«Почему мы верим в приведения? Потехи ради? Нет, это перспектива загробной жизни» («1408»)
США. Нью-Йорк. 2028 год После смерти Чимина прошла уже не одна неделя, а Чонгук все еще не мог поверить в случившееся. Ему постоянно казалось, что, стоит закрыть глаза, а через мгновение снова открыть их, старший окажется рядом. Будто ничего и не было. Будет здесь, с Чонгуком, обнимет его своими маленькими, но такими сильными и требовательными руками, которые ни раз приносили младшему покой и защиту. Прикроет его спину. Скажет, что все будет хорошо. Защитит его от боли и всех напастей, которые обрушились на голову. Но с каждым разом Чонгук понимал, что этого не произойдет. Осознание приходило медленно и мучительно. Потеря любимого человека прожгла зияющую кровоточащую рану в сердце Чонгука. Еще одну рану, которую невозможно было залатать или излечить. Чонгук потерял всех, кого любил. Он остался совершенно один в этом огромном и страшном мире. Потеря родителей и младшего брата в свое время чуть не погубила Чонгука. Он упал на дно такой непроглядной и глубокой бездны, что и представить сложно. И именно Чимин-хён вытащил его оттуда. Никогда не терял веры в младшего, что бы тот не натворил. Всегда был рядом, как бы плохо не было Чонгуку, какое бы дерьмо он не переживал, как бы сильно не пытался доказать, что помощь старшего ему и не нужна вовсе. Чимин читал его как открытую книгу, без слов понимая, когда нужно дать младшему взбучку, а когда лучше всего просто промолчать. И теперь, лишившись последнего огонька, который теплился в душе Чона, подпитывая его, казалось бы, уже готовый потухнуть костер, младшему хотелось выть от безысходности своего положения. Говорят, что после потери дорогого для тебя человека все в твоей жизни теряет всякое значение. Сейчас Чонгук был полностью согласен с глубоким смыслом этого высказывания. Он ничего не чувствовал. Буквально ничего, кроме боли и страха. Каждый день, открывая глаза после очередного так называемого сна, младший начинал свое существование одинаково. Он ел, пил, передвигался по дому, ходил за покупками, даже пытался работать, но все эти действия производились почти на автомате. Еда потеряла свои вкусовые качества, вода не утоляла жажду, любимые вещи не приносили былой радости, звуки смешались в один общий поток шумов и только раздражали чувствительный слух, солнце больше не ласкало своим приятным теплом, дождь не ощущался привычной влагой на одежде, а ветер, будь он теплым или же прохладным, не омывал своим дуновением безжизненное лицо. Словно Чонгук умер вместе с Чимином в тот роковой день, а сейчас от него осталось всего лишь жалкое подобие старого Чонгука. Материальная оболочка чего-то бездушного и ненастоящего. Отголосок прошлой жизни с любимым. Это было похоже на бред сумасшедшего, но Чонгук никогда и не считал себя другим. Именно Чимин всегда пытался доказать ему обратное. С его исчезновением младший вернулся к изначальной точке отсчета. Но теперь понятия не имел, в каком именно направлении ему двигаться дальше. И стоит ли вообще двигаться… Родители Чимина предпринимали некоторые попытки поддержать младшего, даже предлагали пожить с ними какое-то время, пока Чонгук не оправится. Но он вежливо, но холодно отклонил этот щедрый жест. Чонгук вообще сомневался, что сможет оправиться от подобного. Честно говоря, чужая жалость вызывала в нем только злость и раздражение. Старший брат Чимина несколько раз навещал младшего, даже остался у него на ночь, но Чонгуку это не помогло. Напротив, только больше осложнило положение. Младший очень часто видел кошмары с того самого дня, как погиб его муж. И при очередном таком кошмаре хён пытался помочь, когда услышал громкий крик из комнаты Чона. Но стоило старшему