Когда никто не открывает дверь с внутренней стороны, перестаешь стучать и уходишь ни с чем.
Привычное мне место за обеденным столом оказывается занятым, и я устраиваюсь в самый конец. Скорпиус садится рядом со мной и неторопливо наливает в свою чашку кофе. Он пьет только черный кофе без сахара. Для меня, человека одержимого сладким, это сущий ад – лишать себя даже вкусного напитка утром, будто другой горечи в жизни мало. Я накладываю себе яичницу с беконом и внимательно осматриваю Скорпиуса. – Ты вообще спал сегодня? – у друга под глазами огромные синяки и уставший вид. Скорее всего, он вернулся в спальню вчера, когда я уже заснул. Я долго не мог настроиться на сон, поэтому точно знаю, что после отбоя Малфоя не было в спальне. – М, разумеется, – он морщится и делает глоток. – Не подумай, что я лезу в твою личную жизнь, но, где ты вчера был? Скорпиус начинает хмуриться, и я уже думаю пойти на попятную, но он разминает шею с характерным щелчком и протягивает: – Мы разрабатываем новую стратегию на поле. Квиддич не отменили, поэтому нам нужно тренироваться усерднее. Это последний год Булстроуда – он хочет победить любой ценой. Скорее всего на следующей неделе будет матч, но это зависит от Турнира. Сложно планировать, когда есть шанс лишиться охотника, – Скорпиус задумывается и добавляет: – И конкурента, естественно. Я киваю на его слова, пропуская мимо намек на Джеймса. – Ты не должен забывать о сне. – Никто о нем не забывает. – Ты поздно вернулся, – не унимаюсь я. Ни в коем случае я не слежу за другом. Понимаю, у него могут быть дела. Мне не все равно на него, не могу просто взять и закрыть глаза на то, что он проводит большую часть ночи где угодно, кроме постели. – У меня были дела. Скорпиус безучастно осматривает Большой зал. – Хорошо, – я послушно соглашаюсь, что это не мое дело, потому что не хочу ссориться. У Малфоя хмурое лицо на каждое мое слово, он точно не рад разговору. Можно и в следующий раз. Но я вспоминаю другое и не могу остановиться. – А на прошлой неделе ты делал домашнее задание ночью. Сам не знаю, к чему это говорю. Я думаю, это ненормально, что мой друг не спит по ночам и весь день ходит уставший. – Поттер, тебе не идет роль заботливой мамочки, – Малфой привычно усмехается. Я закатываю глаза. Что же плохого делаю, когда просто хочу, как лучше? Ведь не из плохих намерений я спрашиваю у Скорпиуса о его самочувствие. Мне нужно о ком-то заботиться, иначе я сойду с ума без особого дела. Скорпиус не дожидается моего ответа. И протягивая гласные, произносит, видимо переводя тему и как нельзя лучше намекая, что у меня есть о ком заботиться: – Лучше скажи мне, с какой стати я должен просыпаться в шесть утра, чтобы вернуть твоего питомца обратно в клетку? – Ирис снова сбежал? – я стараюсь сдержать смешок, но выходит не совсем удачно. Ирис – серый, абсолютно обычный кролик, подаренный мне на прошлое Рождество семейством Дурсль. Он неприхотлив, и, как правило, я порой забываю о его существовании. Забота о нем лежит полностью на домовиках, но в последнее время Ирис все чаще выбирается из своей клетки. – Надо проверить, как он это делает. Я делаю себе мысленно пометку. Домашнее животное – ответственность, которую я без стеснения перекладываю на других. Наверное, будет лучше, если я попрошу маму забрать Ириса домой. Или к бабушке, там ему всяко будет комфортнее. – Обычно, – друг закатывает глаза. – Дверку стоит легонько задеть, и она сама с радостью откроется. Ты ужасный хозяин, Ал. Я вздыхаю, возвращаюсь к завтраку. – Спасибо за поддержку, дружище. – Всегда пожалуйста, только помни: каждый совет оплачивается отдельно. – Да ладно! – я поворачиваюсь к нему лицом. Даже не верится, что он это говорит. – Твои советы не стоят и кната. Если кому и нужно платить – мне. Кто несколько лет выслушивает твои стенания по Розе? – взгляд Скорпиуса тяжелеет. – Как друг я вынужден сдерживать братский порыв и поддерживать тебя. Я давал обещание, что не буду вмешиваться в личную жизнь кузины, видя как в свое время сходили с ума Джеймс и Фред, проявляя небывалое единодушие, когда какой-то мальчик оказывался рядом с кузинами. Мне было смешно на это смотреть. И я сказал, что такого делать не буду. Если Роза решит встречаться с Скорпиусом (даже верится в это с трудом), я не буду против. Во всяком случае, явно. – Я не страдаю по твоей сестре, Поттер, – в который раз повторяет Скорпиус, сжимая плотно челюсти. – Не знаю, что ты себе выдумал, но у меня все отлично. И если хочешь знать, лучше бы ты реально одергивал меня, чем соглашался и лишал ложной надежды. Малфой раздраженно накладывает полную тарелку овсянки и медленно начинает завтракать. Видимо, задел я его сильнее, чем хотел. Меня засасывает чувство стыда и грызущей совести, ведь я просто проехался по тому, что больше всего ненавидит Скорпиус. И он, и я знаем, шансы у него приблизительно равны нулю. Именно это я всегда пытался мягко донести до него, чтобы его поезд сошел с рельс в правильном направлении. – Не злись, Скорп. Он кивает, но продолжать разговор отказывается. Думаю, он уже не злится. Наверное. К концу завтрака ученики за столами рассеиваются, и мы со Скорпиусом оказываемся одними из последних засидевшихся. Неторопливо допив свой кофе, я пробегаю глазами по оставшимся занятыми местам, и понимаю, что в Большом зале только профессора, пара гриффиндорцев и наиболее большая группа пуффендуйцев. Малфой поднимается с места, и я начинаю вставать тоже, когда рядом с нами опускается бурый сычик с письмом на перевес. Для утренний почты он сильно опоздал. Сычик мелко подрагивает, когда я отвязываю от его лапки конверт, и обессиленно падет на обеденный стол рядом с тарелкой яичницы. Видимо перелет его был долгим. – От родителей? – интересуется Малфой, заглядывая мне через плечо. Я вынуждено сгибаю конверт пополам, чтобы не делиться с другом. От этого становится не по себе, но так будет лучше. – Нет, – говорю и убираю послание в сумку. Перед глазами плавает бегло прочитанное имя адресата. Скорпиус пожимает плечами, что безусловно мне нравится. Не знаю, как долго бы я смог хранить тайну, если бы он решил ее выпытать. И в какой-то степени мне хочется, чтобы он это сделал, хочется поделиться этим. Однако Скорпиус в последнее время все больше отрешен и его мало волную я. Он ничего не рассказывает, а когда я спрашиваю, только отмахивается. Конечно, меня тянет самому начать разговор и поделиться не особо большой тайной, но все же. Всегда что-то останавливает, то ли дело в том, что я все-таки хочу сохранить это в себе, то ли просто некому рассказать.***
