***
– Спрашиваю ещё раз. Ты действительно не знаешь, как наркотики оказались в твоём рюкзаке? – сурово спрашивает офицер, будто надеется на другой ответ, кроме как «Нет, не знаю». Джон отрицательно качает головой. Офицер от бессилия стучит кулаком по столу. – Хорошо, другой вопрос. Кто в твоём окружении принимает или продаёт наркотики? У Джона перед глазами тут же появляется лицо Бена, но он молчит. Понимает, что это может грозить последствиями, но молчит. – Я не знаю, – отвечает Мухарремай на удивление спокойно. – А кто должен знать? Я? Или Господь Иисус Христос!? – срывается офицер. – Ведите себя спокойнее, пожалуйста, мистер... Кеджо, – говорит до сих пор молчавший Тарек, прочитав надпись на значке на груди офицера. Саманта попросила Тарека поехать с Джоном в участок. Она сразу не поверила, что столь воспитанный мальчик может принимать или продавать наркотики. Инспектор не мог не согласиться – их с Самантой связывает много лет дружбы ещё со студенческих времён. – Хорошо, – офицер сделал вид, что успокоился, – Джон, ты должен подписать запрет на выезд за пределы города на время, пока будет идти расследование. Сейчас мы не можем заявлять о твоей виновности или невиновности, но полиция сделает всё, чтобы это выяснить. Кроме того, тебе придётся сделать тест на наркотики и отчитаться мне о результатах. Вот, подпишись, – он вручает Джону ручку и подсовывает какой-то документ. Мухарремай внимательно читает, что он подписывает, и лишь потом ставит свою подпись, а офицер внимательно наблюдает за этим процессом. Когда Джон и Тарек уже собираются уходить, в участок приводят запыхавшегося Уку. – Офицер, этот парень говорит, что знает, кто продает наркотики в школе, – говорит полицейский, который привел сюда Сувисте. Джон смотрит на Уку со всем удивлением, на которое только способен. Неужели он собирается сдать Бена полиции? – Вы можете идти, – напоминает офицер Кеджо, обращаясь к Тареку и Джону. Мухарремай нехотя выходит из участка, всё время оглядываясь назад и теряясь в догадках, что же задумал этот Сувисте. На крыльце его встречает Андрей. Говорит, что волновался, вот и решил по-тихому свалить с уроков и прийти сюда. Джон это ценит, но говорит, что с таким количеством прогулов Хайат в школе надолго не задержится – выгонят и не вспомнят. Андрей говорит, что не парится по этому поводу. Вскоре приезжает мама Джона, и он понимает: цирк ещё не закончился. – Да чтобы мой сын! Попал в полицию! За наркотики! О, Господи! Чем я нагрешила в этом мире!? – она едва не рыдает, смотря на Джона с презрением. Такой взгляд от матери – худшее, что может быть. – Это просто путаница, я не связан с наркотиками, – он пытается объяснить ситуацию, но мама не слушает. – Так и знала, что ты пойдешь по стопам своего ненаглядного отца! – Ты ошибаешься, – Джон не прекращает попыток объяснить маме, что он не виноват. – Вот если бы я больше била тебя в детстве, может, и вырос бы ты нормальным человеком! А так... раз ударила, десять раз погладила по голове, и вот, что из этого вышло! Позорище! – Джон действительно ни при чём, – Андрей встревает в разговор. – Только что в участок зашёл парень и сказал, что сдаст настоящего виновника. И вместо того, чтобы устраивать вот эту истерику, вы могли бы по-хорошему поговорить с сыном и узнать всё от него. Задумайтесь, а правильными ли методами вы его воспитываете? Джон стоит, как громом поверженный. Он ещё не видел, чтобы кто-то вот так перечил его матери. Миссис Мухарремай собирается что-то ответить, но из участка выходят офицер Кеджо и Уку. – Бенджамин Долич – вот, кто торгует в школе. Джон всё ещё должен сделать тест на наркотики, но из списка подозреваемых он уже вычеркнут, – говорит полицейский, и мама Джона облегчённо выдыхает. А вот сам Мухарремай не чувствует облегчения, осознав, что дилерство Бена всё-таки вылезло ему боком, и, скорее всего, ничем хорошим это не закончится.***
