(Не)называй ее по имени

Курт всегда считал, что его нелегко пронять. Он был солдатом, он видел то, от чего стошнило бы любого человека. Разорванные гранатами тела, выпущенные кишки, торчащие из обрубков рук и ног кости — после этого, думал он, его уже ничего не проймет. Когда он возвращался из своих отлучек с новыми шрамами, мелюзга набрасывалась на него с вопросами — а что, а как, а расскажи про войну. Он не рассказывал — зачем об этом знать двум изнеженным детишкам? Он был солдатом, у него был луженый желудок и черствое сердце — просто потому, что по-другому было нельзя. Но то, что происходило в Серене, его пронимало. Здесь шла война, которую они проигрывали без малейших шансов. Сколько бы денег ни тратил принц, аль-садские ученые ни на дюйм не приблизились к решению вопроса о малихоре. А он, тем временем, свирепствовал все сильнее. Город вымирал. Недавно в Серене открылись новые шахты, богатые серебром, — принц делал все, чтобы привлечь в свои земли народ и компенсировать недостаток людей. Тех, кто лежал уже и на улицах. Их небрежно прикрывали тканью, а потом, когда набиралось достаточно тел, сжигали. На поле боя все было просто и понятно. Не наступай на ловушку — разорвет. Не укроешься от гранаты — разорвет. Не открывай живот — выпустят кишки. Не подставляй руку — отрубят. И поэтому Курту совсем не хотелось выходить на улицу — как и от чего возникает малихор, было непонятно. И страшно. И жаль тех несчастных, что безнадежно выли от боли, которую не могли унять ни порошки, ни выпивка — лишь опий, на который у них не было денег. Эпидемия не могла не сказаться на экономике — это понимал даже он, не вникающий особо в устройство государства. Торговля шла вяло, кораблей в порту стало еще меньше, а принц, в те редкие моменты, когда Курт его видел, становился все мрачнее. И все же не отказывался от приемов. Курт знал — каждый человек в Серене, будь он аристократом или нищим, ежедневно осматривал себя: не появились ли язвы? Не просвечивают ли сквозь кожу черные сосуды? Даже небольшой кашель мог стать причиной для паники — именно так начинался малихор. Врачи, наверное, совсем сбились с ног: влажный климат Серены часто становился причиной простуд и кашля, и все заболевшие сразу же бежали в лазареты и даже приставали к врачам на улицах. И те же люди затем прибывали в замок д’Орсеев, чтобы веселиться ночь напролет. Или организовывали собственные приемы — и тоже веселились днями и ночами. Чтобы на следующий день заново себя осмотреть и замереть от ужаса, обнаружив какую-нибудь родинку. Курт не знал, что он испытывает — презрение, злость, страх? Он стоял у дверей, наблюдал за танцующими и смеющимися лордами и леди и знал — и они все знали, — что за стенами замка, куда иногда даже долетают отзвуки музыки, лежат сваленные в кучу тела, ждущие завтрашнего костра. Что в лазарете не осталось свободных мест. Что у мадам де Лаваль на днях в страшных мучениях умер сын, а дом семьи д’Эстре лишился сразу кухарки, конюха и гувернантки. Они знали это так же, как и он, и смеялись, и танцевали, и беседовали — так, словно ничего не происходит. Словно они выйдут из замка, вдохнут свежий воздух и будут любоваться цветущими яблонями. В этом году Серена осталась без цветения деревьев — наверное, и они заболели. Девчонку это привело в ужас, и она до сих пор не могла проходить мимо своей любимой яблони, чтобы на ее глаза не навернулись слезы. Казалось, что даже розы и ирисы в саду потеряли свой аромат и цвет — они чахли, что бы ни придумывал садовник. — Я думаю, что отказываться от радостей в и без того непростое время — не лучший выход. Так он сказал в ее день рождения. Но сейчас — думал ли он так же сейчас? Нет. — Они в ужасе. Они боятся так, что скоро пойдут трещинами, как старый фарфор, — сказала ему девчонка в один из таких приемов. — По-моему, им вполне весело. — Да, — согласилась она. — Весело. Они напоминают мне яйца. — Что? — едва не поперхнулся он. — Снаружи скорлупа — веселье и беззаботность, — объяснила она. — А внутри — страх. И стоит скорлупе хоть чуточку треснуть, этот страх выплеснется наружу и затопит собой все. И все же, если бы не было скорлупы, они бы утонули в своем ужасе. Наверное, только это и помогает им жить дальше и не сойти с ума от страха. Пожалуй, это действительно имело какой-то смысл. И все-таки смотреть на развлекающихся людей было жутко. — А что, если и ты заболеешь? — твою мать, кто тянул его за язык! — Вы. Кто-нибудь из вас. — Я почему-то не боюсь, что заболею, — пожала плечами девчонка. — Куда больше я боюсь, что заболеет мама или Константин, ты же знаешь, какое у него слабое здоровье. — Ну, если заразишься ты, веселья тоже мало, — ворчливо заметил он. Девчонка улыбнулась. Но стоило ей открыть рот, чтобы что-то сказать, как рядом образовался какой-то хлыщ и пригласил ее на танец. Состроив виноватую гримаску, он подала ему руку и оставила Курта одного со своими мыслями.