(Не)называй ее по имени

Пожалуй, думал Курт, в эти дни зеленокровная выжала из себя все, что могла — сейчас она как никогда была похожа на аристократов при дворе д’Орсея. Она не говорила во всеуслышание, что не собирается убивать мальчишку — вряд ли ее поняла бы Сиора, да и остальные наверняка не обрадовались бы такому решению. Она и не лгала, просто недоговаривала: да, она собирается остановить Константина, да, ей нужна для этого армия. И она ее собрала, надев привычную маску спокойствия и журча приукрашенной речью в залах наместников. Кажется, ей не поверил только Данкас — уж очень понимающе смотрел он на храбрящуюся девчонку. Интересно, что он увидел в ее душе? Страх, неверие, грусть, надежду? Он предложил ослабить связь мальчишки с островом, и она с радостью согласилась. — Так мне будет легче привести его в себя, — сказала она, когда посадила последние семена. — Что бы они все ни думали, я ни за что его не убью. А если кто-то разочаруется, что он жив, разберусь с этим потом. Курт даже и думать не хотел, к чему это может привести. Они что-нибудь придумают. Потом. Главное — чтобы это «потом» наступило; главное — чтобы они все остались живы. Хрен знает, что может придумать мелкий идиот: а если он не просто тварей на них натравит, но и вулкан разбудит? Может быть, именно из-за мысли о вулкане его и пробирал озноб, несмотря на тепло от камина. В Новой Серене, куда они заехали за припасами, было тихо, да и весь остров словно замер, готовясь к буре — или это ему так казалось из-за напряжения, повисшего в воздухе? Он сидел перед потрескивающим в очаге огнем, катал в руках кружку с бренди и никак не мог сосредоточиться. Лихорадочные сборы остались позади, снаряжение — патроны, порох, гранаты, ловушки — проверено по сто раз, и все разошлись по своим комнатам, не осмеливаясь заговорить с зеленокровной. Она молчала, наверняка раздумывая о том, как убедить мальчишку прекратить дурить, и Курт не лез к ней с советами. Если кто-то и может вернуть того Константина, каким он был раньше, так только она — и тут он ей ничем не может помочь. Вот разве что посидеть на диване, поглядывая искоса на задумчивое лицо, чтобы она чувствовала, что он рядом. — Уже придумал, что сделаешь первым, когда все закончится? Неожиданный вопрос. Дурацкий вопрос. Если она хочет отвлечься, то это самый идиотский способ, потому что… — Не стоит об этом. Еще ничего не закончилось. — Значит, ты все-таки веришь в приметы? — Это не примета, — возразил он. — Это… — Примета. Или суеверие, как тебе угодно, — не согласилась зеленокровная. — А ты говорил, что ты не суеверный. Иногда другого выхода просто нет. Иногда ты просто вынужден цепляться за самые идиотские приметы, чтобы хоть немного поверить, что все будет хорошо. — Всегда знала, что ты лгал, — не дожидаясь ответа, продолжила она. — Ты весь — одно сплошное суеверие. — Да ну? — Ты же не думал, что я поверю в сказку о том, что называть меня «зеленокровной» — это привычка? — спросила она и тут же поправилась: — Точнее, что это настолько неискоренимая привычка. Ну, вообще-то он так и думал. — Тебе лучше пойти спать, тем более, что я тебя не понимаю, — сказал Курт. Он мог бы все отрицать, но если уж она догадалась… Хотя о чем она догадалась, интересно. Мало ли какие суеверия связаны с именами. — Понимаешь, — она и не подумала его послушаться. — Как-то, еще в Серене, я нашла книгу о древних ритуалах, больше похожую на сборник сказок. Целая глава в ней была посвящена именам. — Не думаю, что я ее читал, — сухо ответил он. — И никаких суеверий об именах я не знаю. — Там говорилось, что раньше имена были чем-то вроде заклинания, которое привязывало назвавшего тебя человека к тебе. Что твое имя могли знать лишь самые близкие люди. Проверенные люди, которые никогда тебя не предадут. «Те самые, единственные» — только они могли узнать твое имя. Привяжись не к тому человеку, и твоя жизнь пойдет не по той дороге. Он и правда не читал эту книгу, но все, что говорила девчонка, удивительным образом в нем отзывалось. За одним исключением: он верил, что она — «тот» человек. — Я люблю тебя, Курт, — сказала она так тихо, что он едва услышал. — Мне не важно, что ты — скучный, циничный и грубый солдат, потому что это не так. Что бы ты о