***
Кому сказать — не поверят, но ведь и правда, началось все с плотского, физического, простого. И с вина. Эльфийского, одной бутылки на двоих. Оно не слишком крепкое обычно, да и опьянение от него веселое, легкое, казалось бы — что там той бутылки? По паре бокалов. Ни о чем. А вот поди ж ты... Остыли потом, посмотрели друг на друга ошарашенно, да одеваться, и глаза отвели поскорее. Не помогло. Не надолго. И — кто бы мог подумать? — инициатором Рейстлин оказался. Гил не сразу понял, не сразу заметил, что у мага желание с другого начинается, другим пьянит, манит, притягивает. Гилтиасу нравилось все, Рейстлину — нравилось провоцировать, разжигать, нравилась эта власть над чужим желанием. До смешного доходило, до быстрого, торопливого, грубого — в домах чужих, в переулках. На коронации они в плюще под дворцом прятались, Гилтиаса до сих пор в жар бросает при воспоминании о том, что там Рейстлин вытворял за пару минут до того, как их очередь поздравлять венценосную чету настала. И казалось сначала — отчего нет? По согласию ведь все, ведь нравится обоим, и ролями маг меняется с драконом охотно, а уж что властность его даже здесь о себе заявила — что поделать? А потом маг слег. Слишком холодная зима, а он никогда здоровьем не отличался, любой сквозняк кашлем знаменовался... Но в этот раз совсем плохо было. На третий день хоть в себя пришел. Так Гилу поначалу показалось. Он отвара принес, и на лбу повязку сменить хотел — жар не сбивался никак, а Рейстлин на отвар даже не взглянул, компресс холодный убрал и самого Гилтиаса к себе потянул... — Ты что делаешь, сумасшедший? Отдыхай. — Не хочу. Тебя хочу! — Рейст, не выдумывай. Вот поправишься... Эй! Бредил маг тогда, или нет, от жара ли это все было — Гилтиас так и не понял, а вот что дело слишком далеко зашло — осознал. Когда останавливать мага пришлось силой, на слова он не реагировал. — Да что с тобой?! Это было почти страшно — черные зрачки с тонкой, неровной золотой полоской по краям, тяжелое дыхание, и тонкие руки, прижатые к подушке другими руками. Большего уже не требовалось, но одержимость эта нездоровая... Теперь все на места встало. Никакая это не властность. Гилтиас скрипнул зубами, осторожно опустил руки, чувствуя острый приступ жалости, которую — он был уверен! — маг ему не простит, если распознает. Это ж насколько обделенным надо было себя чувствовать, чтобы так компенсировать жадно — ласку, близость, простое ведь удовольствие... И ведь если бы только это, он же все, абсолютно все неправильно понимает! Не орать же на больного, не трясти за ворот, как бы ни хотелось! А Рейстлин смотрел теперь тяжело, исподлобья, словно ждал чего-то хуже физического насилия или ссоры. — Что ж ты не успокоишься никак, — буркнул дракон всё ещё сердито. — Ты что думаешь, нас это вместе держит? По глазам Рейстлина видно — да, именно так и думает. В точку попал, молодец — мысленно тоскливо хвалит себя дракон. Что теперь ни скажи, все хуже сделает, и ведь верит он, и правда! — Не так я с тобой объясниться хотел, да видно, ничего другого не остаётся... Рейстлин не отвечает на его признания ни слова, смотрит недоверчиво, и Гилтиас уходит, бросив: «Ну а на кой мне врать?». Не спится. И волнительно, как там этот идиот, и чем закончится все, и видеть его не хочется теперь, глупо себя чувствуешь все-таки после теплых слов в такое холодное лицо. Может, ошибся все-таки, понял неправильно? Тогда еще хуже... Развел нюни на пустом месте, тьфу! И ведь не ответил маг. Может, и нечего отвечать, может, все он сам себе придумал и поверил отчего-то? На душе от сомнений гадко. Рейстлин приходит нескоро. Пошатывается, зябко плечами передергивает, и Гил уверен — с постели встал, дошел только ради того, чтобы прогнать. Зачем же еще? И когда Рейстлин прижимается к нему порывисто, нервно, словно не объятия, а в пропасть, Гил только вздыхает судорожно от неожиданности. Наутро маг говорит, что не помнит ничего, и подозрительно не интересуется, что же он пропустил. Ему долго еще плохо, и Гил не настаивает ни на чем, забыть даже успевает об этом. А потом все продолжается. Немного по-другому — нежнее, доверчивее, мягче. Не помнит, как же... Впрочем, какая разница? Но когда Гил, не сдержавшись, шепчет все-таки снова все то же, маг реакцию не подделывает, в этом дракон уверен. — Меня?! — Нет, Даламара, — брякает Гил от неожиданности и не может сдержать нервного смешка, который оказывается заразным. И все равно ответного признания не следует. Маг говорит, что не