыкаюсь на взгляд Дожа. Тот опирается руками о колени, откашливаясь. Кажется, его схватили за шею. –Девчонка, – хрипит слизеринец. Я подхожу к нему ближе, только сейчас замечая, что чемпионки Шармбатона нигде нет. – Где она? – Не поверишь, – Дож сплевывает. – Сквозь землю провалилась. Будь другая ситуация, я бы решил, что он издевается. Хоть я его и терпеть не могу, сейчас меня не хватает даже на усмешку. Гвалт с трибун плохо слышится, но я и без их напоминания вижу таймер. Прошла четверть часа, а я все еще стою в самом начале. Пятнадцать минут, а мне кажется, что час уже прошел, я так ничего и не смог увидеть. Где чертовы свитки? Мерзкий внутренний голос подсказывает, что если я останусь стоять, то вообще ничего не найду. Француз выкрикивает имя девушки и, бросив на нас подозрительный взгляд, уходит в другую сторону, огражденную сетью деревьев. Сумасшедший. Какие-то заклинания проносятся мимо, я уклоняюсь. Поднимаю с земли камень и кидаю в место, где до этого была Аннет. Ничего не происходит. Может, это часть задания? Мотаю головой: мне, что больше всего нужно? Ее однокурсник не сильно переживает, тогда почему я должен что-то делать? Но на душе все равно скребутся противные кошки. – Поттер, – Дож отворачивается, не скрывая своего презрения. Я все-таки усмехаюсь. – Это задание не несет ничего существенного, мы все равно попадем на следующей тур. – И? Я поднимаю бровь. – Вдвоем легче найти чертовы свитки. Даже знать не хочу, через что он переступил, чтобы сказать это. – Сам. Сам, Дож, – сплевываю ему под ноги и ускоряю шаг в другую сторону, чтобы не допустить даже мысленное согласие с ним. Пусть я упаду в пропасть, окажусь в ледниках или в Адском огне, но это будет моя война, и ее пройду я сам. Дурак? Возможно. В команде реально легче справиться с заданием, но мои принципы намного сложнее переступить. Мне легче принять поражение, чем заключить перемирие с Дожем. Я медленно прохожу по обочине арены, не решаясь пройти в центр, где сгустились кроны высоких деревьев, напоминавших Запретный лес, странные валуны и еще, кажется, не изведанные никем магические кубы. Не по гриффиндорски, но чего от меня могут требовать, когда девчонка просто исчезла вместе с Дьявольскими силками? Надеюсь, это действительно часть задания, и она жива. Сзади раздается крик, я оборачиваюсь, застигнутый врасплох. С трибун несется женский визг. Дож резко отпрыгивает в сторону от… Акромантула. Он явно не справляется, бросая заклинания, но все они либо не долетают до гигантского паука, либо не могут пробить его толстую шкуру. Дож запинается о камень и падает. Паук трещит своими клешнями. Ладно, принципы могут подождать! Я отправляю яркий луч заклятия в паука, и он попадает прямо в большой черный глаз. Никто бы не сказал, что это заклинание приятное, поэтому я даже мог бы понять паука, если бы он не был тварью, что может меня (или не меня) лишить жизни. Акромантул издает дикий скулеж, рык и начинает перебирать на ощупь пространство перед собой. Я успеваю заметить, что Дож поднялся и ринулся бежать от твари, поэтому тоже разворачиваюсь и бегу. Что и приносит неприятность. Нога проваливается в вязкую жидкость, отдалено напоминавшую клей. Я пытаюсь выдернуть ногу, но что-то идет не так, и только когда „клей“ начинает карабкаться по моей штанине, я понимаю, куда попал. Вернее, жидкость остается по-прежнему неопознанной, но вот сама передряга точно убеждает меня, что я глупец. На хрена я поддался на зов гордыни и неудовлетворенного эго? Сука. С кончика палочки срывается блеклое свечение, но луч заклинания не доходит до мерзости, меняющей цвет с желтоватого на ярко-красный. Снова пытаюсь достать ногу, вспоминая, что можно сделать с этим желе. Я понятия не имею, что это и каковы