прикоснуться к Чонгуку в попытке успокоить, как тот шарахнулся от него, как от огня, в блестящих от слез глазах плескался страх, руки дрожали, с силой сжимая подушку, прикрываясь ею, словно щитом от нападающего врага. Чонгук замотал головой, забившись в угол на собственной кровати до тех пор, пока хён не покинул его комнату, взяв обещание с младшего, что тот все же позовет его, если что-то понадобится. Чонгук не позвал. Каждый последующий день был адом для Чона, и сейчас он всеми фибрами своей искалеченной души жалел о том, что знакомый старший Тэхёна помог ему оправиться от наркотической зависимости, в которую погрузился младший после смерти своих родителей. Сейчас Чонгук отчаянно хотел бы просто отдать концы от передоза в каком-нибудь жалком закутке, просто уснуть и не проснуться. Просто ничего не чувствовать. Не чувствовать той боли, которая разрывала его пульсирующее сердце. Такого рода боли он не испытывал даже во время нахлынувшей на него ломки, когда Чимин и Тэхён держали его в комнате, отрезав все пути к внешнему миру. Если тогда Чонгуку казалось, что он может умереть, то он ошибался. Жуткая боль скручивала все его внутренности в тугие жгуты, проворачивая снова и снова, медленно и методично, словно кто-то специально крутил заранее подготовленный рычаг. Голова раскалывалась от малейшего, даже самого едва заметного звука, посылая громыхающий гул, словно кто-то ради забавы поместил Чона внутрь огромного колокола и принялся бить по нему снаружи. Перед глазами мелькали ослепляющие белые всполохи, хотя в комнате, где он находился, свет был довольно приглушенным. Собственные пальцы поджимались помимо его воли, пытаясь ухватиться хоть за что-то, чтобы выместить ту боль, которая пожирала его изнутри. Обжигающее пламя растекалось по венам, опаляя и сжигая, хотелось вылить на себя ведро воды, чтобы избавиться от этого гнетущего жара. Тело бросало то в жар, то в холод. Чонгук обливался липким противным потом, тут же дрожа, словно на морозе. Его трясло как при лихорадке, глаза готовы были лопнуть от натуги, на губах подсыхала собственная слюна, а душераздирающий крик мог сотрясти и обрушить стены его небольшой «камеры». Но ни что из этого не шло ни в какое, мать его, сравнение с тем, что младший чувствовал сейчас. Ему было так больно, что хотелось крушить все вокруг, рушить тот выстроенный небольшой и уютный мирок, который они с Чимином создали. Все напоминало младшему о хёне. Каждая вещь, каждый уголок, каждая маломальская мелочь. Чонгук так сильно тосковал по любимому мужу, но одновременно так отчаянно ненавидел его. Как он мог бросить его здесь, совсем одного, без помощи и поддержки?! Как мог лишить своего покровительства, защиты, любви, которая всегда являлась основой существования Чонгука? Светом в кромешной темноте. Лекарством от всех недугов и болезней. Ни на один из этих вопросов ответов у младшего не было. Сейчас Чонгук стоял напротив своего мольберта и глупо всматривался в светлый холст. Сколько он уже так стоит: час, несколько дней, неделю? Он понятия не имел. Время словно замерло с того самого дня… слилось в один общий поток, не зная ни конца ни края. Но что-то привело Чонгука в его мастерскую сегодня днем. Что-то заставило его захотеть оказаться здесь. Что-то, за что Чон не нес ответственности. Он даже не особенно помнил, как попал сюда. Мансарда, в которой была устроена его мастерская, выглядела как обычно: с легким веянием беспорядка. Высокая крыша открывала обзор на просторные потолки, что делало помещение еще больше. Огромное полуовальное мозаичное окно в самом центре пропускало солнечный свет, затейливо преломляя его, от чего солнечные зайчики разных цветов плясали по всем поверхностям чердачного помещения. Разного размера