За нашей спиной бьется стекло, разлетаясь по коридору мириадами осколков. Детские крики провоцируют позорно сбежать меня, старосту, но я каким-то чудом разворачиваюсь к происшествию. По середине коридора с огромными выпученными глазами стоит, наверное, второкурсник с Гриффиндора. Он мнется, опуская голову, но я замечаю на его лице нахальную улыбку. Даже спрятать волшебную палочку не считает нужным. Я резко втягиваю ноздрями воздух. – Ну, удачи, – Скорпиус хлопает меня по спине и продолжает путь до кабинета. Блестяще. Потихоньку вокруг нас начинают собираться любопытные студенты, которым только дай повод прогулять уроки. Мальчишка поднимает на меня глаза, но я на него даже не реагирую. Во мне просыпается несвойственное мне бешенство. Отчего-то разум подсовывает мне ложное видение, и на месте гриффиндорца я вижу Джеймса с его вечно растрепанной головой и невинным взглядом, за который ему прощают все и всегда. Я понимаю, как дико это звучит, но справиться с нахлынувшими образами не могу. В коридоре начинают шушукаться, я злостно рассматриваю лицо мальчика, замечаю, что он уже не выглядит столь уверенным и героическим. Проклятый Гриффиндор. Я вскидываю палочку – гриффиндорец пятится назад, решив, что я наведу на него порчу – осколки стекла собираются в нечто похожее на стекло и вставляются в оконную раму. Дальше дело остается за завхозом. – Еще раз застану за хулиганством, так просто не отделаешься, – разворачиваюсь и прохожу полтора метра, как до меня доносится облегченный вздох его друзей. В голове вспыхивает огонь, за ним идет темная дымка. Постоянно все сходит с рук. Я повышаю голос, чтобы меня услышали все: – Двадцать баллов с Гриффиндора за порчу имущества школы и хулиганство. Хочется добавить «и наказание», но успеваю прикусить язык. Я, что хочу наказать мальчика потому, что он похож на моего брата? Да, Альбус Северус Поттер, ниже падать некуда. Предпочитаю не задумываться, почему мальчик решил, что я ему что-то сделаю. И так ясно. Всему виной мой факультет. Он бы никогда не испугался благородных гриффиндорцев Джеймса и Фреда. Только меня. Пока поднимаюсь на три этажа выше, голова прочищается. Глупые мысли глупого Ала заканчиваются, не успев до конца сформироваться. Я забегаю в класс Истории магии со звонком и падаю на последнее свободное место. Светлая макушка друга ярко выделяется на фоне темных волос однокурсников. Малфой сидит на третьей парте и хмуро взирает на мое появление. Пожав плечами, я раскрываю учебник на середине, чтобы ни у кого не возникло вопросов, и безразлично наблюдаю, как парит профессор Бинс над классной доской. Копна Розиных волос дёргается на первой парте в точности движению кисти с пером. Я долгое время смотрю на записывающую конспект кузину, пока она не оборачивается. Ее вздернутая бровь призывает меня взять в руки стальное перо, но усердие учиться не приходит по зову разума. Профессору никогда нет дела, чем занимаются на уроке студенты – кто-то послушно делает записи в пергамент, кто-то спит, дурачится, – все проходит мимо призрака-профессора. В итоге я не выдерживаю и десяти минут бесперебойного монолога профессора. Можно было и не идти на урок, никто бы и не заметил моего отсутствия. Кроме Розы, наверное. И чтобы не терять время, я вынимаю из сумки уже помятое письмо. Разве можно придумать лучшее занятие себя на ненужном уроке, чем чтение письма? К тому же, отличная возможность прочитать наедине. Ровные слова с наклонном влево. По объему письмо схоже с моей перепиской с родителями, но в отличие от нее здесь не видно строгости, пропитанной лишь выполнением родительского долга. Письмо на писано гармонично, без выверенных и правильно подобранных слов, которыми сопровождаются письма мамы, будто ей все равно, кому она пишет, главное, чтобы совесть была чиста. Я читаю запоем, и в конце, где завитками написано имя отправителя, понимаю – мало. Читаю еще раз, уже более вдумчиво, без лишних эмоций. Но радость никуда не улетучивается. Вместо прозрачного профессора Бинса я вижу пшеничные волосы девушки и ее необыкновенно голубые глаза. Мы познакомились этим летом в Румынии, когда я ездил на несколько дней к дяди Чарли. Я могу сказать, что это было лучшее лето в моей жизни. Я погружаюсь в воспоминания о теплом начале июля, милой знакомой, драконах, и неожиданно засыпаю. Что-то бьет меня по голове, я дергаюсь и резко поднимаюсь. Продирая глаза, натыкаюсь на спокойное выражение лица Малфоя. Отлично. Я опираюсь щекой на руку и безучастно наблюдаю, как профессор монотонно читает лекцию. С большим удовольствием я бы остался во сне. Но его уже не вернуть. Остается только вздыхать, вспоминая притягательные ускоренные моменты, когда не нужно было задумываться, кто я есть на самом деле. История Магии заканчивается быстрее, чем кажется. Я вылетаю из класса самым первым, не желая оставаться там и секунды более, словно меня пробила стрела с пропитанным ядом наконечником. Поймал сам себя на слабости. Я уже не помню, о чем говорил профессор Бинс, словно меня и не было на уроке. Может, так оно и есть. Помню неприветливые упоминания гоблинов, проклятых корон, мячей… Но меня точно не было на уроке. Я был где-то далеко в Румынии. Понятия не имею, что это значит. – Скоро проверочная работа по восстанию гоблинов, – Роза равняется со мной, заталкивая учебник в рюкзак. – Рагнук Первый создал знаменитый меч Годрика Гриффиндора, но после него было еще как минимум трое восставших гоблинов с именем Рагнук. Тоже правителей. А спрашивать будут именно о их участии. Есть варианты, как это запомнить? – Можем написать на ладони, – я пожимаю плечами. Мне не особо есть дело до Истории Магии. Конечно, я вспомню о ней и сильно пожалею, что запустил ее, в конце года, когда придет пора сдавать СОВ. Но сейчас