будут последствия взаимодействия с ним. Хочется верить, что эта жидкость меня не убьет, настигнув медленно. Когда жидкость растекается по обеим ногам, ускоряясь, я не выдерживаю: – Бомбарда Максима! – рука дергается резче, чем не обходимо. Заклинание доходит до жидкости и она разлетается, обрызгивая меня, но не нападет. До меня не сразу доходит, что я только что сделал. Я чуть не подорвал себе ноги! Кретин. Да я сам себя убью, мне даже никакой Турнир не нужен. Я применяю очищающее, чтобы быть уверенным, что эта жидкость больше для меня не опасна, когда раздается звук горна. Большое табло показывает таймер. Если я не ускорюсь, то не видать мне ни свитка, ни малейшего шанса, что в следующем задании выживу. Какие-то у меня не радужные мысли. Но интуиция прорезается сквозь пелену эмоций и посторонних чувств, и я верю ей – она еще ни разу меня не подводила. Интуиция сковывает запястья, пробираясь вперед, и кричит, кричит, что дальше будет опаснее. Пятнадцать минут. Пятнадцать минут. Куда делся час, если я еще ничего не сделал? В том-то и дело. Комментатор что-то постоянно говорит, но только сейчас я прислушиваюсь: – И вот уже второй победитель! Чемпионы Дурмстранга первыми справляются с заданием. Время на исходе, где же остальные?! Базиль Ришар выходит из непроходимой чащи! Что у него в руках? Нет, это не свиток! Мужской голос надрывается, хотя смысла в этом нет никакого. Я ускоряюсь, надеясь, что мне повезет. Двое. Уже двое справились. В груди снова ползет змея уязвленного эго. Я не могу, не могу сопротивляться, хочется броситься в пламя, в воду – неважно! Только, чтобы заглушить ужасающую черную дыру в груди, и не чувствовать себя таким отвратительным. Я был уверен, что не знаю чувство зависти, что у меня есть все. А сколько раз я даже не замечал этого? Сколько раз в груди было это гадкое желание завладеть чем-то на зло, чтобы обойти кого-то? Неужели я настолько плохой? Змея все ползет, ползет и в какой-то момент кусает мое горло. И, чтобы не замечать кровоточащей раны, я бросаюсь в первый попавшийся куб. Плевать, что там меня может ожидать. Меня обволакивает приятная прохлада. Ощущения, что я завернут в силикон, или в холодную воду большой плотности. Я не успеваю ничего понять, как оказываюсь… в замке. Под ногами действительно был каменный пол, рядом стояли рыцарские доспехи. Что за…? Я протягиваю вперед палочку, хотя и так вижу, что в относительно небольшой комнате, никого кроме меня нет. Школьное помещение, каких много, только я не могу вспомнить, где нахожусь. Ощущение, что я здесь никогда не был. Но, черт, я облазил с друзьями всю школу, с закрытыми глазами могу сказать, где, что находится. Очередные вопросы без ответов. На одной из стен висит средневековый гобелен с непонятными символами. Наверное, у меня совсем отказал инстинкт самосохранения, потому что я подхожу к гобелену и провожу пальцами по нему. Полотно расшитое серебряными нитями дергается, и я едва успеваю одернуть руку, как вся стена покрывается льдом. Он быстро разрастается, пугая меня. Я вспоминаю все возможные чары, способные растопить лед, но понимаю, что могу сделать только хуже. В какой-то момент лед перестает расти, и я свободно выдыхаю. У меня есть всего небольшая передышка. На место волнений о льде приходит вполне законный вопрос: как выбраться из комнаты? Меня же не могли здесь замуровать? Отогнав посторонние мысли и решив, что разберусь с неведомой комнатой потом, я встаю в центр. Письменный стол, несколько перьев, чернильница… Сука. Здесь наверняка должны быть свитки или письма. Идея, казавшаяся мне воодушевляющейся, оказывается до невозможности жалкой. Не могло быть все настолько просто. Хочется спалить ко всем чертям эту комнату, потому что здесь нет свитка, и времени у меня тоже больше нет! – Где свиток?! Я пинаю один из ящиков стола, как неожиданно на столешнице появляется резная шкатулка. Словно упала с неба! Некоторое время не понимаю, что произошло. Наклоняюсь, осматривая стол и ящик, но там ничего нет. Никакой „Сезам, откройся“ не работает. Когда я осторожно беру в руки шкатулку, в стене появляется серебристая арка. Быстро раскрываю шкатулку и свободно вздыхаю. Есть.***
