Розы Уизли больше нет.
Тишина в спальне начинает давить броским, сосущим под ложечкой, чувством тревоги. И вслед за ней образуется клубок из чего-то гнетущего и пугающего, вызывая закоренелый приступ удушья. От него веет холодом и сыростью, чем-то потусторонним, влекущим за собой. Я ни столько чувствую это, сколько представляю, затравленно прикусывая щеку и прикрывая глаза. Это игра теней, за которой я наблюдаю, находясь под грязным, потрескавшимся стеклом, и вижу наперед каждый ход, но сделать ничего не могу. Так и сижу под куполом бессилия и хмурюсь, потому что слез уже не осталось. Или их и вовсе не было у меня. Что всегда было, так это тени, кружащиеся в груди, только раньше я искала им оправдания и удачно скрывала. А теперь, в тишине, я не чувствую, что должна их скрывать. Довериться теням сложно, но, сделав первый шаг, становится легче идти вперед и даже дышать свежим воздухом. Не бороться, а ждать. Я сглатываю вязкий горьковато-приторный ком в горле и слабо кашляю в одеяло. Не проходит. Собирать по крупицам мысли, смотря в темный полог, оказывается гиблым делом. Настолько, что уже через десять минут мне кажется, как я медленно, но верно схожу с ума. Падаю в пропасть, тону в океане, горю в огне. Что угодно, только не живу. Приподнявшись на локти, окончательно скидываю с себя пуховое одеяло, чтобы не дать слабину и не проторчать в постели весь день. Я пожалею об этом решении позже, но нужно что-то делать. Пора заканчивать бесцельно всматриваться в потолок. Путного ничего не приходит в голову. Лезут только навязчивые, пропитанные тошнотворным, смрадным чувством, размышления, от которых хочется завывать раненным зверем. Они, кажется, разъедают еще не окрепший ум и создают огромное количество черных дыр, постепенно стирая что-то значимое внутри. Воспоминания. Да, их у меня навалом. Яркие, дурманящие и легкие, словно и не мои. А на обратной стороне весов притаились грозные тучи из опасных, сдавливающих грудную клетку и сжигающих изнутри, воспоминаний. Обе чаши плотно переплетены друг с другом, что мне рядом с ними нет места. Я лишняя, и не хочу помнить ни хорошие, ни плохие моменты. Истребить бы их навсегда. Сейчас я живу на топливе от мучительных и жестоких воспоминаний, и это не самое лучшее решение. Но оно единственное, позволяющее мне свободно двигаться и раскрывать каждое утро глаза. Почти. Не знаю, есть ли способ избавиться от ненужных участков памяти без последствий – очистить ее от хлама и копоти, чтобы можно было дышать свободно и ровно. Если есть, мне бы не помешало это сделать. Забыть обо всем и перестать ощущать себя загнанным в угол зайцем, или птичкой в клетке. Я еще не решила, что из этого хуже – быть на волоске от смерти или жить, закованной в кандалы. Наверное, ни то, ни другое. Лучше вообще не жить. И даже право начать сначала видится пресным и безжизненным, аморальным. Так ведь не работает. Я стала на редкость оптимистичной. Меня начинает подташнивать почти сразу, как я решаю встать с кровати. Спускаю босые ноги на ковер и чувствую, как холод окутывает ступни. Приятного мало, но если это способно отрезвить голову, то, конечно, терпимо. Соседки спят, и это хорошо. Мне не приходится с утра пораньше строить из себя вполне счастливую и хорошую девушку, улыбаясь всем подряд. Это въелось настолько, что я больше не позволяю себе грустить при всех. Я почти научилась улыбаться и уходить из спальни раньше, чем девочки могут что-либо заподозрить. Поднимать руку на уроке раньше, чем меня накроет предательская мысль о своей глупости и неосознанности. И, конечно, постоянно контролировать свои глаза, желающие зависнуть и смотреть лишь на одного человека, а затем уничтожать всю жизнь внутри себя. Но теперь это не самое страшное. Больше я не смогу притворяться, скрывать эмоции и быть той Розой Уизли, к которой привыкли все. Во мне сломалось что-то более важное, чем кости, поэтому Костерост здесь не поможет. Исцелиться не получится, в этом я уверена. Это невозможно. Меня сдавливает со всех сторон и бросает то в жар, то в холод. С трудом могу разобрать те злосчастные, быстротечные секунды перехода, когда я все еще держусь на зыбкой поверхности прежде, чем одна сторона затянет меня в себя и пройдется по кровоточащей ране в груди с особой нежной жестокостью. И эта рана не заживает, в ней зарождается тянущая и гнетущая боль, способная вскружить голову, а после вытрясти все содержимое души на свалку. И вот это страшно. Паршиво. Я почти не осознаю, как доползаю до ванной и, заперев дверь на щеколду, сползаю на пол. Все терпимо, когда находишься в неведении. Или даже в полусонном состоянии, при котором все, что происходит вокруг – исключительно игра фантазии. Тогда легко задвинуть страхи и ужимки и поверить не просто в чью-то искренность, а в себя и свои чувства, какими бы зловещими они не были. И я следовала по этим самым тропам с закрытыми глазами, на ощупь, и, разумеется, не была готова к тому, что под ногами в одночасье окажется овраг с терновником. Кажется, что я уже ходила по сухим веткам и теперь мне болезненно наступать на ноги, усеянные ссадинами и шипами. Однако при всей цикличности, ранения всегда разные. К ним невозможно подготовиться. Это как знать, что ты упадешь через секунду, но все равно убеждать себя и надеяться на то, что внезапно вырастут крылья и поднимут тебя вверх. Наивно и мерзко. Так нельзя. Иначе бы я залепила каждый дюйм своего тела лейкопластырем, перебинтовала и почувствовала тревожную свободу, подкрепленную фальшивой уверенностью. Горький ком в горле, засевший еще вчера вечером, и не думает проходить. Наоборот он крутится, выпуская ядовитые шипы, и разрастается с каждой минутой. Еще немного и взорвется, забрызгав, или вообще утопив меня, в своей вязкой мокроте. Это, наверное, было бы не так плохо, как кажется. В общем-то, даже лучше, чем есть сейчас. Ч-черт. Сейчас я не хочу дышать, и даже подняться на ноги – задача не из легких. Но я это делаю, через силу и легкое головокружение, и, включив воду в кране, держу руки под слабым потоком воды. Холодно. При этом грязные мысли отступают. Я знаю, что они еще вернутся и скрутят мне руки и ноги, превращая в амебное существо, которые не будет им сопротивляться. Ужасно. Пока я умываюсь ледяной водой, мне легче. На эти пять минут я перестаю быть Розой Уизли, а становлюсь каким-то призраком. Вот кем мне стоит быть: холодным, бездушным и незаметным призраком, плавающим в вечной прострации. Тяжело и больно, но терпимо. Мне приходит в голову мысль принять холодный душ, но, к счастью, я быстро ее отметаю. Не сегодня, внутренние демоны. Паршивее всего становится, когда загоняешь себя в угол и наносишь рваные раны, с морально убийственной мыслью о правильности наказания. Это превращается в мазохизм. Постоянное желание чувствовать физическую боль, чтобы отпустить уже страдания в душе и не думать, не вспоминать о том, как было до того, как мой мир погрузился в абсолютную темноту, наполненную скрежетом чужих эмоций. Я не хочу, правда, не хочу причинять себе боль, но все вокруг так и кричит, надрываясь, чтобы я это сделала. Думать о таком скверно, но я думаю. Ненавижу себя за это и все равно делаю. Может быть, мне просто необходимо это, чтобы не убиваться внутри. Может, я схожу с ума и боюсь в этом признаться. Я ничему уже не удивлюсь. Я летаю в какой-то другой отдаленной реальности, нащупывая ускользающую от меня твердую поверхность. И каждый раз оступаюсь, лечу вниз, а затем все начинается снова. Возвращается страх, уныние, надо мной нависают мутно-сизые тучи с такой силой, что вот-вот раздавят всмятку. А я им не могу сопротивляться, потому что не вижу никакого проблеска надежды на свое спасение. Возвращаются чувства. Страшные и безликие, скручивающие меня в неведомый кокон, из которого не так просто выбраться, как изначально казалось. Незримая пропасть между отношениями и расставанием растягивается до масштаба вселенной и сужается, затягивая в водоворот постоянный тоски. А за тоской идет и самокопание, желание что-то изменить, но я же знаю, что это попросту невозможно. Меня ждет одичалое и болезненное состояние, которое шипит внутри меня и гневается, причиняя мне еще большую боль. Как бы сильно я не старалась бежать и убеждать себя в иллюзорности всего окружающего, я не могу больше прятаться за стенами маленького, выстроенного спонтанно, домика и отрицать очевидное. Все пошло по одному месту. Эфемерность моих чувств грозится разбудить во мне зверя, отдельные части которого постоянно проступают в мир, но теперь он набрал силы, подпитался моими злыми и грустными эмоциями и готов обрушить свою злость. Я сама для себя и кровожадный волк, и пугливый заяц, желающий выжить. Поедаю саму себя. Весело звучит. Совершенно нормально. Я не понимаю, зачем я мучаю себя, царапая когтями душу, когда можно просто отказаться от чувств и стереть с себя последнюю каплю мрака, вызванного ими. Я прокручиваю, словно фотопленку, каждый осенний день, что принес мне страдания, но в одной картинке это не умещается. Множество событий, людей и ненавистных, губительных чувств порождают во мне отвращение к себе, убивая то, за что мне бы хотелось схватиться. Злиться на них отчего-то не получается, а вот вдавливать ржавые гвозди в себя – очень даже. Нынешняя осень оказывается особенно тлетворной, чем предыдущая, она выталкивает из моих глубин самые отвратные мысли, которые я бы хотела задержать навсегда. Меня запугивают собственные сокровенные желания, которые теперь все чаще заглушают хорошие намерения. Я не знаю, откуда они взялись, насколько я плохая, если позволяю им управлять собой. У меня в груди отключается лампочка, перегорая с характерным щелканьем, и я чувствую отвратительно липкую пустоту, словно погрязла в Оборотном зелье, вылавливая лучшую личину себя. И сколько я не пытаюсь снять все подставные маски, в конечном итоге, всегда остаюсь плохой. Плохой. В этом нет никакого смысла или внятного оправдания, но я чувствую, как грудную клетку связывают канаты, впиваясь так глубоко, что становятся обыденными частями тела. Каждая мысль душит меня. Я растираю лоб, но червоточина отравленных мыслей уже дошла до меня, и я вряд ли смогу ее залатать сейчас.***
