Осколки

      Гил виновато коснулся губами темной россыпи пятен на золотистой коже, от ребер и ниже. Здесь, на бедре сонного мага, они в точности повторяли очертания пальцев дракона. И вот тут, ближе к ягодицам, и на хрупкой лодыжке... Созвездием поцелуев — по изгибу ключиц, клеймом, меткой — горло. С сожалением прикрыл глаза, заметив свежие укусы на плечах, и едва поджившие ссадины на запястьях и на груди. Все это — позже — скроет темный бархат мантии, спрячет следы дурной драконьей страсти, только вот заживет все не сразу. А исчезнувшее сменится новым...       Золотой не понимал. Действительно не понимал, за что он — так? Почему не может иначе со своим чародеем? И почему, наконец, тот позволяет все это? Он ведь нежный, до смешного наивный еще в постели, порой кажется — может, просто и не знает, что по-другому можно? Что нужно иначе? Что нежность не должна в ответ получать боль... Не со злости даже, а от несдержанности, от порывистости ведь. Весь разум сносит начисто — с первых же поцелуев. Дракон давно подозревал, что к вечеру Рейстлин готовит себя сам — после первых, слишком торопливых раз. И каждый раз обещал себе, что все изменит. Что сможет сдержаться. Что не расцветит в очередной раз бронзой синяков и следами от когтей любимое тело, что будет только хорошо, а не вот так!       — М... Гил, не возись, я хочу спать, — маг сонно перевернулся и, натянув на бедра край покрывала, уткнулся дракону в плечо лицом. По утрам ни одна вредная черта характера у мага не просыпалась раньше времени, и он, ласковый, сонный еще, часто искал тепла в руках любовника. Даже если накануне пытался не позволить, спрятаться, запереться...       И так и не выгнал из Башни. Все еще.       А дракон даже поделать ничего не мог. С собой. С клятой лихорадкой. Даже на цепь сам себя посадить пробовал вечером... Улетать тоже пробовал. Бесполезно.       — Прости, — тоскливо шепнул он в макушку снова уснувшего Рейстлина.