В палатке медиковедьмы стоит резкий запах целебных зелий, мимо меня пролетает поднос с бинтами, и, проследив за ними, я замечаю Аннет. Девушка полусидит на кушетки, мелко вздрагивая, когда целительница задевает раненную ногу. Я подхожу ближе, замечая рядом с шармбатонкой свиток. У девушки на запястьях кровоподтеки, на ногах сильные царапины, словно ее тащили через терновый куст. Зрелище ужасающее. Аннет пытается выглядеть уверенной и спокойной, но ей плохо это удается, то и дело слышится сдавленный выдох или жалостный всхлип. В голову пробирается ужасная картина, и я представляю, что на ее место могли оказаться Лили или Роза. И тут же я осознаю, почему близкие были против моего участия – им тоже страшно, они боятся за меня, а я… Я не думал о том, что могу кому-то причинить боль своими необдуманными поступками. Увидев меня, девушка слабо улыбается. Я уже собираюсь спросить, что с ней произошло, как она опережает. Ее голос более резкий, чем был до этого. Она часто сбивается и шипит что-то на французском. – Это были не совсем Дьявольские силки, какой-то новый вид – так организатор сказал. Я сначала сопротивлялась, а потом расслабилась и они… стебли начали что-то вроде проникать обратно в землю, и потащили меня за собой. Я думала, что они меня задушат, но они отпустили меня, скинув на гнилые доски под землей. Было сыро, мерзко и там были черви! Я точно сегодня не усну, представляя эту картину. До чего же у некоторых может быть скудная фантазия. Почему нельзя было привести драконов? – А что тебя так поранило? – за моей спиной оказывается Андрей Крам. Он кивает мне и подходит ближе. Аннет прикрывает глаза и со странной интонацией произносит: – Я думала, что там где-то встречу инфернала или другую мерзость, может даже меня саму заперли в гробу, – она тихо всхлипывает. – Просто не представляете, что чувствует человек, находясь в земле, в закрытом пространстве с червями, жуками и… Я сильно испугалась, но потом встала и увидела коридор. Он ничем не отличался от места, куда меня скинули, но… В общем, мне попался боггарт. Он превратился в терновый куст, и я от неожиданности в него упала. – А где свиток нашла? – А… Это было эмоционально. Я справилась с боггартом и появилась дверь, я ее открыла, а там пауки. – Черви безобиднее, – на ломанном английском произнес второй чемпион Дурмстранга. Девушка быстро кивает. – Я закрыла дверь обратно, но один Акромантул успел выбежать, я побежала от него и неожиданно образовалась зеленая арка. Я не успела затормозить и провалилась в нее. Арка перенесла меня в помещение в замке, там был такой беспорядок. Пыли наглоталась, конечно, но после червей жаловаться не на что. Ничего героического не произошло, жалкое подобие чего-то грандиозного. – Я попал в чистую комнату, – произношу, садясь на соседнюю кровать. – Правда, это мне не сразу помогло. Я думаю, стоит ли говорить, что-то о самом свитке, потому что эта история не выглядит ни захватывающей, ни опасной, а наоборот жалкой и беспомощной. Не хотелось бы создавать впечатление слабого и глупого человека. Эмоционального, да. Я даже и не задумывался, что мне будет так сложно принимать опасную ситуацию и решать ее. Чего я еще не замечал? Мне пора поставить памятник, как самому эгоистичному, самовлюбленному и слепому идиоту. – Там, кажется, дело в твоих