коробки то тут, то там создавали впечатление недавнего переезда. Чонгук не хотел разбирать вещи, связанные с его творчеством, полностью, оставив их в коробках даже после того, как они с Чимином поселились здесь. Он знал, в какой коробке лежит тот или иной предмет несмотря на то, что со стороны это выглядело довольно жутковато. Чимин всегда диву давался, как в таком бардаке можно хоть что-то найти. Но Чонгук только хмыкал в ответ. Его «творческая» натура чувствовала, что и когда ему нужно, поэтому молодой человек безошибочно находил нужный инструмент в своих залежах. Вдоль стен тянулись ряды Чонгуковых картин: как пейзажей, которые он всегда писал раньше, так и понятных лишь ему одному абстракций, что созревали в его голове после. Это место, наряду с его небольшой отдельной квартирой, всегда навевало подобие умиротворения, особенно, когда хён находился рядом. Чонгук до сих пор чувствовал тепло его тела, как старший медленно и осторожно обнимает его со спины, пока Чон рассматривает очередную свою законченную работу. Он слышал мирное дыхание Чимина рядом со своим ухом, ощущал влажность его губ на своей щеке. Каждый раз, чувствуя присутствие хёна рядом, сердце Чонгука билось быстрее. Так же было и сейчас. Чонгук закрыл глаза и глубоко вздохнул. Он понимал, что это сумасшествие, но по какой-то причине ему казалось, что Чимин все еще с ним. Где-то глубоко внутри старший все еще здесь, рядом. Любовь, подобно гневу, возможно считать сильнейшим чувством, которое только может испытывать человек. Она обладает огромной силой, может заставить измениться, сделать то, чего никогда, при любых других обстоятельствах ты сделать не сможешь, заставить тебя пойти на что угодно ради этого всепоглощающего чувства. Может излечить и спасти даже самого отчаявшегося человека на всем белом свете. Но также любовь коварна и жестока. Она имеет способность причинить глубокую нескончаемую боль, может превратить тебя в самое несчастное и безумное подобие, которое только можно представить. Может заставить убивать и предавать, умирать и жертвовать ради нее. Издавна самые сильные и смелые люди терпели поражение всего лишь от одного только мимолетного укола стрелы коварного Амура. Ради любви развязывали войны. Любовью оправдывали насилие. Любовь была причиной раздора самых близких друг другу людей. Казалось бы, от такого чувства нужно держаться подальше, проявить опасение и бдительность, а если ты все же подвергся подобной участи, то бежать без оглядки. Попытаться всеми силами забыть то безумие, которое стремительно и бесповоротно накроет тебя, если все же позволишь себе сдаться. Но, как бы ни было больно Чонгуку сейчас, как бы опустошенно и несчастно он не чувствовал себя, он бы ни за что не отказался от своего прошлого с Чимином. Стоило младшему представить, что у него отнимут последнее, что осталось — воспоминания о самом дорогом и любимом человеке, — Чон готов был защищать эту частичку себя во что бы то ни стало. Его боль — следствие той бескрайней и всепоглощающей любви, которую он испытывал к своему мужу. Его слезы — доказательство его безропотной преданности. Его кошмары — извращенная форма осознания происходящего. Чимина больше нет. Но это не значит, что Чонгук забыл его. Он никогда не забудет то, что было буквально предначертано ему судьбой. Взгляд неосознанно прошелся по ряду стоящих неподалеку картин, и Чон увидел ту самую, особенную для них двоих работу. Он задержался на одном единственном объекте пейзажа: небольшом домике на берегу реки. Сердце кольнуло так, словно в него вонзился небольшой, но острый осколок стекла, медленно пробирающийся внутрь, к самому центру. Соленая влага заслонила обзор. Чонгук хорошо помнил их с хёном разговор, когда он закончил