кажется, что у меня есть дела намного важнее скучных дат и войн с гоблинами, поэтому хочется действительно прогулять следующий урок Истории. – Бинс все равно не проверяет, кто списал. Роза смотрит на меня, как на умалишенного. Она забавно морщит нос и произносит, хорошо скрывая панику: – Но у нас будет сидеть кто-то из преподавателей! О, черт! В самом начале года. Кому в голову могло прийти отправить проверяющего на урок Истории Магии? В прошлые года к нам приходили лишь в конце триместра и на годовые экзамены. Удивительно, что при таких неудобствах директриса не нашла нормального, живого преподавателя. Но со стороны ученика-бездельника промедление Макгонагалл в этом вопросе – благословение Мерлина. Я разочарованно вздыхаю, готовясь возмутиться, но кузина отводит глаза в сторону и, резко развернувшись, быстрым шагом уходит. Что это было? Ее силуэт скрывается за поворотом, а ко мне приближается Скорпиус. Он выглядит куда лучше, чем был утром, но все же что-то настораживает меня в нем. Может, я сильно себя накрутил, убедив, что ему нужна помощь? Или просто он устал? Я перевожу взгляд на коридор, в котором скрылась Роза, и снова обращаюсь к Скорпиусу. Мне кажется странным, что Роза так реагирует на слизеринца. Ведь на него же? Но он только качает головой. – Она меня избегает, – недовольно поясняет Малфой, заметив мое удивление. – Даже не спрашивай, Ал. Да сколько же можно? Почему нельзя сразу сказать, в чем проблема, а не ломать из себя непонятого и обиженного? Я могу понять и принять его, почему же ему просто не сказать, что его мучает? В глубине души у меня появляется осознанное чувство, что Скорпиус сделал что-то нехорошее, нехорошее по отношению к моим близким. Розе. Но это кажется таким комичным, нереальным, что я просто отметаю данную идею подальше. Я не могу сомневаться в лучшем друге. Зная, что произошло между Розой и Булстроудом, я как никогда благодарен Скорпиусу, что он оказался рядом в тот момент. Разумеется, когда я узнал об этом, мне хотелось только одного – убить Стэнли и разорвать на клочки Малфоя. Просто как он мог скрывать от меня это? Оправдание, что Уизли сама об этом попросила, не работает. – С каких пор? – все же спрашиваю я, чересчур грубо, чтобы не оставить ему попыток увильнуть. Друг отводит глаза. Мнется, что-то обдумывая. – Я обидел ее, – наконец тянет Скорпиус, подтверждая мои опасения. Наверное, у меня должно разрастись желание развернуться и уйти, оскорбиться, накинуться на него и заявить, что мы больше не друзья, но этого ничего не происходит. И не произойдет. Я уверен, Скорпиус бы не сделал Рози ничего плохого. Чтобы не говорили о нем и его семье, Скорпиус хороший, добрый. Этого достаточно, чтобы быть в нем уверенным. – Чем? Загнул страницу ее книги или плохо выразился? – примеры на редкость дурацкие, но они помогают мне остаться наплаву. Ничто не должно разрушить нашу дружбу. Скорпиус усмехается, расслабившись. – Других вариантов нет? – Может и есть, – я вспоминаю кое-что. – Увидимся позже! Свернув за угол, я оказываюсь в водовороте студентов, неторопливо расхаживающих по школе во время большой перемены. Даже не знаю, куда могла пойти кузина, надеюсь, что она не решила добираться до башни Гриффиндор укромными местами. Мои поиски оказываются успешными, когда я собираюсь развернуться в обратную сторону и проверить библиотеку. Сомнительно, что Роза бы так быстро оказалась там, но мне казалась идея хорошей. Только идти до библиотеки мне не пришлось: Роза обнаружилась у Зала Славы, где снимала с провинившихся третьекурсников баллы. – Ты так быстро сбежала, Рози, – подойдя ближе, обращаюсь к Уизли. Она мелко оглядывается на меня. – Просто не хотела разговаривать с Скорпиусом. – Да, это я уже понял. – И хочешь знать, что произошло, – утвердительно говорит Роза, закидывая блокнот с ручкой в рюкзак. – Скажешь, чтобы я не лез не в свое дело, и я тебя покусаю, – предупреждаю, и мы оба смеемся над этим. – Молочные зубы не страшны, – упоминает Уизли детские шуточки. Мои молочные зубы не выпадали очень долго, что неизменно любили задевать старшие кузены. – Помнишь, как Рокси бесилась, когда узнала, что ее выпавший зуб Анджелина хранит, как памятную фотокарточку? – О, да! – мы расплываемся в улыбке. – Сентиментальность Анджилины поражает. А помнишь, как Рокси выбила Фреду два зуба битой загонщика? Вот уж тогда никто не сомневался, что девушки – слабый пол. Думаю, это был лучший момент в жизни Джеймса. Роза смеется и, задумавшись на пару секунд, выдвигает теорию: – А представь, что Джеймс тайно подкармливает кузину крекерами, чтобы она каждый раз злилась на Фреда? Это же гениально! Роксана душу дьяволу продаст за крекеры. Прикрываю глаза и почти вижу пышные черные волосы кузины, злостно держащую в руках упаковку хрустящего печенья и следящую, чтобы никто не смел к ним приближаться. Только ради таких моментов можно собираться в «Норе» на Рождество. Кажется, в такие моменты мы становимся поистине одной дружной семьей, и даже Лили не раздражается на Розу, Джеймс не ссорится с Фредом, а Доминик становится примером спокойствия и нежности. Наверное, я мог бы отдать все, что угодно, чтобы Рождество длилось триста шестьдесят пять дней – круглый год. Зачем? Чтобы видеть светящиеся глаза близких, когда они не злятся, не ревнуют, а просто веселятся и наслаждаются обществом друг друга. Такие моменты настолько редки, что я порой забываю, что они есть. – Ты не представляешь, как я соскучился по нашим вечерам в «Норе», – я стараюсь скрыть горечь, но выходит не очень, но это и не нужно. Роза понимающе вздыхает, беря меня за локоть. – Наши теории заговора могут достигнуть высот, а если кто-нибудь о них узнает… Уизли понижает голос, заговорчески улыбаясь: – О, экскурсия в Азкабан! Мы смеемся. Кажется, только вчера Молли выключала свет в комнате и пугала младших поездкой в ужасную и страшную тюрьму за самую маленькую провинность. У нас с Розой много шуток и историй, которые понять можем только мы. Я скучаю по Розе, именно такой. Все стремится настолько быстро, что я не успеваю оглянуться и понять, а что не так, но точно могу сказать, как должно быть. Роза должна улыбаться, свободно