намерениях, – замечает Крам. – Джером пошел напролом, свиток оказался парящим в воздухе, а рядом метла, – все было так просто? Оказывается, чтобы победить нужно просто не загоняться и не мудрить. – Это самое безобидное в Турнире. Меня едва не пришибло дерево, что-то наподобие вашей Гремучий ивы, так кажется… Меня подзывает к себе медиковедьма, и я оставляю ребят дальше обсуждать задания. Постепенно меня отпускает паника, и я уже четко могу осознать, что сегодня произошло. Я достал свиток, он каким-то образом должен помочь в следующем задании. Дать слово, что подготовлюсь, или не стоит? – Со мной все хорошо, – сажусь на кушетку, готовясь к вопросам о моем самочувствие. Нога немного болит от ушиба об камень, руку саднит, голова побаливает, но в целом я жив и совсем скоро приду в себя полностью. – Я должна обработать ваши ссадины и синяки, – девушка взмахивает палочкой, призывая бинты и мази к себе. Она внимательно осматривает руки и ногу, а потом наносит неприятно пахнущую мазь на лодыжку. Поморщившись, говорю: – Бывало и хуже. – Да, ты легко отделался, – она мелко оглядывается на Аннет, что разговаривала все еще с Крамом. И что? Я должен чувствовать что-то вроде укола совести, что именно ей досталась эмоционально сильнее испытание? Как сказал перед этапом организатор: мы были все в равных условиях. Пусть я все еще мыслю как эгоист, но я не обязан воспринимать чужие проблемы остро. Но когда я об этом думаю, в голову лезет лишь печальное, заплаканное лицо Лили. И я понимаю, что теряю себя со скоростью гоночной метлы, пытаясь изменить свое мышление, виня за каждый упущенный шанс только себя. Я думаю о себе, исключительно о себе, и ничего не могу поделать! Есть ли мне оправдание? Не знаю, я могу найти их, но дадут ли они мне что-то кроме очередной мнимости? Вряд ли.***
Друзья заскакивают в медпункт на несколько минут, поздравляя, и их выгоняет целительница, чтобы не мешали ей. Она еще раз осматривает мою ногу и отпускает. С окончания тура прошло примерно полтора часа, но погода изменилась кардинально. До этого я не замечал сильного ветра и моросящего дождя. Наводит на мысль, что организаторы применили какие-то погодные чары, хотя им, наверное, было бы выгоднее сделать наоборот шторм. – Джеймс, – меня окликает знакомый голос, когда я прохожу мимо хижины Хагрида. Порывистый ветер дергает полы мантии, не вызываю у меня никакого желания остаться на улицы, но выбор не особо большой. Пожалуй, странно, что он приехал на Турнир с его очень важной работой. Я замедляю шаг, не оборачиваясь, и все-таки останавливаюсь окончательно сравнявшись с крыльцом хижины. – Привет, – отец неловко улыбается. Я лишь киваю, если он ждал теплые объятия, то я на них сегодня не настроен. – Поздравляю тебя, ты справился с заданием, – папа мнется, нерешительно протягивает руку и хлопает меня по плечу. – Это все? Сам не знаю, почему хочется говорить с ним в грубой форме. У меня вырабатывается несвойственная мне агрессия в его сторону, хотя я уже отпустил летние разборки. Или мне так удобно было думать. – Если ты не торопишься, мы можем поговорить. – Это вопрос или просьба? – он дергается на мои слова. А что он хотел услышать от меня? Он ведь даже не пытался объяснить мне, что произошло у них с мамой. Я больше додумал сам, а он согласился. И все. Всех все устраивает, а Джеймс вновь оказывается крайним. – У меня есть дела. Гарри прикусывает губу. – Нам нужно поговорить, это важно. Отец разворачивается в сторону Черного озера, мне не остается ничего кроме как последовать за ним. Я чуть отстаю, идя у него за спиной. Мы молчим почти до самого берега. Он долго не начинает разговор, а я просто не знаю, о чем нам говорить. Я бы как-нибудь пережил его отсутствие на Турнире. – В прошлый раз ты