эту композицию. Им так и не удалось осуществить свою мечту. Но что-то внутри подсказывало Чонгуку, что это еще не конец. Смерть — финальная точка пути. Оконченная финишная прямая. Повернуть назад уже не представится возможным. Но любовь сильнее смерти, она может жить вечно, верно? Младший не понял, в какой момент взял кисть с рядом стоящего небольшого столика. Его глаза вспыхнули опасным блеском, когда в голове вдруг возникла идея для будущего рисунка. Чонгук принялся лихорадочно и местами даже яростно водить кистью по полотну, уверенными мазками воспроизводя задуманный набросок. С каждым движением размытый объект приобретал более четкие и точные линии. Время от времени Чонгук подтирал некоторые места пальцем, пачкаясь в краске, наклонял голову набок, зависая на одном месте и рассматривая свой набросок скептично и раздраженно, словно был недоволен увиденным. После чего снова принимался быстро водить кистью по белой поверхности в попытке довести до совершенства. Глаза болели от напряжения, и Чон сощурился. Бросив взгляд в окно, молодой человек заметил, что сумерки спускаются на землю, мягко окутывая ее преддверием ночи. Он провозился здесь почти весь день. Чонгук отступил от мольберта на несколько шагов, внимательно рассматривая то, что получилось. Он не чувствовал привычных объятий хёна за спиной, но какая-то неведомая сила заставляла его думать, что старший видит его. Видит то, что видит сам Чонгук. Чувствует то же самое, что и младший. Впервые за долгое время сердце Чонгука не обливалось кровью от горя утраты. В нем поселилась маленькая частичка надежды. Возможно ли это? Есть ли жизнь и после смерти? Может ли хён действительно наблюдать за ним именно сейчас? — Чимин-а… — хрипло прошептал Чонгук, неосознанно положив испачканную краской руку в область сердца. Оно колотилось как сумасшедшее. Дыхание сбилось на неровный ритм, а щеки загорели в предвкушении. — Почему мне кажется, что ты можешь видеть это? — Чонгук подошел к картине, где было изображено прекрасное величественное дерево, и слегка коснулся подушечками пальцев еще невысохшей краски. — Я чувствую тебя… так, будто ты все еще здесь, — Чонгук прикрыл глаза, пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями. — Я пытаюсь… пытаюсь принять это. Пытаюсь смириться с тем, что тебя уже нет рядом со мной. Но это так трудно, Чимин-а… Так непосильно тяжело. Боюсь, в этот раз я не справлюсь… Каждое слово давалось с трудом. Хриплые отголоски фраз застревали в горле после долгих дней молчания. Глаза щипало от соленых слез. Ноги и руки дрожали, будто от непосильного груза. Чонгук чувствовал себя таким измотанным и истощенным. Он медленно погибал с каждым днем в своем одиночестве. Но мимолетная частичка надежды поселилась где-то глубоко в его сердце. Если хён действительно видит это, если может наблюдать за ним, чувствовать его, Чонгук должен попытаться. Попытаться быть сильным ради Чимина. Насколько бы тяжело это ни было. Ведь даже мимолетное, пусть и нематериальное присутствие мужа рядом намного лучше, чем совсем ничего…***
— Что это? — удивленно спросил Чимин, вглядываясь вдаль. После нахлынувшего потока информации и постепенного осознания своих способностей молодой человек почувствовал себя истощенным. Он устал настолько, что готов был проспать… до скончания веков. Интересно, это возможно… здесь? Эрик предложил младшему прогуляться по окрестностям, чтобы Чимин мог привыкнуть. Пак не хотел покидать домик на берегу. Ему казалось, что он становится сильнее, когда находится внутри. Несмотря на то что Чимин прекрасно понимал, что этот дом всего лишь воспоминание из прошлого, часть воображения, рисунок на холсте, он чувствовал принадлежность к этому месту. Чувствовал частичку