(Не)называй ее по имени

Курт ненавидел чувствовать себя беспомощным. У него всегда был план: каким бы хреновым он ни был, но он существовал. Даже когда они сели на корабль и потащились искать приключения на свои задницы, у него был план: не помереть самому и не дать своим высокородным занозам свернуть себе шеи. Все просто, четко и понятно. И тем более противным было вспомнить, каково это — бояться, не зная, что делать. И ведь он же как чувствовал: не нужно было целовать зеленокровную. Не нужно было идти с ней в тот сад, позволять ей спать рядом с собой, не нужно было всматриваться в светлые глаза и прикасаться к бархатистой коже. Она проникла в него, как малихор, и откуда-то в нем взялись совершенно неуместные чувства — вот, например, страх. О да, он отдавал себе отчет в том, что она отлично справляется с оружием, он наблюдал за ней хренову кучу лет, он был уверен, что она — не трепетная барышня, не способная поднять ничего тяжелее вилки. И все-таки, будь его воля, он бы сгреб ее в охапку и держал подальше от всех этих надайгов, и не менее опасных зверюг, и не менее сумасшедших ученых, святош и островитян. Он все еще отлично контролировал свои мысли и — пока — свое тело. В его мыслях она оставалась «этой несносной девчонкой», а ее имя… Курт предпочитал думать, что он его забыл. Иначе было бы слишком соблазнительно его произнести — и признать, что она не просто девчонка, на которую он работает; что ее поцелуи могли значить больше, чем… просто поцелуи; что он, в конце концов, влюбился в нее, как идиот, окончательно и бесповоротно. Зиглинда, Сиора, Афра, толпа других женщин — их имена были простыми звуками, которые он произносил не задумываясь. Но не ее. Стоит ему хотя бы подумать о ней, как о Катрин, стоит выделить ее — даже в своих мыслях, — и он пропал. А пока она остается его зеленокровной головной болью, он может злиться и на нее, и на себя, игнорировать свои желания, игнорировать страх и делать вид, что ему все равно. Ну, почти. Он помнил свой страх — за нее — когда они нашли корабль навтов, едва не превратившийся в щепки. Проклятое корыто разнес надайг, надо же! Тварь попыталась разнести и их, и Курт едва не сорвал голос, умоляя, упрашивая, приказывая невыносимой девчонке держаться подальше от этой дряни. Она послушалась его только когда надайг уронил ее, дернув за ногу какими-то своими щупальцами. Курт, помнится, тогда рванулся к ней на помощь, взревев то ли от ярости, то ли от страха — а может, от того и другого вместе. Ему удалось перерубить щупальце, и девчонка, взглянув на его исказившееся лицо, наконец-то послушалась и убралась в сторону, лихорадочно заряжая пистолет. Все-таки хорошо, что он научил ее стрелять! Зверюга была гораздо проворнее тех, что они видели, но, по крайней мере, не плевалась ядом. Одолеть ее получилось лишь совместными усилиями — и, надо признать, без магии Сиоры и старого святоши им пришлось бы туго. Его и сейчас пробирала мерзкая дрожь, стоило вспомнить, как девчонка бесстрашно кидается в сторону проклятого надайга. А она, спустя несколько часов, как ни в чем ни бывало сидела у костра, внимательно слушала их разрисованного капитана и посмеивалась над его рассказом. Курт вздохнул и приказал себе выкинуть из головы и надайга, и девчонку — особенно девчонку. Не до того. Он не знал, кого ему благодарить за то, что посыльный — уставший, запыленный и растрепанный — успел попасть в Хикмет за какой-то жалкий час до того, как они отправились искать навтское корыто. За то, что он вручил ему такое же потрепанное и запыленное письмо: в нем было всего несколько строчек — месторасположение проклятого лагеря элитных солдат, «Призрачного полка», от одного названия которого Курта передергивало. И уж наверняка стоило поблагодарить — может быть, его зловредную судьбу или Озаренного, если он