думал даже об этом, и озадаченным таким выглядит, что не поверить нельзя. «Не думал!» Это ведь тоже ненормально, но Гил давно уже понял — просто не будет. Не по нему все это: в чужих страхах, мыслях блуждать, додумывать, догадываться, у него просто все и ясно, что на уме — то и на языке... А из-за мага у него слишком много появляется вопросов без ответов, и иногда это почти с ума сводит! — Я ведь тебя не держу, — говорит Рейстлин как-то. Дракону уходить совсем не хочется, как бы сложно и плохо не было, но не навязывать же себя? Маг наигрался, похоже. И не было ничего больше, только простое. Физическое. За две недели порознь они видятся почти каждый день — городок небольшой, да и магия сводит то в лавке, то еще где, но Рейстлин подчеркнуто вежлив, даже не холоден, словно рад тому, что случилось. Ну и в Бездну! Приемы маг не любит, но на этом, еще через месяц, появляется отчего-то — как раз вовремя, чтобы столкнуться с выходящими (и идущими, между прочим, в уютную дальнюю беседку!) драконом и его спутницей. Гил даже не сомневается, что подвернутая через пару минут, уже в саду, нога — дело рук Рейстлина. А спутница зеленеет вдруг на глазах, ссылается на мигрень и убегает, так поспешно, что появления мага не замечает. — Значит, не держишь, — мрачно констатирует Гил, потирая лодыжку. Ждет яда в ответ, желчи, ревности жадной, манипуляции какой-то — он на этом Рейстлина уже ловил, а маг вместо этого рядом садится. — Дай сюда. Если бы можно было оставить ему свою ногу и уйти при этом — Гил бы так и сделал. Но выглядеть гордым хромающим идиотом не хочется, приходится терпеть. Боль уходит куда-то в ловкие пальцы, под колдовскими словами растворяется окончательно. Рейстлин отряхивает руки. — Я не понимаю ничего, да, ты так всегда думал? — спрашивает вдруг. — Пожалуй... Да, держу, оказалось. И смогу ли отпустить хоть когда-то — уже не знаю. Но попробую, если ты попросишь. Гилтиас не просит, конечно. А в том саду их впервые застукали — неловко вышло, но смешно.***
Дракон бережно опускает в конверт письмо — бумага старая, ветхая. Мелькают напоследок буквы знакомым почерком: «А помнишь тот сад?». Как не помнить... Дракон вообще все помнит: не идеализируя, не обманываясь, в конце концов, за почти что сотню лет сложно не узнать, как облупленного, того, кто рядом. Кто был рядом. Гил убирает письмо в шкатулку, к десятку таких же, но перед глазами все еще стоят последние абзацы. «Я не напишу больше, хороший мой. Надеюсь, ты послушался первого письма и открывал остальные постепенно? Или прочел все разом? Надеюсь, нет, иначе тебе будет казаться, что ты жил с сентиментальным мальчишкой, а я грозный черный маг, старый и ворчливый! И как ты меня терпишь последние годы, а? Прощай, Гилтиас, теперь уже — навсегда. Не скучай. И не гоняйся за призраками, не пытайся ничего вернуть, не нужно пытаться нарушать законы мироздания, ладно?». Мнение его Гилу тоже известно, конечно. И то, что однажды сам Рейстлин хотел нарушить эти законы, но ему позволил себя удержать. Может, зря? Все же одной человеческой жизни, пусть и растянутой почти вдвое против обычного ему — мало. Началось все с плотского, физического, простого. И с вина. А теперь — на конверте сзади написано торопливо, размашисто: «Гил, и не смей там грустить, ясно? Ведь было же весело?». Дракон вздыхает — в этих письмах слишком много вопросов, на которые он и рад бы ответить, да никто не услышит. А у него вопрос остался, по большому счету, только один — сам Рейстлин задавал его себе давным-давно, а теперь Гилтиаса черед: «Смогу ли я тебя отпустить хоть когда-то?».***
Когда на небе золотистая луна, маленькая такая, скромная, с пятном посередке навроде песочных часов, появилась, Гил не поверил. Уж сколько лет прошло... Что за бред? Откуда? Спит? Нет — взошла однажды спокойненько, перебаламутила оба мира (потому что везде взошла). И все. И еще почти десять лет тишины, надежды, страха, отчаяния... — Какого хрена ты поставил здесь шкаф? — Это было первое, что услышал Гилтиас от Рейстлина, вышедшего из портала... где-то там. А потом и из дверцы. Точнее, голос-то он узнал, а вот внешность — не очень... Где позолота? Где золотые глаза с жуткими зрачками, где седина? Юнец голубоглазый, светлокожий, волосы каштановой волной по плечам рассыпаны... Только мантия и знакома. И кривая, невеселая на самом деле улыбка. — Я... Так скучал. А потом еще говорит. То, что Гил и так знал, но... А потом добавляет, задумчиво: — А как драконов из обморока выводить?