Осколки

      Дракон улетал. Против солнца вскоре и не разглядеть уже было золотой силуэт, да и глаза слезились, конечно, от небесного светила. Рейстлин упрямо сжал кулаки, зажмурился, не позволяя соленой влаге пролиться.       «Вокруг огромный мир! Хочу весь посмотреть, не могу же я всегда оставаться в какой-то деревне?»       «Тогда возьми меня с собой.»       «Малыш... Ты ведь ребенок совсем еще. Как я могу тебя взять? Ничего, вот вырастешь, еще сам мир поглядишь!»       «Ты не вернешься?»       «Человеческий век так короток, малыш. А для меня время идет по другому. Прощай. Мне было... Интересно с тобой побыть, малыш.»       «Ты снова забыл мое имя.»       «Прости, Малыш. Мне пора.»       Дракон в деревне появился случайно. Приземлился однажды у валлина и с интересом заглянул в окно домика на дереве — такого он не видел раньше... Дети его боялись. Взрослые опасались. Старая Мэггин шуганула с огорода веником. А Рейстлину тогда все равно было, он только спрятаться хотел. Карамон был в гостях сегодня (младшего брата туда, конечно, не позвали, а он сказал, что и сам не хочет, а Карамон пусть идет), зато друзья его близнеца — были. Он знал: долго бежать не сможет. И к дракону кинулся в глупой надежде, что тот, разомлевший на солнышке, и не заметит, а за ним туда никто не сунется...       Почти так и вышло, только дракон, конечно, заметил глотающего обиду ребенка со свежей ссадиной на скуле.       Это забавно смотрелось, наверное — гуляющие по окрестностям громадный дракон и мальчик, которому едва не бежать приходилось, только чтобы за шагом рептилии успеть. Карамон, когда вернулся, в ужас пришел...       А теперь дракон улетал. И забирал — все разом. Все, что так легкомысленно отдал ребенок, и сердце, и душу, и наивную веру, не забирал даже — выбросил. Ему под крылья — весь мир. Так что ему — короткая человеческая жизнь? Пусть спасибо скажет да не докучает, да?       Он почти месяц за драконом, имени тот назвать не пожелал, звался Золотым, вторым хвостом таскался. Смешно, наверное. А теперь нужно вспомнить, как... Снова — без. Ничего. Ничего, может, Золотой еще вернется?       Позже, годы спустя, после новой встречи провожая дракона во второй раз, Рейстлин думал, что верил зря. Ждал зря. Что все это — только глупость. А верить он в такое больше не будет. Ни в дружбу, ни в... Не во что уже, все забрал Золотой.       — А где твой дракон? — Удивился Карамон вечером, когда Рейстлин вернулся домой один (он-то помнил — маг уже однажды возвращался один, но теперь другого ждал, когда тот вернулся).       — Умер, — коротко отозвался юный маг.

***

      Дракон запомнил его нескладным болезненным ребенком, отчаянно желающим внимания и ласки, но получающего только душащую, жутковатую даже по меркам дракона заботу брата и неприятности. И догадывался, насколько болезненным стал его отлет. Догадывался ли на самом деле?..       Позже встретил уже юношей — оробевшим вдруг, напоказ сердитым, да только Гилтиас тем напускным не обманулся. Едва успел из костра подхватить, толпу разогнать, потом прокашляться от дыма помогал, сам обожженные стопы смазывал. Белая мантия закоптилась до черноты. Тогда он не знал еще — пророческим станет. От белого да через алое пламя — во тьму... Тогда он еще не знал, что сам к этому юного чародея подтолкнет. Когда испугается. Когда бросит — снова. Второй раз открывшегося, поверившего, привязавшегося так, как, может, только дети и умеют. Испугался невинного, почти и не случившегося поцелуя, не в губы, конечно, а куда-то рядом, ближе к щеке, куда попал, как умел и как мог... Испугался ведь. На триста гребанных лет испугался, все забыть пытался. Из себя изжить. Чтобы самому потом больно не было. Человеческий век так короток!..