разговаривать, не страшась, что ее могут не так понять. Я ее пойму без лишних слов. Иногда мне кажется, что мы есть только вдвоем: она и я. И если я в ком-то точно уверен – она. Да, есть Скорпиус, но он лучший друг, а Роза… это что-то большее, личное, родное. Будто мы одно целое. И мне это нравится, хотя меня может накрывать вопрос: а почему так? – все это меркнет, когда мы оказываемся с сестрой вдвоём. Мне не нужна легилименция, чтобы знать, о чем думает Роза, чем мыслит и чего хочет. Я знаю. Конечно, могу ошибаться, могу недопонимать, но вот что наверняка есть – мое безграничное доверие сестре. Кажется, только к ней у меня никогда не возникнет лишних вопросов, претензий и чувства, что я лишний. В нас слишком много общего. – Может, сходим на кухню, – предлагаю, сворачивая в следующий коридор. Роза следует за мной, тихонько пересказывая все самые интересные события за последние пару дней. Есть дни, когда она необычайно молчалива, или наоборот – до невозможности воодушевленно разговорчива, и ее не хочется перебивать, останавливать, не слушать. Для меня каждая Роза, какое бы не было ее настроение, родная. Я срезаю половину пути, пользуясь потайными коридорами – о них знают лишь те, кто видел (или слышал от других кузенов) Карту Мародеров. Роза тянется за мной, и спустя несколько минут мы уже спускаемся по лестнице в подземелье. Свернув налево, можно оказаться во владениях Слизерина, направо – гостиная Пуффендуй. Рядом с ней кухня Хогвартса – не особо популярное и известное место во всем замке. Мимо нас проходят пуффендуйцы, внимательно смотря, куда мы идем. Я хмыкаю, они знают, где находится кухня. – У нас сегодня что-то вроде семейного дня, – говорю я и щекочу грушу на картине. – Лили предложила побыть вместе. Груша хихикает и открывает нам дверь. – О, замечательно, – Роза проходит через открывшийся проем. – Вы будете на улице? Там сегодня не особо теплая погода. Уизли задумчиво поджимает губы. Меня тоже это напрягает, но сам факт того, что сестра первая пошла с нами на контакт, радует и вселяет в меня надежду, что у нас не все потеряно. Я был удивлен, когда Лили прискочила вчера вечером ко мне, запинаясь приглашая устроить семейный день. Только я, она и Джеймс. Странная комбинация, почти невыполнимая и на редкость разная. Но когда-то же нужно начинать сближаться, если раньше мы этого не сделали. Да, в голове все формируется просто и обыденно, но на деле сложно. – Ну, может погода наладится, – неуверенно отвечаю. Больше я ничего не успеваю сказать: нас с Розой обвивает толпа домовиков, и они наперебой предлагают угостить сладким и вкусным. Роза тихонько мычит под нос, недовольная очередным вниманием эльфов, но послушно садится за стол. Я пристраиваюсь напротив. Спустя несколько лет кропотливой работы и недовольства чистокровных семей, Гермиона добилась освобождения домовых эльфов. Именно эта деятельность способствовала ее настоящей должности – Министра Магии. Борьба за равенство всех не единственная политика Министерства, но одна из самых обсуждаемых тем магического мира, что позволило Гермионе продвинуться по карьерной лестнице. Я, конечно же, знал, что наша семья знаменита, но мне даже в голову не могло прийти, что и среди домовиков тоже. Просто однажды решил узнать, где находится кухня Хогвартса, и вместе с этим оказался в списке тех, кого эльфы… обожают, можно сказать так. Постельное белье всегда приятно пахнет и меняется чаще, на завтраке рядом с моим местом только то, что больше всего нравится мне. Раньше я не обращал на это внимание. Спасибо Розе, что просветила меня в это. И Хьюго с Луи, которые едва ли не с первых дней заручились поддержкой эльфов. Звучит не очень толерантно, но они бессовестно пользуются тем, что свободные домовики Хогвартса создали нимб над Гермионой Уизли. И хотя я понимаю, что не все из них были довольны и до сих пор не могут признать свою свободу таковой, считаю, что Гермиона поступила достойно. Прошло почти десять лет с момента освобождения эльфов – порывистая идея тетушки в школьные годы, выросла огромной горой на пути тех, кто был против отмены «рабства». Перед нами образуются тарелки с булочными изделиями и пирожными, а также ароматный фруктовый чай. И пока Роза разливает по чашкам напиток, я обращаюсь к одному из домовиков, что наиболее часто мелькает в мое присутствие на кухне. – Ты можешь собрать для меня корзинку с едой, я собираюсь на пикник? Домовик согласно кивает, потрясывая огромными заостренными ушами. – Да, сэр, конечно, сэр! – Спасибо, я заберу к часам четырем. Домовик, подпрыгивая, возвращается к своей работе, и я только успеваю заметить, что его большие уши мелькают рядом с массивными блестящими кастрюлями. – Тебе не кажется, что Лили в последние дни ведет себя… странно, – кузина озадаченно смотрит на меня, и я вижу, что она старается подобрать более мягкие слова. – Она начала здороваться со мной утром. Я мягко улыбаюсь. Розе не угодишь. – Это ведь хорошо, разве нет? Конечно, я заметил некоторые изменения в сестре, но разве они не ведут к лучшему? К тому же я никогда не осуждал Лили, стараясь здраво оценить ее поступки. И то, что она наконец-то смогла перебороть свои потоки ревности и зависти к Розе, многое для меня значит. – Возможно, – протягивает кузина, и я не могу понять, что скрывается за ее тоном. – Но все-таки у таких кардинальных изменений должно быть объяснение. Мне не хочется говорить на эту тему. Когда это случается, я чувствую себя, как на минном поле – невозможно понять, взорвется ли или нет. Я люблю Розу, люблю Лили. Мне бы хотелось, чтобы они хорошо общались, но этого не будет, знаю. И я понимаю, почему Лили так ведет себя с кузиной, понимаю, что Роза имеет право обижаться, но признать это сложно. Если признаю, получится, что я совсем не знаю этих девочек. – Может, Лили поняла, что делает что-то неправильное. – Люди не меняются так быстро. Я не вижу агрессии или ненависти к Лили у Розы, но то, что она не хочет видеть в сестре хорошие стороны – пугает. Возможно, Роза намного глубже переживает об их взаимной неприязни, чем показывает мне. У меня бы не получилось поддержать ее в таком случае. Чертовски несправедливо, что мне