(Не)называй ее по имени

Им стоило утонуть. Попасть в какой-нибудь шторм на пути к проклятому острову и утонуть. Или, например, извержение этого сраного вулкана было бы очень кстати — вот как только причалили, так и отправились бы в ад вместе со всем островом. В голове Курта царила полная неразбериха. Напротив него уже который час сидела зеленокровная, смотрела на огонь в камине — и не видела ни огня, ни камина, ни Курта, ничегошеньки. Мальчишка наверняка спал, нахлебавшись успокаивающего травяного отвара и бренди — более успокаивающего зелья; спали и все остальные, измученные насыщенным днем. Зеленокровная никак не отреагировала на его просьбу отправиться в постель, больше напоминающую приказ, и сейчас Курт размышлял, стоит ли ему просто схватить ее и отнести в комнату. У мальчишки малихор, девчонка — дитя островитян, а принц д’Орсей — самый предусмотрительный сукин сын в мире. Эти новости заставили его на время забыть и о Торстене, которого под суровым взглядом Зиглинды отвели в камеру, и о Германе, которого еще только предстояло найти. Малихор. Чтоб его разорвало, малихор — на этом благословенном острове, где никто не болеет. Как вообще так получилось? Они бы наверняка заметили, если бы мальчишка заболел еще в Серене, да и на корабле он был бледен, но потом пришел в себя. Значит, он заболел здесь — единственный из всех колонистов. После того, как они закончили разбираться с Торстеном и его великим планом, девчонка вернулась во дворец, отправив остальных домой. Он, конечно, пошел с ней, и по дороге она рассказала ему о том, что произошло — сухо, без эмоций, слишком ровным голосом. Так же коротко, но более властно она распорядилась, чтобы у мальчишки постоянно дежурил врач, разогнала любопытствующих придворных, приказала мальчишке отправляться в свою комнату — и сама пошла с ним. Она отсутствовала недолго, вернулась все с тем же каменным лицом, а уже дома сломалась. Курт смотрел на ее резко осунувшиеся щеки, в пустые глаза, и прекрасно понимал, о чем она думает. Он был уверен, что все это время она без конца прокручивает в голове один и тот же вопрос — как найти лекарство. Он не знал, как ее отвлечь, не знал, что сделать, чтобы ей помочь, и это сводило его с ума. Достаточно и новости о том, что ты — не родной ребенок своей матери, но именно это, понимал он, волновало ее сейчас меньше всего. — Зеленокровная. Молчание. Слышит ли она его? Курт вздохнул, встал с кресла и легонько встряхнул ее за плечи. — Эй. Ты не можешь сидеть здесь всю ночь. Девчонка моргнула и подняла на него глаза — наконец-то! Пусть ругается, пусть плачет, как в ту ночь, когда она узнала, что больна ее мать, что угодно — только не это застывшее лицо и отсутствующий взгляд. — Могу. Твою мать. Курт сжал зубы, несколько раз вдохнул, а потом нагнулся и поднял ее с кресла. Если она считает, что он позволит ей сидеть, зациклившись на вопросе, на который нет ответа, она глубоко ошибается. — Что ты делаешь? — девчонка вцепилась в его плечи, и он почувствовал, как напряглось ее тело. Устроит скандал? Ну и хрен с ним. — Несу тебя спать, — бросил он. — Немедленно поставь меня на землю! — Нет. Она не стала больше спорить, и именно этот встревожило Курта еще больше. Упрямая ослица не смогла бы такого стерпеть, она должна ругаться, брыкаться и обзывать его «упертым болваном», а не покорно ждать, пока он локтем откроет дверь в ее комнату. Пока он зайдет, отшвырнет ногой валяющуюся на полу треуголку — какого хрена она вообще тут делает, если зеленокровная не любит шляпы? Пока он положит ее на постель, а сам повернется, собираясь уйти. Больше всего ей нужно отдохнуть, так что к демонам греховные мысли об