существует, — за то, что им повезло хотя бы раз: лагерь находился не так уж далеко от места, где они нашли корабль навтов. Поэтому теперь у Курта были дела поважнее, чем пялиться на улыбку зеленокровной, или ее сверкающие глаза, или представлять мягкость ее волос под своими пальцами. — Ты в порядке? А вот и она. И как смогла к нему подойти, что он не заметил? — В полном. Она недоверчиво нахмурилась, но не стала ни о чем спрашивать, просто села рядом. Курт бы и отодвинулся от нее, да как тут отодвинешься, чтобы она не заметила? Пришлось сидеть, смотреть на пылающий костер и пытаться не обращать внимание на такой же костер — но внутри. Не время. Сначала надо разобраться с этим сраным лагерем — все ощущения Курта вопили о том, что все не так просто. Пожалуй, если этот лагерь окажется действительно элитной тренировочной площадкой, если смерть Райнера окажется недоразумением, пусть даже упущением кого-то из старших, он, наверное, поверит в то, что Озаренный и вправду существует. Курт, конечно, разберется со всеми виновными, но пусть, пусть, ради всего святого, пусть этот «Призрачный полк» не окажется любимой игрушкой теперь-уже-майора Германа и его прихвостней. Одно из двух: либо Озаренного все-таки не существует, либо он редкостный засранец, который почему-то его, Курта, ненавидит. Герман, Рольф и их ночные «тренировки», войны, до сих пор отзывающиеся болью в когда-то сломанных костях, служба у д’Орсея, упрямая девчонка со своими нежными губами, а теперь еще и это. Конечно, конечно, «Призрачный полк» не мог оказаться ничем иным, кроме как этим сраным пыточным лагерем. Прошлое достало Курта даже на острове, в месяцах пути от материка — и если это не глумливая ухмылка повернувшейся к нему задом судьбы, то что? Курт не хотел рассказывать зеленокровной, что его связывает с этими несчастными солдатами, в глазах которых поселилась знакомая ему обреченность. Она, с ее чересчур мягким сердцем, начнет его жалеть, а это ему нужно было меньше всего. Только не от нее. Он ограничился тем, что сообщил ей, что эти лагеря ему знакомы — ну будь он проклят, если она ни о чем не догадалась: девчонка всегда была слишком проницательной. И все же она не стала задавать ему никаких вопросов, и на том спасибо. Увидев письма от Торстена, где упоминался и Герман, Курт, кажется, даже отключился на несколько мгновений. Злость и ненависть, нахлынувшие на него, ослепили и оглушили, и когда он вынырнул, цепляясь за сиюминутные ощущения — твердый пол под ногами, спертый воздух, скудное мрачное освещение, — первым, что он увидел, были глаза девчонки. Она смотрела на него — и не видела, пытаясь осознать, что происходило в этом лагере. Добро пожаловать в реальную жизнь, мелкая. Так оно и бывает. Чаще всего. Он наблюдал за ней, пока они обыскивали казармы. Зеленокровная не хотела, а может, и не могла, сохранять привычную маску спокойствия, и на ее лице Курт видел отражение своих эмоций. Растерянность и недоверие сменились отвращением и яростью, и ее обычно светлые глаза потемнели. В подвале ей, кажется, и вовсе стало дурно — даже всегда невозмутимый Васко выглядел потрясенным. И они еще не знали всего, что происходило за этими дверями, прикоснулись лишь к самой верхушке этой огромной кучи дерьма. Курт думал, что зеленокровная захочет, чтобы Рольф и его лейтенанты сдались, что она убедит их сдаться, и тем больше было его удивление. Девчонка и не собиралась с ними разговаривать — она старательно нацепила на себя маску спокойного безразличия, и ее выдавали только яростные прищуренные глаза. Курт помнил, как ее вывернуло после нападения разбойников целую жизнь назад. Та девочка с круглыми испуганными глазами осталась в Серене и наверняка умерла от малихора — в эту ночь рядом с ним стояла взрослая женщина, сжимающая шпагу в твердых руках. Он не хотел, чтобы она