Осколки

      Когда-то эти города казались магу разными. Больше — нет. С тех пор, как умерло, ушло навсегда то, что их питало.       Вряд ли изменения заметили обычные люди: жизнь шла для них, должно быть, привычным чередом, и что с того, что не сбылась примета там, где до этого веками сбывалась, что с того, что закрылась лавчонка странного маленького человечка, торгующего «волшебными» снадобьями, которые — действительно! — работали, что с того, что мир медленно гибнет, потеряв сердце? «Таков век», и что с того, что начало конца не заметил никто кроме магов? Когда агония мира закончится — ни одного из них уже не будет. Нет магии — нет жизни. Никто из знающих не успеет понять, что произошло. Никто не успеет помешать. Если только... Магия еще оставалась в мире, пустом, как обертка от леденца. Маги черпали силу из сердца, которое отчего-то остановилось, иные — несли ее в себе. Скольких уже повидал Рейстлин за прошедшие несколько лет! Выходцы иных миров. Все они были не отсюда. Проклятое зрение впервые сыграло ему на руку — он за мгновения определял, пустышка перед ним, или сгусток той силы, без которой и он сам не знал, зачем жить дальше. Но их было мало, слишком мало! И чтобы посмотреть на каждого, нужно было сначала найти его...       Воняющие бензином, дорожной пылью и маслом автобусы были уже привычны. Поезда, автомобили, в иных странах приходилось ему и на лошадях передвигаться, и на верблюдах. Только летать не мог. Там, под пронзительно чистым небом, отчего-то давило сердце, появлялись сомнения и с каждым разом было все тяжелее... Все тяжелее в дешевом мотеле после заставлять себя идти дальше. Это все он, Гилтиас, все проклятая память! Полет всегда был интимнее даже, чем близость, и вспоминать Рейстлин не любил.       Но выбора не было.       Этот город не отличался от прочих. Почти не отличался. Город был родным... Когда-то. Целую жизнь назад. По улицам маг шел, недовольно отмечая, что память снова просыпается, режет — пока еще терпимо, но что будет дальше?       Лавка алого мага, процветавшая когда-то... Пыльная витрина разбита, дверь заколочена, внутри столько мусора, что пола не видно.       Сквер. Здесь влюблялись, выдумывали гениальные изобретения, творили потрясающие произведения, даже не зная, что причиной всему была магия. Сквер загажен и заброшен.       Мост. Место силы... Было раньше. Обычный старый мост — вонь машин, окурки из окон летят в пешеходную зону, уголек очередной прожигает дыру в мантии.       Знакомых Рейстлин заметил под мостом... Нет, здесь они явно не живут, слишком чистая одежда, утвари нет, но тогда к чему это сборище? Понял только когда подошел — между ними теплилось что-то... Остатки сил. Десяток магов, почти нужное для Конклава число, а силы на всех меньше, чем у него одного, и на что они ее тратят? На фокусы?       — Шалафи!       В возгласе было слишком много радости, Рейстлин скривился недовольно. И Даламар здесь! Одного ледяного взгляда хватило, чтобы тот понял, сглотнул, опустил распахнутые для объятия руки. Но вопрос в глазах эльфа все еще горел, и маг, прищурившись, медленно покачал головой — к этому сброду он не подойдет и близко. Он еще не настолько пал, чтобы в толпе объединять свои силы с чьими-то, и зачем? Чтобы почувствовать хоть что-то? Чтобы хоть на мгновение ощутить отголосок былого, поверить в то, что оно было?       Ну нет.       Пусть он жалок, собирая по крупицам силы для своих чар. Он еще не настолько пал!       