Говоришь правильные вещи, но поступаешь всегда как глупый, обиженный ребенок.
Пары от десятков котлов застилают класс зельеварения, и мне приходится напрягать глаза, чтобы сверяться с заданием на доске. Но постоянно поднимать голову и прищуриваться неудобно – я теряю концентрацию и уверенность. У меня есть очки, но я не нашу их на постоянной основе, хотя целители и рекомендуют. Наверное, это глупо, потому что в очках я чувствую себя гораздо увереннее, однако переступить через барьер и принять свое ухудшающееся зрение пока не могу. Три раза помешать зелье против часовой стрелки и сбавить огонь. Медленно высыпать натолченный корень имбиря. Я склоняюсь над оловянным котлом, внимательно следя, чтобы имбирь опустился на дно. Прозрачная жидкость постепенно темнеет. И как только появляются пузырьки, я бросаю в них веточку лаванды. Лаванда единственное, что может нравиться мне на уроке зельеварения. Окрас сменяется светло-зеленым, и я облегчённо выдыхаю. По крайней мере, первый этап зелья выполнен правильно. Профессор Фартинг ходит между рядов, порой останавливаясь и заглядывая в котлы. Возле меня она еще не была, и очень хочется, чтобы так оно и было. В ее присутствие мне становится неуютно, будто у нее есть некий артефакт, что вызывает у меня приступ паники и неточности в собственных действиях. С ее стороны не идет никакой агрессии или давления, но я чувствую, что мне даже дышится свободнее, зная, что она не стоит у меня за спиной. Я испытываю иррациональный, необоснованный страх перед профессором Фартинг. Каждое ее слово, движение заставляет меня напрягаться и постоянно думать, что она может обратиться ко мне. Она очень требовательная, и в какой-то степени я считаю это правильным. Однако мне хочется кусать локти, потому что с каждым занятием я понимаю, что не знаю ничего в данной области. И то, что учительница готова помогать студентам, для меня ничего не значит. Мне бы хотелось, чтобы о моем существование забыли. Я бы сидела на задней парте и делала все так, как считаю нужным и в таком темпе, какой мне нужен. Мои оценки скачут от стабильно плохих до отвратительно провальных. Во мне не могут ужиться две разные личности: синдром отличности, заставляющий быть лучше, чем есть на самом деле, и девочка, которая устала от создания правильного образа, чтобы мама не осудила. Мне бы хотелось сказать, что я избавляюсь от своих глупых мыслей и вот-вот подойду к тому, чтобы отпустить прошлые падения и начать сначала, опираясь только на свои желания. Но все это не так! Рядом раздается гневное шипение – однокурсница пытается снять котел с огня, чтобы жидкость не поднялась выше краев. Я стряхиваю с себя оцепенение и снова вчитываюсь в слова на доске. Зелье нужно оставить на слабом огне до загустения, поэтому я возвращаюсь за парту и открываю страницу книги с рецептом. Необходимо выделить из флоббер-червя слизь для более качественного загустения зелья. Мне не особо нравится это занятие, но использовать готовую слизь из аптеки нельзя. Для более сложных зелий многие ингредиенты животного происхождения нужно разделывать самостоятельно, чтобы не терять их полезных свойств. А потом мне говорят, как можно не любить зельеварение? Впереди слышится приглушенный кашель, и я поднимаю голову. Фрэнк наклоняется к моей парте и шепотом спрашивает: – Если зелье стало синим, что делать? Наклоняю голову в сторону и действительно вижу, как в котле однокурсника бурлит ядовито синим цветом зелье. Если бы я знала. Я хмурюсь и пролистываю свой конспект. – Ой! Фрэнк отворачивается и делает вид, что занят, когда рядом проходит тень учительницы. Я возвращаюсь к выделяемой слизи и не поднимаю голову до тех пор, пока профессор Фартинг летучей мышью крадется между парт однокурсников. Меня она пока не трогает, и я даже рада этому. Пусть я буду хуже понимать предмет, но общаться с ней у меня желания гораздо меньше, чем понять зелья. Долгопупс поворачивается ко мне снова, и я понимаю, что больше нет смысла делать вид, что я занята. Хоть так оно и есть. На самом деле, если делать все по инструкции, то сложного ничего и нет. Но у меня все равно что-то может идти не так, особенно если меня отвлекают. На одно маленькое исключение из правил я могу придумать десятки проблем для себя. Я безнадежна. – Я не знаю, – как бы не было обидно, что я не могу выучить и понять все возможные реакции ингредиентов, ничего не изменится. Я правда стараюсь, но зельеварение с каждым днем становится для меня все более скучным и неинтересным. – Можешь добавить семена Клещевины, они могут вытянуть то, что дает синий цвет, но я не уверена, что они не повлияют на состав Экстракта бадьяна. Кажется, если бы я помогала папе и дяди Джорджу в их магазине, как Хьюго, то знала бы намного больше. Про Клещевину мне как-то рассказывал папа, когда ставил эксперименты на средстве для окрашивания волос. – Хуже уже точно не будет. – Двух семян достаточно, – успеваю предупредить Фрэнка, заглядывая в конспект. – Ага. Он отворачивается, и я предпочитаю не думать, что могла ошибиться и насоветовать ему только неприятностей. – На следующий урок вы закончите практическую работу и мы проверим, как вы сварили Экстракт бадьяна, – профессор останавливается у своего стола и обводит всех строгим, всевидящим взглядом. – За эти дни ваши зелья настоятся, если сварены должным образом. Удивлена, что никто еще не взорвал класс... И точно под ее слова помещение наполняется усердным пыхтением. Все оборачиваются на Фрэнка, а я прикрываю глаза, уверенная, что сейчас произойдет катастрофа. И что еще хуже, меня накрывает волна страха: а что если в этом и моя вина? – Мистер Долгопупс, – Фартинг делает попытку обратиться к мальчику. Я считаю, что это ужасная ошибка, потому что Фрэнк в тот же момент поднимает голову от котла и роняет в него какие-то листья. Я смотрю, как падают листья в котел и соприкасаются с грязно-бурым