В Большой зал спускаюсь с желанием выкрутить себе голову и на ее место поставить шлем от рыцарских доспехов, чтобы меня не сгрызали мысли. Перед дверьми я замираю: сегодня воскресенье, если пропустить завтрак, обед и даже ужин, никто не станет меня искать. Кроме Ала и Хьюго. Но первый, разумеется, поймет, почему я не вышла из комнаты, и мягко объяснит это Хьюго. Я могу просидеть целый день в спальне, скрывшись за пологом. И сойти с ума окончательно. Я отметаю идею вернуться в гриффиндорскую башню и толкаю дверь. От запахов еды становится дурно, но встряхиваю головой и иду к столу. Эллис Долгопупс сидит на моем месте, я собираюсь сесть в стороне, но девушка машет мне рукой, и я, к сожалению, не вижу причин, чтобы отказаться от ее компании. Ни удивления, ни интереса это не вызывает. Что бы ей не нужно было от меня, вряд ли это стоит того, чтобы разговаривать утром в воскресенье. Я пробегаю взглядом по почти пустому залу и хмыкаю. В любом случае, она нашла хорошее время для разговора – никаких лишних ушей. – Доброе утро, – вяло киваю и сразу же накладываю овсянку, чтобы заполнить неудобную паузу. Эллис улыбается и медленно выбирает себе вафли с кленовым сиропом. – Как настроение? – она добавляет на тарелку клубнику, искоса наблюдая за мной. – Отличное, – пожимаю плечами, не стараясь улыбнуться. Не хочу додумывать и спрашивать первой, поэтому тянусь за ежевичным вареньем. Очевидно, ей зачем-то нужна я. Последний раз она поручила мне разговор с буйными второкурсниками, и после я старалась не пересекаться с ней. Конечно, это трудновыполнимо: как староста школы она имеет право перекладывать на меня ответственность. Тогда это вызвало замешательство, но я промолчала. Я вспоминаю об этом и замечаю, что руки начинают подрагивать. Откуда-то взявшаяся злость делает засечки и подбирается слишком близко. Это не хорошо. Злость на кого-то лучше, чем угнетение себя, но я не хочу переносить свои эмоции на Эллис. Поспешно наливаю чай и делаю большие глотки. Становится легче. Мне лучше уйти, но Долгопупс продолжает болтать. – А учеба? – она будто и не замечает моего нежелания общаться. – Фрэнк говорил, что вас завалили докладами по трансфигурации и зельеварению. Я непроизвольно хмурюсь и вновь оглядываю зал. Фрэнка здесь, к счастью, нет. Как и Джеймса. Мысль пролетает быстро, но этого хватает, чтобы почувствовать очередной приступ тошноты. Я запиваю чаем, но привкус гадости все равно остается. – Что тебе нужно, Эллис? – мне не удается скрыть недружелюбие, хотя я и не стараюсь. – Мы просто говорим, – она держит лучезарную улыбку и наполняет стакан соком. – И завтракаем! – О чем нам говорить? – я очень надеюсь, что дело не во Фрэнке. Я уже и забыла о его чувствах ко мне, и сейчас мне не до этого. С того дня, как он признался, мы совершенно не разговаривали, и мне, если честно, было немного все равно. Фрэнк – просто однокурсник и друг. И если влюбленность Джеймса еще хоть что-то для меня значит, то Фрэнка – ничего. В груди больно колит. Я могла бы попытаться сгладить острые углы и поговорить с Фрэнком, прикрывая неприятную ему правду, но не хочу. Я уже сделала это с Джеймсом, и хорошего из этого ничего не вышло. Мы оба опустошены и разодраны, и я не хочу подвергать еще и Фрэнка такой участи. Он этого не заслуживает, и лучше пусть он разочаруется в чувствах ко мне и мой образ стерется из его сознания, чем будет жить с ложной надеждой. Сначала ему будет больно, но после он будет благодарен за то, что легко отделался. Мне противно от самой себя, но после всего, что со мной произошло это нормально. Эллис задумчиво смотрит на пасмурный потолок Большого зала, не замечая – а, может, делая вид, – моего смятения, и выдыхает: – О всяком разном. О жизни. О чувствах. Да хоть о природе, Роза. Это же так просто поговорить с кем-то! Я слышу ее через слово, даже не стараясь понять. Белый шум на пару минут заполоняет собой мысли, и я вздыхаю с облегчением, но приятный эффект быстро проходит. Подношу ко рту ложку овсянки и замираю, насилу прокручивая жужжания Эллис. О чем, черт возьми, она говорит? Я же не настолько спятила, чтобы не понимать человеческую речь. – Эллис, прекрати водить меня за нос, – прошу я, дернув плечом. – Ты бы не подошла ко мне просто так. Я хочу отделать от нее побыстрее, потому что чем дольше мы разговариваем, тем противнее мне становится от самой себя. Мне совершенно не хочется с кем-либо общаться, когда любое слово может спровоцировать мою агрессию. Я, разумеется, ее подавлю, но от этого сгнию внутри, потому что такое количество ненависти, злости и бессилия разом превращаются в смертельную дозу Изумрудного зелья, вызывая порочные галлюцинации и страхи. Не хочу проходить эти круги ада так часто. – Ты права, – сощуривается Эллис и оставляет свой завтрак. – Я хотела поговорить о Джеймсе. Она выдыхает имя Джеймса и оглядывается, опасаясь, что он где-то рядом. Я теряю дар речи и только хлопаю ртом как рыба на берегу, но молчу. Что она сказала? Я пытаюсь найти логический смысл, почему она решила поговорить о нем со мной, но только путаюсь. Что-то не так. Джеймс – запретная тема. Так сказала я себе. И неожиданно поняла, что не могу – не могу! – вычеркнуть его из своей жизни, не оставив внутри сердца огромную выжженную дыру. Это уже не его спасение, а мое. Я обвиняла его в эгоистичности, но сама ушла не далеко. Нельзя думать. Нельзя. Джеймс… – Какое отношение он имеет ко мне? – вопрос получается грубым, но грубость оказывается действенным способом, чтобы не сорваться с места и не устроить глупую, немыслимую истерику. Долгопупс внимательно смотрит на меня, и от ее взгляда я начинаю чувствовать себя маленькой дурочкой, которая совсем не понимает, что к чему. Во рту пересыхает. Она раздумывает, как ответить правильно и стоит ли юлить дальше. И, наконец-то, говорит. – Знаешь, а иногда чувства сносят крышу. Основательно, – Долгопупс начинает расслабленно и спокойно, и я не могу усомниться в ее искренности. – И если им не сопротивляться, то однажды ты окажешься в бездонном колодце, темнота которого постепенно вытянет из тебя все хорошее. Но это ведь не значит, что от них нужно отказываться. Просто нужно уметь балансировать. Эллис не торопит меня, позволяя обдумать ее слова. Я снова возвращаюсь к каше и чертыхаюсь. Сейчас я хочу, чтобы овсянка заполонила собой весь зал, потому что смотреть на нее то же самое, что смотреть на Долгопупс. Неприятно, раздражающе и глупо. За ее туманными и обтекаемыми фразами я не могу разглядеть что-то важное, к чему она меня подводит. Краем глаза я замечаю, как начинают стягиваться на завтрак студенты, и даже улавливаю настороженный взгляд Альбуса, прошедшего к столу Слизерин. Только его вопросов мне не хватало. Ладно. Что она все-таки сказала? Ее слова, конечно, задевают за живое, потому что весьма правдивы, и сейчас я чувствую, как теряю важную часть себя, захлопнув одну из дверей в сердце. Но я не понимаю, какое ей до этого дело. Возможно, она выводит тему на Фрэнка, но… При чем тогда Джеймс? Или она это о себе? Она ведь недавно с ним рассталась, может быть, хочет… вернуть его с моей помощью. Мерлин, пожалуйста, пусть я ошибусь. Это какой-то вздор! Нелепица! – Мне, кажется, что каждый сам выбирает, как ему поступать, – с трудом выговариваю, пытаясь хоть что-нибудь понять по мимике девушки. Но гриффиндорка толком не реагирует, пожимает плечами и держит улыбку, словно приклеила ее сразу как проснулась и теперь не имеет других эмоций. Чувствую первую волну раздражения, но терпеливо жду ее ответа. Пусть она либо скажет прямо, что ей нужно, либо переведет тему! – Джеймс – заманчивый повод отказаться от здравомыслия, – Эллис выглядит уверенной и ее совсем не смущает, что она говорит о своем бывшем. «И о моем бывшем», услужливо подсказывает внутренний голос. – Настолько, что ты этого и не осознаешь, пока не доходишь до конечной точки с пресловутой надписью «финита ля комедия!». Он классный парень, правда! Девушка, завоевавшая его сердце, будет победительницей по жизни, он сделает ради нее что угодно. Но в этом есть и минус: Джеймс тот человек, которому всегда нужно идти к цели, а когда он достигает ее, то теряет интерес. Собственно, так он находит новых девушек, а после расстается с ними. Он не умеет стоять на месте. На последней фразе она, впервые за весь разговор, нервно смеется и потупляет глаза. – Зачем ты мне это говоришь? – мне не интересно, но смолчать сейчас я не могу. Не понимаю, к чему она ведет. Она вновь улыбается, внимательно и сочувственно впившись в мои глаза. Я с трудом выдерживаю это, внутренне ежась. Пусть же прекратит смотреть на меня, будто я букашка, а она исследователь. Сердце предательски начинает колоть, вызывая приступ злости уже на себя. И чуть-чуть на Эллис. Потому что я не хочу ни с кем говорить о Джеймсе. Какого же черта?! – Я люблю его, – признается она, не дрогнув. – И я желаю ему самого лучшего. И все-таки она хочет его вернуть? Явно выбрала не того человека, который может ей в этом помочь. – А