***
Наше время Тарек открывает глаза и не видит ровным счётом ничего. Мешок на голове, связанные руки за спиной, а вокруг — приглушённые голоса, среди которых, если напрячь слух, можно услышать один знакомый. Тарек подаёт признаки жизни, надеясь, что его развяжут и объяснят, что вообще происходит, хотя он и так догадывается. Знакомый голос звучит совсем близко: — Элоди, дорогая, освободи нашего гостя. Первое, что видит Тарек, когда с головы снимают мешок, — безумные глаза девушки, угрожающе склонившейся над ним. Он не удивится, если окажется, что именно она похитила его. Тарек осматривается вокруг и видит нескольких людей. Дон Мета почти не изменился со дня их первой встречи: всё те же кудрявые смоляные волосы, ухмылка и дорогая одежда. Чуть поодаль развалился на кресле ещё один мужчина, помладше. Перед ним на столе лежит доска с несколькими дорожками кокаина, и почему-то Тареку кажется, что в ближайшее время он их всех снюхает и даже не поперхнётся. — Филиппо, имей совесть, предложи нашему гостю, — сурово говорит дон Мета, и парень, пошатываясь, идёт к Тареку. — Пожалуй, откажусь, — сразу говорит он. Филиппо насмешливо скалится. — Многое теряешь. Чистейший боливийский кокаин! Девяносто восемь процентов! Нечасто такой попробуешь. — Не интересуюсь наркотиками, — честно отвечает Тарек. — И даже не пробовал никогда? — Филиппо удивлённо округляет глаза с огромными зрачками. Тарек отрицательно качает головой. Элоди и Филиппо начинают смеяться, но дон Мета сохраняет хладнокровное спокойствие и, когда те прекращают, велит им уйти. Оставшись наедине с Тареком, который понятия не имеет, чего ожидать, Мета говорит: — Ты извини их. Филиппо потерял родителей и совсем отбился от рук, но я не готов воспитывать чужого ребёнка, ещё и такого взрослого. Придёт время, и он сам поймёт, что так нельзя продолжать. А Элоди — моё сокровище. Кстати, это она организовала твоё похищение. Впечатляет, не так ли? «Не то слово», — иронично думает Тарек, но мысли свои не озвучивает, а то мало ли. Вместо этого спрашивает очевидное: — Как я понимаю, настало время отдавать долг? Мета раздражённо говорит невнятную фразу на итальянском, скорее всего, матёрную. — Ты портишь всю эпичность момента, не надо так, — говорит то ли угрожающе, то ли с насмешкой. Тарек приходит к выводу, что оптимальным решением будет просто молчать. — Сколько прошло? Десять лет? Наверняка ты уже подумал, что о тебе забыли. Но это не так. Я не забываю должников. Тут уже сомнений нет: слова насквозь пропитаны угрозой. — Слышал, местный директор школы Антонио Диодато уже одной ногой в тюрьме. Приписывают ему всякое: хранение наркотиков, ведение наркобизнеса. Вы же встречались долгое время. Ох, не смотри так удивлённо, — смеётся дон, заметив реакцию Тарека. — Я знаю про тебя всё. А что насчёт него? Хорошо ли ты знал этого Антонио, чтобы быть уверенным в его невиновности? Вопрос скользкий, и Тареку кажется, что подмешай он в ответ хоть капельку лжи — и Мета снесёт ему голову на месте. — Он сильно изменился. Я уже не знаю, на что он способен, а на что нет, — честно отвечает он и выдыхает с облегчением, видя удовлетворённую ухмылку дона. — Что ж, я могу тебя успокоить. Диодато подставили, и я даже знаю кто. Ситуация становится до безумия абсурдной. Почему итальянскую мафию заинтересовал какой-то школьный директор? — Мафия начинает войну с человеком, из-за которого твой бывший уже почти сел за решётку. Понимаешь, о чём я? — Да. — «Враг моего друга — мой враг». Мы же с тобой друзья, правда, Тарек? «И когда это я успел подружиться с главой мафии?» — в мыслях Тарек снова иронизирует. Мета не дожидается ответа, ведь он ему и не нужен. Какая разница, друг или не друг, если Тарек перед ним в долгу? — План такой: ты ищешь доказательства невиновности Диодато, а мы тем временем уничтожаем нашего общего врага. И все остаются в выигрыше. Это не предложение, Тарек, запомни: это требование. Ты отрабатываешь долг. — Но как… — Ты инспектор, у тебя есть связи