– Сгинь с моих глаз, – шепчет отец Бена и, кажется, что он вот-вот сорвётся на крик. – Папа... – ТЫ МНЕ НЕ СЫН! Тесная кухня в скромной квартире со старым ремонтом. На ржавой батарее спит пушистый рыжий кот, но, услышав крик, мгновенно срывается с места и убегает в коридор. Отец сидит за столом, обхватив голову руками, а Бен стоит возле двери, не осмеливаясь подойти ближе. Они только что вернулись из полицейского участка. Бена поставили на учёт, сказали, что если ещё раз попадется на чём-то незаконном, то исправительная колония для несовершеннолетних будет рада открыть ему свои двери. – Ты говорил, что нашёл работу, а я радовался. Думал, человеком вырастешь. Чего-то добьёшься в жизни, в отличии от меня, – с укором говорит мистер Долич. Бен молчит. Сказать нечего, да не очень-то и хочется. – Не хочу тебя видеть. Ни сейчас, ни больше никогда. Сегодня же позвоню этой шлюхе Барбаре и скажу, чтобы забрала тебя в Канаду или где она там живёт со своим новым хахалем. «Шлюха» – так отец называет маму Бена, любовь всей своей жизни, которая променяла его на богатого бизнесмена и переехала к нему в Канаду, покинув бывшего мужа и сына. Бен не обижается на неё. Он вообще к ней ничего не чувствует. Всю свою жизнь он спокойно воспринимал тот факт, что у него нет матери, а сейчас от него отказался ещё и отец. И что теперь? Лететь в Канаду и надеяться, что там его встретят с распростёртыми объятиями? Глупость какая-то, но выбора нет. Остальные события этого дня Бен почти не помнит. Он чувствует себя так, будто по нему несколько раз проехался трактор, вот только боль ощущается совсем не физическая. Больно и обидно где-то там, внутри. И худшее – это то, что Бен не может винить в случившемся никого, кроме себя. Он сам ввязался в эту историю с наркотиками, и разгребать последствия тоже будет сам. – И когда ты улетаешь? Столь привычная картина: Блас под воздействием наркотиков интересуется всеми подробностями и внимательно слушает рассказы Бена, пока вокруг царит гнетущая больничная тишина, которую лишь иногда прерывает шум ветра и шелест листьев, которые срываются с деревьев и кружатся в воздухе. Бен всегда считал, что осень – самое депрессивное время года, но не думал, что однажды она станет для него настолько фатальной. – Послезавтра, – отвечает он и понимает, что больше не может скрывать боль под маской спокойствия. – Я не хочу... Я, блять, не хочу в Канаду. – Я тебя понимаю, – говорит Блас. – Нет, не понимаешь, – качает головой Бен. – Ты просто нарик, которому даже маленькая доза приносит радость. Ты далёк от насущных проблем, так что не говори о понимании просто чтобы утешить меня. Блас не обижается, понимая, что в таком эмоциональном состоянии Бен может сказать что угодно. – Ладно, – Канто пожимает плечами и отворачивается. Бен молчит минуту-вторую, а затем срабатывает совесть, и он говорит: – Извини, я не должен был... – Нет, ты прав, я просто нарик. Я не ебу, где реальность, а где глюки, но знаешь что? Я всё ещё человек. И я понимаю, когда другому человеку больно. Блас такой хороший. Бен никогда раньше об этом не задумывался. Почему они общались только в пределах баскетбола? Почему не дружили? Наверное, потому, что у Бена никогда не было друзей. Он не привык подпускать к себе людей слишком близко. Даже Лаура находилась от него на некой дистанции, хоть они и встречались уже очень долгое время. Блас смотрит на него такими умными глазами, что Бену хочется рассмеяться, но происходит какой-то сбой в матрице, и вместо смеха выходит лишь... слеза. Одна, вторая, третья. Бен уже и не помнит, какого это – плакать. В последний раз это случилось лет в семь, когда он упал с велосипеда и сломал руку, и боль была настолько сильной, что он проплакал всю дорогу до больницы и всё время, пока накладывали гипс. А сейчас это так странно. Хочется, чтобы вместе со слезами улетучились все проблемы, которые навалились за последнее время, но так не бывает, к сожалению. Бен начинает судорожно вытирать мокрые дорожки на щеках, будто не хочет, чтобы Блас их увидел, но уже поздно. Канто же не какой-то там идиот, чтобы осуждать его. Даже наоборот: он хотел бы как-то успокоить Долича, хоть и понимает, что словами горю не поможешь. У