лучшее для него это ты. Я округляю глаза, переставая на секунду дышать. Что… Нет, она этого не говорила. Наверное, я ослышалась. Это более вероятно, чем все до этого. Она любит Джеймса. Это понятно и не абсурдно. Остальное я отказываюсь признавать услышанным. – Что? – глухо спрашиваю и сжимаю под столом дрожащий кулак. – О, Роза! – протягивает Долгопупс и берет меня за руку. – Джеймс мне все рассказал. – Рассказал, что? – я выдергиваю руку, словно обожглась, и больше ничего не могу ни сказать, ни сделать. Стоит уже сбежать от нее, но я прикована к месту одной ее фразой. Это, Мерлина борода, ни сон, ни галлюцинация. Это Эллис Долгопупс, говорящая мне, что Джеймс ей что-то рассказал! У меня в голове не формируется логическая картина этого. Он ведь не мог. Одно дело его друг Терри, другое – бывшая, все еще влюбленная, девушка. Господи, что он наделал! Голос Эллис звучит очень тихо, когда она чуть склоняет голову, чтобы никто из посторонних не услышал, но мне это не помогает: – О чувствах к тебе. Я так вам сочувствую. Можешь не верить, но у меня нет злых мыслей, – под конец ее голос сбивается, и она начинает тараторить. – Я хотела сказать, что это не самое ужасное, что могло произойти. Меня накрывает непроницаемым куполом, под которым я перестаю что-либо слышать и видеть. Все на что хватает моего сознания – это повторять беззвучные мысли в голове и дрожать от них. Джеймс. Рассказал. Эллис. Не может быть. Она знает. Теперь я не знаю, что ужаснее: чувства Джеймса, мои эгоистичные метания или то, что об этом знает Эллис. Какие бы цели она не преследовала, я жду от нее подвоха. – Прости, но этот разговор лишний, – я резко встаю, чуть пошатнувшись. – Джеймсу не надо многое, в этом я убедилась, – она вынуждает меня остаться и слушать. Невнимательно, пропуская слова. – Если он действительно любит тебя, то он будет глубоко несчастен, если ты даже не попытаешься быть с ним. – Прекрати, – прошу я, чувствуя, как щеки начинают гореть. – Прекрати сейчас же. – Роза. Ее спокойствие затмевает последний островок моей разумности, и я поддаюсь вперед, желая как можно скорее прекратить этот бессмысленный и жестокий разговор, но и просто уйти не получается. Ноги не двигаются, словно их приковали к полу Большого зала. – Ты любишь его? – я спрашиваю и не ожидаю от нее ответа. Она его уже дала, но я хочу это повторить. – Замечательно. Так какого же черта ты говоришь со мной, а не с ним? Зачем мне знать, что ты его любишь? Потому что я – девушка и должна что-то делать? Почему на меня так легко повесить ярлык и обвинить в том, что я виновата в его чувствах? Я не понимаю, как мой голос не разносится по всему залу, не слышу разума и мне даже плевать, что именно я говорю. Наверняка что-то нелепое и нелогичное, но я уже так устало копить все в себе, съедать весь негатив, который льется на меня ни за что. Я не виновата! Ни в том, что у Джеймса нездоровое влечение ко мне, ни в проблемах семьи Булстроуд, ни в том, что не могу больше быть идеальной дочерью для Гермионы. Меня злит и будоражит от того, что я нахожусь в гнилой червоточине и не могу выбраться, потому что единственный, кто желает мне помочь – Альбус. Но этого, к сожалению, не достаточно. Потому что сама я только и делаю, что остаюсь в темноте, веря, что она полноценная часть меня. Как ужасно это все! И я еще и виновата во всех смертных грехах. И почему? Почему?! – Ты ни в чем не виновата, – убежденно говорит Долгопупс, совладав с шоком. – Я просто хотела тебя поддержать. Злость не убавляется, наоборот, она окончательно поднимается, разогревая сломанный мозг. – Мне не нужна твоя поддержка, – чеканю так, словно и вправду это все не имеет значения. Обманываю в первую очередь себя. – Оставь свои лживые фразочки при себе. Ты ни черта не понимаешь и не поймешь. – Но почему ты так? – опешив, спрашивает она. – Я хочу помочь. Искренне! Это меня выводит еще сильнее. Тоже решила быть святой и милой, но я понимаю, что и в ней наверняка сидит демон. Какая она невыносимая! – Чем? – у меня вылетает истеричный смешок, и я перестаю контролировать свой язык. – Кажется, Джеймс пытался с тобой встречаться, и хорошим это не закончилось. Так, чем ты можешь помочь, если ты не смогла удержать его? Эллис дергается, как от пощечины и встает. – У нас не получилось потому, что он любит тебя. – Да, – не отказываюсь, впервые признавая это перед кем-то, кроме себя. – Поэтому это не твое дело. Не смей ко мне больше подходить. Я разворачиваюсь, перед глазами все плывет, а звуки оживленного Большого зала смешиваются в какофонию, выдавливая из меня еще больше агрессии, и если я сейчас не уберусь отсюда, то точно взорвусь. Последние слова Эллис я не разбираю, хотя она еще долго что-то говорит мне вслед. Лицо горит от ярости и удушения, и, выбежав в холл, я сжимаю его холодными ладонями. Легче не становится, но я стараюсь выровнять дыхание. Такой растоптанной я себя еще не чувствовала, даже вчера, когда Ал рассказал о подлитом мне любовном зелье. Может быть, тогда я этого не осознавала, а сейчас не могу об этом думать. Чертова Эллис! Ее не касается то, что происходит между мной и Джеймсом. Какой же наглостью нужно обладать, чтобы разговаривать со мной и предлагать помощь? Неужели она не понимала, к чему это приведет? Конечно же, она все это понимала! Может, специально и сделала это. Гнев на нее еще живой и цельный, что мне хочется вернуться обратно и высказать все, что я не успела. Даже если будет ложка правды на бочку лжи, зато я в полной мере заставлю почувствовать все, что кипит внутри меня от ее слов. В холле спокойно и пусто, и это чуть-чуть притупляет во мне бурю эмоций, и я сдерживаюсь. Выдыхаю. И только когда могу четко разглядеть дорогу перед глазами, делаю первые шаги. Но голос, который я меньше всего желала услышать, останавливает меня. Я вздрагиваю и застываю на месте, чувствуя, как бегут мурашки по спине от чужого взгляда. – Роза, – повторяет Скорпиус, но не подходит, оставаясь за моей спиной. Мне не комфортно находиться рядом с ним, тем более спиной к нему, и я оборачиваюсь, скрещивая руки на груди. Скорпиус мнется и не смотрит на меня прямо. А я наоборот нахожу в себе самый ужасный, холодный и высокомерный взгляд и смотрю в его лицо, чтобы не сорваться в истерику. И чтобы он понял, как сильно мне было больно узнать о том, что меня опоили любовным зельем. Даже если он ни при чем, это не снимает с него ответственность. Нет, точно нет. Это игра с моими чувствами, и я уже устала терпеть это. Я не должна отвечать им взаимными чувствами, не должна винить себя за то, что не влюблена ни в него, ни во Фрэнка. И, какая жалость, я не могу сделать вид, что ничего не произошло. Меня опоили, подчинили мою волю себе, как им вздумалось, а теперь он решил о чем-то поговорить. Ну, это тоже наглость и неуважение ко мне! – Давай отойдем, – просит Скорпиус и делает осторожный шаг в коридор, ведущий в подземелья Слизерина. Издевается. Я не собираюсь давать ему чувство превосходства в разговоре, и тем более не подойду даже близко к подземельям. – Говори здесь, – не в меру жестко произношу я, не двигаясь. – Но здесь полно лишних ушей, – слегка оторопев, Малфой возвращается обратно и подходит ближе. Я отступаю на два шага, потому что внутри сидит беспокойство о себе: кто знает, что у него на уме? – Я хочу поговорить о… О любовном зелье. Мне рассказала Ингрид, и теперь я понимаю, почему Ал был вчера зол. Он шепчет, но я воспринимаю это как громкие слова, и прикладываю руки к ушам, стараясь подавить весь ненужный и разрозненный шум в голове. Безрезультатно. Неприязнь к Булстроуду, Забини и Малфою вспыхивает за секунду, и так же быстро затухает, оставляя тяжелую ношу безразличия. Мне стало бы легче, если все сделали вид, что этого нет. Правильно это или нет, но я не могу постоянно оглядываться на тлеющую внутри боль от чужой жестокости. Не могу разобрать все по частям и найти хотя бы долю понимания их поступков. Я и не обязана этого делать. Не хочу думать об этом, мне хватило и бессонной ночи. Почему они все не могут сначала спросить, хочу ли я с ними разговаривать? Не хо-чу. – Боишься, что у твоих дорогих друзей будут проблемы? – с каким-то удовлетворением я усмехаюсь. – И правильно. За поступки нужно отвечать. Они уверены, что им все сойдет с рук, потому что я испугаюсь быть униженной в глазах окружающих. Это… Мерзко! И хоть мне противна сама мысль, что им действительно сойдет это с рук, я все же не решаюсь рассказать об этом еще кому-нибудь. Многие воспримут это, как шутку. Это просто гадость, и в любовном зелье нет ничего ни хорошего, ни смешного, ни тем более доброго. Скорпиус передергивает плечами. – Я не спорю. Это сложная ситуация, и мы оба в ней жертвы. – Жертвы? – переспрашиваю я. – А по-моему для тебя это была очень удобная ситуация. – Это не так, – Скорпиус мотает головой, подбирая слова. – Я даже не думал о таком… Мне не нужны взаимные чувства такой ценой. – В самом деле? Малфой кивает, на секунду расслабившись. Но я не собираюсь ни верить в его слова, ни облегчать его душу. – А о чем же ты тогда думал? – Я думал, что мы сможем быть вместе, если я стану чуть-чуть другим. Думал, что ты действительно можешь в меня влюбиться, и мне не нужно для этого вызывать фальшивые чувства. – Никаких других чувств нет, и больше никогда не будет, – спокойно, но зло выговариваю я, боясь запнуться на полуслове. – Твои друзья, – едко выделяю, – сделали для этого все. Скорпиус прикусывает язык, и я вижу, как пробегают по его лицу эмоции. Может быть, ему и больно от моих слов, но я не сожалею о них. Все-таки ему и вправду была выгодна