и доступ к информации, — перебивает Мета. — Если будет нужно что-то ещё — обращайся. — И кто же этот «общий враг»? И разве не проще сдать его полиции прямо сейчас, если вы точно знаете, что он подставил Диодато? — Слишком много вопросов. Не люблю такое. И работать с полицией тем более не люблю. Мета начинает думать, что Тарек — не самый надёжный вариант. Но его верность можно легко проверить, и дон уже знает, как это сделать. — У меня всё. Надеюсь, проблем не возникнет. Мафия рассчитывает на тебя, Тарек, — Мета окидывает его подбадривающим взглядом. Тарек через силу заставляет себя улыбнуться, кивнуть и сказать: — Не подведу. Можно ещё один вопрос? Мета закатил бы глаза, но сдержался. — Можно. — Почему вы так уверены, что я буду доказывать невиновность бывшего, с которым мы расстались со скандалом и оставшимися многолетними обидами? Мета улыбается, в этот раз не насмехаясь. — Ты же до сих пор любишь его, — не спрашивает, а констатирует факт. — Иначе задал бы этот вопрос в начале разговора, а не в конце. Тарек, не желая продолжать мусолить эту тему и жалея, что вообще спросил, прощается и спешит уйти. Дон Мета, провожая его к двери, по пути раздаёт указания своим людям: — Их склад в третьем поезде на заброшенном вокзале. Ночью уничтожим там всё. В этом и заключается проверка: дон позволил Тареку услышать важную информацию и хочет узнать, в каких целях он её использует и не захочет ли сорвать планы мафии. И не дай бог ему взбредёт в голову пойти в полицию.***
С утра пораньше Тарек направляется прямиком в полицейский участок. Он и сам не знает, на что рассчитывает. Надеется, что этот визит поможет прояснить ситуацию. А хотя… Что тут прояснять? Тарек с самого начала сомневался в виновности Антонио, а теперь эти сомнения оказались оправданными. Но дон Мета не сказал, кто именно подставил Диодато. Тарек пытается мыслить логично. Ключевое слово — «пытается». Одним из источников дохода мафии является торговля наркотиками. Антонио задержали за их хранение, значит, враг мафии тоже замешан в наркобизнесе. Вопрос «кто это» остаётся открытым, но Тареку уже кажется, что он на правильном пути. Будучи в размышлениях он и не замечает, как оказывается у входа в полицейское отделение. Как начать разговор с Диодато, Тарек понятия не имеет. «Привет, мне тут один мафиози сообщил, что тебя подставили» — звучит как старческий маразм. Думай, Тарек, думай. — Мужчина, вы либо заходите, либо выходите, не стойте в проходе, я тут вообще-то полы мою, — ворчит недовольная уборщица, и Тарек понимает, что время на размышления у него нагло отобрали. Прекрасно. Придётся импровизировать. Офицер Кеджо говорит штампованное «У вас десять минут» и уходит, оставляя Тарека наедине с Антонио и грёбаным пиздецом, который на них обоих свалился из ниоткуда и из которого нужно выбираться как можно скорее. У Диодато совсем другой взгляд. Не тот теплый и ласковый, который Тарек помнит и не может стереть с памяти уже много лет. Не-ет, совсем другой. Напряжённый, колкий, моментами даже презрительный. Такой, от которого хочется укрыться и спрятать глаза, но Тарек этого не делает из принципа. — Что привело вас сюда, уважаемый мистер инспектор Юрчич? — Антонио, зараза, издевается. — Ты не в том положении, чтобы язвить. Просто выслушай меня. — А я-то думал, мы перешли на «вы». Быстро же вы переобулись, инспектор. Тарек не знает, кому больше хочет дать леща: себе за мимолётную оплошность в виде обращения на «ты» или Антонио, который ведёт себя так, будто его цель — вывести Тарека на эмоции, желательно негативные. — Перейдем сразу к сути. Вас подставили, и я это точно знаю, — инспектор Юрчич пытается быть невозмутимым. Диодато издаёт саркастический смешок. — Америку открыли, спасибо! Вы это им скажите: Кеждо, Габбани и всем этим, которые меня арестовали. Словами тут ничего не добьешься, нужны доказательства, а они сейчас играют против меня. Видите ли, нашли документы с моими подписями, и теперь обвиняют в закупке и сбыте наркотиков. Тарек