раствором с синими капельками наверху. Зелье начинает опасно бурлить, и за секунду до его взрыва я слышу голос Альбуса. – Ложись! Поттер толкает мой стул, и мы вместе падаем под парту. Ал закрывает меня собой, когда котел Фрэнка разрывается на сотни осколков, а зелья растекается по рабочему месту. Со всех сторон доносятся крики однокурсников. Я чувствую, как неприятный горелый запах распространяется по всему помещению. Голова начинает сильно болеть, и я даже не знаю: это из-за удара о пол или паров зелья? – Эта гадость попала на меня, кретин! Истеричный голос однокурсницы звучит так громко, что я уверена, почти все сейчас поморщились. – Успокойтесь, мисс, – ледяным тоном говорит профессор и распахивает взмахом палочки все окна. Кузен помогает мне подняться. Я, опираясь на его руку, быстро прихожу в себя и наблюдаю, как под первой партой Фрэнк распластался на полу и мелко стонет, придерживая кисть руки. Профессор склоняется над гриффиндорцем, когда по замку несется звон колокола. Ребята быстро собирают свои вещи и возбужденно уносятся прочь из кабинета. Ал дергает меня за рукав мантии: – Пойдем, Роза, – он выходит из класса, и я поспешно его догоняю, чтобы больше не оставаться рядом с Фартинг и Фрэнком. Я чувствую, как руки подрагивают и пытаюсь это скрыть, но ничего не выходит. Мне страшно от того, что Фрэнк может серьёзно пострадать. Есть ли в этом моя вина? Возможно. Мне бы кто-то сказал, что это не так, но никто же не знает. А если Фрэнк решит, что я сделала это намерено – он перестанет со мной общаться. Смогу ли я это пережить? Скорее всего, да. Но неприятный осадок все равно останется. Как я могу смириться с мыслью, что навредила человеку? – С тобой все хорошо? – Альбус озабоченно осматривает меня, надеясь, что я не пострадала. – Выглядишь бледной. – Я... Я просто испугалась. Это было неожиданно, – быстро нахожу объяснение и, по его облегченному взгляду, понимаю, что мне это удалось. – И спасибо тебе. – Пустяки, – он отмахивается. – У меня сейчас консультация по чарам, тебя куда-нибудь проводить? Я мотаю головой. – Нет. Подожду Фрэнка, нужно узнать, как он себя чувствует. – Хорошо. Альбус уходит, а я остаюсь одна в коридоре и прислоняюсь к стене. Наверное, удели я больше внимания зельеварению, у меня бы не было проблем и точно могла знать, виновата я или нет. Одна мысль, что я могла так сильно подставить друга, меня парализует. Надеюсь, когда-нибудь я не буду испытывать вину по пустякам, где особо и нет ее. Долгопупс выходит из кабинета почти зеленый и снимает прожженную мантию. Фрэнк выглядит настолько обессиленным и напуганным, что я сначала теряю дар речи. Конечно, в его руках часто что-то взрывается или ломается, но обычно он не придает этому так много эмоций. Я боюсь к нему подойти и стою в стороне, уже представляя, что он сейчас развернется ко мне лицом и начнет обвинять меня. И сама не понимаю, в чем дело. Почему меня так напрягает эта ситуация? Но сразу за этим вопросом идет следующий: а какая ситуация меня не напрягает? Кажется, что такого не существует. Все мои мысли направлены на то, чтобы найти недостаток в себе, усомниться в своих словах. – Фрэнк, – голос неприятно садится, я подхожу к мальчику и стараюсь выглядеть менее потеряно, чем он. – Все хорошо? Гриффиндорец удивленно замечает меня, а потом улыбается. – О, да! Такой взрыв, – Долгопупс восхищенно поднимает руку в кулаке и тут же морщится от боли – кисть его перебинтована. Видимо профессор сама позаботилась об травме ученика. – Правда ожог на руке и мантия испорчена. Я мягко улыбаюсь, хотя повод не особо удачный. – Но все хорошо, правда? Профессор что-нибудь сказала? Рядом с нами проходят несколько ребят, и мы сторонимся их. Я признаю в одной девочке возмущенную однокурсницу и закатываю глаза. Со всеми бывает, неужели нельзя поставить себя на его место? – Она сказала, чтобы я вечером сходил в Больничное крыло на перевязку. Назначила наказание за то, что не был готов к работе. – В каком смысле? – Она видела, что ты помогла мне с зельем, – Фрэнк оглядывается на дверь в ее кабинет, и мы, не сговариваясь, отходим подальше. – Ей это не понравилось. А еще она сказала, что я перепутал какие-то листья. И добавил слишком рано их. Он продолжает рассказывать свои впечатления, а я уже даже его не слушаю. Меня отпускает сразу страх. Я не виновата. У меня прочищается голова и я свободно ступаю на лестницу. – Роза, – Фрэнк обращается ко мне. – Ты меня слушаешь? – Конечно, – заверяю его я, пытаюсь вспомнить, о чем он говорил. – Отлично! Фрэнк с облегчением вздыхает и снова начинает болтать. На самом деле мы редко общаемся, поэтому неудивительно, что он постоянно много говорит со мной. Я не бегаю от него, совсем нет, мне действительно не хватает времени, чтобы общаться с Фрэнком. Я думаю он понимает, потому что перестал назойливо искать встречи со мной. Наверное, я поступаю очень неуважительно к нему, вспоминаю о нашей дружбе только в редкие случаи, и слушаю его, когда есть шансы, что я в чем-то виновата. Где-то я понимаю, что поступаю неправильно, но решить в чем проблема трудно. Это похоже на игру дартс – дротики летят так, как ты хочешь, но попадают только на поле, где ты им не можешь приказать. От тебя зависит полет, но если ошибка еще в начале – результат не лучший. Или шахматы, где до решающего хода королевы идут пешки. И кто в этих играх я – загадка на сотню галеонов. Очень просто сказать, что Фрэнк мой друг, но тяжело разобрать по кусочкам все то, что должно быть между друзьями. И если мы будем честны, то выяснится, что мы вовсе не друзья – королева падет в неравном бою. И я знаю, что это очень сильно может ранить Фрэнка. Он хороший и верит, что у нас настоящая дружба. А я знаю лишь то, что мой лучший друг – Альбус и я, когда приму себя такой, какая я есть на самом деле. Мы вместе доходим до гостиной Гриффиндор, и прежде, чем я обращаюсь к Полной