эта ситуация. – То, как поступила Ингрид ужасно, – жалостливо шепчет он. – И ей нет оправдания, но я попрошу у тебя прощения за нее. Прости, Роза. Прощения? Он просит прощение за Забини? Я плотно сжимаю дрожащие губы и едва мотаю головой. Волна унижения снова накрывает меня, но я не знаю, что ему сказать. Должна ли я вообще что-то говорить? Какого черта! Меня облили грязью и поставили в один ряд с такими чистыми и благородными, показывая, кто я такая. Порочная и недостойная их! Все мои чувства обесценили по своей гребаной прихоти, и еще смеют просить прощения. И не сами, а через посредника. – Только за нее? – кривлюсь я. – А как же Булстроуд? Ах, да! Как же я забыла, что он никогда-никогда не может быть в чем-то виноват! А между тем вина только на нем. – Прости и за него тоже, – поправляется Малфой, выдыхая. Ну уж нет! У всего есть предел. И моему терпению тоже пришел конец. Я не намерена больше пересекаться с кем-либо из них. И Малфой может катиться лесом со своими прощениями и прочими словами. Особенно, если хочет произвести эффект и убедить меня в своей искренности. Не верю. И не хочу больше слышать удобные для меня слова. – Как смешно. У взрослого мальчика не хватило смелости подойти лично? – Меня никто не просил, – выдавливает Скорпиус, сощурившись. – Я пришел сам, Роза, потому что чувствую себя виноватым. Да, я рассказал Стэнли, что влюблен в тебя, но даже не мог подумать, во что это выльется. – Мне плевать, – цежу я. – Это все? Скорпиус заламывает руки, нервничая все больше, и вновь делает попытку подойти ближе. Я выставляю руку вперед, не позволяя сделать этого. – Прости меня. Наверное, не доверяй ему я так сильно, то ничего бы не было. И все же, это сделала Ингрид. Но и она не такая плохая, как ты думаешь. Надеюсь, ты сможешь нас простить за это, потому что… Хотя я и не виноват, но все равно на мне есть некая ответственность… – Да что ты вообще несешь? – не выдерживаю я. – Мне не нужны твои извинения, хотя бы потому, что это сделал не ты. Мне не нужны и их извинения. Я не собираюсь разыгрывать из себя сострадательного и понимающего ангела. Это останется на их совести и пусть живут, как хотят! Нельзя отмотать время и изменить все, что сделано, но просто оставьте меня все в покое! Хватит уже! Надоели! Я надрывно кричу, не замечая, как крик превращается в хриплое рычание, и тут же разворачиваюсь, убегая прочь. Плевать, что это кто-то слышал. Нужно убраться подальше. Злость обуревает меня и не позволяет здраво мыслить. Я не хочу испытывать к ним ненависть, но и простить не в силах. Да и не обязана. Зачем он решил со мной поговорить, попросив прощения? Для чего?! Чтобы я мучилась, снова и снова грызла себя за то, что не могу простить людей за их мерзкие поступки? И Скорпиус еще называет себя жертвой. Скорпиус, который, при таком раскладе, оставался только в плюсе, ведь иначе я бы никогда в него не влюбилась. То, что он не может принять это, говорит о многом. Тот же Фрэнк не пытался привлечь мое внимание, опоить любовным зельем, причиняя мне боль. Малфой виноват косвенно. Точка. Не желаю больше о нем даже думать! Все тело поддается дрожи, и меня бросает то в жар, то в холод. И если бы не знала, что все в прошлом, снова бы подумала, что влюблена в Малфоя. Но это не так. Дело не в самом любовном зелье. И, наверное, я бы могла воспринимать его, как обычную шалость студентов. Но не тогда, когда паук оплел мое сердце паутиной и сбежал, а сердце-то замерло от удушья и начало медленно тлеть. У меня ничего не осталось. Ни реальности, ни выдуманной вселенной. Вокруг всего пошли трещины, а я этого даже не заметила. Предпочла не заметить, и теперь я вынуждена бегать с тюбиком клея, замазывая абсолютно все, чтобы немного остаться на плаву. Зелье Альбуса сделало свое дело: сняло проклятое чувство одержимости Скорпиусом Малфоем. Но взамен оно ничего не дало. Это было краткосрочно, но хорошенько осело внутри меня адским влечением к Скорпиусу. Ничего к нему не испытывая, я погрязла в выдуманных, иллюзионных эмоциях, и когда пелена слетела, то поняла, что во мне больше нет ничего. Ни то, что к Малфою, а ко всему! Словно я всегда была пустой и безликой, притворяясь цельной, а теперь все маски сняты и я совершенно чужая для себя. Ножницы мастерски, со звонким лязгом, разрезали атласную ленту с красивым названием «чувственность», лишив меня возможности ее испытывать. Как-то не так я себе представляла поиск себя. Теперь я не знаю ни настоящую себя, ни ту, которая была удобна всем. Я замерла где-то между двумя состояниями. И это приносит только негатив. Боль. И ужас. Я так не хочу. Каждая секунда превращается в очередное болото, затягивающее меня все глубже. Безысходность заполняет собой все пространство, не оставляя мне шанса на побег из нее. Потому что есть еще Джеймс. И только сейчас я готова признать его чувства. Меня скручивает ненавистное чувство, зародившееся внутри меня после окончательного разрыва с Джеймсом. Я пыталась его чем-то задавить, переправить в другое русло и слепить из него нечто, способное существовать без Джеймса и не травить меня. Из этого ничего не вышло. Только свинцовый груз опустился на плечи в большем количестве, чем до этого. Я пленница злых эмоций и преждевременно отвергнутых чувств, но все еще способна противостоять им и бежать далеко, даже если мне только хочется в это верить. Выцарапать бы все, что ворочается в груди. И злость, и ненависть, и презрение на одних, разочарование на саму себя, и скрыть незатухающую боль. Теперь, когда мое сознание принадлежит только мне, а рядом не стоит человек, толкающий меня в свои чувства, я могу хоть немного осознать то, что есть во мне. Мне не нравится этот вид, но он лучше, чем кромешная пустота. Может, я сошла с ума. Может, запуталась. Я не знаю. Но мне больно от того, что рядом со мной нет Джеймса. Мерлин, эта мысль настолько абсурдна, что я боюсь ее прокручивать в голове. Но немного она усмиряет мою ненависть ко всему. И в тоже время возвращает ярость на себя. Если бы я чуть-чуть бы захотела признать это раньше, может быть, было бы легче.***
Я хочу добраться до гриффиндорской башни, но моей выдержки не хватает даже для того, чтобы подняться на следующий этаж и уйти от посторонних глаз. Спустившись на ступеньки, я закрываю руками голову и представляю, что вокруг меня каменная стена, настолько высокая и прочная, что никто не может меня увидеть и задеть. Это не так, и если кто-то пройдет мимо, то решит, что мне стало плохо и поднимет шум. Но пока этого не произошло, я могу поверить в неприступную крепость, защищающую меня и от холодных ветров, и от погрязших в сердце злости и бессилия. Но если внешне я представляю собой крепость, то внутренне – шаткую башню из кубиков с неровными гранями. Еще чуть-чуть и она рухнет, развалив всю мою жизнь, и я окончательно потеряюсь между теней, став их отражением. Альбус находит меня в разодранных чувствах на главной лестнице и ничего не спрашивает, обнимая меня так, словно хочет погрузить меня в сонный кокон и защитить от всех. И я поддаюсь, окончательно поникая плечами, и утыкаюсь в его мягкий свитер. – Давай прогуляемся до Хагрида, – он старается скрыть жалостливые нотки, но не удается. – Сегодня хорошая погода. Хочу мотнуть головой, но пересиливаю свое нежелание что-то делать. Все же общество Альбуса в сто раз лучше, чем одиночество. – И притвориться, что у меня все хорошо, – сглатываю и поднимаюсь вслед за Алом. Альбус пропускает мое замечание мимо ушей и протягивает мне мантию. Присмотревшись, я узнаю в ней свою теплую мантию с гербом Гриффиндора. – Откуда? – Попросил Хьюго принести ее, – пожимает плечами Ал. – Ты поссорилась с Эллис на завтраке? Непроизвольно морщусь. Интересно, сколько любопытных студентов это заметили? Не думаю, что слышали весь наш разговор, но ссору точно заметили. – Есть немного, но давай не будем об этом, – пресекаю любые попытки выведать у меня что-то. – Это между нами девочками. – Хорошо, – легко соглашается Альбус. – В любом случае я на твоей стороне. Я смеюсь впервые за несколько дней без фальши, хотя внутри держится напряжение. Если бы он знал, в чем все дело, он бы так не говорил. – Не лишай себя выбора, – советую я, выходя из замка. – Это может обернуться против тебя. – Да брось, Рози! – он отмахивается. – Не накручивай и себя, и меня из-за глупостей. – Было бы все так просто. – А все просто, – Ал приобнимает меня за плечи, когда мы выходим со школьного двора. – Дело лишь в том, готова ли ты воспринимать все просто, не закручивая посильнее все гайки разом. – Иногда я думаю, что в тебе реально живет Дамболдор, – неожиданно прыскаю и уворачиваюсь от локтя кузена. – А в тебе Гремучая ива! – Спасибо, что не гриндилоу, – смеюсь я и сбегаю с холма с какой-то потаенной и уже забытой легкостью. Альбус спускается медленно, но я вижу в его глазах смех и отметаю мысль, что могла его обидеть. Он слишком добр для этого мира. – Надеюсь, мы не слишком рано, – говорю я и стучусь в массивную дверь. Хагрид не открывает, и я хмурюсь. – Может, он еще спит? Я начинаю расстраиваться, ведь мне и вправду нужно постараться отпустить все, как и говорит Ал, и чай у Хагрида – то, что мне нужно. Пусть недолго, но я могу побыть счастливой. Ал, заметив мое поникшее настроение, подходит к ближайшему окну и, привстав на носочки, стучит в него. Никакого отклика не происходит, и тогда Альбус толкает дверь, пропуская меня вперед. Это не самое дружелюбное поведение, но я не делаю кузену замечание. В хижине Хагрида тепло, но самого лесничего нет. – Наверное, отлучился в Хогсмид или у директрисы, – Ал пожимает