нужно выбирать из них двоих – Лили или Роза? Оставаться в стороне удобнее, чем на поле, где так легко стать предателем. Этого бы мне не хотелось, и, готовясь к новой волне несправедливости, могу сказать, что быть предателем в глазах кузины страшнее. – Мы не знаем, когда она начала меняться. Джеймс сказал, что у нее были проблемы с одноклассниками, – отпиваю горячий чай. У меня возникает стойкая неприязнь к себе. Почему же мне так сложно разобраться в душевных проблемах родной сестры, когда я могу по полочкам разложить все мысли Розы? Это ведь не значит, что мне безразлична Лили? Я люблю ее. И хочу, чтобы у нее все было хорошо. Можно сотни раз говорить, что она не виновата в том, что так ведет себя. Ее воспитали так, но я, разумеется, понимаю, что нельзя все сваливать в одну кучу, виня одних. Мы ведь с Джеймсом тоже немало виноваты перед сестрой. Недоглядели, занимаясь своими делами. Можно сказать, что Лили и не хотела помощи, но ведь нуждалась в ней, а мы просто не замечали. Так было проще. У брата личная жизнь, друзья, а у меня всегда были Роза и Скорпиус, чтобы не чувствовать себя одиноким. Я разбирался с их проблемами, чувствами, даже не думая, что моя помощь нужна Лили. Когда никто не открывает дверь с внутренней стороны, перестаешь стучать и уходишь ни с чем. – У Лили? – удивляется Уизли, возвращая меня в нудную реальность. Я уже успел забыть, где нахожусь. – Я думала, она хорошо ладит со всеми. У нее много друзей. – Ну, видимо мы плохо знаем о жизнях друг друга, – ничего больше мне не приходит в голове. Это и не нужно. Правда, какой бы жестокой не была, всегда найдет путь наверх. Вот она. Бельмом проходящая по жизни нашей большой и дружной семьи. Бисквитное пирожное впервые в жизни не лезет мне в горло. Мысли дурманом проносятся в голове, совершая невообразимые вещи, заставляя меня сомневаться, опасаться, не верить и искать постоянные погрешности. Роза трясет меня за плечо, видимо я долгое время не отзываюсь на ее реплику. Но она мотает головой, озабоченно осматривая меня. И, чтобы искоренить в зачатке неловкое молчание, я, сам не ожидая этого, говорю: – Мне сегодня пришло письмо от Эсми, – в кармане мантии лежит сложенное вдвое письмо, и я даже надавливаю на карман рукой, чтобы почувствовать острый край бумаги о тело. Странное, конечно, чувство. Вроде и ничего, а в тоже время есть что-то нетипичное, особенное. – От той самой Эсми? – Уизли почти подпрыгивает от неожиданности моих слов. Мне и самому хотелось подпрыгивать, когда увидел имя Эсми на конверте утром, но хорошо сдержался. Сомневаюсь, что это связанно с чем-то значимым. Я просто был рад увидеть знакомое имя и вспомнить, как было хорошо пару месяцев назад. – Да, и можно чуть менее эмоциональное удивление, – мне не особо нравится, когда люди восторженно отзываются на мои слова, будто сами испытывают то, что есть у меня в душе. Гриффиндорка опускает глаза, но я вижу, что ей нисколько не стыдно. – Прости, я просто рада за тебя. Это правда. Я знаю, что она действительно рада за меня и всегда готова мне помочь. Это ценно, и, скорее всего, она сама не подозревает насколько. – Не чему радоваться, – я опускаю голову на сложенные руки. – Здесь нет ничего, что могла бы подумать, скажем, Доминик. – Я думала, она тебе понравилась, – Роза кладет ладонь мне на руку. – Я все еще помню, как интересно ты о ней рассказывал, и – никогда не думала, что скажу это – у тебя горели глаза. На самом деле, я искренне не понимаю, как это может происходить. Но она точно тебе нравится, да? Альбус, – она забавно протягивает мое имя, не оставляя мне возможности молчать. – Возможно, – я уклоняюсь от прямого ответа, потому что не могу ответить на него. Эсми – чудесная девушка, веселая, добрая, открытая… Можно приводить ее положительные качества бесконечно, однако ничего не изменится. Я не знаю, кто она для меня. Летом мне правда она понравилась, но дальше прогулок дело не зашло. Мне быстро приелось однообразие и спокойствие. Бабушка бы сказала, что я просто молод и не понимаю ничего в жизни. Не спорю. В свою защиту могу сказать, мне нравится Эсми. И летом я испытал чувство легкости и спокойствия рядом с ней, однако сейчас понимаю – я не влюблен в нее, и не был. Наверное, у меня завышенные ожидания, и когда-нибудь я об этом непременно пожалею.***
Слетаю по лестнице стремительной бурей и несусь в сторону гостиной на всех порах. Каменная стена отъезжает в сторону, и я быстро пересекаю гостиную, направляясь к своей комнате. Бархатная занавеска скрывает деревянную дверь с надписью «5 курс». На столе свалены в гору учебники и справочные материалы – Скорпиус снова будет недовольным. Я выгребаю с самого низа два пергамента – чересчур помятые, но еще не так сильно, чтобы мне было стыдно – и убедившись, что это нужные мне, кладу в сумку. Уже в дверях я чертыхаюсь и взмахиваю полочкой: учебники кривой башенкой передвигаются на край стола, и вид рабочего места больше не кажется свалкой ненужных вещей. До звонка остается несколько минут, что заставляет меня вновь ускориться. Будь проклята директриса и ее трансфигурация! Я мысленно перебираю все изученные формулы, готовясь к блиц-опросу, потому что у меня есть все шансы опоздать. Опоздать из-за домашнего задания, которое я, разумеется, забыл взять. Сомнительно, что успею добежать до кабинета трансфигурации, но попытка ведь не должна всегда оканчиваться успехом. Странная у меня философия. Проход в гостиную оглушительно хлопает, и я замедляю шаг, чтобы не столкнуться с кем-нибудь лоб в лоб. И вовремя. Не успеваю остановиться, как рядом проносится стрелой девушка. Я удивленно оборачиваюсь, примечая черные волосы, сбившиеся от быстрого бега, неизменно красные губы и привычную ухмылку. Ингрид Забини пинает с силой пуфик, задерживает дыхание на пару секунд и ехидно протягивает: – Больше нет объектов для созерцания, Альбус? – имя, произнесенное ею, кажется еще более странным и отвратительным, чем есть на самом деле. Любое слово она может извернуть и переиначить, чтобы оно больше не вызывало хороших эмоций. – Наоборот все время на глаза попадает не то, – я стараюсь, чтобы голос звучал также ехидно и надменно, но понимаю – приблизиться к умениям Забини невозможно. Сколько лет она тренировалась, чтобы сейчас каждое ее слово могло унижать человека и втаптывать в грязь? Ее ноздри раздуваются от гнева. Порой у меня возникает паническая мысль, что Ингрид может сорваться. Но нет, каждый раз она берет себя в руки. Никаких намеков на то, чтобы оступиться, допустить промашку, дать своим врагам щепотку наслаждения. – Не дерзи мне, – она шипит, но мне не особо страшно от этого, или чего она хочет добиться? – Думаешь, такой умный? Не понимаю, к чему она это спрашивает. Меня удивляет, что это ее вообще волнует. Разве она не должна меня прогнать, надавить на больное место? Раньше она обходилась только этим, предпочитая издалека наседать на людей, никогда в прочем не переходя грань, четко различая ориентиры допустимого. Что-то заставляет меня нахмуриться. В ожидании ее продолжения я стою, спокойно наблюдая, как девушка садится на кожаный диван. Макгонагалл с ее уроком больше не кажутся значимыми. – Как бы ты себя не представлял, чтобы не говорил, – Ингрид облизывает алые губы. – Я вижу тебя насквозь. Можно скрываться и бегать от самого себя, но от чужих глаз скрыться не так просто. Я многое замечаю, и так же много могу сказать почти о каждом студенте школы. И в отличие от большинства, мне хватит смелости говорить громко, чтобы слышали все. Но я молчу, Альбус. Знаешь почему? Она не ждет мой ответ, мне и не хочется ей ничего говорить. Все больше осознаю, что дело не во мне, а в ней. И с кем бы она сегодня не столкнулась, результат был бы тот же. Пусть она выговорится, может перестанет быть редкостной стервой. Хотя меня напрягает сам факт того, что она начала с меня. – Оружие должно быть в секрете всегда. Зачем же мне раскрывать чью-то тайну просто так, когда можно выждать момент и получить бонусы? Истинно слизеринская суть, так ведь ты это называешь? – Ингрид не смотрит на меня, но я уверен, знает, что сейчас на моем лице. Я начинаю терять над собой контроль. Истинно слизеринская суть! Это. Мои. Слова. От и до. – Тебя обрамляет страх перед клеймом факультета. Ты боишься, что даже близкие тебе люди назовут предателем. Но еще больше ты боишься признать свою слизеринскую суть. Вот видишь, ты не такой неприступный и загадочный, каким хочешь быть… Ее слова тонут в пустой гостиной, потому что я выскакиваю оттуда точно также, как она вошла. Не слышать. Не видеть. Не знать. У меня готова кровь литься из ушей, только, чтобы я не слышал ее слов. Они гремят в голове, в душе, и я не могу их заглушить. Чертова магия не действует в моих мыслях. Ненавижу. Да, ненавижу. Проклятая Ингрид Забини. Слишком много, ее слишком много в моей жизни. Ни какими уроками голова не забита. Хочется выскочить на улицу и броситься бежать подальше, но я стою, прислонившись к холодной стене. Бешено бьется пульс, а в голове только слова Забини: сбежать не выйдет. И знать бы еще, от чего ее очередные насмешливые слова в мою сторону вызывают такую реакцию. Чувствовать себя уязвимым, слабым – самое ужасное, что может произойти. История умалчивает, как я добрался до заброшенного помещения, сполз на пол, выжидая момента, когда предательская дрожь в теле остановится, бросит меня на произвол судьбы. Пусть так, зато будет малейшее опьяненное состояние удовлетворения, мифического спокойствия и уверенности в себе. Все было как в тумане. Молочно-сером, с прорезями темноты и холода, словно в нем сидит и размножается дементор. Я выбираюсь из кабинета только благодаря часам Хогвартса – уроки окончены. В разбитом состоянии, возвращаюсь в гостиную. Ожидаю, что Забини снова вспорхнет где-то рядом и начнет неистово смеяться, погружая мою жизнь во мрак. Но гостиная едва наполнена студентами. В комнате холодно и темно. Я падаю на застеленную кровать и задергиваю полог. Маленькая бумажка на плотной зеленой ткани шевелится. Желтый стикер подсвечивается в полутьме, и мне приходится подняться, чтобы узнать откуда он взялся. Сдергиваю его и, еще не успев до конца прочитать, сминаю, выбрасывая за спинку кровати. Жизнь отстой. Даже самые близкие люди оказываются позади, когда в них есть нужда. «У меня сегодня важная репетиция, а на улице холодно. Встретимся в другой раз.Лили
» . Вот, что значит, разрушенные ожидания. Никому не нужные слова. Будь проклят тот день, когда я поступил на этот гнилой факультет.***
Ближе к вечеру ветер утихает, и погода больше не вызывает мороз по коже. Досадно, что Лили отменила все наши совместные планы на прогулку из-за погоды. Мы могли бы побыть вместе и в замке – свободных аудиторий полно. Но это было ее решение, и я готов его принять. Все, что угодно, чтобы не делать вид, что у меня все отлично. Улыбка не хочет выходить наружу, у меня полное опустошение, которое хочется заменить чем-то ненавязчивым. Поэтому думаю о Лили. О Джеймсе. Только не о себе. Наверное, мы настолько все отдалились друг от друга, что провести время вместе кажется невыносимым препятствием, от которого хочется сбежать подальше и придумать сотни оправданий себе. Себе я выдумал солнечный день, теплый плед у озера и Джеймса и Лили рядом. Точно также, как несколько лет назад, еще до школы, мы собирались летом у бабушки и устраивали пикники. Но то время давно прошло стороной нас, и уже довольно сложно представить всех вместе. Обдумывая это, все чаще приходит здравая мысль, что все правильно. Погода, репетиция Лили, Турнир Джеймса – любая причина, чтобы не оставаться наедине друг с другом. О чем мы будем говорить? Как вести себя, зная, что совершили так много ошибок? Или как я буду смотреть в глаза брату и сестре зная нечто, что может их шокировать? Вопросы без ответов. Они мои вечные спутники. Изменившиеся планы не позволяют мне закрыться в комнате и провести оставшийся день за домашним заданием. Я стараюсь отойти от воспоминаний от Ингрид. Поэтому хочется вывести на ладони острием ножа: только не гостиная, только не напоминание о Забини. Выкинуть. Стереть. Забыть. Снова выкинуть. И чтобы не сделать очередную глупость, я, быстро предупредив Скорпиуса, что хочу встретиться с близкими, покидаю пределы замка. Нужна тишина, нужно спокойствие, мне нужно разобраться в себе. Но на место