Даме, Фрэнк просит отойти в сторону. Я, ничего не подозревая, отхожу в сторону от входа в нашу гостиную и жду, что скажет гриффиндорец. На какую-то долю мне кажется, что он сейчас упадет в обморок – таким обессиленным и испуганным он выглядит. Я думала, что с его здоровьем все хорошо, иначе бы профессор его не отпустила. Неужели ему плохо, тогда почему молчит? – Роза, – Фрэнк отводит глаза в сторону и молчит несколько секунд. – Я не знаю стоит ли говорить… – О чем? – Я… В общем… Я хотел сказать, – он поднимает на меня голубые глаза с какой-то детской упертостью и одновременно жалостью. И я вдруг понимаю, что последует за этим. Дальше будет то, что я страшилась услышать и всегда сторонилась его, потому что мне это не нужно знать. – Я хотел сказать, что давно влюблен в тебя, но не мог об этом сказать! Я прикрываю глаза, пытаясь усмирить выскакивающее из груди сердце, но это не помогает. Раз. Два. Три. Как я должна реагировать? Что я должна ему сказать? Наверное, он хочет услышать взаимность или поддержку, или он готов к грубости? Я не знаю! И не хочу знать. Голову пронзает нетипичная боль, сердце дребезжит, а я стою, не знаю, что мне делать. На протяжение нескольких месяцев, когда кто-то ронял фразу, что я ему нравлюсь, я закрывала глаза, уши и бежала напролом, чтобы не ничего не думать об этом. Почему? Я не хочу обидеть Фрэнка, не хочу причинять ему боль, но и сказать, что все будет хорошо не имею права. Хорошо не будет. Не всегда становится легче, когда говоришь правду. Я не чувствую, к сожалению, ничего к Фрэнку Долгопупсу. Это несомненно причинит ему боль, ранит сердце и душу, и наверняка он будет винить в этом меня. Но я не могу изменить это. Я никогда не испытывала влюбленность, мне не знакомо это чувство, но все говорят, что невзаимная любовь страшна и причиняет муки. Зачем же тогда все усложнять и говорить о ней? Почему он не мог остановиться и не говорить о ней мне? – Прости, – я теряюсь и прерывисто выдыхаю, осознавая, что дружбы точно больше не будет. – Я… О, Фрэнк, прости… Не дожидаясь ответной реплики я убегаю прочь из башни Гриффиндор. Я понимаю, что он может не так воспринять мои слова, может чувствовать пустоту и панику – да что угодно! Но я не понимаю, почему я должна испытывать тоже, почему должна смягчать слова, чтобы не ранить его. Я ведь не просила говорить мне. Меня накрывает абсолютная непроглядная темнота с ее вечными шипами, что бьют меня в сердце. Фрэнк точно не думал о том, что может причинить боль и мне. Чувство, что меня загнали в ловушку, где только один выход. И я не могу его найти, потому что глупа. Потерять общение с ним и сказать, что он мне не интересен, или постоянно делать вид, что нужно время, тем самым давая надежду на шанс? Только шанса не будет.***
Возле кабинета Заклинаний небольшой кучкой столпились первокурсники, когда я спускаюсь с лестницы и в очередной раз слушаю мольбы старосты мальчиков. Я уже давала себе обещание, что не буду ему помогать, и говорила Томасу, что больше такого не будет. Но как всегда он выдумывает нелепые объяснения, и я снова и снова соглашаюсь. Знаю ли, что он обманывает? Разумеется, но только какая разница, если он все равно не будет следить за первокурсниками? И я останусь виноватой. Томас быстро разворачивается и сбегает от меня, принося извинения, хотя я его даже и не слушаю. Просто однажды мне станет все равно и он обнаружит, что за слова нужно отвечать. Когда это случится не знаю. Но сегодня мне хочется занять себя, нагрузить и потонуть в чужих делах с головой, иначе я могу загнать себя в еще дальних угол, где нет ни света, ни воздуха, только удушающий страх и отчаяние. Наверное, бегать от проблем гораздо проще, чем решать их. Или я просто не гриффиндорка. Джульетта стоит в стороне от компании ребят, и я обреченно вздыхаю. Помочь ей я никак не могу, как бы мне не хотелось. У меня тоже есть такие проблемы, и я сама не могла найти друзей себе в школе – чем я помогу ей? Тоже буду говорить красивые слова, что все изменится? Обманывать маленькую девочку мне не хочется. Но я вижу, что ей стало гораздо привычнее в школе, поэтому небольшой груз ответственности за нее у меня спадает. Девочка подходит ко мне поближе, пока я выстраиваю в три колоны гриффиндорцев. Джульетта всегда идет рядом со мной, как правило она молчит и если начинает говорить, то без посторонних. И тем самым, все больше напоминает меня. Мы входим в Большой зал, и я жду, когда первокурсники рассядутся по своим местам. Убедившись, что с ними все хорошо, иду к своему курсу. Я сразу подмечаю рыжие волосы Лили за гриффиндорским столом. Она сидит одинокой фигурой в стороне от бурной компании однокурсников. Меня пробивает озноб сочувствия к кузине, и, наверное, не отдавая себе отсчет в действиях, я пресекаю внутренние слова разума и сажусь к Лили поближе. – Привет, – говорю я, и кузина вздрагивает, поднимая голову. Как объяснить свое решение кузине я не знаю. Говорить, что я хочу ей помочь явно не лучшая идея, потому что помощи моей она не просила. – Привет, – ее голос звучит еще неуверенней, чем мой. – Что-то случилось? Лили осматривает полупустой зал, и я понимаю, что она это делает, чтобы не встречаться со мной взглядом. – Нет, – помотав головой, я притягиваю к себе чашу с кремовым супом. – Я просто... Кузина не даёт мне закончить мысль, перебивая со злостным видом. – Решила, что мне нужна компания. Меня не нужно жалеть, у меня все хорошо! – Я не имела ничего такого, – мне приходится оправдываться перед ней. И пусть я подсела к ней именно по причине, что вижу, как ей одиноко, лучше придумать нечто другое. И ей и мне будет легче. – Ну да, оправдывайся, – Лили огрызается. Ей не нужна моя помощь, и я поступила очень глупо. Не хочется слушать, какого она обо мне мнения и тем более выглядеть униженной перед Лили. Но я вспоминаю, о чем говорил мне Ал и упоминал Джеймс, поэтому