плечами и первым же делом подвешивает железный чайник на крючок над огнем в камине. – Как всегда удачно зашли в гости, – притупляя недовольство, говорю я и снимаю теплую мантию, раз уж мы решили навестить Хагрида, то останемся. – Ничего, подождем, – Поттер улыбается и начинает хозяйничать на кухне, стукая большими дверцами ящиков. Как только чайник вскипает, я нахожу наши – маленькие в голубой горошек, – чашки и завариваю чай из трав. Интересно, когда придет Хагрид? У меня появилась странная идея. Все зависит от того, как долго не будет Хагрида. Я залажу в кресло Хагрида с ногами и прижимаю к себе горячую чашку чая, пока Альбус раскладывает сладости. Внимательно наблюдаю за ним, и понимаю, что в глазах предательски начинает щипать. Отвернувшись, вытираю первые слезы рукавом свитера, и глубоко дышу. Мне больно от того, что Альбус так многое для меня делает, а я скрываю от него важную часть своей жизни. А между тем Ал единственный человек, который никогда – ни словом, ни делом, – не отказывался от меня, постоянно поддерживая и успокаивая. Даже когда я сама себя ненавижу, он меня оберегает от всего. Вот и сейчас он рядом со мной и пытается показать мне, что я не одна, и не должна справляться со всем сама. У него есть и свои дела, но он почему-то выбирает меня. Больше всего я боюсь потерять его из-за своей черствости и страхов, решив, что справлюсь сама. Но я не справляюсь. А Альбус думает обо мне даже больше, чем я сама. – Я люблю тебя, – шепотом говорю я, делая осторожный глоток, и прикрываю глаза. Альбус несколько секунд молчит, и я отчего-то боюсь открыть глаза, но он смеется и внезапно заваливается рядом. Я немного сдвигаюсь, но места и без того много. – И я люблю тебя, – пропевает он и раскрывает упаковку шоколадной лягушки. – Даже когда ты несносная. – Эй! – я пихаю его ногой и осторожно убираю подальше горячую чашку. – Это… Это нахальство, Ал! – Вот как сейчас, – довольно расплывается в улыбке Ал. – Но зато я очень искренний. – Само совершенство! Альбус смеется и начинает рассказывать о чарах и дуэльном клубе, так воодушевленно и живо, что я отметаю все мысли о том, что он просто хочет меня развеселить. Нет, Ал хочет сделать так, чтобы я сама почувствовала, что все хорошо, не наигранно. И я смеюсь с каждой его шуткой все громче, почти не замечая пут, связывающих меня вот уже несколько дней. Но рано или поздно заканчивается даже хорошее. Я сама отхожу от веселья и хмурюсь, готовясь к сложному разговору. Хагрида, как назло, нет. – Что-то не так? – спрашивает Ал, заметив перемены в моем настроении. Я сглатываю и делаю глубокий вдох. Нужно всего начать разговор, и он сам выйдет на нужную тему. Все кажется весьма прозрачным и обыденным, ведь очень просто сказать своему другу, что ты… влюблен, но никогда это априори невозможно и неправильно. – По-моему я влюбилась, – на одном выдохе признаюсь я и опускаю плечи. – Роза, – Ал облизывает губы, стараясь не задеть меня словами. – Я думаю, что все дело в зелье. У меня вырывается смешок. – О нет, Ал, дело ни в зелье и ни в Скорпиусе, – всплеснув руками, я немного успокаиваюсь. – Это началось немного раньше. И стоило мне поставить точку и сломать человека, как оказалось, что я безбожно врала себе. Озвучив это, мне становится чуть-чуть легче, словно все, что копилось во мне последние дни, наконец-то, смогло выбраться из-под завалов и расправить крылья. Ал немного хмурится и, кивнув самому себе, осторожно интересуется: – И кто этот мальчик? – Я боюсь, тебе не понравится. Кузен по-доброму фыркает, сжимая мою руку. – Мне и не должен нравиться он. Он должен нравиться тебе, а потом всем остальным. – Думаю, он нравится всем, – с трудом выдавливаю я и возвращаюсь к уже остывшему чаю. – Но он не должен нравиться мне. – Что за глупая установка? – Альбус смешно морщится и откидывается на спинку кресла, обдумывая. – Ты можешь быть влюблена в кого угодно. – Ты бы не был таким спокойным, знай правду. – Ну, если ему тридцать лет, то возможно, – пытается пошутить кузен, но это не очень-то разряжает атмосферу. – Расскажи мне, – рекомендует он. – Вчера ты сказала, что мы всегда будем вместе и можем рассчитывать друг на друга. Я киваю. Но как, как это сказать? Альбус замечает мои метания и продолжает: – Но ты почему-то скрываешь от меня важную часть своей жизни. Я не буду тебя осуждать, кем бы этот парень ни был. И, по-моему, я говорю это так часто, что уже глупо мне не верить. Да я не в Альбусе сомневаюсь, а в том, что это вообще возможно! Я только-только позволила себе немного отпустить наше родство и подумать о Джеймсе не как о запутавшемся брате, а о молодом человеке. Во мне происходит непонятный диссонанс, и просто пытаюсь с ним совладать, не навредив себе. Мне страшно говорить об этом. – Странно после всего случившегося разговаривать об этом, – медленно начинаю я, слыша, как внутри лопается пузырь. – Я хочу, чтобы ты понял, что это не так просто, как кажется. Я бы никогда не стала от тебя что-то скрывать, Ал. – И я верю, – он крепко меня обнимает, прижимая к себе, и мне становится спокойно и тепло, будто разом все невзгоды отступают, и остается только лучик света. Небольшой, но достаточный для счастья. – Я люблю тебя, и хочу тебе помочь. Меня снова накрывает эмоциональная волна, выталкивающая все слезы из меня, которые я старательно задавливала. Постепенно рыдания усиливаются, и слезы начинают невыносимо обжигать лицо, но я не пытаюсь их вытереть. Сильнее прижимаюсь к Альбусу, все еще опасаясь, что он отпрянет и сбежит от меня. Но Ал рядом, успокаивающе раскачивает меня из стороны в сторону и что-то говорит. Изматывающая пустота, наконец-то, получает способ вырваться наружу, и я впервые ощущаю всю ее силу и могу выдавить ее из себя без сожалений. Я успокаиваюсь, останавливая рыдания, но тело плохо слушается и продолжает дрожать. Ал не выглядит удивленным или непонимающим, но я должна как-то объясниться перед ним. Немного сиплым голосом, я говорю, притупляя глаза: – Я не знаю мои ли это чувства, – Альбус порывается меня прервать, но я ему не позволяю. – Нет, любовное зелье совсем не причем. У меня стойкое ощущение, что эти чувства вызваны его чувствами. И так как я долгое время не могла с ними смириться, но продолжала подпитывать, то после того, как общение оборвалось, я обнаружила пустоту. Не ту, которая у меня со вчерашнего дня. А именно та пустота, которую я старательно задавливала на протяжении длительного времени, уверенная, что все делаю правильно. Но ошиблась. Я запуталась в своих же чувствах! И сейчас, когда все уже потеряно, страдаю из-за своей поспешности и, наверное, страха, как это будет выглядеть. – Вы встречались? – Альбус встает и наливает воду в стакан, протягивая его мне. Я принимаю и делаю жадные глотки, стараясь оттянуть момент. – Он этого очень хотел, а я... Больше думала, как бы сделать так, чтобы он не страдал из-за меня. А в итоге страдаем оба. Кузен отрицательно качает головой. – Это только его проблемы, ты не виновата, что не была в него влюблена. О, сколько еще мне предстоит это услышать прежде, чем я перестану себя винить? Я все понимаю, но этого недостаточно, чтобы выбросить из головы эти глупости. – Я знаю! – я вскакиваю с кресла и начинаю ходить по комнате. – Но я дала ему надежду, а потом растоптала ее. И когда я смотрела на него в последний раз, то чувствовала некую гадкую сущность в себе. А потом поняла, что уже привыкла к нему, к его объятиям, к его голосу. Влюблена или только думаю так... Я не знаю! Но я не могу больше об этом молчать. О как сложно! – Ты скажешь, кто он? – любопытство Альбуса вполне понятно, и я понимаю, что не могу еще дольше скрывать. Я делаю глубокий вдох и, съежившись, открываю рот. – Дж… – Хагрид пришел, – перебивает меня Ал и бросается к двери, где уже полувеликан скидывает с себя кротовую накидку. – Мы тебя уже заждались, Хагрид. Черт. Черт. Черт! – Я ходил в Хогсмид, в «Три метлы», – Хагрид подавляет кашель и вешает чайник над огнем. – Как дела, Роза? – Все хорошо, – я падаю обратно в кресло и разочарованно смотрю на свои руки. Ну, почему Хагрид не мог задержаться на пару минут подольше? Я бы сказала! Альбус бросает на меня настороженные взгляды, но, разумеется, к разговору не возвращается.***
