(Не)называй ее по имени

Все-таки, опыт никуда не девается. Привалившись к стене у двери в покои наместника, Курт спал — стоя, ни на минуту не расслабляясь. Когда они все нормально спали в последний раз, он уже и забыл: с того момента, как выяснилось, что его высочество принц д’Орсей пропал, о сне не могло быть и речи. Все произошедшее потом сливалось в памяти бесконечным погонями, поисками и драками — уставший мозг фиксировал лишь яркие картинки. Вспышка — тела стражи, отправившейся хрен знает куда вместе с наместником. Вспышка — изломанное тело Катасаха. Вспышка — Мэв кладет руки на тело и падает на колени. Вспышка — презрительное лицо Керы, жены верховного короля. Вспышка — верховный король превращается в сраного надайга, чтоб ему пусто было. Вспышка — падающий на руки зеленокровной Константин. Вспышка, вспышка — вспышка — ее лицо: сердитое, тревожное, упрямое, несчастное; тени под серыми глазами, ввалившиеся щеки, плотно сжатые губы. Он не представлял, как она держится. Раньше он считал, что отлично знает ее, но за время, что прошло после их первой ночи в Новой Серене, Курт понял: это далеко не так. Он и понятия не имел, что за относительно спокойным, своевольным и упрямым фасадом скрывается такой океан страсти. В девчонке постоянно кипели чувства, но она держала их под таким контролем, что наружу выбивалась лишь их бледная тень. Она разрешала себе расслабиться лишь изредка, наедине с ним, и он это ценил, пожалуй, больше всего на свете. Она позволила ему увидеть искаженное от ярости лицо, резкие и размашистые жесты, позволила услышать срывающийся от страха голос и заметить панику в глазах. Она боялась за мальчишку, боялась за него, Курта, и всю их компанию, боялась за будущее материка и, в конце концов, просто — боялась. Например, каких-то местных многоножек, частенько пробирающихся в палатку. Узнав об этом, Курт с трудом сдержался от смеха, а потом подумал — и ему стало стыдно. Они все привыкли считать ее непотопляемым кораблем, как сказал бы Васко; привыкли, что у нее на все есть ответ и решение, что она всегда спокойна, собранна и хладнокровна. И, кажется, забыли, что она такая же женщина, как Сиора, боящаяся пауков, или Афра, которая терпеть не может летучих мышей. Необыкновенная, сильная, прекрасная — но живая женщина, а не бездушная каменная фигура. Курту, более спокойному, чем девчонка, доставляло удовольствие наблюдать за ней. Выслушивать бесконечный поток ругательств — и откуда столько узнала-то? Следить за тем, как она мечется по палатке или комнате, размахивая руками. Сжимать ее в объятьях и замечать, как гнев в сверкающих глазах сменяется желанием. Ловить губами ее судорожные вздохи и видеть, как бледная кожа покрывается румянцем — от острых сосков до лба. Чувствовать, как в плечи впиваются ее пальцы, как она прикусывает его шею и сжимает его бедра сильными ногами. Больные малихором не владеют своим телом: боль пронизывает каждый его сантиметр. И поэтому они просят врачей дать им хотя бы временное облегчение, чтобы забыться беспокойным сном и не сойти с ума. Те, у кого достаточно денег, получают это облегчение — опий стоит недешево. Курт видел, как действует опий, видел, что больные не могут без него жить, и теперь ему казалось, что он сам стал таким больным. Ему постоянно хотелось касаться зеленокровной — держать ее за руку, перебирать волосы, касаться спины или плеча, ощущать ее запах. Он чувствовал себя подростком, но ничего не мог с собой поделать — должно быть, просто не мог поверить, что она и правда принадлежит ему, хотя бы сейчас. С того дня, как они вернулись в Новую Серену и обнаружили, что мальчишка пропал, между ними ничего не было — куда там, они и палатки ни разу не раскладывали. И теперь Курт чувствовал себя, как те больные, что таскались в Серене за врачами и вымаливали у них опий. Усталость впервые не отбила у него желания; он хотел ее, хотел ее жадных прикосновений, хотел ее влажные губы, хотел тонкие пальцы — сжавшиеся на его члене, хотел чувствовать ее — горячую и тесную, сжимающуюся вокруг него, хотел ее тело, изгибающееся под ним. Как хренов подросток, чтоб ему провалиться. И уж конечно, он был уверен, что девчонке абсолютно не до этого, поэтому неуместные желания — это его проблема. А ее проблема там, в комнате — мальчишка так и не пришел в себя, пока они добирались до города. Она настояла на том, чтобы остаться с ним, пока он не откроет глаза, и Курт не стал с ней спорить. Он оставил их одних, наедине с врачами, а сам привалился к стене и закрыл глаза. Опыт никуда не девается — когда открылась дверь, и в коридор выскользнула зеленокровная, Курт даже не вздрогнул. Открыл глаза, вгляделся в ее лицо: уставшее, изможденное, но спокойное, и только потом выдохнул. — Он спит, — сказала она. — Ненадолго пришел в себя, сказал, что чувствует себя хорошо, но ужасно устал. И уснул. — Ну вот видишь, — пожалуй, излишне жизнерадостно ответил он. — Ничего с нашим маленьким наместником не случится. Везучий болван. — Он выглядит по-другому. Понятное дело. Все эти язвы, подернутые дымкой глаза — где сейчас тот красивый аристократ с копной золотистых волос? — У него другие глаза, — продолжила девчонка, заметив его выражение лица. — И эти черные сосуды, и язвы… Все как будто становится светлее. Может быть, Катасах нашел лекарство? — Может быть, — сказал он, зная, что ни хрена никакого лекарства Катасах не нашел. — А может, этот крылатый засранец с ним что-то сделал? Она пожала плечами, подняла на него измученные глаза, и Курт, не раздумывая, прижал ее к себе. — Теперь тебе самой надо отдохнуть. Лечь и спать так долго, как получится. — Спать? — слабо усмехнулась она. — Что это? Он переплел свои пальцы с ее и потянул зеленокровную к лестнице. — Я тебе покажу. Если сам вспомню. Ее тихий, едва слышный смешок стал ему лучшей наградой.