Бена вся жизнь идёт по пизде, а что делает Блас? Обнимает его со всей искренностью и сочувствием, на которые способен. Шепчет на ухо что-то успокаивающее, сам едва разбирая, что говорит, но Бен отчётливо слышит «Всё будет хорошо» и хочет в это верить. – Что я буду делать в этой блядской Канаде? – всхлипывая, спрашивает он. – Мамка срать хотела на меня и мои проблемы, каким... Каким образом мне поможет переезд? – Тихо, тихо... – Блас гладит его рукой по голове, словно кота, вот только Бен не мурлычет, а матерится как сапожник, да и к ласке он не привык. – Надеюсь, случится какая-нибудь авиакатастрофа, и я сдохну, не долетев туда. – Нет! Даже не говори таких глупостей, – Блас говорит это, потому что ему страшно слышать такие слова из уст Бена, но ещё страшнее то, что Долич говорит абсолютно серьёзно. Он предпочёл бы умереть, чем переезжать в Канаду, это ли не ужасно? – Это не глупости, и ты сам это знаешь. Кому я здесь нужен? Бате, который выгнал меня из дома? А там? Мамке, которая нашла себе нового мужика и живёт себе счастливо, даже не вспоминая обо мне? – Мне. Мне нужен, – Блас и сам не понимает, как решился на эти слова. – Не-е-ет, – протяжно отвечает Бен. – Тебе нужна дурь, которую я тебе толкаю. Если бы не она, меня бы здесь не было. Блас хочет кричать, что Бен ошибается, что Бен пиздецки ошибается, потому что за столь короткое время, за столь недолгие, но искренние разговоры он успел стать для него очень, очень важным человеком. И наркотики здесь ни при чём. Иногда Бласу кажется, что он мог бы завязать с ними, если бы Бен попросил. Хотя завязать придётся в любом случае – послезавтра эти регулярные поставки в больницу прекратятся, и Канто будет вынужден бороться с ломкой, которая с каждой новой дозой становится всё сильнее. – Мне жаль, что ты так думаешь, – шепчет Блас в ответ на слова Долича, которые ранили его до глубины души. Бен утыкается носом в его плечо, продолжая всхлипывать.***
31 октября – один из самых долгожданных дней в году. Хэллоуин – один из немногих праздников, по случаю которых в школе устраивают вечеринки. Школьные тусовки – это, конечно, торжество не для слабонервных. Запрет на алкоголь (хотя каждый год появляются уникумы, которые умудряются принести с собой выпивку) и учителя на каждом шагу – что может быть хуже? И хоть хэллоуинскую вечеринку критикуют все, кому не лень, почему-то каждый приходит сюда и отрывается по полной. Пусть и без алкоголя. Почти. – Кристовао, когда ты успел так подкачаться? – спрашивает мистер Стефанссон, стоя у входа и проверяя каждого на наличие бутылок. – А что? Боитесь, что украду у вас всех девочек? – смеётся Бенни. – Иди-ка сюда, мелкий засранец, – Эйнар хватает его за воротник пиджака. Бенни, у которого на лице грим Джокера, выглядит скорее смешно, чем устрашающе. – Подними рукава. – Ох-ох, Джессика, какую там статью дают за принуждение к раздеванию? – спрашивает Кристовао у девушки, проходящей мимо. – Конституцию для придурков пока что не написали, – смеясь, отвечает Джесс. Под несокрушимым взглядом Эйнара Бенни всё же приходится закатать сначала один рукав, а потом и второй, и теперь всеобщему взору открылись две бутылки мартини. Принести алкоголь в рукавах – что ж, кажется, до такого ещё никто не додумывался. – Хвалю за изобретательность, но осуждаю за выпивку. А теперь отдай её мне. – И что вы с ними сделаете? Мои крошки, мои малышки, – Бенни трепетно обнимает бутылки. – Да не выпью, успокойся. Верну после вечеринки. Кристовао несколько минут пытается уговорить мистера Стефанссона смилостивиться, но тщетно. Потом он с тоской в глазах отдаёт ему мартини и наконец заходит в зал. – Как настроение, мисс президентша? – спрашивает Атена, когда проходит мимо в своем ультракоротком костюме Харли Квин. Роксен ещё не свыклась ни с этим прозвищем, ни с тем фактом, что после ухода Самиры она наконец-таки заняла свою по праву должность. – Так себе, – честно признаётся Роксана. – Теперь любая вечеринка напоминает мне про Улю. Где-то с другой стороны зала слышно громкий смех. Кажется, кто-то