не захотел меня слушать, Джим, – я морщусь на сокращение имени, но отец никогда особо не понимал, почему. Для него имя „Джеймс“ связано с погибшем отцом, крестным, а для меня это лишь обреченное напоминание, что они, родители, пытались отыскать во мне признаки погибших людей. Они не назвали меня каким-то посторонним именем, например, Джон, а именно Джеймс Сириус. Это уже не память, а издевательство. Издевательство надо мной и моей жизнью, потому что отцу хочется видеть во мне тень близких, что не рядом. Возможно, его можно понять, но я не могу. Не могу и не хочу – я не они! И когда я нарушаю школьные правила, играю в квиддич, я делаю это для себя, за себя. Я живу так, как хочу я, но меня вечно преследует напоминание, кем были мой дедушка и его друзья. – И я тебя могу понять, честно, не знаю, что бы делал я в такой ситуации, – он трет ладонью свой знаменитый шрам скорее по привычке. – Ты уже взрослый, думаю понимаешь. Такое иногда случается, когда люди долгое время вместе. Мы всегда с Джинни были вместе, рука об руку, через многое прошли. Прежде, чем ты начнешь кричать на меня, я хочу сказать, что люблю твою маму. Дорожу ею. Но нам просто не хватило кислорода, Джеймс, мы решили сделать паузу в отношениях. Я не знаю, чем это все кончится, но я хочу, чтобы ты, Лили и Альбус знали, мы очень сильно вас любим. Я отворачиваюсь от него. Мне нечего ему сказать. С одной стороны мне и жаль их обоих, иногда лучше разорвать отношения, чем мучить и себя и близких, а с другой – во мне кипит обида, что они так поступают. Их союз казался нерушимым, вечным, идеальным. Я никогда не сомневался, что они любят друг друга, вопрос лишь в том, в чем измерялась их любовь. – Лучше поговори с Лили и Алом, – я ухожу, оставляя его одного. Мне и хочется стать более примерным сыном, но не получается. Я всегда был таким, и Лили снова права, потому что я практически жил все детство у Рона и Гермионы, и да, я просто не имел никаких тесных отношений с папой. А теперь мы словно разговариваем на разных языках. Это все притянуто за уши, и я сильно утрирую, но мне так хочется верить, что это правда. Поэтому пусть лучше он объясняет все сестре и брату, пусть хоть с ними у него получится хорошо. – Джеймс, постой, – в голосе отца не слышится приказной тон, с которым он часто со мной разговаривает, когда я делаю что-то не так. – Я был плохим отцом для вас. У меня всегда на первом месте стояла работа, а потом уже семья. Это не потому что я вас не люблю, или вы мне не нужны. Я не считаю это оправданием, но все-таки скажу. Я рос в семье, где меня не любили, возможно, в чем-то я был не прав, но отрицать то, что они относились ко мне… Плохо – бессмысленно. У меня не было родителей, знаю о них только по словам посторонних людей. Просто не знаю, каким быть с вами, у меня был пример Дурслей, и я всеми силами боялся стать таким же. Мне хотелось сохранить золотую грань – чтобы вы росли и в любви, и в осознании, что не все будет даваться в жизни по щелчку пальцев. Видимо, что-то пошло не так, и мы оказались теми, кем сейчас являемся. Он замолкает. Золотая середина, серьёзно? А почему раньше его не смущало, что его дети далеко не такие счастливые и понимающие? Если он думал, что уйдя на работу, перестанет внушать детям, что они особенные, то что-то изменится – это сплошная глупость. Даже если он хотел как лучше, получилось как всегда. Послевоенное общество, воздвигнувшее на пьедестал отца и других родственников, было жестоко не только к детям Пожирателей, но и победителей. Мы росли обособлено, общаясь друг с другом, и я даже не понимал, кто такой Волдеморт, потому что нам этого не говорили. В итоге я оказался не готовым к реальности, где фамилии Поттер и Уизли считаются самыми влиятельными в