разочарованно вздыхает. Значит, хрен-знает-кто успел даже документы подделать. Здорово же ему Антонио надоел, раз уж месть продуманная до мелочей. — Что насчёт адвоката? — спрашивает инспектор. — Канто взялся за это дело, но кажется мне, он сам не очень-то верит в успех. Тарек не может не согласиться, что Густав Канто — хороший выбор, но сможет ли он выиграть столь запутанное дело? Тут и наркотики, и поддельные документы, и итальянская мафия объявилась. И главный злодей хорошо скрывается: Тарек вспоминает свою попытку возобновить записи с камер, которая с треском провалилась. — А тебе какое дело? — внезапно спрашивает Антонио. — Признайся, ты же просто злорадствуешь. Тарек всё ещё пытается не поддаваться на провокацию. — Ничего подобного. Я просто хочу помочь, — спокойным тоном отвечает он. Антонио снова ухмыляется, всем своим видом показывая, что не верит в искренность этих слов. — Почему ты уверен, что меня подставили? — спрашивает, будто придираясь. — Может, нашел доказательства? Тарек понимает, что когда речь идёт о доказательствах, ему нечего предоставить. Слова Меты — такой себе источник и, выдав его, Тарек подвергнет себя огромнейшей опасности. — Молчишь. Так я и думал, — пожимает плечами Диодато, будто доказал очевидное. Тарек пробует реабилитироваться: — Школьная камера видеонаблюдения засекла человека, который заходил в твой кабинет накануне проверки. — И кто же это? — Распознать не получилось. Антонио забавляет этот разговор. Он заранее догадывается, что никакой пользы он не принесет, зато даёт пищу для размышлений: почему Тареку не наплевать на его судьбу? И как он вообще втянулся в это расследование? — Десять минут вышли, — офицер Кеджо заходит без стука и заявляет с порога, что Тареку пора уходить. Инспектор, сам от себя не ожидая, просит: — Дайте ещё минуту, пожалуйста. Антонио смеётся, заставляя Тарека чувствовать себя жалким и нелепым, а затем спрашивает: — Зачем? Тебе нечем заняться? Так найди что-нибудь, в чём ты сможешь быть полезным, а не трать время на пустую болтовню. Ты бесполезен в расследовании, так что будь добр, уходи. Тарек осознаёт, что прийти сюда было огромной ошибкой. — Я хотя бы пытаюсь помочь, но ты этого не ценишь, никогда не ценил! — он срывается, но сразу же пытается успокоится. Антонио тоже повышает голос: — Себе помоги! Весь такой деловой в костюмчике из массмаркета и кепочке из секонд-хенда. Строишь из себя хрен пойми что, а на самом деле не умеешь делать ничего полезного! Вот же ублюдок. Тарек до боли сжимает руки в кулаки, не позволяя эмоциям преобладать над здравым смыслом. — Я был бы удивлен, если бы ты сказал что-то иное, — Тарек тоже решает надавить на больное. — Правду о тебе люди говорят: зазнался до такой степени, что с простолюдинами даже словом перекинуться не хочет. Но где ты сейчас? Без нескольких дней в тюряге. Офицер Кеджо даже не думает вмешиваться. Ему нравятся конфликты, а наблюдать за ними — сплошное удовольствие. Но вмешаться нужно, иначе эти двое, внезапно затеявшие драку, с лёгкостью поубивают друг друга. Антонио набрасывается первым. Он зол на всё, что сейчас происходит: на подставу с наркотиками, на несправедливые обвинения, на невозможность доказать свою невиновность, а теперь ещё и на Тарека, который всего лишь пытается помочь. В глубине души Диодато понимает, что поступает неправильно, но чёртова гордость не позволяет признать это и отступить. — Эй, а ну, успокоились! Быстро! — офицер Кеджо бросается их разнимать, но остановить разъяренного Диодато — все равно, что переть напролом против танка. Да и Тарек тоже не лыком шыт: после болезненного удара в скулу он звереет больше самого Антонио и сцепляет руки у него на шее. — Поверить не могу, что когда-то я тебя любил, — рычит Тарек, глядя в глаза, бывшие когда-то безумно родными. На миг во взгляде Диодато мелькает что-то похожее не сожаление, но очередная вспышка гнева отбрасывает это чувство куда подальше. — ДА УГОМОНИТЕСЬ ВЫ, БЛЯДЬ, — Кеджо теряет терпение