гордость задвигается. Мы сидим молча, я не знаю, о чем с ней говорить. Сама она явно не собирается начинать разговор. В последние дни она действительно более общительна со мной, чем за все предыдущие годы. И под этим я подразумеваю, что Лили начала здороваться со мной по утрам и порой спрашивает, как дела. Это так странно и выходит за грани моего понимания. А от этого, замечая, что она более... Милостива ко мне, возникло чувство, что если мы будем грести в одном направлении вместе, то быстрее придем к миру. Это в моем идеальном воображении, на деле же ничего из этого не будет. Мне нужно радоваться, что у нас появилось небольшое перемирие, когда Лили не кричит на меня с претензиями. Я устаю чувствовать себя глупо и думаю закончить свой обед, но к нам садится Джеймс, и я остаюсь. Будет очень нелепо, если я сбегу от них. Лили заправляет за уши волосы и улыбается. Одно появление Джеймса смогло развеселить кузину. Мне немного неловко от того, что я сижу с ними рядом и могу снова «забрать» внимание Лили. Я понимаю, что именно это всегда раздражало младшую кузину. – Ты ведь не обижаешься? – Лили в извинении сощуривается, подпирая рукой щеку. Меня удивляет поведение кузины. Никогда не видела, как она извиняется. Тут же я вспоминаю о том, что они вчера должны были провести время вместе. Я хмурюсь: видимо запланированный вечер прошел не так, как хотелось Алу. – Нет, – Джеймс мотает головой. – Мы все равно побыли вместе с Алом. И поговорили. Поттер морщится и, как мне кажется, опускает неприязненную усмешку. – О чем? Лили нетерпеливо хлопает глазами и наливает себе сок в кубок. Я не знала, что Джеймс и Лили могут так просто общаться. Но все мои уверенные мысли, что ребята окончательно помирились, улетучиваются, когда я смотрю на Джеймса. – Понимаешь, Лили, наш брат завидует мне, – гриффиндорец бросает так, будто хочет выжечь свои слова на коже. – Его, оказывается, долгое время мучает то, что мне достается все легче. Я опускаю глаза. Альбуса нет в Большом зале, я знаю, поэтому не оборачиваюсь на стол Слизерина. Мне не приятно слушать то, что он говорит об Але. Это неправда. Что бы не сказал Альбус, и как бы это не понял Джеймс – неправда. Мне так не хочется в это верить. – Я не понимаю, – Лили хмурится и перестает улыбаться. – Альбус... Он всегда был таким заботливым и хорошим, я не верю в то, что ты говоришь. Меня корежит само определение Ала со стороны Лили. Заботливый и хороший. Как часто она замечала родного брата, если говорит о нем лишь то, что он делает для нее. И как быстро она «переоденется», если Альбус перестанет быть удобным братом, который готов ей помогать? Джеймс запрокидывает голову назад и снова хмыкает, но уже не так насмешливо, будто сейчас он не видит в этом нечто смешное, как было до этого. – Я не убеждаю тебя. И даже не говорю о нем плохо. Мне не приятно знать, что он мне завидует и ненавидит меня. – Это не так, – встреваю в их разговор я. Джеймс недовольно смотрит на меня, и я теряюсь от его взгляда. – Возможно, ты просто не так понял. – Я понял все правильно, – он упрямо поджимает губы. – Заметь, я не сказал, что Ал плохой человек, да еще и слизеринец. Но он завидует мне, а зависть приносит ненависть и злость. И я не могу просто взять и сказать, что это ничего не значит. – Ты осуждаешь его? – А чтобы делала ты? Его вопрос ставит меня в тупит перед самой собой. Нужно залезть внутрь себя и разбить в дребезги сокровенные мысли и эмоции, которые мне легче задвинуть и скрыть, чтобы они не мешали мне, чем разобраться в них. А потом мозаику из несовершенных и неидеальных фрагментов мне придется склеивать так, чтобы она не распалась от шатких движений. – Глупо обижаться на близких, – говорю и снова опускаю глаза. – Ты не ответила. Я не понимаю, зачем Джеймс так настырно хочет знать мое мнение. Наверное, ему так хочется слышать, что я не поддерживаю именно Альбуса после его слов, и тот факт, что этого никогда не произойдет, бесит Джеймса больше всего. – Я ответила. – Значит, я не понял смысл твоих слов, – Джеймс облизывает губы и ставит подбородок на сложенные в замок руки. В горле застревает неприязненный ком. Не к Джеймсу. Не к Лили. А к себе потому, что мне придется признать, что я не такая хорошая, как они все думают. И я сама знаю, что буду жалеть о своих словах долгое время и мучиться, считая себя мерзкой. И в этом мы с Альбусом Поттером похожи. Я знаю, что он тоже жалеет о том, что сказал брату, и его грызет совесть. Люди не могут измениться быстро, и мне тоже нужно время, чтобы что-то изменить в себе. Это отвратительно, что у меня возникают такие мысли и я не могу их вычеркнуть из головы. – Я понимаю Лили и не осуждаю ее за то, что она завидует мне, – я почти выплевываю это, не смотря ни на кого из них, и быстро покидаю Большой зал. В глазах все плывет и я только успеваю несмело извиняться перед теми, в кого врезаюсь. Голова кружится от удушья, но я стремительным шагом пересекаю весь первый этаж, заскакиваю на лестницу и сворачиваю в темный коридор, чтобы побыть одной. Ложь поедает меня изнутри, выворачивая и проклиная все, что я о себе думаю. Признаться себе, что у меня есть обида на Лили и необоснованная трусость, что все, что она обо мне думает, правда. И ведь я даже не могу решиться и поговорить с ней на эту тему. Бессмысленно. Лили Поттер все равно останется при своем мнение, и я не хочу давать ей шанс, который она не будет ценить. И да Роза Уизли может быть несправедливо жестокой как к себе, так и к другим. О, дорогая Роза, ты такая... Несносно противоречивая. Говоришь правильные вещи, но поступаешь всегда как глупый, обиженный ребенок. А почему? Потому что ты действительно обиженная девочка, которая хочет избавиться от неправильной обиды и быть лучше, чем есть на самом деле. Вот только это так сложно, что порой ты предпочитаешь тушить пожар в груди и бежать сломя голову через тернии своего