(Не)называй ее по имени

Курту казалось, что прошел не один час с тех пор, как зеленокровная скрылась в комнате мальчишки вместе с целителем. Остальные последовали ее совету и пошли домой — грязные, уставшие и голодные, они и не думали возразить. Но не он. Курт ничего не сказал, лишь бросил на нее красноречивый взгляд, и девчонка, кажется, даже обрадовалась. И вот теперь он стоял у окна, смотрел на снующих туда-сюда горожан и думал, что делать, если она выйдет из комнаты и скажет, что ничего не вышло. Она вышла не скоро, когда солнце уже начинало клониться к закату. На ней опять была эта спокойная безразличная маска, но даже по ее походке Курт понял: кажется, на этот раз им все-таки повезло. Зеленокровная остановилась на лестнице, когда ее не могли видеть ни слуги, ни стража, развернулась и обняла его — так неожиданно, что он даже покачнулся. — Он сказал, что поможет Константину, Курт, — прошептала она ему в шею. — Ему сразу стало лучше, а Катасах лишь прикоснулся к его лбу! Только теперь он понял, как напряжен был все это время: облегчение нахлынуло волной, и захотелось сразу всего — спать, есть, вырваться на улицу из сумрачного дворца, проклятье, ему захотелось даже расхохотаться! А еще — сгрести зеленокровную в охапку и утащить туда, где никто не помешает ему ее целовать. До умопомрачения. — Константин сказал, что у Катасаха ледяные руки, — не подозревая о царящей в его душе буре, сказала девчонка и наконец отпустила его. — А ведь он прикасался ко мне, и я уверена, что руки у него почти горячие, обжигающие. — Наверное, магия, — ответил он внезапно охрипшим голосом. — Кто их знает, чего они там наколдовать могут. — Пусть колдует как хочет, — сказала она, легко сбегая по ступенькам. — Главное — он даст мне время найти этого их бога. — И отдохнуть. — И даже немного отдохнуть, — поправила она и впервые за долгое время улыбнулась. Может быть, виновато было слишком ясное, безоблачное небо. Или эта волна облегчения, которая едва не сбила его с ног. Или темные круги под ее глазами. — Давай побудем вместе, — предложил он, и сам не понял, как у него вырвались эти слова. — Одни, без… остальных. Она устала, она наверняка захочет отдохнуть и пораньше отправиться в постель. Да и предложение прозвучало как-то уж слишком неуклюже. Чтоб ему провалиться, кто тянул его за язык? — С радостью, — сказала она, и Курт удивленно поднял брови. — Встретимся у моей комнаты вечером. Она согласилась? Курт мог бы поставить все свои деньги на то, что она отложит отдых ради очередного спасения очередных островитян, ученых или святош, но… ради него? Она уже скрылась в доме, а он все продолжал стоять и пялиться на открытую дверь, как идиот. Блаженно вытянувшись в ванне, Курт думал. Вот, например, сразу за городом есть отличное место — оттуда как на ладони видно море. Зеленокровная любит смотреть на море. Они могли бы пойти туда, устроиться на мягкой траве, и… побыть вдвоем. Просто побыть вдвоем — это будет тихий спокойный вечер, который поможет ей расслабиться. Тем более, вряд ли она ждет чего-то большего. Нет, конечно, она может ждать большего, признался себе Курт — поцелуев, например. Которых не будет, потому что они окажутся на виду у стражи, стоящей на стенах и воротах города. И это хорошо: во-первых, благодаря страже на этой полянке не окажется ни взбесившихся зверюг, ни хреновых надайгов, ни даже самого завалящего грабителя. А во-вторых, он бы не смог остановиться на поцелуях — в конце концов, даже его терпение не безгранично. И это было бы ошибкой, потому что потом она обязательно об этом пожалеет. Может, и не сразу, но обязательно пожалеет — не стоит забывать, кто он, и кто она. Поэтому, как бы по-идиотски двусмысленно не звучало его предложение, он просто отведет ее туда, где она сможет отдохнуть. Вечер наступил быстро: солнце садилось здесь резко — кажется, только-только небо пылало всеми оттенками оранжевого, как уже вспыхивали звезды. Курт только молча подивился тому, как быстро он к этому привык — за лихорадочными поисками и решениями проблем они все, кажется, перестали обращать внимание и на красоту острова, и на его свежий воздух, и на неожиданное наступление ночи. Впрочем, тем лучше: сегодня девчонка сможет заново все это увидеть, заново познакомиться с островом, родом с которого была ее мать. — Ну что, твое