и вместе с подоспевшим на помощь Габбани оттаскивает бывших любовников друг от друга. — Перенесите семейные разборки лет на пятнадцать! Антонио Диодато к тому времени как раз выйдет из тюрьмы, и можете пиздиться сколько хотите! Если бы взглядом можно было испепелять, от офицера осталась бы горстка пепла. Габбани крепко держит Диодато, не давая ему натворить глупостей, а Тареку внезапно становится смешно. Такие суровые полицейские, настоящие служители закона, вот только закрыли они не того. — Этого бы не было, — выпаливает Юрчич раньше, чем успевает сообразить, что говорит лишнее, — если бы вы нормально работали! Воцаряется такая тишина, что на мгновение Тареку кажется, будто он оглох. Полицейские смотрят на него в шоке, не до конца осознав, что ляпнул этот охреневший инспектор, и даже Диодато перестает буянить. Лишь растягивает губы в ухмылке, взглядом говоря: «Ты влип, дорогуша». — Что вы только что сказали? — голос офицера Кеджо звучит подозрительно спокойно. Габбани нервно сглатывает: когда его вспыльчивый коллега спокоен — жди беды. — Что работаете вы отвратительно, — цедит Тарек. — Держите за решеткой человека, который, конечно, мудак, но не наркоторговец, пока настоящий виновник прячет наркоту на заброшенном вокзале! Это так просто — пойти против итальянской мафии ради сомнительной возможности спасти бывшего, которого хочется придушать. Тарек не уверен, что поступает правильно, спалив полиции местонахождение склада, но брать слова назад уже поздно. — Откуда вы это знаете, мистер Юрчич? — елейным голосом спрашивает Кеджо. — И с чего вообще решили, что мы вам поверим? — А вы съездите туда и посмотрите, — Тарек смотрит на него с вызовом. — Склад наркомафии в третьем поезде на заброшенном вокзале. Офицер открывает рот, чтобы высказать все, что он думает о Тареке и этой ситуации, но рука Габбани успокаивающе ложится ему на плечо. — Давай съездим на вокзал. Проверим склад, о котором мистер Юрчич так уверенно говорит. — Ты серьезно, черт побери?! — Серьезнее некуда. Кеджо ворчит, но против мнения коллеги не идет. Полицейские уезжают, оставив Юрчича дожидаться их в участке. Притихшего Диодато отправляют обратно в камеру, но, проходя мимо своего бывшего, он останавливается. — Тарек. Тарек вздрагивает, услышав свое имя. Запас злобы у Антонио иссяк, осталось лишь желание выяснить: — Откуда ты узнал про этот склад? Тарек не отвечает. Два часа спустя вернувшийся Габбани под насмешливым взглядом Кеджо подойдет к нему и скажет: — Мистер Юрчич, без обид, но вы пиздабол. Потому что никакого склада наркомафии в том вагоне не было никогда, и проверку дона Меты Тарек с треском провалил.***
Родной город Бен не любил никогда. В нем нет никаких перспектив, и после школы молодежь разъезжается по всех стране: кто-то перебирается в Нью-Йорк, кто-то в Лос-Анджелес, а некоторые везунчики сваливают в Европу. Долич мечтал оттуда уехать, и не мог даже представить, что вдали от Родины ему будет так плохо. Канада — замечательная страна, но Бену хватает пары дней, чтобы искренне ее возненавидеть. Одиночество ощущается здесь как никогда остро, и Долич с удивлением осознает, что ему, оказывается, тоскливо без людей, окружавших его в родном городе. Он скучает по команде, по Лауре, с которой даже расстаться нормально не получилось, но больше всего — по Джону. Мухарремай ворвался в его жизнь непрошенным гостем, перевернул все с ног на голову и заставил впервые почувствовать что-то, что можно назвать любовью. Лаура всегда была больше другом, чем любимой девушкой, и чувства к ней — приятный осенний бриз, тогда как чувства к Джону — бушующий ураган. Они могли бы быть вместе. Жить в одной квартире, просыпаться в объятиях друг друга и вдвоем искать средства к существованию. Могли бы, но не будут, потому что из-за чертовой наркоты их разделяют тысячи километров. Да и заслужил ли Долич счастья, которое теоретически мог дать ему Мухарремай? «Джон такой хороший, справедливый, — думает Бен, очередной бессонной