лицемерия. Я так уверено говорю, что не держу зла на Лили за ее чрезмерную враждебность ко мне. Но если бы это было так, стала бы я поминать это постоянно? Намеренно задевать тему и говорить, что все хорошо? Ответ напрашивается сам собой. Об окно бьются осенние листья, подносимые ветром. От окна идет прохлада, и я прислоняюсь к стеклу ладонями, ощущая приятный холодок, бегущий до локтей. Этого становится мало, а глупые мысли все еще несутся в голове, поэтому я сажусь на подоконник и опираюсь лбом о стекло. Ничего, все будет хорошо. – То есть ты говоришь, что Лили завидует тебе? – я вздрагиваю от голоса за спиной. Поттер наваливается плечом к стене и наклоняет голову набок. – И ты не держишь на нее зла? Слова кузена режут слух и проникают в душу мерзким кнутом, который так и выжигает правду по всему телу. Я замираю, пытаясь вновь придумать оправдание и сказать, что он не так все понял. Но ведь это несуразно. Джеймс все понял правильно, выделил из моих слов то, что мне бы хотелось скрыть. Я могу говорить, что мне совсем не обидно и я не обращаю на поведение Лили внимания, но это неправда. Меня задевает это гораздо больше, чем все думают. Я молчу и не затрагиваю эту тему, потому что иначе меня назовут обиженной глупышкой, которая много на себя берет. Лили в истерике обвинит меня в завышенной самооценке, и я резко перестану быть хорошей. А для человека, которому постоянно мама говорила быть хорошей и делать все так, чтобы люди это видели – ад. И я боюсь, что однажды это случится. Я упаду в адскую пучину, она проглотит меня и не отпустит. – В чем ты пытаешься меня уличить? – слова вырываются слишком резко, я не успеваю их сдержать и только неприязненно смотрю на Джеймса. Мне не хочется его видеть, слышать, потому что он задел тему, которую я хотела скрыть от самой себя. Я долгое время сжигаю чертовы мосты к двери, а он берет и открывает замок, подбирая новые ключи раз за разом. – Не огрызайся, – спокойно произносит Джеймс, выбивая последнюю почву из под ног. Лучше бы он обиделся, развернулся или стал давить с новой силой на меня. Потому что его спокойствие для меня хуже, это как доказательство, что я снова веду себя как глупый ребенок, а он все понимает и не обижается. – Что тебе нужно? – Я не хотел тебя обидеть, – с чего-то произносит он. – Наверное, я плохо поступил, начав разговор об Але. Ты думаешь, что я сам теперь ненавижу его? Его вопрос звучит приглушённо, и мне даже кажется, что я ослышалась. Джеймс и ненависть к близким – несовместимые вещи. И мне хочется сказать ему об этом, чтобы он понял и не смел говорить, что он кого-то ненавидит, или его. – Я так не думаю, – возражаю и поворачиваюсь к нему лицом. – Просто я знаю Альбуса, и если он сказал, что завидует тебе, то это не значит, что ты для него чужой человек. Иногда нужно разговаривать, чтобы знать друг друга и не обвинять в нечто подобном. Джеймс грустно улыбается и подходит ближе. – Это странно, но я никогда не думал о том, что у Ала могут быть проблемы из-за меня, – он медлит, подбирая слова. – Я никогда не перетягивал внимание родителей на себя, да в последние годы мне это и не надо. А поэтому не могу понять, почему он так говорит. Я, что настолько плохой брат? Гриффиндорец смотрит возмущенно на меня, и по его выражению лица я понимаю, что ему нужен ответ. Но я не знаю, как ответить. Он должен говорить об этом с Альбусом. – Поговори с ним сам. – А почему ты не поговоришь с Лили? – колко возвращает мне мои слова. – Это другое... – Одно и тоже, – безапелляционно выкидывает Джеймс и заскакивает с ногами на подоконник. – Еще недавно Лили бегала от нас, обижалась и говорила, что у нее все отлично. И мне честно не было до нее дела. Было удобно думать, что у нее все хорошо, и она просто не хочет общаться со мной. А потом Лили накинулась на меня и выплеснула все, что накопилось. И думаю, ей стала от этого легче. Ты ведь говоришь, что нужно разговаривать, чтобы не жить в недоверии и обидах друг на друга, почему сама не следуешь правилу? Если бы все было так просто, жизни бы не было. Потому что это совсем не по правилам, когда люди поступают так, как говорит им и разум, и сердце. А я тот человек, который больше слушает разум, ведь он помогает мне не сойти с ума. Сердце – самый глупый орган в человеке. И закрыть его очень сложно, но еще сложнее унять то опустошение, которое настигает, когда происходит его закрытие. – Говорить всегда легко, – я склоняю голову, обдумывая свои мысли. – Люди часто говорят правильные вещи, но поступают абсолютно иначе. Я не исключение. Джеймс молчит. – Какая разница, как поступают люди? – он взлохмачивает непослушные волосы и краем рта улыбается. – Мы должны отвечать только за свои слова и действия, и сравнивать себя с другими людьми глупо, как минимум. В его словах есть доля правды. И я сама понимаю это, но опять же раскрыться и признать, что я боюсь разговора с Лили не могу. Странно, правда? Проще убедить себя, что все хорошо, и мы не обязаны общаться с ней только потому, что мы родственники. Мне не нужна жалость, и Лили она тоже не нужна. И в этом проблема. Я не могу сдержать свои эмоции: либо злость и обида, либо жалость. Из крайности в крайность – коротко о моем характере. Кузен отворачивается к окну, и мы сидим, погруженные в свои мысли. Я бы никогда не сказала, что Джеймс может чувствовать такую ответственность за то, что вовремя не успел заметить изменения в Лили и Але. Но в этом и суть! Я так мало знаю о нем. Для меня всегда был близок Альбус, и я многое знаю о Джеймсе только со слов Ала. И нет, кузен никогда не говорил плохое о нем. Поэтому да, чтобы не сказал Ал, это не несет за собой ужасное и плохое в отношение Джеймса. – Ты можешь мне помочь? – неожиданно спрашивает кузен, вырывая меня из мыслей. Я киваю. Конечно, я могу помочь, вопрос лишь в том, что ему нужно. – У тебя есть разрешение в Запретную Секцию? – меня