превосходительство, ты не забыла о том, что мы собирались… В ее комнате царил полумрак, и Курт, ожидавший увидеть ее — одетую и готовую к прогулке, — растерянно замолчал. Мгновением позже он заметил девчонку, светлое пятно в углу комнаты. Она совершенно определенно была не готова к прогулке. И ему совершенно определенно не стоило здесь быть. — Побыть вдвоем? — спросила она так спокойно, словно стоять перед ним в одной лишь нижней рубашке, едва прикрывающей бедра, было в порядке вещей. — Э-э, да, — выдавил он. Главное — смотреть куда-нибудь в сторону, например, на стену. Или на потолок. Или на пол. Все равно ни хрена не видно — может, он ослеп? Так ему и надо, идиоту. — Знаешь, за городом есть славное местечко… — Курт, — перебила она его. — Я не хочу гулять. Тебе не кажется, что мы уже нагулялись? Краем глаза он уловил движение и кинул на нее быстрый взгляд — девчонка теперь стояла перед кроватью, опираясь плечом на столб. Он успел мимоходом удивиться, куда делся балдахин, но потом его взгляд упал на ее ноги, двинулся выше, к тонкой шелковой рубашке, за которой угадывались очертания тела, а потом Курт все-таки смог перевести глаза на ее лицо. Спокойное, безмятежное… Она что, опять нацепила свою маску? — Я не хочу больше тратить время, — сказала зеленокровная, и он сообразил, что она что-то спрашивала. Чтоб ему провалиться, если он помнил вопрос. — Если заболел Константин, значит, это может произойти еще раз — со мной, с тобой, с кем угодно. Я не хочу… Не хочу терять время. — Ты правда этого хочешь? Со мной? — может, это все проделки демонов, и он спит? Или она сейчас скажет, что передумала, что, если поразмыслить, это была дурацкая идея и все такое? Он услышал короткий смешок, и зеленокровная слегка покачала головой. А потом протянула ему руку. — Какой же ты все-таки идиот, — сказала она, и он не мог с ней не согласиться. — Иди сюда. Ему хватило выдержки спокойно подойти к двери, закрыть ее и опустить щеколду. А потом он обернулся, и увидел, как с лица зеленокровной слетает маска, как вспыхивают ее глаза, а губы складываются в улыбку — радостную, торжествующую, соблазняющую. Она что, была не уверена — в нем? Думала, он повернется и уйдет — от нее? Курт почувствовал, как им опять овладели демоны; именно они толкнули его к ней, и он уже не помнил, как скинул кожаную куртку, как оказался возле нее, как сгреб ее в охапку, прижал к себе и завладел ее ртом. Демоны бушевали внутри, требовали швырнуть ее на кровать, сорвать тонкую рубашку, овладеть ею — резко, быстро, неукротимо; оставить на ней свои метки, заклеймить ее, чтобы каждый понял — это его, его, его женщина; доказать — себе, ей и всему миру, что он не допустит, чтобы ее касались другие руки, чтобы другие губы прижимались к нежной коже на шее, чтобы другой язык прочерчивал влажные дорожки по тонким ключицам. И все-таки это она вывернулась из его объятий и толкнула его на постель. Курт тяжело плюхнулся на покрывало, и она тут же оказалась сверху, оседлав его колени. Опершись на локти, он смотрел, как она лихорадочно дергает его рубашку, вытаскивая полы из-за пояса штанов, и пытался совладать с демонами. Желания разрывали его надвое: наброситься на девчонку, подмять под себя и вбиваться в нее, пока не потемнеет в глазах. И — любить ее долго и нежно, так, как она этого заслуживает, так, как это должно быть в первый раз. Не трахать, не иметь, даже не заниматься сексом, а любить — любить так, чтобы она поняла все без слов. Если бы у него спросили раньше, он был бы готов поклясться, что у нее не было любовника — ни в Серене, ни, тем более, на острове, где он не отходил от нее ни на шаг. Но сейчас, чувствуя, как узкие горячие ладони нетерпеливо скользят по груди, как она прижимается жадным поцелуем к его шее, он, пожалуй, засомневался. Перехватил ее руки, сжал запястья и чуть отодвинулся, чтобы взглянуть ей в глаза — огромные, с расширенными зрачками, отливающие золотом в свете свечей. — Не спеши, — кого, интересно, он пытается уговорить этим хриплым шепотом, ее или себя? — Я слишком долго ждала. Он усмехнулся, скользнул взглядом по ее лицу, опустил глаза ниже, туда, где низкий вырез рубашки чуть приоткрывал грудь, и еще ниже, к голым коленкам, утонувшим в синем покрывале. — У нас впереди вся ночь, — сказал он, а потом отпустил ее и запустил руки в ее волосы, скрученные