ночью глядя в потолок, — а я своими проблемами порчу ему жизнь». В чьем рюкзаке нашли наркоту Долича? В рюкзаке Джона. Кому после поцелуя в коридоре пришлось объясняться с суровой матерью, которая, возможно, гомофобка? Джону. Кто переживает из-за того, что Долича отправили в Канаду? Джон-страдалец-Мухарремай! — Я не заслужил тебя, — когда Бен произносит это вслух, ему становится очень больно. — Тебе бы жить, учиться, улыбаться и быть с кем-то, кто будет беречь тебя, как зеницу ока, а я… Что могу я? Торговать наркотой, потому что в нашем пидзецоебинске это единственный способ нормально заработать? Впутывать тебя в свои проблемы? Признаваться в любви, зная, что мы, скорее всего, больше не увидимся? Бен накручивает себя по полной программе и в конце концов принимает решение. Ему надо забыть Джона. Не писать, не звонить и позволить им обоим пойти своими дорогами. Так будет лучше для них обоих, по крайней мере, Бен пытается убедить себя в этом.***
Однажды вечером Доличу звонит Канто. Бен, мягко говоря, ошарашен, увидев на дисплее его имя. Когда-то их с Бласом связывал баскетбол, потом — наркота, а сейчас не связывает ничего. Но причин не брать трубку нет, поэтому он отвечает на звонок. — Привет. — Привет, — голос Бласа звучит болезненно. После двух недель без наркоты это неудивительно. — Как ты? «Как я? — думает Бен. — Хреново. Так хреново, что с радостью поменялся бы с тобой местами». — Почему ты спрашиваешь об этом? — Бену даже любопытно. Они с Канто чужие люди, зачем ему просто так звонить? — Потому что мне интересно? — Блас будто задает этот вопрос самому себе. — Мне казалось, после наших встреч мы стали друзьями. «Друзьями, — глаза Долича лезут на лоб. — Я приносил тебе наркоту, а ты мне за нее деньги давал. Друзьями мы стали, ага, конечно». — Мы не друзья, Блас, — говорит Бен. — Но, знаешь… Я рад, что ты позвонил. Они говорят о «дионке»: Канто выписали пару дней назад, и школьные новости обрушились на него лавиной. Кто с кем расстался, кто с кем сошелся, кто кому морду набил — типичные школьные сплетни, в которых нет ничего необычного, пока Блас не выдает: — Сандро больше не капитан команды. — Это шутка какая-то? — Долич не верит своим ушам. Живущий баскетболом Сандро отдал пост капитана другому человеку? Да не может такого быть! — И кто же теперь капитан? — Какой-то новенький. Никак не могу запомнить его странное имя… — Хайат, что ли? — Точно, Хайат. Несколько секунд Бен переваривает услышанное, а затем начинает смеяться. Когда в их класс пришел новенький, Долич не обратил на него особого внимания. Парень как парень, с Джоном, правда, подружился слишком быстро, что немного напрягает, но и ничего плохого про него не скажешь. Потом Сандро затащил его в баскетбольную команду на замену лежавшему в больнице Бласу, и, как бы Андрей не отбрыкивался поначалу, со временем он стал полноценной ее частью. Вскоре выяснилось, что играет Хайат ничуть не хуже Руттена, и у последнего это вызывало откровенную зависть. Он привык быть самым сильным, ловким и прыгучим, а тут появляется какой-то новичок и перетягивает все внимание на себя. Какое-то время они друг друга не трогали, но после эпичного срача в «Подслушано» их отношения накалились до предела. Сандро чувствовал, что его авторитет меркнет, а авторитет Андрея растет в геометрической прогрессии. И вот теперь выясняется, что Хайат забрал у Руттена должность капитана. Урыл так урыл, ничего не скажешь! — Как он умудрился это сделать? — интересуется Бен. — Сразу после твоего отъезда в «дионке» состоялся матч со школой из соседнего города, — рассказывает Блас. — Нужна была замена, и Хайат предложил Дади, так как в прошлый раз он неплохо себя проявил, но Сандро уперся рогом и настаивал на Акселе. Говорят, что поругались они капитально, дело даже дошло до драки, если бы наш математик… пардон, директор не вмешался, они бы разнесли всю школу. — И кого же директор выбрал на замену? — Никого. Сказал, что они наказаны за драку, а значит, замены не