удивляет вопрос Джеймса, но я киваю в подтверждение факта. У меня есть это разрешение. Как же у умницы Розы Уизли не может быть разрешения в особую зону библиотеки. – Кое-что можешь найти для меня? Я закатываю глаза, улыбаюсь. – Иногда неплохо побыть прилежным учеником? Поттер смеется. – Нет, меня не перетянешь на свою сторону! – А если сам захочешь? – я скашиваю глаза, наблюдая как Джеймс поднимает брови и на его лице проступают признаки веселой, явно созданной напоказ, паники. – Скорее ты начнешь прогуливать уроки. Мы вместе смеемся. – Вот и пришли к согласию, – я спрыгиваю с подоконника и поднимаю с пола рюкзак. – Так, что я должна найти в библиотеке? После моих слов Джеймс перестает улыбаться и взлохмачивает небрежно волосы, оттягивая момент, когда нужно будет сказать. Меня это пугает, и я даже не могу представить, что могло вызвать у кузена такую реакцию. Где-то закрадывается мысль, что кардинально изменившееся настроение связано с Турниром. Прошедший тур закончился достаточно хорошо, ведь Джеймс не пострадал и даже нашел подсказку. Наверное, это и есть его просьба? Но если это связано с Турниром, и в обычной библиотеке нет информации, то насколько же там может быть серьезно? Джеймс тяжело вздыхает и тоже спрыгивает, вставая рядом со мной. – Только никому не говори, пожалуйста. Его предупреждение наполняет меня тревогой и страхом, что следующий тур может закончиться не самым хорошим исходом. – В общем...***
В библиотеке стоит небывалое оживление: мимо стеллажей бродят, весело щебеча, студентки, юноши засиживаются за столами. Все чаще можно услышать нервное бормотание и недовольство пятикурсников и семикурсников – приближалось время пробного тестирования экзаменов СОВ и ЖАБА. Впервые данную систему вели шесть лет назад, когда Хогвартс оканчивал Тедди Люпин, и я была наслышана о трудностях всей системы. Мне бы и самой засесть сейчас за подготовку, но я упрямо отметаю идею и нахожу причины этого не делать. Почти переполненная библиотека вызывает у меня приступ неприятия, нарушается особая атмосфера старинных фолиантов и теплого света настольных ламп. Я убираю в рюкзак разрешение и, под настороженным взором библиотекарши, толкаю дверь в Запретную секцию. В надежде на тишину, сворачиваю в нужную сторону и столбенею на месте. Несколько студентов Дурмстранга столпились возле высокого стеллажа и бурно переговариваются на иностранном языке. Я догадываюсь, что они здесь делают, поэтому незаметно сворачиваю и иду наугад в самое сердце Запретной Секции. Смутно представляю, где искать нужные книги, и по-хорошему было бы обратиться к мадам Пинс, однако раскрывать тайну я не имею права. Точно такое же, как сам Джеймс Поттер не имеет разрешения в Запретную Секцию. Вспоминая мрачное лицо кузена, я провожу пальцами по потрепанным корешкам книг и задеваю защитные цепи. Неприятный звон металла дергает несколько книг, и я вздрагиваю. Запретная Секция была мрачной и темной даже в дневное время. А сейчас мне предстоит просмотреть многие из этих книг, чтобы найти нужную для Джеймса информацию. Я беру первую книгу и листаю ее оглавление. Глаза бегают по строчкам, выискивая всего одно слово, но не находят. Очень надеюсь, что в Хогвартсе есть нужные книги, иначе я не представляю, что мы будем делать. Ужасает сама мысль, что кто-то действительно сделает нечто подобное. – Если тебя интересует мифология, то я могу помочь, – меня отвлекает женский голос, и я оборачиваюсь. Девушка стоит между стеллажами со стопкой книг. Я удивляюсь. Список тех, кто может посещать Запретную Секцию очень невелик. Разрешение не является поощрением как, например, поход в Хогсмид. Обычно учителя строго следят, кому выдают право на посещение. – А что ты здесь делаешь? Когтевранка пожимает плечами и кладет книги на небольшую лавочку рядом со стеной. – Я помогаю мадам Пинс в библиотеке, поэтому знаю, где находятся некоторые книги. Я Мегги, кстати. Она протягивает руку и я неуверенно ее пожимаю. – Да, я знаю, – зачем-то уточняю и сразу вижу, как лицо девушки меняется. – Ой, извини. Я... Мегги мотает головой. Мне становится неуютно в ее присутствие, но еще больше от своего длинного языка. Как можно быть настолько нетактичной? Я ведь сама не люблю, когда при знакомстве мне говорят, что знают меня. Невежливо. Не культурно. И я сама же доказала свою невежливость ей. – Обо мне много ходит слухов, – девушка безразлично пожимает плечами. Совсем не понимаю, с чего она это говорит. Я совсем не это имела в виду. Наверное, она уже устала от разговоров за спиной. Я даже не могу представить через, что ей пришлось пройти, и все больше меня пугает черствость людей, которые обвиняют ее и судят. Раньше я не задумывалась, что о ней говорят и с чем это связано, но в последнее время непрекращающиеся слухи ползают по школе с удвоенной силой и почему-то я о них знаю. – Сочувствую, – говорю, потому что больше ничего не приходит в голову. – Не надо, Роза, – Мегги грустно улыбается. – Я достаточно слушала и обвинения, и сожаления чужих людей. Все это глупость. Никто не хотел слушать меня, они хотели говорить сами. – Я… Я понимаю, – на самом деле нет. Когда я слышу обсуждения моей семьи студентами, то испытываю раздражение, которое поедает меня, как моль шерсть, но я же знаю, что эти слова не несут за собой вреда. Мне не приятно, да, однако я не могу сказать, что понимаю все то, что говорит Мегги. – Здесь редко бывают студенты, идеальное место, чтобы получить хорошую характеристику после выпуска и ни с кем не общаться. Такой маленький личный уголок, – она грустно улыбается своим мыслям и выискивает корешки книг. – Ты, наверное, понимаешь? Ты ведь тоже часто здесь бываешь. Она слишком много обо мне знает, думаю я и наблюдаю за плавными движениями девушки. И на самом деле, мне действительно знакомо то, что она говорит. Маленький личный уголок, где никто тебя не трогает, ты можешь быть