Осколки

      — Ты думал когда-нибудь, что все будет... так? За окном Палантасской башни заходило солнце, поблескивало на мраморе стен Храма Паладайна, скатывалось по черепице новенькой, только что достроенной Школы магии, путалось в вечнозеленой листве Шойкановой рощи, под которой царил покой. К Башне не ходили по-прежнему — уже не из страха, просто нужды напрямую обращаться к хозяевам почти никогда не возникало, да и застать их дома было непросто.       Рейстлин бросил задумчивый взгляд на подготовленный к пересадке саженец брионии из собственного сада: уже завтра ему предстояло оказаться в чужой, незнакомой земле восстановленного Акильма, а через дюжину-другую дней (не без помощи магии, конечно) — стать прародителем сотен таких же. Может быть, и почти наверняка не таких зеленых — иное солнце, иная земля и вода обязательно скажутся, сколько раз они уже видели это, но все подстроится. Станет чуть лучше воздух, будет больше лекарств и меньше болезней. Один росток мог все это обеспечить... Это все еще было удивительно.       Рядом с саженцем стояла стопка книг, содержимое которых магу было известно до последней запятой. Переписанные набело эстетиками после тысяч правок за десятки лет, теперь они уже были готовы к тому, чтобы отправиться в другие миры. Тоже саженец... Своего рода. Книги должны были стать первым шажком для настоящего единения тех миров, которые были уже готовы к этому.       Немало пришлось сломать копий в спорах об этом с другими богами, но к ним прислушивались — не могли не прислушиваться. Заглянувшие дальше кого бы то ни было в пустоту, нащупавшие когда-то самое сердце вселенной, они не приобрели силы большей, чем иные боги, не стали мудрее остальных, не принесли ни в один мир абсолютное добро или зло... Но пульс самой жизни они чувствовали теперь, как никто — и это меняло: неуловимо, исподволь... И все же они оставались еще собой. Быть может, в большей степени, чем когда-либо.       Письмо Ирдису лежало на самом верху подготовленной стопки. Эльф все еще был жив, хоть и очень стар, один из немногих друзей с тех времен еще, когда нынешняя вселенная казалась им закрытой книгой...       — Рейст?       — Я слышал твой вопрос. Сам-то как думаешь, легко на него ответить?       Гилтиас улыбнулся лукаво, слегка передвинул лежащую на чужих коленях голову, чтобы Рейстлину удобней было гладить его висок, перебирать задумчиво волосы.       — Соглашайся преподавать в этой школе. Тебе не хватает этого — восторженного заглядывания в рот, внимания каждому слову... Кринн получит лучших магов за всю историю... Не смотри так на меня, лучших после тебя, разумеется! Так вот, у Кринна будет поколение лучших магов, а ты будешь доволен — в итоге это идеальное решение. Твоя забавная жажда власти никогда не найдет себе применения лучше.       Рейстлин посмотрел на Гилтиаса задумчиво, но без удивления. Они знали друг друга так давно, что давно разучились говорить намеками или понимать неправильно.       — За одним исключением — как я это успею?       — Что-нибудь придумаешь, как всегда, — Гил пожал плечами.       — Может быть... Как твое племя, осваивает новую планету?       — Ты ведь знаешь драконов... Представляешь, пришлось им старый вулкан туда притащить! И все равно недовольны... Ничего, потерпят. Ксентарон скоро восстановится и можно будет вернуть их обратно.       Из окна потянуло свежим цветочным запахом, закряхтела какая-то большая птица. Где-то вдалеке забряцала доспехами откровенно скучающая стража.       — Ты бы изменил еще что-то?       Менять предстояло еще очень многое, но Рейстлин знал, что вопрос не о политической системе Акильма, магической реформа Кринна или налаживании в Энии климата.       — Да, подарил бы нам побольше свободного времени.       Гилтиас улыбнулся. Многое уже было сделано из запланированного, но оставалось еще больше. У них была власть и над временем, но уже много лет назад они выяснили, что каждое вмешательство в него обходится дорого, и для своих целей больше не использовали. Этого порой не хватало.       — Ты боялся когда-то, что мы осточертеем друг другу, помнишь?       — Я был идиотом. Первые полторы сотни лет мы оба были идиотами, постоянно спотыкались, ошибались... Насчет нас самих — чаще всего.       Гилтиас протянул руку, поправил мужу выбившуюся из небрежного хвоста прядь волос. Так странно — столько изменилось, и столько осталось прежним: эта мантия, этот кабинет, тонкий кожаный шнурок в волосах, небрежная нежность в голосе, случайных прикосновениях...       — Но мы научились все-таки.       — Хотя бы чему-то, — Рейстлин склонился для поцелуя, разговор прервался надолго, но все же продолжился после. — Еще весь вечер впереди, и когда мы в другой раз увидимся — неизвестно... Что будем делать сегодня и где?       — Не пойми меня неправильно, я люблю наши непредсказуемые свидания в неожиданных местах, в них есть своя прелесть, но сегодня хочу просто побыть здесь, с тобой.       Рейстлин знакомо, кривовато улыбнулся.       — Что? — поинтересовался Гилтиас.       — Я надеялся, что ты это скажешь.

***

      Рейстлин поправил пояс на мантии, не отводя взгляда от еще одевающегося, сонного Гила. Бледное небо за окном неторопливо заливалось рассветом. Почти пора...       — Знаешь, ведь недолго нам осталось так торопиться... Скоро сможем делать вместе хоть все. А потом и вовсе останется только следить за тем, чтобы все было в порядке...       — Скорей бы... Ты не заглядывал к Виране?       — Ты же знаешь, она сразу ворчит, что не нужно за ней приглядывать.       — Значит, нет?       — Этого я не сказал... Она в порядке. И мир в порядке. Занята, конечно, по уши...       — Еще бы. И у нее там все влюблены, конечно...       — Не смейся, а загляни сам. Удивительно получилось.       — В этом я как раз не сомневался.       Прощальный поцелуй прервался только когда у самого окна заголосила какая-то утренняя птаха.       — Знаешь, когда все закончится, мы год проведем вместе только у моря.       — И два — где-нибудь в горах.       — И три...       — Пора.       — Я буду скучать.       — Я тоже.