Чонгука, витающую в воздухе. Ощущал их единение даже за пределами возможного. И сейчас среди бескрайнего пустого поля Чимин видел прекрасную лиловую иву. Ее ствол, могучий и толстый, уходил своими корнями глубоко в землю, насыщенно-коричневый, с вкраплениями красных жилок. Густая крона ярко-лиловых листьев склонилась к самой поверхности травянистого покрова, словно опустив голову в безмолвном раздумье. Солнце красиво играло с извилистыми ветвями, преломляясь светом, от чего лиловый оттенок становился только ярче и прекраснее. Дерево появилось словно из ниоткуда, посреди поля, без водяного источника, где обычно должно было произрастать. По сравнению с остальными объектами, оно казалось таким же, какой Чимин видел всю растительность в самом начале своего пути здесь — свежим и недавно написанным. Раньше этого дерева точно здесь не было. Чимин хорошо это помнил. Именно это место на картине Чонгука пустовало при жизни старшего. — Раньше я не видел здесь этой ивы, — Чимин двигался вперед, по направлению к дереву, зачарованно наблюдая, как ветер колышет длинные ветви, а листья мягко шуршат от затейливой игры друг с другом. — Когда я был жив, ее здесь определенно не было. Я сам этого не делал. Так откуда же она появилась, Эрик? — где-то глубоко внутри себя Чимин уже знал ответ на собственный вопрос, но он хотел услышать мнение «профессионала». — Для эксперта здешних мест ты слишком удивлен, шеф, — фыркнув, сказал Пак, когда повернулся в сторону своего спутника, потому как тот продолжал молчать, и увидел неподдельное удивление на лице старшего. Глаза его распахнулись, а рот приоткрылся в немом вопросе. Эрик был потрясен больше, чем сам Чимин. — Ты долго добивался расположения Чонгука? — словно на автомате, все еще не сводя глаз с прекрасного дерева, спросил Эрик. С подобным явлением он сталкивался впервые. — Что ты имеешь в виду? — нахмурился Чимин. — Как долго ты увивался за своим мужем, Чимин? Сколько прошло времени перед тем, как вы начали встречаться? Когда вы впервые… ну… — Эрик посмотрел на Пака с ехидной улыбкой, поиграв бровями, и Чимин чуть не задохнулся от недовольства. — Чёрт, Эрик! Это же личное! — Чимин легко толкнул наставника в плечо, но все же улыбнулся. Эрик лишь рассмеялся в ответ. Но через мгновение лицо старшего снова приобрело серьезный оттенок, и он внимательно посмотрел на младшего в ожидании ответа. Чимин глубоко вздохнул, наигранно закатывая глаза. — Честно говоря, довольно долго. У нас были… некоторые проблемы вначале наших отношений. Чонгук… не сразу подпустил меня к себе настолько близко. Пришлось приложить немало усилий, чтобы он начал мне доверять, — Чимин мягко улыбнулся, когда вспомнил их с Чонгуком игру в «кошки-мышки». Чимин догонял младшего довольно долгое время, но стоило Чонгуку преодолеть свои страхи и открыться хёну, как тот просто не смог его отпустить. — Я уже говорил, что Чонгук был очень сильно привязан к тебе при жизни. Но развитие ваших отношений только больше укрепило эту связь. Родственные души! — предположение Эрика прозвучало как гром среди ясного неба. Оно было ожидаемым, Чимин и сам думал об этом, иначе как можно было бы объяснить все происходящее вокруг. Но все же, когда эти слова озвучили вслух, осознание словно молотом шарахнуло по голове. — Я слышал о таком, но никогда не сталкивался лично. Это… — Эрик казался таким удивленным, что не мог подобрать подходящих слов, — потрясающе! Чонгук написал это дерево недавно. И оно появилось здесь. Вы можете общаться через его живопись! Это просто… Чимин не слышал ни слова, что говорил Эрик. Он уже стоял рядом с деревом и рассматривал его вблизи во всем великолепии. Оно казалось нереально большим, могло скрыть в своей кроне полностью, ослепить яркостью