свободной и твои мысли выстраиваются ровным составом поезда. – Пойдем, древнегреческая мифологию в другой стороне, – когтевранка зовет меня за собой. Я следую за ней, хотя сама бы предпочла разобраться с темой в одиночку. Понимание, что мне придется посвятить Мегги в свои поиски, не улучшает мое состояние. Думаю, Джеймсу вряд ли пойдет на пользу, если он узнает, что об этом осведомлен кто-то еще. Тем более его бывшая девушка. Я не могу осуждать или говорить, как надо было поступить правильно, потому что это не моя жизнь. Но мне не нравится, что о Мегги ходит много нехороших слухов. Это мерзко. И быть причастным к этому тоже мерзко. Мегги показывает мне нужные стеллажи, но не говорит, какие именно книги мне могут помочь. Наверное, она думает, что я запутаюсь и попрошу ее помощи. Но я могу справиться и сама, потому что обещала Джеймсу никому не говорить. А если скажу Мегги, то она сама все поймет. Я выбираю несколько книг, выкладываю их на небольшой столик и включаю настольную лампу. Когтевранка молча за мной наблюдает, и мне становится неудобно от ее взгляда. Но я отталкиваю эти мысли и просматриваю первые книги. – Так и не скажешь, – Вуд уважительно кивает и убирает на место стопку просмотренных мною книг. – Похвально. У меня много свободного времени. – Спасибо, но я справлюсь. Девушка смеется. – О, я не сомневаюсь. Мне не нравится, что она остается со мной и мешает сосредоточиться на поисках. Я постоянно оглядываюсь на нее и чувствую себя донельзя глупо. Когда стрелка часов делает очередной виток, а я все еще стою на одном месте, замечаю, как когтевранка тихонько посмеивается, я взрываюсь. – Что тебе нужно? Мне, конечно, не нравится, когда я грублю людям, но найти достойное оправдание Мегги не могу. Чувство, что ей доставляет особое удовольствие наблюдать за мной. – Я просто хочу помочь. – Но я не просила тебя о помощи, – я поворачиваюсь к ней лицом и замечаю всю гамму ее эмоций. Она переходит от удивления до тоски. И я не понимаю, с чем это связано. Мегги издает тяжелый вздох. – Можешь побыть психологом, пожалуйста? – я не сразу понимаю смысл ее слов, и только задерживаю на ней долгий взгляд, за который в другую минуту мне было бы стыдно. – Не подумай, что я сошла с ума или еще что-то. Мне просто не с кем поговорить. Никто не хотел слушать меня, они хотели говорить сами. Выходит, ей нужна поддержка и человек, готовый слушать. Я пораженно кладу проверенную книгу обратно и встаю рядом с Мегги. Никогда не была в такой ситуации, и общаться с посторонним для меня человеком особо неприятно. Что сказать, что сделать? Я переминаясь с ноги на ногу, ожидая, что Мегги просто скажет, что пошутила и убежит из библиотеки. Так было бы лучше. Но она все еще стоит в Запретной Секции и облизывает розовые губы. Насколько же ей было плохо, что она решила вывалить свои эмоции на меня – постороннего, никак с ней несвязанного, человека. – Я знаю, что обо мне говорят. Пересказывать не имеет смысла, только я все еще не могу принять то, что никто не допускает мысль, что могло быть все не так. Это ужасно, что люди ставят крест на человеке, вешают говорящий ярлык. Ее голос прерывается, мне не видно ее лица из-за теней и бликов от ламп, поэтому подхожу еще ближе и заглядываю в ее глаза. С влажных подрагивающих ресниц слетает несколько капель. Мегги все еще стоит и опирается рукой о стеллаж. Мне совсем не хочется ее перебивать, и меня посещает мысль, что она даже не понимает, где и с кем находится. – У меня было много шансов поговорить с… Джеймсом, – девушка отводит глаза, впервые говоря четким, даже грубым голосом. – Но все это было бессмысленным. – Почему ты говоришь это мне? – отчего-то мой голос звучит грубо. Я не могу с этим совладеть: меня совершенно не касается то, что когда-то происходило между Мегги и Джеймсом. Я не желаю слушать это, и по хорошему нужно было сразу уйти отсюда. – Не знаю. От самого факта абсурдности ее ответа мне хочется прикрикнуть, хлопнуть по столешнице, чтобы не чувствовать сковывающий страх перед ней. Она же сама начала с того, что ей некому рассказать о своих переживаниях, а теперь отвечает «не знаю». Это странно. Может, она не в себе? Я думаю, что уже не удивлюсь этому. Ничего не утверждаю, но Мегги уже не кажется мне здоровой. Мегги садится на лавочку и открывает первую попавшуюся книгу на первой странице. Она хмурится и поднимает на меня глаза. Ее голос то садится, то поднимается, в глазах то слезы, то высохшее равнодушие. Меня пугает это даже больше того, что ждет Джеймса на турнире. Это выглядит, как комедийный сериал без особого смысла, потому что иначе я не могу объяснить, как так вышло, что в библиотеке со мной разговаривает Мегги Вуд. Она старше меня на два года, поэтому я мало, что о ней знаю. Конечно, это было до того, как Джеймс сказал, что встречался с ней. Еще больше вызывает вопросов ее тема разговора. К чему она говорит со мной? Что с ней происходит, если я не вижу сути того, что она хочет получить разговором? – Я хотела, чтобы в школе перестали говорить о нас, и Джеймс не поддержал меня в этом. И я поняла, в чем проблема. Чувства Джеймса Поттера ко мне были сильными, но не настоящими. Мне кажется до нелепости странным, что она тревожится об этом, когда прошло столько времени. Конечно, я не была в подобных ситуациях и не имею права кого-то осуждать, однако на меня нападает злость оттого, что девушка выливает на меня свои чувства. Возможно, время вообще не лечит, но я бы не смогла рассказать о том, что творится в моей душе кому-то. Ее голос дребезжит от переполнявших ее эмоций, и я не могу понять, в чем дело. Что она испытывает больше? Сожаление, неверие, обиду, раскаяние? В ее глазах это все мешается, и мне кажется, что ее задевает то, что Джеймс больше не бегает за ней. И отсюда идут ее беды. Она хотела, чтобы я побыла психологом – отлично. Я поняла. Поняла, что ей нужно знать, что