В этом городе есть только одно существо, достойное его внимания. Хватит отвлекаться, нужно найти его. Снова. Это будет не трудно — к нему тянет как магнитом... Не только магия, первозданная, чистая, мощная. Нечто иное. Не большее, нет, просто иное. Ведь не большее? Узнать предстояло сегодня, когда или получится задуманное, или он впервые позволит кому-то себя переупрямить, убедить отступиться. Гилтиас, Гил... Мелькает на мгновение пугающая мысль: «Пусть бы ему удалось...».       Ну нет!       Грязный переулок. Вход всегда в каком-то грязном переулке. На этот раз даже не дверь открылась — лишь щелка, достаточно для быстрого взгляда и того, чтобы стоящий за дверью добавил в него презрения.       — Убирайся.       «Похоже, Гил предупредил свою охрану», — подумал Рейстлин. Предсказуемо... Но не поможет, даже если сейчас его не впустят. Дракон выйдет однажды, сам выйдет, не выдержит — сколько раз уже было. Но ни к чему доводить до этого сейчас.       — У меня есть то, что ему нужно. Пусти.       — Покажи.       — И что ты поймёшь, недоумок?! — нельзя так реагировать, нельзя позволять себя выводить! Нельзя, в конце концов, терять достоинство!       — Покажи.       Чертыхаясь, маг засунул руку в карман и вытащил из него чистую сапфировую слезу на серебряной паутинке. Баснословно дорогая вещь... В обычном мире. Можно было себе особняк купить. Украсть было сложно, но и во все новости попало ограбление ювелирного дома, из которого вынесли только жемчужину всей коллекции — дуболом у дверей впечатлится. И не только он... Гил не сможет отказать, и у него есть слабости. Помимо самого мага.       — Убедился?       Щелка захлопнулась с металлическим скрежетом, от которого по всему телу пробежали мерзкие мурашки и свело зубы, но когда распахнулась дверь, стало ещё хуже — дрянная музыка, неоновое мерцание вылились изнутри, затопили переулок, залили самого мага вместе с отчаянной, злой надеждой. Мерзостное сочетание!       По бесчисленным грязным коридорам, где царил смог, алкогольная вонь, где не смолкала музыка из зала, бугай вел его молча, и рот снова открыл лишь у надёжной двери.       — Трость отдай.       — Ну конечно, — почти любезно согласился Рейстлин, не слишком обращая внимание на то, что говорит. Сердце ударило под ребра, когда дверь открылась и закрылась почти сразу уже за ним.       — Только не это, — Гилтиас встал из-за стола. Внутри было тихо, не было вони... Хороший кабинет. Все продумано. — Только не снова!       — Давай обойдемся без сцен.       Слеза с паутинкой скользнули в чужую ладонь, но Гилтиас глянул лишь мельком, и лишь на мгновение задержал руку прежде чем протянуть обратно.       — Уйди, и забери это.       — Ты ведь знаешь, что это и сколько стоит. Мне надо совсем немного.       — Это похоже на ломку? — дракон поморщился.       — Хуже.       — Ты теперь и сравнить можешь?       — Гил, или сделка или прекрати надо мной издеваться.       — Да тебя же трясет!       — Еще бы не трясло! Ты близко! Сделка или нет?       — ...дьявол!       Говорили раньше, что силу нельзя купить, что нельзя купить магию. Слишком опасным был процесс для того, в чьи жилы вливалась переработанная другим стихия, теперь же, когда терять нечего... Было бы чем заплатить.       — Зачем ты это делаешь? — на роскошном кожаном диване они сидели слишком близко, куда ближе, чем нужно было для уже проведенного ритуала. — Я до сих пор не понимаю. Думал сначала, что дело в гордости, но много ли гордости приходить теперь ко мне ...так? Ты ведь мог просто оставаться.       — Дело не в гордости, — Рейстлин приоткрыл глаза. В первый раз было больнее, сложнее, в первый раз он приходил в себя почти сутки, теперь хватило десяти минут, но показывать, что он уже в порядке, и больше чем в порядке — что уже может воспользоваться купленной силой, маг не собирался. — Кто-то должен понять, что случилось.       — И почему же не мы вместе?       «Потому что для тебя мир не изменился, для тебя изменился только я». И это было невыносимо. Рейстлин не ответил.       — Гилтиас...       — Что?       — Если у меня получится... Не смей прощать.       — Что именно?       — То, что я сделаю сейчас.       Крохи, крупицы бережно сохраненной за годы силы соединились, слова заклинания — быстрого, сильного, непростительного, — зазвучали в тихом кабинете.       — Я должен был догадаться, — Гилтиас побледнел, отшатнулся и поморщился, словно от боли — видно, попытался освободить свое бесценное, невидимое... Порабощенное. — Ты сделал меня своим источником?       — Да.       — Это слишком мерзко даже для тебя. Неужели смог?       — Сам чувствуешь.       Гил замолчал, закрыл глаза, Рейстлин не видел, но ощутил, как он рванулся из невидимого плена последний раз, будто не веря, но сеть заклятья была слишком прочна... Рейстлин откинулся на спинку дивана, бережно укладывая где-то в груди чужую магию. «Теперь пути назад уже нет», — подумал маг.       Тяжелое молчание продержалось в кабинете недолго.       — Теперь ты ответишь мне на вопрос? Почему — так, Рейстлин? Почему ты просто не остался рядом, почему...       — Потому что я не привык к подачкам. Мне стало бы мало того, чем ты мог делиться добровольно. Я должен был найти силы для того, чтобы попытаться вернуть все, как было раньше, потому что без магии моя жизнь не имеет смысла.       — Даже со мной?       — Я пытался найти другой способ. Но его нет.       — Ты хочешь вернуть то, что умерло навсегда.       Рейстлин не стал отвечать, поднял безвольную чужую руку, прислонил к своему горячему лбу, порывисто прижал к губам. Поверить в то, что все бесполезно, было невозможно. Потому что без магии ничто не имеет смысла. И другого способа не было. Не было!       — Моей магии может не хватить. И я не бессмертен все же — меня, Рейст, меня может не хватить... — вопреки всему, Гилтиас не выглядел ни испуганным, ни оскорбленным, и Рейстлин отвел глаза, не выдерживая чистого взгляда.       — Я... готов рискнуть.       Источнику совсем не обязательно быть рядом с пленившим его магом, но Гилтиас остается рядом все это время. Не безмолвной жертвой, не укором постоянным, и легко было бы поверить в то, что все это добровольно, но маг себе не позволяет. Все не так.       — Зачем ты помогаешь мне? — не выдержал он однажды, когда изыскания зашли в тупик снова, когда рухнула очередная надежда.       Гил бледен, под глазами у него черно. Взгляд так и остался ясным, прямым, но все же он запнулся прежде чем ответить.       — Я... пытаюсь поверить в тебя заново. Так же, как ты веришь в то, что вернешь все.       — Зачем?! — отчаянье слишком велико, а эта вера — слишком мучительна, и не хотелось смотреть в эти глаза снова, хотелось оттолкнуть его так далеко, как только возможно это было бы сейчас... — Ты что, не видишь? Это конец, агония!       — Значит, я последнее, что у тебя осталось, — он пожал плечами и отвернулся, к счастью — до того, как ярость от чувства вины заставила бы мага самому сделать с ним что-то непоправимое.       Не-вы-но-си-мо! Нужно сдаться. Отпустить его и смириться.       Ну уж нет!