этого приходит другое. Медленно вышагиваю по засыпанной листвой траве, думая, как все-таки сложно делить свою жизнь. Быть примерным братом и хорошим другом – несовместимые для меня вещи. В итоге я оказываюсь плох везде. Для второй недели сентября уже достаточно холодно. Несмотря на мелькавшее среди сизых туч солнце, тепла уже нет такого, как было в самых первых днях осени. В середине дня еще тепло, но к концу вечера, когда заканчиваются основные занятия, ветер (хоть и не сносит с ног), продувает даже в утепленной мантии. Из нагретого каминами замка, смотря на безобразие природы, не хочется выходить из гостиной, но когда делаешь первый шаг, закутываясь в форменный шарф, понимаешь, что не в все так плохо. Наверное, Лили испугалась простыть на ветру; днем, даже при лучах солнца, ощущаешь его сильнее. Да и устраивать «семейные дни» в будни не удобно. Лучше выделить один выходной. Да, так будет даже лучше. Я поднимаюсь по тропинки холма, огибаю камни странных форм и оказываюсь на полпути к вересковому полю. Там меня ждет привычное уединение. Студенты не забираются на холмы, предпочитая проводить время в близи Хогвартса и озера, но меня всегда тянет подальше, повыше от остальных. Я не беру с собой даже лучшего друга или Розу. Вересковое поле – мой причал, тихая гавань, куда я могу прийти и побыть самим собой. Остается только воздать должное тому, кто посадил здесь вереск, какими бы не были его цели. С возвышенности, усыпанной редкими желтыми листьями, с качающимися кустиками, открывается просторный вид на все окрестности Хогвартса, минуя его самого. От величественного замка остается лишь маленький отголосок, и, пока я не обернусь назад, так оно и будет. Глаза привычно осматривают дымящуюся трубу хижины Хагрида, гладь совершенно Черного озера с его новым обитателем – кораблем Дурмстранга – и, разумеется, загадочный, опасный и манящий бунтарей, Запретный лес. Картина, что сопровождает каждую мою попытку найти себя. Успокаивает. Внушает трепет и надежду, что это не изменится никогда. Мысли здесь прочищаются, и даже проблемы перестают казаться таковыми. Негромко взлетает стая птиц с верхушек деревьев в Запретном лесу, и я провожаю их взглядом, пока они окончательно не скрываются за горизонтом. Возле хижины лесника происходит какое-то движение, но я даже не придаю этому значение. Все, что волнует меня сейчас – мое душевное состояние. Я слишком долго держал много в себе, предпочитая думать о чем и о ком угодно, кроме себя. Просто так было проще. Сделать вид, что все отлично, чем топиться в океане неразберихи. А теперь не получается. Почему же я так много думаю о том, что никогда не смогу изменить? Чем я могу помочь Розе или Лили, если они не считают, что я могу это сделать? А сколько я смогу молчать, замечая потерянность в глазах Скорпиуса? Просто лишите меня возможности строить логические цепочки, переживать за все сразу и уходить далеко в себя, когда это совсем не нужно. В мире, где у меня столько родственников, я чувствую себя потерянным и чужим. Одиноким. Странно признавать это, но легче сказать себе об этом прямо, чем попытаться объяснить кому-то еще. Сейчас все должно быть сосредоточено на Лили. Я убеждаю себя раз за разом, прокручивая в голове последние новости, но глухая боль крадется мягкими лапами по моей уверенности и внушает, что не я один должен тащить на себе это. – Привет, – окликает знакомый голос со спины. Мне не верится, что он обнаружил мое «убежище», вскрыл многомиллионный кодовый замок на моем желание быть одному и самим собой хоть где-то. – Что ты здесь делаешь? – вырывается не дружелюбно, но мной одолевает единоличное желание владеть вереском. Брат никак не реагирует и садится рядом со мной на холодную землю. – Я увидел, как ты поднимался сюда, – наконец произносит Джеймс, вырывая ещё местами зеленую траву. – Часто ты здесь бываешь? Мне не хочется ему признаваться. Я вообще не понимаю, что его заставило подняться на холм. С какой целью? В груди вспыхивает и тут же гаснет мысль, что и ему тоже неловко от того, что Лили приглашает нас на пикник, а потом сама же его отменяет. Я загоняю ее подальше, потому что в этом месте я обещал не лгать себе. Но если здесь Джеймс, то многое может поменяться. Почему? Потому что после этого, как раньше уже может и не быть. – Как у тебя вообще дела? – внезапно спрашивает Джеймс, всматриваясь куда-то вдаль. Не знаю, что ответить ему, поэтому только пожимаю плечами. Может, он поймет, что не желанный гость и уйдет восвояси. Надежда слабая, но пока она единственная. Мы молчим достаточно долго, чтобы забыть где находимся и с кем, но недостаточно, чтобы мысли не бежали бурной рекой, омрачая мои ожидания умиротворенного спокойствия. Не знаю, о чем думает брат. И в какой-то момент мне хочется рассказать, а потом на место постыдного желания, означающего мою трусость, приходит родное бесчувствие. Пусть будет так, как идет. Я поворачиваюсь в сторону брата, привлекая тем самым его внимание, и тут же отворачиваюсь, жалея. Он зарывает руку в волосы – жест, который бесит меня больше всего в нем. Ну как, как можно так просто быть кретином и в тоже время милым? Мерлин, я могу провести сотни лет составляя список противоречий родного брата, зная, что каждый пункт будет провальным. Любое негативное качество Джеймса придавало своеобразный шарм его хорошим поступкам. Просто кому-то может чертовски везти в жизни! – Какая-то странная у нас семья, правда? – иронично произносит Джеймс и облизывает губы. – Мы приходим к друг другу, когда нужна только помощь, замечаем друг друга только в особых случаях. А на деле нам всем плевать! Вместо того, чтобы поговорить, мы бегаем по закоулкам и делаем вид, что все у нас хорошо. Мы просто не умеем говорить друг с другом, будто мы чужие люди, а не одна семья. Действительно иронично. Будто не мы сейчас сидим, словно чужие люди, а кто-то другой, и он просто читает заготовленный текст. – Мы одна семья, Джеймс, – возражаю я. – Чтобы не произошло, это не изменится никогда. Мне не верится, что он считает иначе. Казалось бы, кто если не Джеймс будет всегда стоять на страже семьи и доказывать, что мы все вместе огромная сила. Не понимаю, не