в небрежный мягкий узел. Наконец-то он может это сделать. Не погладить по голове, не отвести выбившуюся прядь за ухо, а вот так — погрузить пальцы в шелковистую копну, встряхнуть мягкий узел, чтобы волосы рассыпались по плечам, лаская его обнаженные руки, пропустить пряди между пальцами, опустить голову и вдохнуть этот неуловимый, свежий, такой знакомый цветочный запах. А потом поцеловать ее — медленно, неспешно, обводя языком полные губы; насладиться ее ответом, смелыми движениями юркого языка, тяжелым дыханием. Он не позволил ей и запретил торопиться себе. Вместо этого медленно провел руками по ее спине, сжал прикрытый рубашкой зад, прижал к себе и сдавленно охнул, когда она потерлась об него — бесстыдно, соблазнительно и так… естественно. И хотя демоны внутри требовали сорвать с нее рубашку, Курт не торопился, позволив рукам скользнуть под тонкий шелк и огладить бархатистую кожу ее упругих ягодиц. Девчонка задохнулась и прижалась к нему еще теснее, обжигая дыханием шею. Когда Курт все-таки стащил с нее рубашку, ему казалось, что он сходит с ума. Нельзя так хотеть женщину, так не бывает: до гула в ушах, до мучительной боли в паху, до дрожащих рук — у него никогда, никогда не дрожали руки. До этого дня. Он сомкнул ставшие непослушными пальцы на ее груди, обвел языком светлый маленький сосок, втянул его в рот, и девчонка приглушенно застонала, зарывшись пальцами ему в волосы. Свободной рукой он провел по ее животу, еле дотрагиваясь до нежной кожи, скользнул к внутренней части бедер — она всхлипнула, качнула бедрами навстречу пальцам, и он сам едва не застонал, ощутив на них влагу. Она была такой мокрой и горячей, что ему стоило больших усилий не взять ее сразу, избавившись от неимоверно тесных штанов. — Сними их. Немедленно, — зеленокровная словно услышала его мысли: отстранилась, перекинула через него ногу и уселась на колени, наблюдая за ним напряженным взглядом. — Все, что пожелает ваше превосходительство. Кажется, он никогда не избавлялся от одежды с такой скоростью. Сапоги со стуком свалились на пол, штаны последовали за ними, и Курт еле успел перехватить ее руку, потянувшуюся к ноющему члену. Только не сейчас, иначе все кончится слишком быстро. Она подняла брови, в глазах отразились растерянность и любопытство, и он криво улыбнулся, притягивая ее к себе. — Потом, — прошептал ей на ухо, опуская руку вниз, к ее бедрам. Девчонка слегка напряглась, когда палец скользнул внутрь, но скоро обмякла, прикусила губу, выгнулась, подставляя ему грудь, и он с готовностью обхватил губами напряженный сосок, коснулся его зубами, обвел языком. Она была слишком тесная, слишком жаркая, слишком мокрая, и Курт почувствовал, что если он сейчас — вот прямо сейчас! — не узнает, какая она на вкус, он не выдержит. Помрет тут сидя на ее постели от разрыва сердца — все-таки, не мальчик уже. Отогнав идиотские мысли, невесть как возникшие в воспаленном сознании, он опрокинул ее на кровать. Девчонка пискнула, распахнула глаза, а потом коротко и хрипло рассмеялась, когда он лег на нее, опираясь на локти. — Тяжело? — Нет, — ответила она и притянула к себе его голову. Он с трудом оторвался от ее губ и двинулся вниз — спустился влажными поцелуями по шее, груди, скользнул языком в ямку пупка и почувствовал, как она вздрогнула. Руки плотно обхватили ее бедра, а когда его дыхание коснулось ее промежности, она замерла. Курт ухмыльнулся и приложился тягучим поцелуем к внутренней поверхности бедра — здесь он может оставить сколько угодно меток, все равно никто не увидит. Кроме него. Он оставил еще несколько влажных краснеющих пятен на нежной коже, прежде чем сдаться в плен ее запаху — тонкому, мускусному, невероятно возбуждающему. — Курт! — за мгновение до того, как он коснулся ее языком, она попыталась сжать ноги и оттолкнуть его голову. — Это же не… Так нельзя! — Можно, — ответил он и прижался ртом к ее мокрым набухшим губам. Зеленокровная охнула и вцепилась в его волосы, неосознанно разведя ноги. Ему показалось, что в мире не осталось больше ничего — только ее рваные вздохи и пряный солоноватый вкус на языке. Когда Курт толкнулся в нее языком, он услышал сдавленное ругательство и тихое растерянное: — Что ты со мной делаешь? — Хочу тебя съесть, — ответил он честно. Почти честно. Он хотел ее не съесть, а сожрать, как пожирали его