она нужная, в принципе, как и всем нам. Вот только она оступилась и теперь расплачивается за ошибку. А Джеймс не бежит на помощь, и никто этого не делает. «Имея – не ценим, а потерявши, плачем». Девушка выглядит потерянной и разбитой, что я ставлю себя на ее место. Но ничего не могу понять! Она все также закрыта и неведома для меня, потому что все, о чем она говорит, для меня звучит… странно. Понять ситуацию, но не понять чувств. Роза Уизли не может понять обычных человеческих чувств. Я испытываю унижение глубоко внутри себя, что не могу это понять. – А ты его... Любила? – во мне неожиданно просыпается интерес. Какая же разница, кто, как и кого любил, если это было давно? Возможно, Джеймс тоже все еще не отпустил ее. Я не знаю. Если нет, то они оба, как минимум, глупцы. Легко, конечно, мне об этом говорить. Вуд задумывается и потупляет взгляд. – Да, – она кусает губу, а потом смеется очень громко. – Это очень сложно объяснить, и я не думаю, что наши отношения могли быть серьезными – мы были еще детьми. Но думаю, да, чувства были. По крайней мере, она не кричит о том, что у них была великая любовь до гроба. И ее позиция более, чем адекватна. – Я не осуждаю тебя, но если ты хочешь забыть об этом, нужно поставить точку и отпустить, – она не говорила, чего хочет и я не знаю, что еще ей сказать. Советовать чужим людям легко, а отвечать за слова трудно.***
С небывалым облегчением я плотно закрываю дверь в спальню и радуюсь, что здесь тихо. День вымотал меня до кончиков пальцев, перетянул тугим узлом и выплюнул, наслаждаясь моими мучениями. Раньше я не замечала, что люди могут высасывать энергию из меня, но сегодня на себе испытала значение «энергетический вампир». Я сама по себе могу утрировать какие-то эмоции и мысли в своей голове, но собственная душа еще никогда не подводила меня к ущелью, где есть лишь один смысл – спрыгнуть в бездну. Я всегда чувствовала ту грань, куда нельзя идти. И почему-то сейчас не смогла остановиться и пошла дальше. В чужую душу, где так все и кричало, чтобы я ушла, сбежала и не оглядывалась. Вроде бы исповедь, которую я едва могу так назвать, Мегги не имеет для меня никакого смысла, однако она вытянула из меня всю энергию. Я не могу слушать себя, но слушаю постоянно других. Но тот же Альбус отдает мне свою энергию. Может, мне и не нужно общаться с посторонними. Даже Лили не причиняла мне столько невыносимой, скручивающей в висках, боли. В чем здесь дело? В самой истории, которую я слышала от Джеймса, которая вписывается в мое представление, но что-то тянет назад. Меня не предупреждали, что кто-то может окунуть меня в свои переживания и пройтись по моему самочувствию. Дверь открывается почти бесшумно, и в комнату заходит Стела Браун. Соседка машет перед лицом конвертом на манер веера и садится на свою кровать. Я закрываю за ней дверь, чтобы в спальню недолетали возгласы из гостиной. Стела ничего мне не говорит, снимая медленно школьную мантию. Я подхожу к своей кровати, отдергиваю бордовый полураскрытый полог и замираю, так и не опустив руку. На постели стоит под стеклянным куполом пышная, ярко алая роза. Между бровями пролегает морщинка, я поворачиваю голову в сторону Браун. Девушка пожимает плечами и, скрывая интерес, поясняет. – Она появилась после обеда. Мы с девочками пришли, а она уже тут. Не верить Стеле нет оснований, и я встряхиваю головой. Волосы рассыпаются по лицу; пока я убираю их в слабый хвост, Браун садится на мою кровать. – Может, записка есть? Я закатываю глаза. – Нет, – все-таки проверяю, но записки действительно нет. Если бы и была, Стеле бы не сказала. – Все равно красиво! Видимо она не собирается уходить, что, конечно, бы мне хотелось увидеть. Я сажусь к основанию вазы и осматриваю стекло. Да, это красиво. Купол переливается даже при слабом освещение синими бликами. На подставке рассыпаны кристаллики и все вместе они создают ослепительную подсветку для цветка. Бутон розы очень большой, лепестки опасно свисают, но еще ни один из них не упал. Прекрасное творение. Однако все равно не объясняет, откуда это чудо взялось. Меня переполняет чувство, что здесь есть какой-то подвох и в желании найти его, я обнаруживаю небольшую, выполненную в виде ключика, кнопочку. – О! – вырывается у Стелы и она чуть ли сама не порывается нажать на нее. – Прости. Гриффиндорка подавляет улыбку, сожалея. Я уже привыкла к поведению Стелы. Она хорошая девочка, только иногда очень любопытная. Но секреты она никогда не разбалтывает. Рука немножко дергается, я перевожу дух и нажимаю на ключик. Звонкий щелчок – тихий испускающийся воздух, будто воздушный шарик вылетает из рук. Стела поднимает брови в разрешение, и я ей киваю. Девушка осторожно цепляет острыми ногтями край купола и медленно его поднимает. Я очень внимательно слежу за каждым движением, но все равно вздрагиваю, когда купол полностью открывает цветок, и он вспыхивает пламенем. Браун вскрикивает от неожиданности и неясно как не роняет стеклянную защиту цветка. Я завороженно наблюдаю, как алые лепестки окутывает пламя и они увядают, падая на деревянную подставку обугленными. Это тоже красиво. Мы ждем, когда роза догорит и убираем, без лишних разговоров, все, что осталось после розы. Стела открывает все окна, чтобы к приходу остальных девочек запах гари прошел. Уцелевший купол я ставлю в свою тумбочку. Да, это действительно красиво, но меня гложет мысль о том, кто мог ее мне прислать. И что может значить сгоревшая роза. По-моему, очень забавно, что именно роза. А может и нет. Конечно, для Стелы это просто чей-то подарок – эстетично, прекрасно. Но для меня, почему-то, это что-то новенькое. Меня не покидает ощущение, что у этого есть особое значение. Что-то должно здесь быть, второе дно, изящный подтекст. Перед глазами стоят языки пламени, обхватывающие стебель с шипами и сам алый бутон розы. Сгоревшая роза. Или все-таки сгоревшая Роза?