Я решаю вернуться в замок, когда в нем уже закончился обед, а Альбус остается у Хагрида, помогая ему фасовать лечебные травы для Больничного крыла. Погода не совсем ужасная, но вызывает тоску еще большую, чем была у меня утром. Все очарование и тепло от разговора с Алом слетело с меня сразу, как появился Хагрид, разрушив шаткую надежду на облегчение от признания в чувствах к Джеймсу. Это не смертельно, и можно рассказать и через полчаса, или завтра, но я знаю, что не смогу больше решиться. Это был мимолетный призыв к правде, и я его снова упустила. В гостиной, как всегда, шумно, а в спальне меня затягивают ненавистные чувства тревоги и раздражения, которые набили оскомину настолько, что я больше не в силах их задавить. Даже не сняв мантию, я думаю, где можно было бы посидеть без лишних глаз. Ни библиотека, ни общая гостиная, ни школьный двор и ни кухня… Везде мне будет плохо. Портрет Полной Дамы отъезжает, и я проскальзываю в проеме прежде, чем кто-то войдет в гостиную. Рядом есть лестница, ведущая в тупик, и мне кажется хорошей идеей провести время там. Хотя именно она вызывает у меня токсичные воспоминания, ведь с нее все и началось. Это было всего пару недель назад, но будто прошло несколько лет. Джеймс сидел на ступеньках и разговаривал со мной о Скорпиусе и Фрэнке, а я была настолько запутавшейся и сломанной, что, естественно, не замечала его взгляд. Я многое не замечала. И даже когда Джеймс перестал общаться со мной, я думала, что он просто вырос из нашей дружбы, а оказалось, что как раз отказался от нее, чтобы отпустить чувства ко мне. Отодвинув потайную портьеру, я ступаю на первую ступеньку и замечаю одинокий силуэт внизу лестницы. Сердце неприятно скачет, желая разорваться. Да это издевательство, а не выходной день. Джеймс сидит, привалившись к стене, и держит в руках золотой снитч. Я могла бы и догадаться, что он может быть здесь. – Привет, – я сажусь на ступеньку выше Джеймса и кожей ощущаю его напряжение. – Я хотела узнать, как ты себя чувствуешь? Слова искренние, но сковывают коркой льда все вокруг. Мне бы сбежать и отсюда, чтобы не провоцировать ни его, ни себя, потому что каждая секунда может повернуть дело в неправильное русло. Джеймс с грустью смеется, запрокидывая голову. – Ты серьезно хочешь знать, как я себя чувствую? – он не смотрит на меня, но я все равно чувствую себя так, будто нахожусь под прицелами сотни глаз. – Да, – на одном дыхании отвечаю я и бросаю быстрый взгляд на Джеймса. Я была в лазарете после Турнира и видела, как тяжело далась ему встреча с боггартом. И тогда во мне точно что-то щелкнуло и лопнуло одновременно. Я осознала, что я не сплю – это моя реальность, в которой нет места чему-то доброму и сказочному. Только раздор и боль, отражением идущие от меня к Джеймсу. Мне больно от того, что я разбила ему сердце. Больно, что мучила его и давала надежду на что-то большее, а в итоге ничего не получилось. Я испугалась и все разрушила. А теперь пожинаю свои же плоды. Он молчит и не двигается. – Слушай, это все очень мило, но не обязательно узнавать, как я себя чувствую, чтобы унять свои угрызения совести. – Мне правда… – Роза, – немного рассерженно говорит он. – Это того не стоит. Ты же сама хотела, чтобы я оставил тебя в покое. Мне нечего сказать на это, и я только киваю, а потом мотаю головой, запутавшись. Я хотела, чтобы все закончилось. А теперь хочу все вернуть. Потому… потому что сошла с ума, а жажда, сидящая в сердце, никак не утоляется. И я, на свой страх и риск, признаю, что мне нравится Джеймс. Может, не влюбленность, но что-то точно есть. Я напряженно, почти одурманено, думаю о нем каждую минуту и чувствую, как завожу механические часы, чтобы те звенели так громко, как только могут. Они должны заглушить бой моего сердца, но идут в обратную сторону: призывают меня оглянуться и снова упасть в бесконечно теплые глаза Джеймса. И я не могу поставить внутренние часы на паузы. Это не попытка вернуть все обратно и не момент выбора, это даже не вера в чувства. Это бесконечная череда слез и обрывков воспоминаний, вынуждающих броситься в омут и забыться. Отпустить все и почувствовать себя живой. – Я переживаю за тебя, – ком в горле давно превратился в булыжник, но я продолжаю: – Я поступила слишком грубо в прошлый раз, обвинив тебя во всем. И жалею, что так резко повела себя. Джеймс сощуривается. Мне кажется, что если я скажу, что влюблена в него, то он засмеется и скажет, что это все был розыгрыш. Я не могу сказать ему это, потому что боюсь: себя, своих чувств, открытости и того, что может последовать за моим признанием. – Из нас не получится хороших друзей, – он смотрит на меня и уголки его губ подрагивают. – И кузенов после этого тоже. – Я… Я не хочу обрывать с тобой общение, – признаюсь я и прикрываю глаза. – Ты дорог мне. – Ты не понимаешь? – устало шепчет Джеймс и, пересилив себя, садится рядом со мной. – Я люблю тебя, и эта любовь отравляет жизнь не только мне, но и тебе. Она не нормальна и не имеет будущего. Я не могу просто перестать быть влюбленным и забыть все моменты с тобой, но я пытаюсь. И каждый раз, когда мне становится легче дышать без тебя, и я готов снова почувствовать что-то помимо любви к тебе, ты снова появляешься рядом. Это эмоциональные качели, не иначе. – Я не осознавала этого, пока ты не сказал. – Потому что до этого я говорил, что ты ни в чем не виновата, – притупленно признает Джеймс и добавляет: – И в моих чувствах твоей вины нет, а вот в раскачивании качелей – да. – Тебе плохо от того, что я рядом? – я втягиваю воздух, но голова не перестает кружиться. Джеймс неопределенно пожимает плечами. – Мне плохо, потому что мои чувства обречены. Я это понимаю. – Я не хочу, чтобы тебе было плохо, – бормочу я, закусывая губу так сильно, чтобы признать во рту металлический вкус крови. – Обречены потому, что мы родственники, и это накладывает свой отпечаток на подобные отношения, – протягивает он, поджимая губы. – К тому же мои чувства, я уверен, это больше игра моего сознания. Они истинны, не сомневайся, но появились из не самых правильных эмоций к тебе. Какое-то наваждение или вспышка света, я не знаю, как объяснить влюбленность в кузину. Но сейчас я понимаю, что ничего хорошего быть не может. Во всяком случае сейчас, поэтому мы не должны общаться. Да, я слышу, что он говорит. Четко и ясно. Но поверить в слова не могу. Не сейчас, когда буквально дрожу от мучительных чувств к Джеймсу. – То есть ты можешь справиться сам? – со страхом спрашиваю я, внезапно понимаю, что он уже мог перестать быть влюбленным, и сейчас просто боится меня обидеть. Как же он мог справиться без меня? Я же хотела ему помочь, я так сильно хотела этого, а теперь вынуждена биться о ледяные преграды на пути к нему, потому что опоздала. Какая я глупая и ненормальная! Перестать общаться? Звучит здраво. Но я задыхаюсь без него. Я уже давно не ведаю, что происходит с моим сердцем, но оно уверенно и необъяснимо подталкивает меня к обрыву. И вот я здесь – на обрыве, чувствуя, как холодные лезвия оставляют на теле глубокие рубцы, а я не в силах это остановить. Сама нарвалась на них. Джеймса самого выворачивает наизнанку, но он спокойно обдумывает ответ, впиваясь глазами в шершавую поверхность стены. Мне кажется, что он кривится, но это только тень от факела над нами. – Я могу перестать страдать, – говорит он. – Но для этого мне нужно, чтобы ты хотела этого же. Я знаю, как сильно я выбил из-под твоих ног ровную поверхность, и знаю, что ты хочешь, чтобы все было хорошо. Ты не должна жертвовать собой ради меня. Я справлюсь, как и обещал. Но без тебя. Мне нужно, чтобы тебя не было рядом. Ни как кузины, ни как друга, даже как старосты. И хоть в груди происходит кровавая война, я выгляжу спокойной и понимающей. – Я хотела, как лучше, – выдавливаю и тут же вскакиваю с места. – Прости. Джеймс что-то хочет сказать, но я не позволяю себе остаться и покидаю тихий уголок, даже не оборачиваясь. Голова идет кругом, вызывая спазм в животе, тошноту и удушение. Я кристально чисто вижу себя со стороны, но это не мешает мне бежать по коридору, не разбирая дорогу. Я спотыкаюсь на лестнице, кто-то ловит меня за запястье и говорит «Осторожно», несусь дальше, слыша громкий, неприязненный и скрипучий шелест в груди. Адская духота тревожит сознание, и я готова упасть на колени, выгибаясь с каким-то остервенением от гнетущей боли, лишь бы перестать бежать от себя самой. От правды. От горькой встречи с Джеймсом. Сердце колотится бешено и с каким-то грозным надрывом трепещет, точно готово прямо сейчас разорваться, обессилев от борьбы с песчаными бурями. Меня накрывает железная крышка, отрезая от блеклой нити спасения, и я – не вижу, не чувствую, – знаю, что в меня летит кинжал, а затем хлещет кровь, и почему-то это кажется хорошим завершением дня. Это только фантазия, но на долю секунды я представляю ее так сочно и красочно, что почти верю. Наваждение не проходит даже, когда я останавливаюсь в пустом коридоре и слышу, как оглушительно собираются в голове мысли. Я будто сплю. В самом деле, как такое может быть. Мне больно, и я хочу кричать, осыпая проклятиями все, что только вижу. Мне душно, и я хочу расцарапывать свое горло. Я люблю и ненавижу. Я топчусь по самой себе, зная, что больше никогда не буду прежней. И мне нужно на кого-то это выплеснуть, с кем-то поделиться. Да, это правильно. С усилием я беру себя в руки и начинаю спускаться, зная, кого нужно искать. Я встречаю Хагрида в вестибюле и узнаю от него, что Альбус все еще у него. Слава Мерлину не в подземельях Слизерина! Я обещаю дождаться полувеликана и несусь из всех сил в хижину, будто часы пошли свой последний круг, и если я не успею сейчас, то точно погибну. Нога подворачивается на холме, и мне приходится поубавить пыл, хотя я не хочу оттягивать это даже на пару секунд. До хижины я добираюсь с непривычным воодушевлением рассказать все, как на духу, кузену. Но на крыльце замираю, не представляя, что буду говорить и стоит ли оно того. Но мне плохо, я не могу терпеть это. Не давая сомнениям затопить меня полностью, я распахиваю дверь и влетаю внутрь. Скрип и последующий удар двери пугают не только меня, но и Альбуса. – О, Роза! – он встречает меня немного обескураженным, но довольным лицом, еще не зная, куда заведет нас разговор. – Не думал, что ты еще придешь. Я уже собирался уходить. Я мысленно вздрагиваю и, понизив голос до шепота, запальчиво говорю: – Мы сегодня не договорили. Это абсолютно съедает меня изнутри. И я хочу, чтобы хоть кто-то знал, – мысли путаются, будто на них льют раскаленный воск, и я с трудом начинаю дышать, но продолжаю, словно от этого зависит моя жизнь. – Наверное, я совершаю глупость, потому что между нами все кончено. Окончательно. Но если ему можно говорить, то я хочу, чтобы ты тоже знал… Я понятия не имею, что будет потом, и как все обернется, но сейчас я закапываю саму себя. И во мне была какая-то странная, липкая мысль, что если я попробую снова быть с