магическом мире. Мне ничего не нужно было делать, потому что все сами нарисовали у меня над головой нимб и стали кланяться. Отец хотел уберечь нас от этого, но своими действиями сделал только хуже. – Пап, – в горле пересыхает и я прокашливаюсь. – Наверное, ты хотел как лучше, без обид, но ты воспитал нас также неподготовленными к жизни, как это сделали с тобой даже не Дурсли, а Дамблдор. Что ты чувствовал в одиннадцать лет, понимая, что от тебя скрывали нечто важное? Тебя ведь отдали к родственникам, чтобы ты не познал всю прелесть своей славы. Хотел уберечь нас от этого, но легче никому не стало. Мы были просто не готовы к жизни, где на нас показывают пальцами и чего-то ждут. А вы все: ты, Гермиона, остальные родственники – предпочитали не замечать. А теперь мы остаемся виноватыми и не такими, как вы себе представляли. Я разворачиваюсь и быстрым шагом пересекаю сначала береговую линию озера, потом школьный двор. Все для того, чтобы не оглядываться, чтобы не ждать ответа от отца, хотя хотелось бы знать, что он думает. Вернувшись в замок, пробираюсь до гостиной Гриффиндор укромными путями, чтобы ни с кем не видеться. Но не успеваю раскрыть портрет Полной Дамы, как на меня обрушивается гвалт голосов гриффиндорцев. Заметив меня, они начинают еще больше кричать и хлопать меня по спине, утягивая в центр гостиной. Такое впечатление, что никто из них не сомневался во мне: они так чертовски хорошо подготовились отмечать мою малую победу. Им совсем неважно, что я пришел не первый, что затупил на простых вещах. Все просто радуются и веселятся, когда меня переворачивает всего внутри, потому что противная змея, засевшая где-то в голове, душе – не знаю, сворачивается кольцом, тихо шипя на ухо, что скоро вернется. Сегодня она кусает меня, а завтра… Что если она нанесет удар по близким? И снова ее холодное, издевательское шипение: какое интересное у меня распределение по критериям. Кто-то близкий, кто-то нет. Я падаю на диван, едва успевая отвечать на поздравления. Меня снова кто-то зовет, но я делаю вид, что не слышу в эпицентре шумной компании. От меня быстро отцепляются, и мне и хорошо, и плохо. Им весело и без меня, так, что я вообще делаю в гостиной? Пытаюсь совладеть с собой и не сорваться на ком-то. Откуда у меня такие мерзкие мысли? Что со мной не так, когда я успел стать таким отвратительным даже для самого себя? Отчего хочется утопиться в озере, спрыгнуть с Астрономической башни, только не бороться с проклятой змеей в груди, что кусает меня, отравляя мне жизнь. Легче же свалить все на какую-то змею, чем признать, что все дело во мне. Я такой, а ни кто-то. Однокурсник возится вокруг меня и в какой-то момент требует, чтобы я открыл свиток с подсказкой прямо здесь и сейчас. Его предложение яро поддерживают остальные, но я еще в здравом уме, чтобы послать их всех к черту. Я хочу открыть его сам, один на один, потому что там личное. Мое личное состязание со своими демонами, что завели меня на Турнир. Как бы обо мне не подумали, я ясно им всем отказываю, радуясь, что догадался спрятать подальше свиток, и поднимаюсь в свою спальню. Кровать осталась не заправленной, полог неровно задернут – собирался я утром в спешке. Я забираюсь на кровать, и просто хочется отключиться, представить, что этого дня не было и не будет ничего подобного больше. Но все это бредовые мысли. Из внутреннего кармана мантии торчит помятый уголочек свитка пергамента. Будь, что будет. Я тянусь к нему и подрагивающими руками развязываю атласную ленту. Развернув свиток, бегаю глазами с строчки на строчку, всего несколько сухих строк: дата и само задание. Небольшой постскриптум в конце, желающий удачи, выглядит дешевым фокусом. Издевкой! Этого просто не может быть! Я в полном дерьме.