всё-таки притащил выпивку, судя по тому, как там сейчас весело. Роксен присматривается и видит Сандро, который едва не умирает со смеху после очередной шутки Бенни. – Э-эй, не грусти, – Атена вручает ей бокал с детским шампанским (в этом году учителя как будто поиздевались над старшеклассниками). – Я уверена, Ульрикке хотела бы, чтобы ты сегодня здорово повеселилась. Cheers? – Cheers! Они чокаются бокалами, и как только допивают до дна, включается медленная музыка. Сандро не упускает возможности показать всем, кто здесь самая крутая пара школы, поэтому он первый приглашает свою девушку на танец. Бенни следует его примеру и приглашает Атену, которая сначала оценивающе смотрит на него, и лишь потом соглашается. Таким образом на танцполе появляется сразу две пары: нимфа и вампир, Харли и Джокер. Ведьма Стефания и зомби Винсент присоединяются к ним, а за ними многие остальные. – Потанцуете со мной, мистер Стефанссон? – Арилене не пришлось долго набираться смелости, чтобы подойти к Эйнару. – Пожалуй, откажусь, но могу посоветовать тебе в партнёры вон того молодого человека, который никак не может оторваться от своего телефона, – Стефанссон кивает в сторону Андрея, который вообще непонятно зачем пришёл сюда и с самого начала сидит в стороне в компании смартфона. – Не мой вкус, – крутит носом Арилена и, заправив белоснежные пряди волос за свои эльфийские ушки, идёт дальше. И так как единственная попытка уговорить кого-то пригласить Андрея на танец оказывается провальной, Эйнар идёт к нему сам. Разумеется, не для того, чтобы потанцевать! Стефанссон выхватывает телефон у него из рук и через миллисекунду видит возмущенное лицо. – И что это за цыганские фокусы? – спрашивает Хайат. – Веселиться надо, а не молодость в телефоне просиживать, – говорит Эйнар поучительным тоном. – Да уж, тут просто безудержное веселье! – иронизирует Андрей. – А разве нет? Смотри, какие тыковки прикольные. А летучие мыши! – Эйнар крутит головой на все стороны. – Прямо как настоящие. И костюмы у людей такие оригинальные! Андрей понимает тонкий стёб Эйнара и кивает, усмехаясь. – Ладно, тут очень весело, но верните телефон. – После вечеринки – обязательно. Хорошего тебе вечера! – и Стефанссон исчезает где-то в толпе. – Говнюк, – закатывает глаза Андрей, но вскоре видит, что в зал заходит Джон. Пунктуальность – его сильная сторона, но, видимо, не сегодня, судя по тому, что Мухарремай пришёл спустя час после начала вечеринки. Андрей несётся к нему, но не собирается приставать с вопросами. Вчерашний день был, мягко говоря, насыщенным, и лучше не возвращаться к этой теме, если Джон сам не захочет. – Привет. – Привет, – рассеянно отвечает Джон. У Андрея внезапно появляется безумная мысль. А что, если пригласить Мухарремая на танец? Ну, просто так, по-дружески, чтобы развеять обстановку. Сейчас как раз все танцуют медляк. Появись эта идея чуточку раньше и будь Хайат немножко более решительным, он бы успел. А сейчас ему пришлось наблюдать, как Бен Долич буквально уводит Джона у него из-под носа под тем же предлогом – потанцевать. Эти двое уходят на танцпол, а Андрей остаётся один. Впрочем как и всегда. Вряд ли Бен решился бы пригласить Джона на танец, если бы не столь срочные обстоятельства. Уже завтра он улетает в Канаду на неопределённое время, и за сегодняшний вечер он должен успеть сделать всё, что давно хотел. В их тандеме танцевать умеет только Джон, но Бен старается, правда старается. Да и суть не в танце, а в том, что он собирается сказать. – Ты забыл про дресс-код? – спрашивает Джон, видя, что наряд Долича не особо напоминает хэллоуинский костюм. – Нет! – протестует Бен. – Я номер Пять из «Академии Амбрелла». – А-а. Тогда мне следовало нарядиться Клаусом? – Возможно, – улыбается Бен. Танец подходит к концу, а Долич так и не сказал слов, ради которых вообще пришёл сюда. Но вместо запланированного «Ты мне нравишься» у него вырывается: – Я переезжаю в Канаду. Джон останавливается посреди танцпола, и Стефания врезается в него спиной. – Романтично стоять и любоваться друг другом