ним, то мне будет плохо. – Рози, успокойся, – просит кузен, садясь в кресло. – Все хорошо. Не знаю, как выглядит мое лицо, но, полагаю, оно пугает Ала до дрожи. Мне и самой хочется успокоиться и опереться о его плечо, отпустив львиную долю безумия и отчаяния, раздирающую мое сердце сейчас. Встреча с Джеймсом выбила во мне не только равновесие, скрупулезно выстроенное Альбусом утром, но и понимание, что я делаю. Если полчаса назад я была уверена, что мои чувства смогут прорваться через дамбу и сохраниться, то сейчас во мне кипит ненавистное, желчное и убогое чувство затравленной беспомощности. Меня выворачивает наизнанку и сдавливает обида и злость на саму себя, и я не могу выпустить ее, не задев дорогих мне людей. Может я на что-то надеялась, и теперь стало только хуже. Нет ничего ужаснее осознания, что человек, который любит тебя, просит больше к нему не подходить. И нет ничего убийственнее, чем паутина акромантула, созданная лично мной. Она засасывает меня, оплетает и умерщвляет. Я так и чувствую, как болтаюсь на тонкой паутинке без сознания, медленно тлея. Я разрушила все, что только могла, и, какого-то черта, думала, что могу просто взять и исправить это. Что Джеймс потерпит такое отношение. Мне хочется казаться, что я лучше, чем есть, но это показывает всю мою злую сторону. Джеймс должен меня ненавидеть, а не любить. И Ал пусть меня ненавидит. Может, так мне будет проще ненавидеть себя. – Джеймс. Альбус хмурится, но не показывает какого-либо пренебрежения и на удивление легко воспринимает услышанное имя. – Того мальчика зовут Джеймс? – Джеймс, – повторяю настойчиво. В голове россыпь мыслей, но сформировать и выговорить я могу только имя Джеймса. – А фамилия? Извини, но у меня в знакомых нет Джеймсов. Хотя есть Джеймс на втором курсе Слизерина, но сомневаюсь, что это он. Я смеюсь с надрывом, и кажется, что внутри меня рвется последняя струна. – Ты его знаешь, Ал. – У меня в окружении только один Джеймс, – насилу признает он. – Наш брат. – Та-дам! – грустно усмехаюсь я и отворачиваюсь от Альбуса, желая провалиться под землю или трансгрессировать отсюда как можно скорее. Как только Ал придет в себя от первого шока, я, наверное, сгорю то ли от стыда, то ли от разочарования в его глазах. Я не хочу, чтобы он думал обо мне плохо, не хочу терять его, как друга. Но не могу даже представить, какую реакцию жду от него. Мне не станет легче, если он будет меня ненавидеть. Нет. И чем вообще я думала, когда решила признаться? Это ведь не стоит того, чтобы разрушать дружбу с Алом. Вдруг он действительно возненавидит и откажется от меня? Может, он поймет, что я не заслуживаю его добра и заботы? Я не выдержу этого. Только не сейчас, когда я полностью погрязла в самобичевании. Одно дело думать об этом, но совсем другое, когда это случается поистине. Если Ал отвернется от меня и не захочет видеть, я пойму, но, наверное, умру от этого. Альбус встает, полностью погруженный в свои мысли, и я могу только догадываться, что происходит внутри него. И сколько он будет еще сдерживать свои эмоции – загадка. Я думала, что мне будет легче, расскажи я правду, но я забыла, что для кого-то моя правда может стать тревогой. Она может освободить меня, но связать по рукам кого-то другого. Об этом я не подумала. Может быть, чувства Джеймса ко мне должны были быть тайной, чтобы не тревожить жизни слишком многих людей. Ал напряженно что-то ищет на кухне, желая оправдать паузу в разговоре и занять себя хоть чем-то. Но я вижу, как подрагивают его руки, и мечется взгляд с одного предмета на другой, только не на меня. Его молчание душит меня даже больше, чем внутренние демоны. Ну, пожалуйста, пусть что-нибудь скажет. Даже осуждение и то может стать для меня первым шагом к спасению. – Ты что-нибудь скажешь? – мне страшно смотреть на кузена. Меня передергивает очередная судорога, но сейчас я понимаю, что меня никто не утешит и не согреет. И я сама все сломала. И с Джеймсом, и с Альбусом. Осталось только себя сломать окончательно. – Для начала мне нужно выпить. Хотя бы любимый чай Хагрида. – Альбус. – Я не знаю! – срывается он. – Не знаю, как тебя поддержать. Не каждый день узнаешь, что твой брат и твоя кузина… Встречались. Офигеть! – Ты злишься? – я сглатываю, прикрывая глаза. – Конечно, я злюсь, – дергается Альбус. – Злюсь, что ты не сказала мне все сразу! И злюсь на Джеймса, потому что… Да я вообще не знаю, как реагировать. Что говорить, как относиться к этому. Альбус выдыхает и подходит ко мне, всеми силами стараясь выглядеть спокойным и дружелюбным, но мне все равно не по себе. Не могу выдержать его взгляд, – каким бы он ни был, – и просто отворачиваюсь, сдерживая слезы. – Прости, пожалуйста. Сейчас самое время вернуться в школу, что я и собираюсь сделать, больше не выдерживая напряжения. Ощущаю себя предательницей и дрянью за то, что…просто за то, что не рассказала все Алу сразу. Он, разумеется, может теперь на меня злиться. Еще бы! Даже не представляю, каково ему осознавать, что мы с Джеймсом были вместе. Недолго, но для тех, кого связывает родство, это очень много. Я хватаю мантию и, надев ее, выбегаю из хижины. Холодный воздух остужает меня и сковывает, а ветер колит в глазах, отчего я начинаю задыхаться и смеяться одновременно. Ужасная. Какая я ужасная. Как же я ненавижу себя. Я разрушаю все, что меня окружает, все, к чему прикасаюсь. Я как губка, пропитанная смертоносным зельем, разъедаю каждую частичку, превращая в пустыню. Я заслуживаю того, чтобы меня ненавидели и Джеймс, и Альбус. Я не жду, что Ал последует за мной и будет успокаивать. Он этого не сделает, и я понимаю, почему.***
Под вечер на берегу холоднее, чем днем. Это я понимаю, когда приходится укутаться в мантию сильнее, скрыв в гриффиндорском шарфе замерзший нос. Порыв ветра тревожит чернеющую воду в озере, и та грозными волнами плещется о скалистый берег. Я приподнимаю ноги, но вода все же добирается до меня. Становится еще более зябко, но я не двигаюсь, оставаясь сидеть на краю камня, выступающего над гладью озера. Я чувствую многотонную тяжесть во всем теле. Она сковывает все движения, и, кажется, что сделай я лишний взмах рукой, то рухну и больше не поднимусь. Не то, чтобы это было страшным или нежеланным. Никогда не вставать и не просыпаться – звучит очень заманчиво. Я отгоняю от себя ужасные мысли, но они кружатся надо мной и постоянно толкают из стороны в сторону. Я слышу, что они говорят, и, наверное, я очень слабая, раз не могу их перекричать. Они зовут меня, умоляют, и это выглядит очень привлекательным. Опасным, но желанным. Где-то на подкорке сознания бьется надежда на что-то большее, на решение всех проблем в одночасье. Погружаясь в темную бездну, стоит помнить, какие опасности она таит в себе и какой силой обладает. Но когда наступает момент, легко забыться и проглотить сомнения разума, а с ним и крики души, чтобы только пойти на поводу у судьбы и упасть окончательно, разбившись на мириады осколков. И, может быть, кто-нибудь соберет осколки воедино, или же поранится о них, чтобы мое падение несло хоть какой-то смысл. Иначе это кошмар, а я в нем пропащая клоунесса. И смех у меня грубый, истеричный, тот самый, от которого остается тошнотворный осадок на душе даже для меня самой. Проклятье. Я проклята, очевидно. Раньше я не думала об этом. Даже не догадывалась, что однажды мне покажется здравой мысль разбиться о скалы на смерть. Мне становится мерзко от своих желаний. Но во мне образовалась черная дыра, из которой вытекло все самое лучшее, что я когда-нибудь делала или испытывала. Там ничего больше нет. И заполнить ее невозможно. Все выжжено адским пламенем, посыпано солью. Осталась только мучительная боль, шершавыми пальцами сдавливающая мое маленькое, скомканное из неправильных, злых эмоций сердце. Злость. Ярость. Ненависть. И все это к самой себе. Я жива. Я точно это знаю, но, кажется, что изнутри я медленно заполняюсь гнилой сущностью, что прогрызает себе тоннель на волю. Сглатываю вязкий ком в горле, чувствуя пульсацию на своей шеи, и таю от нестерпимого жара внутри. Того самого, который порождает чудовище во мне. И мне нужно остудиться. Потонуть в чем-то ледяном, подобно моему сердцу, и остаться навечно в извращенном состоянии, при котором все кажется искаженным, блеклым, а пустота приобретает многогранность, и пока ее не изучишь, не найдешь себя. Но я больше не хочу искать себя. Меня нет. Розы Уизли больше нет. Физически – есть, а душевно – нет. Собственное имя звучит приглушенно, незнакомо, агрессивно и даже мерзко. Словно на нем печать всего зла в мире, и произносить его – преступление перед самой собой. Даже не знаю, как я докатилась до такого. Я где-то согрешила, не веря даже в Бога или иную сущность. В этом что-то есть. Что-то запредельное, иное, безрадостное. От этой мысли становится немного легче, но ненадолго. Потом вновь настигает паническая боль, свинцом ложащаяся на душу. Это не преувеличение. И когда пытаешься с ней бороться, становится только хуже. Надежда, еще несформированная и нелепая, рушится, перекрывая доступ к кислороду. Из этого я получаю один совет, от которого бы бежать, но я уже устала это делать, моих сил явно не хватает для сопротивления. Не бороться, не сопротивляться, оставить все, как есть. В противном случае ударишься головой о дно, или так и останешься в подвешенном состоянии. Прыгая с разбегу, теряешь контроль и главное понимание, где низ и верх, в каком направлении плыть, чтобы выжить. В какие двери стучаться. В какие колокола бить, во что кричать. Но самое страшное в этом – нежелание жить. Такое банальное, не требующее