будет. Долич аж присвистывает. Том Либ был спокойным и понимающим учителем, но, стоило ему занять пост директора, как он быстро доказал, что сюсюкаться ни с кем не будет. После выговора Тома Хайат был злой, как черт, но злость открыла в нем второе дыхание. Победить стоило уже ради того, чтобы утереть нос Сандро, директору и нагло ухмыляющемуся Миколасу Йозефу — капитану команды соперников, поэтому на мачте он пошел в разнос. В итоге Андрей эпично вырвал победу из рук соперников, школа имени Селин Дион установила рекорд по количеству заброшенных мячей, а Бенни с Винсом на радостях провозгласили его новым капитаном. «Как тебе такое, Сандро Руттен» — злорадствует Бен. Не то чтобы он ненавидит Сандро, но простить ему тот гомофобный срач не может до сих пор. — Бен? — Что? — Почему ты не отвечаешь на звонки Мухарремая? — Эм… — резкая смена темы застает Бена врасплох. Они же только что команду обсуждали, какого черта Блас вдруг заговорил о Джоне? — Я спрашивал у него про тебя, — говорит Канто. — Он сказал, что после отъезда в Канаду ты не ответил ни на один его звонок. Долич представляет, как эта ситуация выглядит со стороны, и внутри у него все переворачивается. Парень, загремевший в больницу из-за передоза, спрашивает о парне, который торговал наркотиками в школе… Еще и спросил у Джона. Почему именно у него?! — Ты сам сказал, что влюбился в него, — Блас не задумывается о том, что своими словами делает Бену больно. — Вы даже целовались на школьной вечеринке. Почему, получив взаимность, ты от него отказываешься? Потому что я его недостоин. Потому что из-за меня у Джона были проблемы. Потому что вряд ли мы когда-нибудь увидимся, и я не хочу давать ему ложные надежды. Ответы крутятся в голове, но вместо этого Бен спрашивает: — Тебе вообще какая разница? С обдолбанным Бласом гораздо проще. Обдолбанный Блас тормозит и не лезет в душу, но слушает так внимательно, будто ему действительно есть дело до сумасбродного одноклассника и его проблем. И только Долич понимает, что это лишь действие дури. — Прости, — неловко извиняется Канто. — Я не думал, что ты так отреагируешь. Но ты так далеко и совсем один, а я переживаю за тебя. — Я не маленький мальчик, чтобы за меня переживать, — огрызается Бен. — Прости, но мне надо делать уроки. Потом поговорим. Долич плевать хотел на уроки, но другого оправдания своему бегству не находит. Он сбрасывает вызов, достает сим-карту и разламывает ее пополам, разрезая последнюю нить из прошлого. А потом забирается с ногами на диван и сидит, уставившись в одну точку. Вторая сим-ка, купленная для общения с клиентами, отправлена в утиль вслед за первой. — Папа говорил, чтобы ты не сидел так. Почему не слушаешься его? Бен кривится, услышав голос ненаглядной дочурки своего отчима. Эта девица настолько везучая, что даже с его ненаглядной матушкой общий язык нашла, и теперь они вместе смотрят на него, как на ничтожество. Ух, как он ее ненавидит! — Чего тебе? — раздраженно спрашивает Долич. — Опять пришла на мозги мне капать? — Заняться мне больше нечем, кроме как капать на то, чего нет, — издевается Элли. — И не отрицай очевидное, только полнейший идиот мог оказаться в твоей ситуации. У Бена чешутся кулаки, но остатки здравомыслия пока что не дают покалечить стерву. — Но, — продолжает она, — я знаю, как тебе помочь. — Помочь? — он не ослышался? Точно? — Зачем тебе это надо? То, что сводная сестрица предлагает ему помощь — крайне подозрительно. Больше похоже на злую шутку, чем на реальность, но Элли говорит совершенно серьезно: — Ты терпеть не можешь нашу семью, а наша семья терпеть не может тебя. Всем будет лучше, если ты вернешься в США, и я знаю, как это можно устроить. — И как же? — Бену становится любопытно. — Мы должны изобразить секс. Крыша Долича едет далеко и надолго. — Ты… Ты в своем уме?! — его переполняют эмоции, и Бен вскакивает с дивана, на всякий случай отходя от невозмутимой Элли подальше. — Я не буду с тобой трахаться! — Да не будем мы трахаться, — раздражается