***

      Ох, Малыш... Сколько же лет прошло в твоем мире? Да и в моем немало. Я... Я не смог раньше. Я даже не знаю теперь, жив ли ты еще, а если и жив... Где ты? Кем ты стал? И ждешь ли еще того предателя-дракона, что покинул тебя когда-то? Лучше бы не ждал. Лучше бы забыл — так было бы честнее и правильнее, потому что я не помню твоего имени, я помню только тепло — того, последнего объятья по сколько рук хватило, еще в твоем детстве. И того почти поцелуя. Его я помню хорошо, воспоминание согревало потом, в бесконечной, жуткой этой войне.       Только, похоже, война была и в этом мире. Увидеть спаленную Утеху, в которой ты жил, было жутко... Где те прекрасные деревья? Где твой дом? Где те, кого я помнил? Никого и ничего не осталось...       Впрочем, позже я узнаю, где тебя можно найти. Я узнаю — и запоминаю на этот раз — твое имя, я собираю слухи, и слухи страшат меня. Черный маг Рейстлин Маджере. Тебя боятся... Тебя ненавидят эти фанатики от конклава — я был и там. О тебе складывают легенды, о тебе говорят страшные вещи, а шепотом рассказывают еще и сказки. Я отчего-то страшусь тоже. Не того, кем ты стал. Но просто заявиться в эту жуткую твою Башню...       Кто ты? В летописях Астинуса написано так много... И я совсем не узнаю тебя в них. Я не понимаю. И в то же время... Это ты, я знаю. Я понимаю это. Предатель, изменник, ренегат? Или все-таки герой? Что ты сделал такого?       Что я сделал с тобой, когда покинул? А может быть, я и вовсе не причем? Только вот внутри что-то ноет. Я же помню тебя. Не имя, ну и что же. Помню наивные, но такие серьезные голубые глаза. Сколько слез в них тогда было! В первый раз. Во второй — уже ничего, только ведь наверняка это напускным было. Помню шалости, неумелые, робкие, помню доверие. Помню, как улетел.       ...Но никогда ты не смотрел — так. Спокойно. Пусто. Мертво. Золото глаз — и жуткий взгляд проклятого, о, проклятье это я знаю, я слышал о нем!.. Золото кожи и черный бархат. И ты совсем сед — но сколько тебе, есть ли хотя бы тридцать?       Мне впервые настолько жутко. Этого мне не рассказали, это были сказки — так мне казалось! И я не знаю, что мне сделать. Превращаюсь в человека — впервые, ты никогда не видел меня в этом облике. Когда вернулся — думал, найду, обниму, прижму к себе!.. А теперь двинуться неспособен. Что с тобой сделал этот мир?! За что... Настолько жестоко? Почему ненависти там, в этих глазах, все еще нет? Ты же узнал, конечно, узнал, и ты моего имени не забыл вовсе. И... Что?       — Идем. Я приготовил для тебя комнату. Ужин через час, а купальни в подвале. Надеюсь, тебе понравится светлая гамма, а нет — поменяешь, что захочешь.       Я иду следом, как привязанный. А слов и нет теперь... Я не знаю, что мне сказать. Я не знаю, как спросить. До верхних этажей далеко и тихо...       — Малыш, почему?       — Я тебя ждал. Я ведь обещал, ты забыл и это?

***

      Гилтиас не сразу понимает: ему больше не верят. Не гонят, страшатся даже, что улетит, каждый раз, когда все-таки отлучается — хоть на день — встречают настороженно. Ждут. Только не верят. Ни ему, ни в него. Ушел куда-то свет, вместе с черным бархатом мантии черным же бархатом темнота сердце опутала — так плотно, что никакому дракону и не пробиться уже.       Рейстлин тоже все еще помнит. Прощать разучился, маски носит — те и приросли давно к золоту броней и болью.       Гилтиас потом понимает все это. Когда видит краткие мгновения совсем другого. Того, как вдруг вскидывается Маджере по ночам, просыпаясь от очередного жуткого кошмара, или как велит Даламару отправить письма Карамону обратно — «Ни к чему ему моя темнота». Понимает и ужасается вдруг тому, что сам создал, сам сотворил. И боится. Сам не зная, чего, боится до дрожи, до боли под сердцем.       Его не подпускают больше. Не ближе, чем есть.       Гилтиас разносит врата в лаборатории, узнав только о намеках на то, что маг, возможно, планирует посетить Бездну. Тот молчит, рассматривая обломки, улыбается кривовато, почти ненавидяще смотрит вдруг.       — Человеческий век короток, верно, Гилтиас? А мой после Испытания, как думаешь?       Тот мнется растерянно. Так он... За этим?! Но тему развить не удается. Ничего не удается, на каждый его шаг навстречу Рейстлин на два отступает. Ему уже было больно — и больше он не хочет.

***

      — Что ЭТО?       — Драконье око.       — Но это же... Но ты же можешь!...       — Могу. Прикажу — будешь польку вокруг башни сутки танцевать, — кивает Рейстлин. — Прикажу — не улетишь отсюда больше. Никуда. Никогда.       Гилтиас три дня не был в Башне — крылья разминал... Отшатывается, глядя на такой невинный с виду шарик. Маг улыбается криво, зло.       — Что, веришь? Страшно?       Страшно. Гилтиас вообще не знает, чего теперь ждать от этого Рейстлина. Он помнил — мальчишкой, юношей, но таким он его не помнил, не знал! И как мучительно не вязался этот образ с прошлым...       Драконье око в золотых руках игрушкой кажется. Рейстлин смотрит внимательно, пристально (Гилтиасу кажется, из переливающихся глубин к рукам мага другие руки тянутся, жуткие, страшные). Злость уходит куда-то из золотых глаза, оставляя только тоску.       — А разобью — легче станет?       Он и помешать не успевает. Как легко разбить последний великий артефакт! Как просто уничтожить наследие прошлого! А в осколках и нет уже ничего, стекло как стекло...

***

      — Нет.       — Рейстлин, пожалуйста...       — А потом ты снова пропадешь на десять лет? Я не доживу, дракон. Это пока я из Башни не выхожу, а сюда Конклаву не добраться...       — В Бездну конклав!       — А потом выйду. Рано или поздно. Или мой ученик решит, что будет смотреться в этой башне лучше. Или доберется Такхизис — Темная госпожа мстительна. А впрочем, куда вероятнее, что меня сожрет моя же тьма, рано или поздно это случится.       — Рейстлин, это всего лишь...       — Что, любовь без поцелуев никак? Слетай в бордель.