красок, оглушить шелестом листьев. Чимин слегка коснулся длинной ветки ивы, и пальцы тут же окрасились в ярко-лиловый оттенок акрила. Эрик был прав. Чонгук написал это дерево совсем недавно. После такого длительного периода времени младший впервые нарисовал что-то помимо абстрактных картинок. Это был его первый пейзаж. И Чимин чувствовал каждой клеточкой своей бессмертной души, что именно он был причастен к этой новой работе. Стоило ему коснуться дерева, как волна тепла пронеслась по всему его телу, охватывая с макушки до самых пят, приятно оседая глубоко внутри. Голова прояснилась, ноги уверенно стояли на земле, а пальцы продолжали пробегаться по листьям дерева, утопая в слегка прохладной липкой краске. Чимин чувствовал Чонгука так, словно младший находился рядом с ним. Прикрыв глаза, он смог увидеть, как Чон стоит рядом со своим мольбертом в мансарде и упорно трудится, раз за разом исправляя погрешности своей намеченной работы, доводя ее до идеала. Честно говоря, Чимин не мог назвать своего мужа… аккуратным и сосредоточенным. Местами Чонгук был даже слегка рассеянным, невнимательным и легко мог переключиться с одного дела на другое, тогда как Чимин, например, педантично завершал сначала одну работу и только потом принимался за другую. Но, когда дело доходило до живописи… Чонгук был просто неумолим. В особенности, по отношению к себе самому. Мог проторчать в мастерской несколько часов или даже дней, не спать, не есть и не реагировать ни на что, пока не доведет свою работу до полного совершенства. Если бы Чимин не приглядывал за ним в такие моменты, младший попросту иссох бы от голода или бы повалился на пол от недосыпа. Но, после того как Чон заканчивал очередную картину, его радости не было предела. Если он оставался доволен собственной работой, его энергия била через край. Младший готов был поделиться ею со всем миром, заразить своими радостью и восторгом каждого встречного. Блеск азарта в его глазах, частое дыхание, взъерошенный и чуть помятый, как у нахохлившегося воробья, вид, оживленная жестикуляция, когда он делился своими впечатлениями от проделанной работы… все это казалось Чимину до безумия милым и привлекательным. И с возрастом это ничуть не изменилось, наоборот, стало только заметнее. Чимину нравилось наблюдать, как, казалось бы, уже взрослый, самодостаточный и самостоятельный мужчина размахивает руками, вскрикивает и подпрыгивает на месте от переизбытка эмоций. Чонгук никогда не умел скрывать свои истинные чувства, его лицо всегда ясно отражало каждую эмоцию, которую он испытывал. И это также осталось неизменным. Чимин чувствовал любовь, с которой Чонгук писал это дерево. Ничего особенного в нем не было, но младший вложил в него свои мысли и чувства, и Чимин отчетливо это ощущал. Если Чонгук взялся за кисть, возможно, он постепенно приходил в себя? Возможно, он найдет покой в их возникшей хоть и на таком огромном расстоянии друг от друга связи. Эта мысль глубоко засела у Пака в голове. Он всем сердцем желал, чтобы младший перестал мучиться, жил дальше столько, сколько ему положено, возможно, даже… полюбил снова. Но последнее вряд ли осуществимо. Такие чувства, как у них, не исчезали бесследно. Они выстраивались долго и упорно, преодолевали препятствия и трудности, мирились с отрицательными сторонами друг друга, принимали каждого из них двоих такими, какие они есть, не пытаясь изменить или переделать под себя. Чимин мог с точностью сказать, что, будь он на месте Чонгука, ни за что не смог бы полюбить снова. В его сердце было место лишь для одного человека. И зная своего младшего, пройдя с ним весь путь от начала до конца, Пак был уверен, что такой, как Чон Чонгук, не подпустит к себе никого до самой своей смерти. Он лучше