Элли. — Разденемся, пообжимаемся, дождемся моего отца. Он увидит это безобразие и отправит тебя обратно. — Ага, или пришибет на месте! — Ой, можно подумать, это хуже, чем торчать с ненавистными людьми в ненавистной стране! Долич злобно щурится, понимая, что парировать ему нечем. Он очень хочет вернуться, но у долбанутой Элли долбанутые планы, и если отчим все-таки не отправит его обратно… Тогда жизнь Бена превратится в настоящий ад. — Ты все-таки подумай, Бенджамин, — Элли тянется рукой к его щеке. Долич шарахается в сторону. — Все равно терять тебе нечего, так что рискни. Бен посылает ее к черту. Два дня спустя он соглашается на этот безумный план.***
Тяжело признавать, что скучаешь по человеку, с которым вас связывает многолетняя вражда. Ещё недавно Атена плясала от радости, узнав, что Самира переводится в Аркаду, но без главной соперницы школьная жизнь становится серой. Манукян ни за что бы не написала Самире, но идея с фейком, поданная Роксен, кажется хорошей. Эфенди, скорее всего, пошлет ее (богатые школьные стервы не общаются с какими-то фейками!), и пустота в сердце заполнится привычной ненавистью. «Привет, красотка, шикарно выглядишь» — Атена хихикает, набирая сообщение. Знала бы Самира, кто ей пишет да ещё и сердечко ставит в конце сообщения! «Достали» — Эфенди отвечает незамедлительно, и вслед за первым сообщением приходит второе. «Прекратите лезть ко мне со своими лесбийскими извращениями!» У Самиры в директе наплыв лесбиянок, и фейк Атены она приняла за одну из них? Интересная картина вырисовывается! «Полегче, дорогуша, мне просто понравились твои фотки» «Ага, конечно. Знаю я вас, извращенок!» — Ты кого извращенкой назвала?! — возмущается Атена. «Не знаю, что за проблемы у тебя с лесбиянками, но это не повод хамить незнакомому человеку» «Чем докажешь, что ты не прихвостень Анечки?» Цель достигнута — душевная пустота растворяется в раздражении. «Почему я должна что-то доказывать левой девице из интернета, которая меня не знает, а уже в чем-то обвиняет? Ты вообще кто, дорогуша? Очередная фифа, считающая себя самой крутой?» Атене очень интересно, как Самира отреагирует на провокацию. Побесить Эфенди — святое дело; Манукян замирает у экрана в ожидании срача, но дело принимает неожиданный оборот. «Ладно, черт с тобой, извини» Атена не верит своим глазам. Самира Эфенди извиняется перед фейком, серьезно? «Директора моей старой школы обвиняют в наркоторговле, поэтому родители перевели меня в элитную гимназию. Я с самого начала знала, что будет непросто, но не думала, что до такой степени! Для своих одноклассников я пустое место, и ладно бы только это! Они здесь все извращенцы, понимаешь? Лука встречается с Дунканом, Тамта с Катериной, Билал с Мамудом! Нормальных практически нет!» «Что плохого в гомосексуальных отношениях?» — не понимает Атена. «А что в них хорошего?!» «Может, то, что два любящих сердца нашли друг друга?» Не то чтобы Атена великий защитник лгбт, но ничего ужасного она в этом не видит. Кажется, у Самиры другое мнение. «Любовь может быть только между мужчиной и женщиной. Остальное ненормально» «Ты сама до этого додумалась или тебя родители надоумили?» Чем больше Манукян общается с Эфенди, тем больше думает о причинах ее поведения. Была бы Самира такой же сволочью, если бы жила в простой семье, как большинство ее одноклассников? Что было бы, подружись она не с Ариленой и Стефанией, а, например, с Роксен? Осталось бы в ее жизни место для ненависти к Атене? «Не знаю. Мне это неприятно» — отвечает Эфенди. Почему неприятно, Атена не уточняет. «Дело ведь не только в лгбт?» — спрашивает она. Должна быть веская причина, по которой Самира откровенничает с фейком, зная, что эту информацию могут использовать против нее. «В новой школе было бы легче, если бы не Аня Корсун. Ходит, блин, такая крутая, смотрит на всех свысока, а надо мной откровенно смеется! Кто дал ей право вести себя так, будто она лучше других?!» «А кто давал такое право тебе в дионке?» — думает