себе ни говорил, это такая же «правда», как и то, что ты остался с нами только из-за денег. Я никогда тебя не оставлю, если этого не захочешь ты. — Я знаю, — ответил он. Он и правда это знал, он доверял ей, он верил ей, и все же… Он словно чего-то боялся. Но чего? Может, это действительно вошло в привычку — бояться, что однажды она просто растает, как прекрасный, реалистичный, но мимолетный сон? К демонам. С этим он тоже разберется потом: в конце концов, сейчас главное — остановить мальчишку и защитить проклятый остров вместе с его проклятым богом. — Тебе нужно поспать. Это может быть последней возможностью отдохнуть, — сказал он. Зеленокровная вздохнула и, поцеловав его в щеку, пошла наверх. Только оказавшись в своей комнате, Курт понял, что это и правда может быть последней ночью, когда они могут отдохнуть — и не только. Эта ночь может вообще оказаться последней в его жизни. В их жизни. Потому что если с девчонкой что-то случится… Чтоб его разорвало, он же чувствовал, что нельзя этого допускать, чувствовал, что нельзя в нее влюбляться, он же чувствовал! Никогда, ни перед одним боем он себя так не вел, он никогда не хотел жить до такой степени, никогда так не боялся. И ведь она не виновата — был бы он поумнее… Додумать ему не дала зеленокровная, ворвавшаяся в его комнату, словно за ней гнались демоны. Распахнутые глаза, напряженное лицо — Курт привычно окинул ее взглядом и не нашел ничего, что бы говорило о нападении или еще какой напасти. Дурной сон? Так она даже не разделась — наверняка и не ложилась еще. — Что случилось? Вместо ответа она подлетела к нему и, прижавшись всем телом, впилась в губы жадным грубым поцелуем. — Плечо, — прошипел Курт, вырвавшись из судорожно сжатых рук. Демоны, моментально ожившие в нем, недовольно зарычали. — Плевать на плечо, — отрывисто бросила девчонка. — Эта ночь может оказаться последней не только для отдыха, а вообще для всего. Надо же, какие одинаковые мысли бродят в их головах. Пустых, будь они прокляты, — нет, чтобы думать о хорошем! — Я не хочу лежать там одна, не хочу беречь плечо, не хочу думать, — сбивчиво добавила она. — Так что просто замолчи. Курт, и без того не проронивший ни звука, взглянул ей в глаза, — кажется, он уже смотрел в них вот так вот испытующе, и они были такими же золотистыми в тусклом свете свечей. Словно это было вчера. Словно это было несколько лет назад. Но если в ту ночь в ее глазах были желание и нежность, то увиденное сейчас заставило его хрипло выдохнуть, сжать руки на ее талии чуть сильнее… и сдаться демонам, бушующим внутри. Куда-то на пол полетел ее камзол, посыпались шпильки; Курт, все же стараясь не задевать ее больное плечо, вжал зеленокровную в стену. С дробным стуком рассыпались пуговицы — расстегивать ее рубашку было слишком долго и муторно. Девчонка застонала, когда он обхватил ее грудь руками, а потом вздрогнула, когда нежной кожи коснулся грубый материал гамбезона. Выругавшись вполголоса, Курт отстранился от нее, чтобы снять ставшую ненужной одежду, и заметил, как она неловко стаскивает с себя сапоги и узкие бриджи. Его руки словно стали лапами демона: не заботясь больше о том, что на ее коже останутся синяки, он впивался пальцами в мягкую грудь, в упругий зад, сжимал ее руки. Он сам словно стал демоном: прихватывал зубами нежную кожу на шее, втягивал ее в рот, оставляя красные пятна — плевать, если кто-то увидит завтра эти следы; плевать, если сейчас кто-то услышит ее стоны, отдающиеся дрожью во всем его теле. Зеленокровная прикусывала его губы, зарывалась пальцами и тянула его волосы, притягивая его ближе и ближе — хотя куда уж ближе; прижималась и терлась об него — бездумно, бесстыдно, беззастенчиво; и Курт готов был поклясться, что чувствует исходящий от нее жар. Он подхватил ее на руки и, не размыкая губ, донес до кровати, едва справившись с желанием швырнуть ее на темное покрывало. Какая-то часть сознания не позволяла ему забыть о ее плече, поэтому он аккуратно опустил ее на кровать и, уже не сдерживаясь, овладел ее ртом, раздвинул коленом бедра и ворвался в нее пальцами. Девчонка выгнулась, и он оставил в покое опухшие губы, прикусив тугой сосок. Чувствуя, как она исступленно вонзает ногти в его плечи, он, кажется, даже зарычал, высвободил