хочу понимать, что заставляет его говорить так. Хотя самого меня и посещают подобные мысли, я не могу согласиться с ним. – Я не об этом, – резко бросает брат, поворачиваясь ко мне лицом. – Мы – семья, но мы ничего не знаем друг о друге. Что делают родители десять месяцев в году, когда нас нет дома, чем они живут? Лично я не знаю. Если нас спросят, мы не задумываясь ответим, что они круглые сутки работают. Но так ли это? Я ничего не знаю о Лили и о тебе. А вы не знаете обо мне. Не так я представляю понятие семьи, Ал. Он морщится и опускает взгляд на осеннюю листву. И как долго его мучает вопрос о том, какая мы семья? Мне становится мерзко. Я ведь тоже думаю о себе, когда говорю, что брат превосходит меня. Сравнивая нас, я всегда смотрю со своей стороны, никогда не задумываясь, что у Джеймса могут быть неприятности, неудачи и тоже давление с чужих сторон. Я буду лжецом и лицемером, сказав, что меня не волнует его душевное состояние, но я так скажу. Зачем, зачем губить себя противоречивостью и детской гордыней? Если Джеймс хочет разговора, хочет, чтобы мы наконец-то стали одной большой семьей, то он должен быть готов к неприятной правде. Не дав себе слабость, я вскидываю голову и четко выговариваю, боясь запнуться на полуслове: – Я всегда считал, что тебя любят больше. Родители, друзья, девушки… – совершенно не верится, что я это говорю. – Абсолютно все. Тебе всегда давалось все легко. Ты быстро находишь друзей, ты хорошо учишься, просто любимчик всей школы. Родители будут гордиться тобой в любом случае. Ты говоришь, что мы приходим друг к другу только за помощью, но как правило помогать приходишь только ты. И меня всегда это бесило. Я завидовал тебе каждый час, потому что тебя ставили в пример и показывали, что ценят. И то каким ты был, задевало меня больше всего: ты издевался и шутил надо мной, но первым подавал руку помощи. И мне было неприятно ее принимать, за что я гнобил в душе себя. В груди заканчивается воздух, и я останавливаюсь, закрывая глаза. В голове плывет туман и красные пятна, от чего тело ломит, и я ощущаю иррациональный страх упасть на спину и больше не встать с холодной земли. Но это лучше, чем посмотреть на брата, когда наговорил ему это. Только сказав, понимаю, что оказался в закрытой клетки несколько лет назад. Джеймс говорит, что ужасный человек только потому, что Лили сказала об этом. Но тогда кто же я? Дьявол, вечно желающий нанести удар по родному брату. Мне так сильно хочется видеть его падения. С каждым днем я погружаюсь в болото грязи и мерзости своей слизеринской сути, потому что завидую. И эта зависть перерастает в ненависть. Я не могу сказать, что ненавижу Джеймса, но я, как бы гнусно это не звучало, всегда вижу в нем лишь врага, хищника, что впивается в глотку и превращает ее в фарш. – И чему ты завидуешь? – голос Джеймса звучит приглушенно. Ему мало того, что я уже сказал, растерзав грудную клетку? Он хочет унизить меня еще больше. На мое молчание брат испускает кривую усмешку. – Альбус, – Джеймс устало трет лицо руками. – Если ты не заметил, то моя жизнь далеко от идеальной картинки. Если у меня стоит приличная отметка за эссе, значит, я работал. Я могу забить на учебу, и все пойдет по наклонной вниз. У меня есть только два лучших друга. У меня полно личных загонов и я понятия не имею, чем буду заниматься после школы. Я не понимаю, что я сделал тебе, чтобы ты так говорил. Ты не поверишь, но мне всегда казалось, что у тебя точно нет никаких сомнений и проблем. Может, как раз в том и суть, – словно делает себе пометку, озвучивая. – Если для тебя это будет что-то значить, то знай: когда мне было хреново, я шел ни к Марку и Терри, а к тебе. Последние слова звучат для меня как взрыв, удар, оглушающий на долгое время – громко, яростно, неистово сильно, вызывая удушье и слабость в теле. И чтобы снова не возвращаться к мыслям о своей несостоятельности, о своей неблагодарности, я вскидываю голову: – А ты это когда-нибудь говорил, показывал? – контроль над эмоциями дает слабину, трещина быстро проходит по сознанию и заставляет сорваться. Не говорил! – Только что ты обвинил родителей, Лили, меня в том, что мы не делимся своей жизнью друг с другом. А что сделал ты? Как много раз ты говорил без усмешек и шуток со мной? Ты не упускаешь возможности задеть мой факультет, мое окружение, просто мои личные качества. Наверное, ты не замечаешь, но со стороны кажется, что у тебя все хорошо, никаких проблем, и именно это заставляет искать недостатки в себе. Наверное, очень забавно – Лили завидует Розе, потому что кузину ставили всегда в пример, а я – Джеймсу. Мне не говорили быть, как он, но я чувствовал это всегда. В невысказанных словах, обрывках воспоминаний родителей, в одобрении окружающих. Сильный и талантливый брат, вечно оказывающийся впереди, был идиомой успешности и гордости. Даже в глазах мамы я видел понимание, что я, Альбус, просто младший сын. Все ожидания направлены только на Джеймса; как бы мне не хотелось верить, что я в чем-то лучше него, это не так. Джеймс недоверчиво прищуривается. – Да кому какое дело, на каком ты факультете! Что ты смешиваешь все в один котел? Всем есть дело до моего факультета, до моего выбора. Я оказался в западне, где со всех сторон на меня давят окружающие. Где только и делают, что вешают ярлыки и говорят, что я плохой. Даже семье было не угодно знать, что я учусь на факультете «хитрых» и «скользких». – Знаешь, Ал, – Джеймс медленно выдыхает. – По-моему, ты сам не знаешь, кто ты есть на самом деле, и только делаешь, что хочешь видеть, как плохо к тебе относятся. Но по факту, все гораздо проще: ты себе выдумал какие-то проблемы и искренне веришь в них. И он уходит. Просто уходит в сторону замка, будто сказал уже все, что мог. А где же очередные насмешки, издевательства, подначки… Где Джеймс, к которому я привык и – что совершенно бьет по мне! – повесил на него понятный и простой ярлык? Маленькая бирка с надписью «типичный, дешевый показушник». Согласиться с его словами, как расписаться в своей жалкости, а мне этого хватает сполна. Я запутался, кто я есть на самом деле. Нет никаких ориентиров. И Ингрид Забини здесь точно не причем.