останется один, чем позволит прикоснуться к себе кому-либо, кроме Чимина. А уж позволить раскрыть свою душу и подавно никому не сможет. — Гуки-я… — имя любимого мужа слетело с губ подобно мягкому шелесту листьев лиловой ивы, которой Чимин не прекращал касаться, пытаясь вобрать в себя те тепло, нежность и любовь, которые отдал этому дереву Чонгук. Пак готов был закричать от отчаяния, от одиночества, от невозможности находиться рядом с Чоном сейчас. Но их образовавшаяся за долгие годы связь, плавно перетекшая даже за «черту», все же слегка успокаивала ноющую в душе боль утраты. Если Чимин сможет общаться с Чонгуком хотя бы так, если сможет помочь ему пережить это, сможет помочь себе пережить это, возможно, это не самая худшая альтернатива.***
Чонгук стоял и смотрел на свой первый за долгое время пейзаж, пока в голове продолжали крутиться противоречивые мысли. Он поежился, словно от холода, и обхватил себя руками за плечи. Почему ему кажется, что Чимин-хён действительно видит это? Откуда такие сумасбродные предположения? Ведь это просто нереально. После смерти ничего больше нет, верно? Только пустота. Оглушающая тишина. Кусок мрамора, врезанный в землю. Мимолетное ощущение чужого присутствия сменилось гневом, а тепло, казалось бы, буквально недавно ласкавшее пальцы, которыми Чонгук касался написанного дерева, превратилось в колкий холод, пустивший волну мурашек по рукам и позвоночнику. Чимин умер. Его больше нет. Он оставил младшего. И никогда не вернется. Чонгук уже не сможет почувствовать его тепло и ласку, ощутить его прикосновения, услышать мелодичный и любимый голос. Младший никогда больше не увидит огонек природного цвета карих глаз, который разгорался каждый раз, когда хён смотрел на него. Чонгук остался один. И никакая нарисованная в бредовом пылу мазня на холсте этого не изменит. — Ты не можешь этого видеть… — прошептал младший и взял со столика бутылку с водой. Он лихорадочно открутил крышку и вылил содержимое прямо на полотно. Влага тут же пропитала поверхность, смывая недавно нанесенную, оттого еще невысохшую краску. Прекрасное лиловое дерево исчезало прямо на глазах, растекаясь цветными водяными дорожками, оставляя после себя лишь смазанное очертание. — И никогда не сможешь! — голос из тихого и неуверенного превратился в громкий и отчаянный, после чего Чонгук с силой оттолкнул от себя мольберт, и тот упал с глухим стуком. Младший так разозлился на Чимина, на себя самого, на весь мир в целом, что принялся яростно крушить все, что попадалось ему под руку: от собственных инструментов творчества до пустующих коробок, беспорядочно сложенных где-то в углу. Спустя какое-то время мансарда превратилась в жуткий хаос, а Чон обессиленно опустился вниз по ближайшей стене, зарываясь руками в волосы, взлохмачивая их. Горячие слезы хлынули из глаз, бурными потоками стекая по опаленным румянцем от гнева щекам. Чонгук ненавидел себя за свою слабость, но ничего не мог с собой поделать. Старший был ему нужен как воздух, которым он дышал. Еще чуть-чуть и он просто задохнется. Так было всегда. И потеря любимого человека только больше усугубила положение. — Ненавижу… — прокричал Чонгук в пустоту, — ненавижу тебя! Зачем… зачем ты оставил меня?! Кто я без тебя?! Что мне теперь делать?! — Чонгук кричал и кричал, казалось, до тех пор, пока не сели голосовые связки. Где-то на периферии разрозненного сознания он понимал, что никто ни в чем не виноват. Люди рождаются и умирают. Это закон жизни. И ты не в силах ничего изменить. Но в таком состоянии младший не мог мыслить рационально. Его боль так долго и упорно пожирала его изнутри и до сих пор пожирает, что Чонгук просто не выдержал, необоснованно обвиняя хёна в причинах своего нынешнего состояния. А что ему еще оставалось? Чем больше младший размышлял о будущем, тем больше оно страшило его. Ранее он считал, что его будущее — это Чимин. А теперь, когда его нет рядом, Чонгук не знал, что готовит ему следующий день. И, честно говоря, не хотел знать.***