пальцы и, дурея от ее запаха, перевернул ее на живот, подтянув к себе бедра, и на мгновение замер, любуясь видом. — Чего ты ждешь? — хрипло простонала она, выгибаясь в пояснице. Ее голос заставил его задохнуться. Курт нагнулся, прихватил зубами ее шею, оставил влажные поцелуи на спине, сжал ягодицы и не удержался — лизнул ее длинно, глубоко проникая языком, и ее стон пробрал его до мурашек. Он вошел в нее так, как хотел — резко, на всю длину, крепко, до синяков обхватив ее бедра руками. Девчонка прошептала что-то, уткнувшись лбом в подушку, но Курт ее не понял, вбиваясь в податливую мягкость все глубже и глубже. Прерывистое дыхание, стоны — то ли ее, то ли его, то ли их, распутные и непристойные влажные шлепки, ее запах и вкус, оставшийся на губах, — мир вокруг сжался до его комнаты, сосредоточился в горячем теле под ним, в пульсирующем тепле, плотно обхватывающем его член. Курт скользнул пальцами вниз по ее животу; едва касаясь, обвел клитор, и зеленокровная инстинктивно двинула бедрами ему навстречу. Он толкался в нее все быстрее и быстрее, подстраиваясь пальцами под ритм толчков, и она вздрогнула, вытянула руки, сжимая в кулаках покрывало; выгнула спину, вдавивишись в его бедра задом, и застонала. И ее стон — неужели и правда такой громкий? — словно увлек его в водоворот. Курт все еще ощущал, как она сжимается вокруг него, но не слышал больше ни дыхания, ни стонов — может быть, он и сам стонал, или рычал, или хрипел; тусклый свет стал слишком ярким, и он зажмурился, погружаясь во влажную тесную темноту, изливаясь в нее, до боли сжав кулаки. Мгновением позже он обнаружил себя лежащим на боку, прижимающим к себе зеленокровную — грудью к спине, бедра к бедрам. Он все еще был внутри нее, все еще дышал тяжело и рвано, все еще чувствовал отголоски оргазма — такого он еще никогда не испытывал. Курт бездумно провел ладонью по ее бедру, животу, обвел контур груди, стараясь прийти в себя — он потерял всякий самоконтроль, не успел выйти из нее, прежде чем кончить, и теперь… Теперь это почему-то стало неважным. Они поговорят потом: о том, что он хочет детей, ее детей; о том, что он хочет проводить с ней каждую ночь и каждый день — и не таясь, а откровенно, плюнув на мнение света; о том, что она — единственная из женщин, кто может свести его с ума и едва ли не заставить отключиться. Они обо всем поговорят. Потом. Главное — выжить. Чуть приподнявшись, он прижался к ее виску ртом, скользнул к уголку глаза и почувствовал под губами влагу. Она что, плачет? Дышит так же, как и он, прерывисто и хрипло, все еще вздрагивает — но, может быть, это потому что он сделал ей больно? Задел плечо или слишком… переусердствовал в шальном угаре? — Что случилось? — кажется, он уже задавал этот вопрос. Совсем недавно. — Тебе больно? — Нет, — выдохнула она. Развернулась, запрокинула голову, чтобы посмотреть на него — ну точно, плачет. — Просто… Мне так хорошо, и так страшно, и я… Не знаю, Курт, прости. Я не хотела тебя пугать. — Почему тебе страшно? — не понял он. — Я боюсь потерять тебя. Потерять, все, что у нас есть, все… это, — прошептала она, пряча лицо у него на груди. Курт с облегчением выдохнул и обнял ее, не зная, что сказать. А что скажешь? Что он тоже боится ее потерять? Так это и так ясно. Он рассеянно гладил ее по спине, пустыми глазами уставившись в стену, и, кажется, впервые за хрен знает сколько времени ни о чем не думал. Просто лежал, наслаждаясь теплом ее тела, пытаясь запомнить, впитать в себя эти ощущения — гладкая бархатистая кожа под пальцами, шелковистые волосы, щекочущие плечо и щеку, горячее дыхание на груди. Когда оно, наконец, стало выравниваться, Курт слегка отодвинулся, поднял ее лицо и поцеловал ее — в лоб, в кончик носа, в уголок глаза, в дрогнувшие губы. Зеленокровная слабо улыбнулась и опять уткнулась ему в грудь. А чуть позже Курт почувствовал, как она обводит языком его сосок, нежно проводя пальцами по спине. Расслабленное тело среагировало вполне определенно, и он перевернулся на спину, утягивая ее за собой. Ее поцелуи — легкие и игривые — спустились по груди к животу, руки скользнули на покрывало, влажные губы опустились ниже, еще ниже… Курт шумно выдохнул, закрыл глаза и зарылся пальцами в ее спутанные волосы.