можно где угодно, а сейчас либо танцуйте, либо сваливайте, – говорит она, и Джон, недолго думая, уводит Бена подальше от танцпола. – А теперь рассказывай. – Да нечего рассказывать. Отец взбесился из-за вчерашнего, сказал, что я ему больше не сын, и решил отправить меня к мамке. Такие вот дела. – А ты как? Хочешь свалить туда? – спрашивает Джон, заранее догадываясь об ответе. – Нет! Я хочу остаться. Да, моя жизнь свернула не в то русло, но лучше остаться здесь и попробовать всё исправить, чем лететь в неизвестность. Джон и не знал, что Бен умеет так красноречиво говорить. Неужто несколько занятий в литкружке всё-таки пошли ему на пользу? – Мне жаль, что так вышло. Если я смогу чем-то помочь... – Да. Просто выслушай меня и не осуждай в случае чего, – Бен понимает, что этими словами начал важнейший в своей жизни разговор. Джон понимающе кивает. Бен делает глубокий вдох и начинает: – Я злился на тебя, обижался, не хотел тебя видеть. Но всё возвращалось к одному: я не мог перестать думать о тебе. Это такая навязчивая хрень, как... Как... – ... Влюбленность? – Джон с первой попытки угадывает, что Бен имеет в виду. – Да, – Долич подтверждает его догадку. Джон улыбается искренне, без какой-либо насмешки. – Ты смелый, раз смог сказать мне это лично, – говорит он. – Если бы не билет на завтрашний рейс в Торонто, я бы молчал ещё долго. Никакой я не смелый, просто... Договорить он не успевает – Джон мгновенно накрывает его губы своими, притягивая к себе за талию. Где-то по близости звучит типичное «Ого-о-о, что здесь творится!» в исполнении Атены, которая видит этих двух, целующимися, но они вообще ни на кого не обращают внимания. Но эту идиллию прерывает появление Уку. Медленный танец уже давно закончился, а танцевать под современные песни никто особо не хочет. То ли просто устали, то ли тоже решают какие-то личные вопросы. – Сукин сын, – шепчет Бен, исподлобья смотря на Сувисте. – Кто? – недоумевает Джон. – Уку, кто же ещё. Это он меня сдал в ментуру, я уверен. Мухарремай не успевает осознать всю масштабность катастрофы, когда Бен быстрым шагом направляется к Уку. Никаких слов. Никакой ругани. Долич действует за счёт неожиданности, а Сувисте уж точно такого не ожидал! Удар по челюсти. Насколько сильный – Бен не знает, но рука ноет знатно. Люди вокруг расступаются, чтобы случайно не пострадать, а некоторые достают телефоны, чтобы снять зрелище на камеру. – За что!? – кричит Уку. – За всё хорошее, ублюдок! – отвечает Бен и наносит второй удар. В этот раз Сувисте уклоняется и замахивается, чтобы ударить в ответ. Боль. Сильная тупая боль тянется от скулы к виску, но Бен пытается игнорировать её. Долич замахивается ещё раз и ещё, иногда попадая, иногда нет. Сувисте неплохо отбивается, но бьёт ещё лучше. Металлический привкус во рту появляется очень быстро, но Бена радует вид разбитого и, скорее всего, сломанного носа Уку. Заслужил, подонок. Они сцепляются и валят друг друга на пол, размахивая кулаками. Джон и Андрей пытаются вмешаться, но Сандро и его дружки, которые хотят насладиться шоу, не подпускают их к драке. – Да они поубивают друг друга! – кричит Роксен. – Сейчас же остановитесь, идиоты! Но её слова не оказывают никакого влияния, зато суматоха в зале привлекает внимание Саманты и вскоре она бежит по коридору, громко стуча каблуками. – Что происходит? Бен! Уку! Сейчас же прекратите! Слово Саманты – закон. Иногда кажется, что её в этой школе слушаются лучше, чем директора. – В чём причина драки!? – спрашивает Саманта и бросает разъярённые взгляды на виновников торжества. – Это он меня ударил! Просто так! – выкрикивает Сувисте. – Просто так!? – ещё громче орёт Бен. – Да ты мне жизнь испортил! Кто тебя просил идти в долбанную ментуру!? – У меня не было выбора! Сраный аноним шантажировал меня! – Какой аноним? – удивляется Долич. «Ну, вот они и добрались до самой интересной темы» – думает Хайат, мечтая быть сейчас подальше отсюда. Не хватало ещё ему спалиться. – У него был компромат на меня. Вчера он написал, чтобы я сдал тебя полиции, иначе он сдаст