***

      Здесь, у мертвого сердца, которое они нашли все же, невыносимое приобрело новую глубину, стало бездонным... Ничего не вышло.       — Зря ты пытался поверить, — тихий, невыразительный голос уже некому было услышать, больше не было ни магии, ни источника, ни надежды. Он даже не знал, с кем говорит — не было даже тела: ни холодных губ, к которым можно было бы последний раз прижаться, ни пустых глаз, в которые можно было бы заглянуть, ни руки, которой можно было бы коснуться. Отсутствие смысла только теперь по-настоящему упало на плечи.       — Я не успел у тебя спросить, а теперь не знаю что делать. Могу я уйти следом за тобой?       Мир состоял лишь из двух вещей.       Нет больше ничего. Ни магии, ни веры — смешно, из них двоих поверить пытался именно Гилтиас... Смешно и больно. Не в то он верил. Не в того. И ему ведь... не нужно это было. Не боль, неизменно причиняемая магом. Не то, что раз за разом переламывал себя чародей... Не тогда, когда приходил, не тогда, когда в самом деле в ломке метался — по нему, по его силе... По стуку его сердца под ладонями, по глазам, таким теплым, таким родным. Даже все эти побрякушки... Пропуск, не более. Нет, ломал себя Рейстлин не тогда, когда приходил — а когда уходил, снова и снова в бесполезной попытке найти, исправить, изменить.       Он не знал, простил ли его дракон за... за все это. За то, что сделал своим источником — мерзко, отвратительно, хуже кражи очередной ювелирной «бесценницы». За то, что уходил. И приходил снова.       От гордости давно уже осталась только ненависть. К себе самому. Может быть, только она потом и заставляла уходить.       А теперь не было ничего. Даже надежды. Его собственной не хватало уже давно. Не было ни смысла, ни желания, даже боли почти не было — только бесконечное отупление после сложного ритуала, после того, как он... Разрушил, сломал последнее.       Лучше бы Гил не верил. Лучше бы ушел. Впрочем, нет, не в его затею верил дракон... В него самого пытался. Глупец. Какой же глупец. Лучше бы убил — еще давно. Ему бы Рейстлин позволил.       Лучше бы...       Сдался.       Сам.       Он пытался. Запустить, заставить удариться в первый раз ненужное уже сердце. Сердце мага... Нет, уже просто Рейстлина, почему-то по-прежнему билось. Неровно, больно, стучало о пустоту в груди бесполезно и бессмысленно. А Гилтиасу нечего было запускать.       — Я даже не могу попросить прощения. Я не хочу прощения. Это нельзя прощать, Золотой, и сам я себя не смогу, — пробормотал он устало. Выталкивать слова из себя — сложно, так неимоверно сложно. Молчать еще невыносимее.       Нужно было выбираться — не было смысла.       Нужно было делать хоть что-то. Искать новое решение... Не было смысла.       Нужно было...       Не было нужно ровным счетом уже ничего. Мужчина рассеянно повернул руки ладонями вверх — странно, крови на них не было. Его, Гилтиаса. Не буквально. Зачем? Зачем этот идиот... остался? Верить пытался? Зачем?! Зачем не ненавидел мага — вместе с ним самим? Это было бы честнее. Это... Может быть, делало бы все хоть немногим проще. Но он, конечно, не мог лгать.       Он шагнул в давно мертвое сердце — в потоки, гарантировано стершие бы его отсюда прочь. Совсем и со всем — с душой, с разумом, следовать за драконом он в любом случае не имел права — даже если там, за гранью, и было хоть что-то.       — Я бы хотел ненавидеть тебя, только почему-то не могу, — Рейстлин не закрывал глаз. Не пытался защищаться. Неловко поймал золотистую искру на пальцы — та больно прожгла кожу. Одна, вторая, пятая, сотая... Боль, вспыхнувшая поначалу злым огнем, растворялась вместе с ним самим, и сердце, наконец, успокаивалось. Замедлялось, затихало, засыпало. А потом ударилось вдруг — по-другому. Больно и громко, и это нельзя было назвать просто — «больно», это было всепоглощающе. Не просто «громко» — звук проходил не через уши даже, не через тело, а через саму суть страшнее и слаще, чем естество магии, поглощающей, выжигающей, неподвластной...       Три удара собственного. Рейстлин, правда, уже не был уверен, билось ли оно по-настоящему — или лишь по инерции, по привычке, продлевая агонию. Он не был уверен, что он сам еще есть, и золота вокруг становилось все больше. Не золота, не света, не солнца.       Это он понял со вторым ударом того, огромного.       Или с третьим.       А может быть, все-таки не успел понять. Собственно, ожившее сердце магии было последним, что интересовало замершего в плену золотых крыльев дракона мужчину.       — Можешь ненавидеть сколько угодно. Я буду... Любить. И больше ты от меня не уйдешь.