этой широкой постели и одном очень увлекательном занятии, которое может ее отвлечь. — Не уходи. Сначала он подумал, что ему показалось. Он уже было сделал следующий шаг, но все же решил оглянуться: девчонка сидела на кровати и смотрела на него огромными несчастными глазами. — Я не хочу оставаться одна. — Это неразумно, — ответил он. — И неприлично. В памяти всплыла другая картина: ночь, его комната, плачущая в его руках девчонка. Нет, тогда все было по-другому. — Пожалуйста. Будь он проклят — да он, наверное, и так проклят. Устроившись на самом краешке кровати и положив руку на плечо прижавшейся к нему девчонки, он мысленно перебирал все самые изощренные ругательства, которые знал. За что ему все это? За что девчонке все это? А мальчишка? Он-то уж точно ничем не мог насолить этому Озаренному, его дружку Просветленному и толпе святых. — Я не хочу оставаться одна, — повторила зеленокровная. Курт слегка сжал ее плечо: она была напряженной, натянутой, как струна. — Сначала мама, теперь Константин, и у меня больше никого нет. — Ты найдешь лекарство. Мы его найдем. — Ты в это не веришь, — тихо сказала она, и Курт поморщился от обреченности в ее голосе. — И никто не верит, даже Константин. Если бы я могла, я бы… Она вздохнула и замолчала. Я бы — что? Заболела вместо него? Курт нахмурился и с трудом удержался от того, чтобы высказать девчонке, что он думает о ее умственных способностях. Вместо этого он лишний раз мысленно выругался, устроился на кровати поудобнее, а потом обхватил ее обеими руками и прижал к себе, уткнувшись носом в ее волосы. Лучше бы она плакала, честное слово. — Ты найдешь лекарство, — жестко сказал он. — Завтра мы решим, что делать, а сейчас тебе нужно поспать. Просто закрой глаза и ни о чем не думай, завтра мы будем думать вместе. Она тяжело вздохнула, чуть повернулась в его объятьях, обхватила его руками и уткнулась лицом ему в грудь. Хорошо, что он не успел снять гамбезон — и ей мягче, и ему лишняя защита от нее. К тому времени, как она, наконец, немного расслабилась, Курт успел перебрать все известные ему ругательства и теперь бездумно пялился в потолок, не чувствуя ничего, кроме тупого отчаяния. Мальчишка не должен умереть — и не только потому, что это разобьет зеленокровной сердце. Он, Курт, не для того потратил пятнадцать лет своей жизни на эту семейку, чтобы смотреть, как маленький принц загибается от болезни, которой на этом острове не существует. Он должен привести Новую Серену к расцвету, жениться на какой-нибудь девице и вырастить детей — таких же белобрысых, манерных и невыносимых, как и он сам. Курт вздохнул, откинул голову на подушку и прикрыл глаза — он еще успеет отругать себя за то, что слишком привязался к маленькому принцу, но все это будет потом. Когда они найдут лекарство. Наутро, как он и ожидал, глухая тоска отступила: зеленокровная была полна мрачной решимости найти лекарство и вылечить мальчишку. — Я переверну весь остров, если понадобится, но найду этого Тысячеликого. Я не позволю Константину умереть, чего бы мне это не стоило. И она и вправду решила перевернуть остров. В эти дни Курт увидел ее новую сторону — жесткую, суровую, бескомпромиссную. И хотя дел, казалось, стало даже больше, она не колеблясь вносила их в свой список. За те дни, что они провели в Новой Серене, мальчишке становилось все хуже, и Курт понимал: скоро на некогда симпатичном лице вместо темных сосудов проступят язвы, голубые глаза подернутся дымкой и ослепнут, а боль станет такой, что мальчишка предпочтет умереть, лишь бы ее не чувствовать. Его уже начинали терзать жестокие приступы, и зеленокровная решила на время отложить поиски лекарства. Она тоже