демоны; сгореть в ней — дотла, до мелкой шелковистой золы; слиться с ней в единое целое, чтобы не было понятно, где кончается она и начинается он. Ее хриплый смешок превратился в стон, когда он заменил язык пальцами — сначала одним, а затем и вторым. Он медленно обвел языком клитор, так же медленно шевельнул пальцами, и она нетерпеливо качнула бедрами. — Пожалуйста, — услышал он ее задыхающийся шепот. Или ему показалось? Неважно: удовольствие превратилось в пытку и для него, и Курт перестал держать себя в руках, вбиваясь в нее пальцами, теребя ее языком, пока она не застонала и не напряглась, сжимая его голову бедрами. Он опять замедлился, а потом скользнул поцелуями вверх, к ее искусанным опухшим губам. Она была мокрая, скользкая и расслабленная, и все же… Слишком тесно. Слишком туго. Слишком горячо. Курт сделал рывок, и услышал, как она со свистом втянула воздух сквозь сжатые зубы. Почувствовал, как она напряглась. Он никогда не имел дела с девственницами, и все это — ее жар и узость, ее страсть и невинность, ее девственность, которую он забрал, — все это обрушило на него такую волну ощущений, что пришлось стиснуть челюсти и сжать в кулаках покрывало, чтобы не излиться в нее сразу же. — Больно? — спросил он, когда немного пришел в себя. Чтоб ему провалиться, что за идиотский вопрос? Конечно, ей больно! — Не очень, — прошептала она. — Странно. И непривычно. — Расслабься, — посоветовал он, касаясь ее щек легкими поцелуями. Щеки, уголок рта, челюсть, шея — она, наконец, пошевелилась и обняла его. — Я не… Это само получается, — это что, виноватые нотки в ее голосе? Мелкая дурочка. — Все хорошо, — сказал он, и когда она расслабилась достаточно, двинулся назад. И вперед. Медленно и плавно, стараясь не думать о том, как на самом деле он хочет в нее входить. Зеленокровная прерывисто вздохнула, обхватила его бедра ногами, подняла голову, и он завладел ее губами, путаясь пальцами в разметавшихся по покрывалу волосам. …И все-таки она была слишком узкая и соблазнительная. Он едва не кончил в нее — видит Озаренный, он хотел бы этого больше всего на свете. Излившись на ее живот, Курт подумал, что, может быть, когда-нибудь… Потом. Он подумает об этом потом, если вспомнит. А сейчас нужно чем-то ее вытереть, пока он еще в состоянии, но не покрывалом же? — Полотенце на комоде. Нужно запретить ей разговаривать таким хриплым мурлыкающим голосом, подумал он, аккуратно стирая с нее свое семя. Три слова — и он уже почти готов продолжать, в отличие от нее. — Скажи честно, тебе было очень больно? Меньше всего на свете он хотел причинить ей боль. Должно быть, Озаренный, или кто там создавал людей, просто ненавидел женщин. Девчонка покачала головой, отобрала и бросила полотенце куда-то на пол и притянула его к себе. — Не очень, — прошептала она ему в губы. — Потом было даже приятно, но не так, как… до этого. Он ответил на ее медленный и чувственный поцелуй, раздумывая над тем, что ответить. В голове царила приятная пустота, хотя сейчас совсем не помешало бы немного умных мыслей. — Все в порядке, — она отстранилась и провела ладонью по его щеке. — Все нормально, так и должно быть. Она-то откуда знает? — Мне мама рассказывала, — усмехнулась она в ответ на его вопросительный взгляд. — А в старой библиотеке было много занятных книжек. А то, о чем не досказали, я додумала сама. Курт вытянулся рядом с ней на спине — девчонка тут же, словно делала так всегда, прижалась к нему, положила голову на его грудь, переплела свои ноги с его и довольно вздохнула. Он мог только надеяться, что она не соврала, и ей действительно было хотя бы немного приятно. — А что еще было в тех занятных книжках? — сонно спросил он, утыкаясь носом в пушистые растрепанные волосы. — Рисунки, — хихикнула она. — Очень подробные. А у меня, как тебе известно, отличная память, так что… Он почувствовал легкие, словно ветерок, касания — она проводила пальцами по его груди, дотрагивалась до волосков, и он в конце концов не выдержал: сгреб ее руку, прижал к груди и замер. — Играете с огнем, мое сладкое превосходительство. — Твое? Сладкое? — она подняла голову, чтобы встретиться с ним взглядом, и в ее все еще томных глазах Курт увидел насмешку. Он согласно хмыкнул и прижался губами к ее лбу. — Очень сладкое, — неразборчиво сказал он. И будь он проклят, если она не покраснела.