пояснений. Опустошение при мысли о любой жизни, о любом поводе вставать каждое утро и элементарно жить. И сейчас не стоит вопрос о правильности этих мыслей. Важнее то, что они несут за собой шлейф мифического умиротворения, в котором я нуждаюсь как никогда. Но ни одно зелье не сможет заглушить во мне ни то, что боль, а даже пресловутые чувства ничтожности и грязноты. О, это даже не смывается с тела и души, как бы я не пыталась. Все границы размыты, а ступеньки лестницы, по которой я то ли спускаюсь окончательно, то ли поднимаюсь в личную темницу, скользкие, шаткие, недолговечные. Доверия им больше нет. Как и всему, что только есть в мире. Нет ни перил, ни страховки, ни рук, которые тянутся ко мне с желанием помочь. Есть только демонические конечности, царапающие мои грудь и спину и толкающие меня в свою бездну. Страшно и мучительно. И от этого нужно избавиться. Окончательно. Так, чтобы больше никогда не стоял выбор: вниз или вверх, к дьяволу или к ангелу. Но зная себя, я всегда буду метаться на середине – не золотой, а порочной, ядовитой, – и выть от своего бессилия. Что-то внутри меня ворочается, нервничает, бьется о грубый камень в сердце и вопит. Требует моего падения. Сопротивляться невозможно. Да и не стоит это того. Пелена накрывает все сознание. Я поднимаюсь на ноги и чувствую такой гнев на саму себя, что едва не начинаю кричать, падая в агонию на острые камни. Жар в груди не успокаивается. Становится только хуже от возможности прыгнуть и ощутить нечто другое, запрещенное. Поверить, что это мне поможет. Только один разок. Недолго. Вокруг все так и кричит: упади, упади, упади. И я падаю. С легкостью и свободой. Падаю. В воду с желанием захлебнуться и не всплыть живой. Тогда все чувства оборвутся, испарятся росой на палящем солнце, перестанут меня терзать. Липкий страх сидит в груди только в первую секунду, содрогаясь от ледяной жидкости. Но после вырабатывается привычка, и холод перестает ощущаться так остро, что сводит тело. Я ухожу полностью под воду, с закрытыми глазами и желанием ничего не чувствовать. Что-то бережно хватает мою голову и тянет ко дну, не позволяя зацепиться за что-либо, что может спасти. Но и спасение не самое нужное. Желание не чувствовать и погрузиться в забвение живое, страстное и безмерное. В нем одном собрано все буйство души, растоптанной и униженной, брошенной на острые скалы. Осуществить его – поистине правильное решение. Раз и навсегда перечеркнуть свои же страдания и больше не слышать внутренний рев. Я чувствую, как вода перестает давить на уши, оставляя небольшую, в рамках всего мира, щекотку. А после я даже не задумываюсь, как мне будет плохо потом. Главное, что я не страдаю сейчас. Физически мне плохо, но морально я как никогда свободна и легка. И эта свобода кажется неплохой причиной, чтобы не всплывать или повторить это еще раз. Вода медленно сдавливает тело, лишает слуха, притупляет бесконтрольную боль, вычеркивает мысли из головы. На долю секунды мир превращается в серое пятно. Чувствуется его холод, одиночество и бесконечность давления. Ни страхов, ни чувств, ни дрожащих мыслей. Пустота. Глубокая и всеобъемлющая пустота, прорезающая насквозь сосуд, по ошибки названный моим телом. И пока я, забывшая свое имя, скрыта толщей холодной воды, вокруг плетется одичалое спокойствие, позванивая в колокола, такие звонкие, грубые, с рвением зовущие меня. Я слышу их. Но всплывать нет желания. Есть два мгновения: «до» и «после». Оба держатся на почти невесомой, тонкой, даже не эластичной нити. Но она так качается, что сама забывает о своей хрупкости и слабости. Миг и размеренное, гнетущее чувство настороженности, но легкости испаряется, оставляя пугающую пустоту. А за ней на скорости света несется самый настоящий страх одиночества и упущенной возможности. Вот он момент, когда сознание отключается, что-то неведомое во мне зовет в глубины озера и стучит так громко в голове, что сомнений не остается. Но за пределами, за чем-то знакомым и понятным, бьются колокола. Они зовут меня. В утопающих, неправильных и тревожных мыслях проскальзывает знатная, достаточно веская мысль, чтобы всплыть. Раз уж привыкла к холоду, то почему бы не привыкнуть к жестокости жизни и не поднять голову так высоко, чтобы не видеть никого, не помнить о них. Всплыть. Мысль режет замутненное сознание. Всплыть. Единственное, что сейчас мне хочется. Оставить все плохие мысли в воде и оказаться на берегу. Руки окончательно сводит, будто на них навешаны камни, и будь я в более адекватном состоянии, то усомнилась бы и проверила, есть ли они или нет. Я барахтаюсь в ледяной воде и внезапно понимаю, что больше не слышу колокола, не слышу своего громкого сердцебиения, не чувствую сопротивления тела. Ужасаюсь. Попытка за попыткой всплыть, оканчивается практически неудачей, тянущей меня все дальше от желанной поверхности. Еще чуть-чуть и я окончательно потеряю сознание от холода и наглотаюсь воды. Сил нет. Это так никчемно. Это так глупо. Это… Это действительно конец?.. – Асцендио! Меня вытаскивает какая-то сила из воды с характерным бульканьем, и через секунду я падаю на скалистый берег, с которого и прыгнула, кажется, вечность назад. Колени пронзает острая боль от удара об камни. Это первое, что я чувствую прежде, чем зайтись в безумном кашле, выдавливая из себя всю воду. Меня пробирает холод, но это такой пустяк, по сравнению с тем, что я только что могла погибнуть. По своей глупости. По своему безумству. Мысли путаются то ли от страха, то ли от холода. Я не понимаю, как вообще осталась жива, как сейчас могу лежать на холодной сырой земле и думать. – Ты что сошла с ума?! Кто-то кричит. Истерично. Гневно. Правдоподобно. Голос знакомый, но вода все еще шумит в ушах, и я не могу ручаться за свои предположения. Разумеется, я сошла с ума. Я прыгнула в ледяную воду, с трудом умея плавать, и даже не подумала о последствиях. Это безумие. Я переворачиваюсь на спину и больше не могу даже поднять голову или посмотреть на своего спасителя. – Роза! Ты меня слышишь? Только не отключайся! Поток горячего воздуха обволакивает все тело, словно вытягивая всю дрожь из меня. Но глаза открыть все равно не получается. – Ты сумасшедшая! Ты чокнутая и невозможная! Кто-то помогает мне сесть и легонько бьет по щекам, приводя в сознание. Когда я распахиваю покрасневшие, болезненные глаза то вижу мирную гладь Черного озера, только недавно потревоженную мною. Потом смотрю на серое, чрезмерно спокойное и холодное небо, словно оно тоже скорбит из-за меня. А затем передо мной мельтешит знакомое лицо, которое я меньше всего ожидала увидеть. – Сейчас, – Лили, подрагивающими руками, хватает свою палочку и, закусив нервно губу, шепчет заклинание. Секунду спустя меня окутывает обычный невероятно теплый плед. – Мерлина ради, что ты устроила? Гнев Лили расходится по всей округи, и, кажется, что даже птицы на деревьях Запретного леса, испугавшись, взлетают ввысь. – Что… Что ты здесь делаешь? – мой голос садится и начинает хрипеть, а под конец и я вовсе не могу сдержать дрожь и клацаю зубами. – Тебя спасаю, – пыхтит она, явно сдерживаясь от злых комментариев. Лили приманивает мою мантию, которую я сбросила прежде, чем прыгнуть в озеро, и накрывает меня еще и ей. – Ты вообще думаешь, что творишь? – она сужает ноздри и раздраженно поправляет на мне плед. – Ты подумала о своих родителях? А о нас? О Але и Джеймсе? О бабушке? Ты о ком-то думаешь, кроме себя, твою ж мать?! Для тебя может и просто покончить с собой, но… – Я не хотела, – каким-то чудом, точно тем, при котором Лили оказалась рядом, говорю я и кашляю. – Я не хотела умирать. – А что ты хотела, позволь узнать? Поплавать в конце сентября в озере? Ее слова режут слух, и я даже не могу сопротивляться им. У меня элементарно нет сил для этого. Поплавать в конце сентября… Господи, я вправду прыгнула в озеро. Я снова кашляю. Ветер начинает завывать, но единственное, что я слышу – свои мысли, которые обжигают и снова давят на меня. И, наверное, я совсем пропащая, раз следую их зову. – Почему ты меня спасла? – выдавливаю, чтобы закрыть бурные мысли чем-то другим. Лили вытаращивает глаза и несколько секунд тупо смотрит на меня, почти не веря, что я сижу перед ней. Я сама в это не верю. – Я никому не желаю смерти, – осторожно проговаривает Поттер, явно прощупывая почву для своих ответов. – Даже мне? – не успеваю себя одернуть и смотрю на вспыхивающую и разгневанную Лили. – Я не монстр! – выкрикивает она и поднимается с земли. – Делай, что хочешь, но я... Я не смогу пройти мимо человека, который решил покончить с жизнью. Мне неприятно от ее слов, в первую очередь, потому что я могла действительно себя убить. – Я не собиралась, – хрипло говорю я и тут же чувствую жжение в горле. – Ага. – Я просто хотела перестать чувствовать. – И тебе было все равно, чем это может закончиться, – припечатывает Лили, немного сбавляя свою злость. – Ты могла утонуть, а я могла здесь не оказаться. Это правда. Это ужасная, горькая правда. Лили спасла мне жизнь в тот момент, когда я от нее почти отказалась. Прикрываю глаза, но не могу усмирить бешено бьющееся сердце. – А как ты здесь оказалась? Лили немного дергается, желая высказаться еще раз, но сдерживается. – Гуляла, – она прикладывает к моему лбу руку и, чему-то своему кивнув, говорит: – Я увидела тебя издалека, а потом ты прыгнула в воду, и я понеслась из-за всех сил сюда. – Спасибо, Лили. Лили морщится, словно съела целый лимон. – Прежде, чем собираешься еще разок поплавать, подумай о близких людях. Она не уходит, но держится показательно далеко от меня. И как мне теперь жить?