ввязывалась в драку с Рольфом или с любым из лейтенантов — уж кто-кто, а он точно знал, что они умеют. Но она лишь отмахнулась от его предложения держаться подальше, и так они и покончили с этим проклятым лагерем — плечом к плечу, спиной к спине, и Курту показалось, что его ненависть словно разделилась на двоих, и ему даже дышать стало легче. Отдавая последние приказы солдатам, не пожелавшим подчиняться Рольфу, он был спокоен — настолько, насколько возможно. А потом, глядя в прозрачные серые глаза, при свете костра кажущиеся желтыми, он внезапно понял, что и правда верит: на этот раз с Германом и его извращенными играми будет покончено. А заодно и с Торстеном — его письма, пропитанные насквозь прогнившим удовольствием, лежали во внутреннем кармане камзола девчонки. Может быть, один он и не справился бы. Может быть, один он даже и лезть в это дерьмо не стал бы. Но рядом была зеленокровная, смотрела на него серьезно и требовательно, и он впервые почувствовал, что ее можно не только защищать и оберегать. Ей можно доверять — по-настоящему. Так, как он не доверял никому и никогда. И поэтому, когда она спросила его, все ли с ним в порядке, он не задумался ни на минуту. — Все будет в порядке. Рано или поздно. Он — они — об этом позаботятся. Пытаясь устроиться поудобнее на жесткой лавке повозки, он думал, что ему придется долго извиняться перед Зиглиндой. Старая боевая подруга давно разглядела гнильцу в Торстене, но Курт, слепой идиот, все твердил, что ей кажется, что у него просто жесткие методы, но вот погляди — солдаты ведь и правда идеально подготовлены, значит, его методы оправданы! Тьфу… Неужели он этого действительно не видел? Или просто не хотел видеть? Не хотел думать о том, что могло стоять за этими вышколенными, идеально подчиняющимися приказам солдатами? Перед глазами вновь возникло изломанное тело Райнера, и Курт с трудом сдержал досадливый стон. Зиглинда была права, всегда и во всем, и теперь он обязан сделать все, что в его силах, чтобы покончить с этим дерьмом раз и навсегда. И уже не только ради себя и своей мести, но и из-за Райнера, самой Зиглинды и этих несчастных, оставшихся в лагере в ожидании расформирования. Их поездка была тихой: в сгущавшихся сумерках не разговаривали Сиора и Васко, не смеялась над рассказом старого святоши зеленокровная, даже Афра не бормотала себе под нос, изучая записи. Казалось, что лагерь истощил их, вытянул жизненные силы: проповедник клевал носом, расслабленно сложив руки на животе, Васко уронил голову на стенку повозки, свернувшись на лавке в такой позе, что Курт заранее его пожалел, а Сиора и вовсе расположилась на полу между лавками, засунув под голову свернутую палатку. Он не видел, что делала сидящая рядом с зеленокровной Афра — сама зеленокровная уже привычно прижалась к его боку и дремала, положив голову ему на плечо. Быки слегка пофыркивали где-то впереди, под их копытами изредка потрескивали ветки, и Курт, бездумно разглядывая сидящих напротив людей, вдруг понял, что сейчас у него, по крайней мере, есть план — и весьма неплохой. Он поговорит с Зиглиндой, и вместе они смогут придумать, как прижать Торстена и Германа. Может, и девчонку впутывать не придется, ей и без того хватает дел. Словно услышав его мысли, она фыркнула ему в шею, сонно потерла нос, коснувшись прохладными пальцами его горячей кожи — и он осознал, что устал настолько, что даже не отреагировал на это: на ее дыхание, на ее близость, на ее волосы, щекочущие щеку, и пальцы, тронувшие его шею. Девчонка завозилась, едва не свалившись с лавки, и Курт закинул руку ей за спину, обнял, прижав ее к себе еще плотнее, а потом прижался щекой к мягким волосам и закрыл глаза. Пожалуй, они все заслужили немного отдыха, пусть даже и такого — в жесткой раскачивающейся повозке, неспешно ползущей в сторону города.