Чимин пошатнулся от сильного порыва вдруг невесть откуда взявшегося ветра. Он отошел от лилового дерева на небольшое расстояние, прикрывая лицо рукой, так как сила ветра была настолько мощной, что можно было ослепнуть от неприятного чувства жжения в глазах. — Что происходит?! — Чимин повысил голос, чтобы перекричать шум, обращаясь к Эрику, который стоял чуть поодаль. Но, заметив удивленное выражение лица старшего, Чимин понял, что тот так же, как и он сам, понятия не имеет о причинах внезапной непогоды. И вдруг глаза Чимина распахнулись от шока. Он увидел, как не́когда величественное и, казалось бы, непоколебимое дерево начало постепенно исчезать прямо на глазах. Сильнейший вихрь кружил вокруг толстого ствола и длинных ветвей, срывая маленькие лиловые листочки, унося их куда-то вдаль. С каждым разом крона дерева становилась все меньше и меньше, пока на тонких ветвях не осталось всего несколько совсем светлых, почти прозрачных лиловых листьев. Ствол постепенно тускнел, теряя свою былую насыщенность, и через пару мгновений на месте прекрасного дерева образовалось лишь черное пятно на земле. Чимин бросился было к этому месту, будто пытаясь спасти только что бывшую красоту, но наткнулся лишь на липкую темную лужу. Опустившись на корточки, Пак коснулся ее поверхности пальцами. Краска. Как неожиданно и спонтанно дерево появилось, так же быстро и внезапно оно исчезло, оставляя за собой лишь акриловую массу. — Чонгук… — имя мужа слетело с губ Чимина так болезненно, что молодой человек сам не узнал привычного его звучания. Он так надеялся… что та частичка Чонгука, которая образовалась здесь в качестве его живописи, сможет помочь им обоим пережить это. Не сойти с ума от потери друг друга и одиночества. Поможет вновь почувствовать друг друга. Но Чимин ошибся. Младший не хотел верить, иначе как можно было объяснить то, что произошло? Чонгук был так убит горем, что просто не хотел ничего осознавать. И Пак не мог винить его в этом. Он хотя бы попытался. — Я люблю тебя… — как же ему хотелось сказать об этом Чонгуку еще раз. Глядя ему в глаза, держа за руки, прижимая к себе ближе, слушая бешено колотящееся от радости сердце. Чимин зажмурился и опустился на землю, обхватив руками колени, и принялся раскачиваться взад-вперед, как детская игрушка-болванчик. Теперь он понимал, почему существуют люди, которые попросту не верят во все это: параллельные миры, жизнь после смерти, перерождение, Бога и всю остальную чушь, которую детям неизменно вкладывают в их еще юные головы с детства. Как возможно верить во все это, если какая-то неведомая высшая сила может в любую секунду забрать то, что тебе дорого, без всякой причины, без всякого на то определения? Ответ очень прост: никак… Пак почувствовал прикосновение к своим плечам и инстинктивно дернулся, избегая чужих рук. Эрик так и застыл на мгновение с протянутыми ладонями, но после убрал их, глубоко вздохнув, и просто присел рядом с младшим, опустив взгляд в землю. Он понимал, что Чимину сейчас очень тяжело. Поэтому пытался поддержать его или же попросту не мешать и дать возможность прийти в себя. Это нелегко. Смерть вообще та еще стерва. Она не спрашивает твоего позволения, когда Ей следует навестить тебя, а просто приходит в назначенный срок и делает свою работу. Довольно трудно понять и осознать это. И Эрик готов подождать столько, сколько потребуется, чтобы это осознание пришло к Чимину так, как и положено быть. Ведь это всегда случается рано или поздно.