меня. Что я должен был сделать? Прикрывать твою жопу, рискуя своей? – И ты не узнал, кто этот аноним? – спрашивает Джон, недоверчиво смотря на Сувисте. – Я похож на всевидящего? – держась за кровоточащий нос, язвит Уку. – Так позвони ему. Вдруг возьмёт трубку, – предлагает Бен, понимая всю абсурдность этой идеи. – Ты совсем идиот? Думаешь, он настолько тупой, чтобы взять трубку? – смеётся Сувисте, но всё же достаёт телефон и открывает переписку. Нажимает «позвонить» ставит на максимальный звук, чтобы всем было слышно гудки. Андрей благодарен всем существующим и несуществующим высшими силам за то, что в мире существует такое понятие, как удача. Удача, которая только что спасла его. Если бы телефон был у него, то все бы услышали звук звонка и догадались бы, что аноним – это Хайат. Но телефон по счастливой случайности забрал Эйнар, и если час назад Андрей был зол на него, то сейчас он невероятно благодарен. – Я же говорил, – произносит довольный Уку, когда никто так и не ответил на звонок. – Это не отменяет того факта, что ты говно собачье, уебан, су... – Бен собирается обматерить Сувисте по полной программе, но снова вмешивается Саманта. – Никаких нецензурных выражений в моём присутствии! Вайдотас, будь добр, отведи своего одноклассника в медпункт. Джон, ты тоже отведи Бена, пожалуйста. – Я в порядке, – сопротивляется Долич. – Да, в порядке с кровью на зубах и синяком под глазом, – иронизирует Джон и, не желая выслушивать протесты, ведёт Бена к медсестре. Арилена времени не теряет. Она пообещала Эйнару докладывать обо всём, что происходит с Доличем, и про эту драку точно нельзя молчать. Девушка незаметно выскользает из зала и шагает по коридорам, пытаясь догадаться, где сейчас может быть мистер Стефанссон. Самым вероятным вариантом кажется учительская, и здесь интуиция не подводит Арилену. Эйнар пьёт горячий, ещё дымящийся кофе и смотрит в окно, будто пытается что-то разглядеть в беспросветной тьме осенней ночи, но когда приходит девушка, он отрывается от кажется весь во внимании. – Что-то случилось? – Да. Долич подрался с Сувисте. Говорит, что это он сдал его полиции, а потом Уку начал рассказывать что-то про анонима, который его шантажировал... – Давай всё по порядку. Вот, присядь, – Эйнар подсовывает кресло, и Арилена садится. Она в подробностях рассказывает о произошедшем, а Стефанссон слушает её с крайне задумчивым выражением лица. – То есть он только что звонил анониму, но тот не ответил? – Именно так. А что? – интересуется Арилена. – Ничего, просто уточняю. На самом деле не ничего. На самом деле телефон Андрея звонил примерно в это же время, и вряд ли это совпадение. Эйнар уверен, что сможет с этим разобраться. – Пригнись! – внезапно вскрикивает он и валит Арилену на землю, закрывая собой. Звук разбитого стекла и сотен или тысяч осколков, которые приземляются на пол. Вместе с ними падает что-то большое и тяжёлое – скорее всего, то, чем разбили окно. Удостоверившись, что больше ничего не летит, Эйнар осторожно поднимается. – Ты в порядке? – он помогает Арилене встать. – Да, но что это было? – Сейчас узнаем, – говорит Стефанссон и осторожно подходит к неопознанному предмету, которым разбили окно. Он видит кирпич, к которому привязан... Мёртвый ворон. Арилена вскрикивает, как только видит его в руках Эйнара. Стефанссон осматривает птицу со всех сторон и находит записку у неё на шее. Короткую, очень немногословную записку. «Ciao» – написано мелким закрученным почерком. – Итальянское "Привет"? И что это значит? – удивляется Арилена. – Просто чья-то неудачная хэллоуинская шутка, не бери в голову. Возвращайся в зал. Если случится что-то ещё, то расскажешь мне завтра в школе, хорошо? – Хорошо, – Арилена не понимает, к чему такая спешка, но всё же уходит. Стефанссон понимает гораздо больше неё. Ворон – предупреждение, в данном случае угроза. А в записке самое главное – это язык, на котором она написана. Эйнар берёт в руку свой телефон, звонит кому-то, кто отвечает сразу после первого же гудка, и говорит: – Тревога. Итальянская мафия в городе.