Атена. Самира получила по заслугам, но в душе все равно зарождается жалость к ней. Значит, она несчастна. В «Аркаде» она стала аутсайдером вроде Дади, особенно сильно ее чморит некая Аня Корсун, и это так задолбало Самиру, что она готова жаловаться фейку, не подозевая, что за ним скрывается ее злейший враг. «Твою мать, какого хрена я выговариваюсь кому попало» — Манукян оказывается в черном списке Эфенди как раз тогда, когда ей приходит безумная мысль. Самиру можно презирать, ненавидеть, поливать грязью за спиной, но ни одна стерва не имеет права ее уничтожать. Аня Корсун перешла черту, и Атена лично вобьет ей в голову эту истину.***
— Поверить не могу, что я на это согласился. Бен никогда не стеснялся своей наготы, но, находясь без футболки рядом с полуголой Элли, он хочет прикрыться. На что только не пойдешь от отчаянного желания вернуться домой… — Хватит ныть, — говорит Элли. — Я тоже не в восторге от происходящего, но я же не ною. Долич поджимает губы, глядя на сводную сестру, сидящую в кресле как ни в чем не бывало. Конечно, она не ноет. Если все пойдет по пизде, любящий папочка на нее только покричит, а вот Бена в порыве ярости может и прикончить. И все же это лучше, чем сидеть сложа руки. Если есть хотя бы шанс на возвращение в родной город, он обязан рискнуть. Мистер Дельво возвращается в семь, и Элли прижимается к Бену всем телом, шепнув на ушко: «Он сейчас зайдёт, готовься». — Доченька, я до… ЭТО ЧТО ЕЩЕ ТАКОЕ?! От воплей отчима у Долича душа уходит в пятки. Он пятится назад, в ужасе глядя на разгневанного мистера Дельво, которого пытается угомонить Элли. — Папочка, не надо! — сводная сестрица — гениальная актриса, идеально изображающая невинную доченьку. — Мы с тобой ещё поговорим, — цедит мистер Дельво. — А тебя, сосунок, я сейчас прибью! Долич едва успевает увернуться от удара, чем злит отчима ещё больше. — Папочка, не трогай его! — Элли делает невинно-решительное лицо и бросается отцу наперерез. — Не трогать его?! — мистер Дельво похож на вулкан, готовый вот-вот изрыгнуть из себя лаву. Он смотрит на свою дочь, затем переводит взгляд на Бена и говорит: — Ты хоть понимаешь, сосунок, что покусился на святое? Кто тебе дал право прикасаться к моей дочери?! — Она и дала, — парирует Долич. — Ах, ты! — ПАПА, НЕТ, — прекрасная актриса Элли Бланш Дельво вживается в роль невинной девы. — Не трогай его, прошу! Он мне нравится! — Нравится? — мистер Дельво не сразу осознает услышанное. — Это уже ни в какие ворота не лезет! Знаешь, за что его выгнал родной отец? За торговлю наркотиками! И ты заявляешь, что этот подонок тебе нравится?! — Так отправьте меня обратно к отцу, там я точно не буду мозолить глаза вам и вашей доченьке, — говорит Бен. — Все равно ни матери, ни тем более вам я не нужен, просто дайте деньги на билет и больше никогда меня не увидите! Мистер Дельво задумывается над словами Долича. Все идет идеально, все идет по плану, но… — Нет. Надежды Бена с грохотом валятся вниз. — Почему нет?! — Я не потрачу на тебя ни копейки. Собирай свои вещи и вали на все четыре стороны. Хочешь — бомжуй, хочешь — торгуй дурью, но не смей приближаться к моей дочери, иначе я убью тебя, понял? Долич кивает, судорожно соображая, что ему делать. Он больше не будет жить с семейством Дельво — это плюс. У него нет денег и дури, которую можно было бы продать — это существенный минус. Сколько он так протянет? Максимум пару дней. Вариантов всего два: либо он уходит в неизвестность без денег и будущего, либо… — Дайте мне двадцать минут на сбор вещей, — говорит Долич. Отчим рычит в его сторону что-то матерное и начинает разборки с Элли. Мистер Дельво так увлечен скандалом с дочерью, что не замечает ничего вокруг, и Бен без зазрения совести достает из его кошелька всю наличность. Сумма выходит немалая, хватит и на билет, и на дурь, и ещё на два месяца жизни. Когда отчим обнаруживает пропажу, самолет уже уносит Долича в родные края. О том, что там его ждет жесть, Бен не имеет ни малейшего понятия.