прекрасно знала, как сходят с ума от боли, и твердо решила избавить мальчишку от незавидной участи, отыскав того, кто сможет поддерживать его, пока она ищет лекарство. Она не спрашивала, не советовалась, просто ставила их перед фактом — и Курту казалось, что если кто-то будет не согласен, она просто пожмет плечами и оставит его в городе. Она, конечно, была все так же вежлива со всей командой, но все больше молчала, погруженная в свои мысли, и словно огородилась от мира невидимой стеной. Скоро они оказались в Сан-Матеусе — и там он, наконец, нашел Германа, и это именно девчонка предложила отдать его в руки Алоизиуса. Инквизитор было заартачился, но с этой, новой зеленокровной никто и не пытался спорить, достаточно было лишь одного взгляда на ее лицо, — и сдался даже он. И пока девчонка выясняла, сможет ли кто-то из телемцев помочь ее кузену, он, Курт, смотрел, как горит на костре этот ублюдок Герман. Он искренне считал, что ему сразу же станет легче, но вместо этого ощущал лишь омерзение и гадливость. Он понимал, что вместе с Германом сгорают и нити, привязавшие его к тайным лагерям, — ненависть, злоба, скрытый затаенный страх загнанного в угол зверя, и все же… Он слишком долго ненавидел и лелеял мечты о мести и теперь просто не знал, как это — чувствовать что-то другое. Сан-Матеус, Хикмет, островитяне — иногда Курту казалось, что даже быки ощущают нетерпение девчонки и идут быстрее. Везде она искала тех, кто может помочь Константину, везде их ждали новые дела и новые открытия, но все они не были связаны с малихором: в Хикмете девчонка выяснила, из какого племени была родом ее мать, а потом долго разговаривала со старым святошей. Тот выглядел подавленным и виноватым, и Курт не знал, как относиться к тому, что он рассказал. Любить женщину и не сделать ничего для ее спасения? Он бы так не смог. Наверное. И пока девчонка что-то строго высказывала проповеднику, Курт стоял неподалеку, наблюдал за ней и думал. Каждую ночь они засыпали рядом, каждую ночь он обнимал ее и утыкался лицом в ее волосы, каждую ночь он засыпал только после нее — дождавшись, когда она расслабится, задышит ровно, когда ее вцепившиеся в гамбезон пальцы разожмутся и ладони мягко лягут на его грудь. Днем он все чаще находился рядом с ней, а не позади, касался ее плечом или локтем — так, чтобы она постоянно чувствовала: он рядом. Он рядом, он никогда ее не оставит… и будь он проклят, если он понимал, как до этого дошло. Нет, он не позволял себе ничего лишнего — в конце концов, время было абсолютно неподходящим. Казалось, даже его тело смирилось, уже не реагируя на ее близость так остро. И все же, вдыхая ее запах — совершенно особенный, непохожий ни на что другое, — Курт понимал, что ему хочется большего. Намного большего, и это было опасно, и это было той опасностью, справиться с которой он не мог. Даже открывшаяся тайна ее рождения ничего не меняла: леди де Сарде позаботилась о том, чтобы дочь стала ее официальной наследницей. Зеленокровная была — пусть и не по рождению, — но она все же была аристократкой. У нее могли бы быть интрижки с такими солдатами, как он, она могла бы даже заводить короткие и ни к чему не обязывающие романы с такими, как он, но не больше. Сама мысль о том, что аристократка может полюбить кого-то ниже нее по социальной лестнице, не допускалась: в этом мнении общество было единогласно и бескомпромиссно. И на этом проклятом острове ничего не изменилось — все те же аристократы, все те же идеи и все те же правила. А это значит, что он будет ее поддерживать, пока они не найдут лекарство. И все, ничего больше. Только его поддержка, чтобы девчонка не сошла с ума раньше мальчишки.