таинственное ночное убийство в районе шибуя

марк просыпается ко второй паре, но всё равно чувствует себя так, будто бы не спал вовсе. мама звонит, когда он запивает ложку хлопьев для похудения неразбавленным кофе. за окном ливень. в студии холодно — марк не закрыл форточку на ночь. он кутается в худи и заправляет край мятой футболки в брюки. мама бы им гордилась. — четыре убийства, — она на другой стороне провода пылесосит или выкручивает бегунок громкости на ненастроенном радио вправо: оглушительно и монотонно. марку кажется, что мухи в его голове сходят с ума вместе с ним. — может, вернёшься в ванкувер? — четыре убийства? — растерянно переспрашивает марк и опускает ложку в разноцветную коробку с хлопьями. на барной стойке блестят липкие пятна соевого молока. — вчера вечером убили ещё какого-то молодого человека. ты смотришь новости? юта тебе не звонил? — марк не помнит, что было вчера вечером. время тянется липко и медленно, как мёд, но марк отвлекается на его приторную сладость, цвет и то, как естественный свет преломляется в жидком золоте, и ничего вокруг себя не замечает. единственное, что он помнит о прошлом вечере, — это то, что донхёк приходил к нему в студию, и его взгляд растекался по коже марка липким мёдом из акации цвета его волос, его глаз, его кожи и родинок. — марк? всё в порядке? — извини, — марк встряхивает головой, выгоняя из неё навязчивые мысли. — всё в порядке, — он запускает ещё одну ложку сухих хлопьев себе в рот. даже без сахара они приторные и оседают на языке чем-то вязким. — я устал после занятий вчера. не смотрел новости. — понятно. в твоём районе опять кого-то убили просто, — мама где-то в ванкувере говорит с интонацией, с которой обычно отчитывает марка за то, что он недостаточно тепло одевается или пропускает завтраки — так, словно вина за всё происходящее лежит только на нём — и марк непроизвольно ей верит. — береги себя, пожалуйста, и по вечерам не гуляй, — добавляет она чуть мягче, вздыхает и наконец выключает пылесос или документальный фильм про афганскую войну, или прямую трансляцию звуков из преисподней. марк морщится. — мы с отцом уже жалеем, что отпустили тебя в японию. — да всё окей, мам, — марк убирает коробку хлопьев обратно на полку и выливает остатки кофе в раковину. — я в безопасности, — он едва не роняет телефон на кафель. — мне пора. я позвоню чуть позже, ладно? люблю вас. папе привет. марк прячет мобильный в задний карман брюк, устало проводит ладонью по лицу, прикидывает, какие лекции можно пропустить по причине «энергии на инженерию нет вообще», смахивает ноутбук с барной стойки в рюкзак и снимает лёгкую ветровку с крючка в коридоре. за тонкими белыми гипсокартонными стенами оглушительно тихо — так тихо, что громко. в последнее время — минуту или неделю — всё кажется марку непривычно громким. из-за этого голова болит так, словно её несколько раз хорошенько приложили о кафель, до крови — так, что тянет блевать. марк сталкивается с донхёком на лестничной клетке. он стоит в луже дождевой воды на кафеле и ищет карточку для входа в апартаменты где-то на дне холщовой сумки в пятнах краски. его мокрые волосы липнут ко лбу густыми завитками. — уже возвращаешься? — я так и не дошёл до университета, если честно, — донхёк оборачивается и слабо улыбается, продолжая шарить по карманам сумки пальцами. — там страшный ливень. советую взять зонт. — у меня нет зонта. — тогда советую не идти, — он наконец находит карточку в кармане нелепой куртки и прикладывает её к сканеру у двери, смешно морщась, когда дождевая капля с его чёлки падает ему на кончик носа. — образование не стоит воспаления лёгких. это ещё мураками писал, — марк уверен, что мураками такого не писал. донхёк проводит по волосам ладонью, убирая мокрые пряди с лица. марк замечает смазанный след коричневого карандаша для глаз под его нижними веками. — если не хочешь идти обратно к себе, — донхёк хватается за дверную ручку мокрыми и блестящими от влаги пальцами. — можешь зайти ко мне. он говорит, не подумав. марк видит это по его взгляду, который внезапно из нечитаемого превращается в испуганный и разочарованный: то ли в словах, произнесённых секундой ранее, то ли в самом донхёке, как в человеке. марк уверен, что донхёк вовремя вспоминает об акустическом поролоне на тонких белых стенах из гипсокартона и розовых неоновых лампах, которые марку придётся объяснять, не упоминая при этом веб-кам моделинг, и отводит взгляд куда-то на мокрый кафель. — мне надо доделать один чертёж, раз я пары пропускаю, — марк ведёт плечом. донхёк заглушает облегчённый вздох, пряча подбородок в воротнике нелепой куртки. — я всё же вернусь к себе, — марку правда нужно доделать один чертёж, но заниматься этим он не собирается. он вообще планы не строит — привычка или механизм защиты. — не хочешь зайти ко мне чуть позже? я сварю рис. я хотел пересмотреть «паприку», можешь присоединиться. донхёк благодарно кивает и тянет ручку двери на себя. аромат розового мыла мешается с запахом мокрого асфальта из-за открытых где-то лестничным пролётом ниже окон и скользкого кафеля в разводах дождевой воды и средства для мытья полов. марк не знает, что между ним и донхёком происходит: они не говорят об этом, как два взрослых ответственных человека, а просто продолжают смотреть аниме по вечерам вместе и есть хлопья с соевым молоком на полу освещённой неоном и телевизионными помехами студии. марк кладёт руку ему на бедро и гладит сквозь ткань брюк в пятнах краски, а донхёк иногда бесконтекстно зарывается в волосы марка пальцами и сидит в самой нелепой и неудобной позе, перебирая его спутанные волосы, — об этом необходимо поговорить, но они оба молчат и глупо смотрят друг на друга глазами-сердечками. больше всего марк боится зайти в аккаунт донхёка на веб-кам сайте перед сном и увидеть уведомление о начинающейся трансляции, но донхёк под именем haechan публикует короткое «rest» на своей странице, и марк почему-то этому улыбается, сидя на краю кровати в освещённой только белым экраном ноутбука спальне. манэки-нэко на прикроватной тумбочке осуждающе молчит. если бы она могла разговаривать, то обязательно сообщила бы марку, который себя со стороны не видит, что он выглядит как маньяк и что ему пора бы найти себе хобби. марк думает о донхёке почти постоянно: во время лекций, когда чертит одинаковые макеты и схемы, согнувшись над столом в переполненной японскими студентами аудитории, и когда курит у бокового входа в университет токай. он понимает, что это настораживающе похоже на обсессию, но отмахивается от осознания, как от назойливой мухи, и продолжает о донхёке думать: думать о его родинках, слегка вьющихся волосах, о его плечах, ключицах, голосе, взгляде — о нём всём — и это тоже что-то вроде привычки или защитного механизма. лучше представлять родинку на щеке донхёка, чем мёртвое тело на тротуаре в освещённом неоном районе шибуя. марк закрывает дверь в студию, вешает ветровку обратно на крючок в коридоре, стягивает тяжёлые ботинки, прислонившись к тонкой белой стене из гипсокартона, за которой донхёк спотыкается о разбросанные по полу тюбики масляной краски, вытряхивает ноутбук из рюкзака на диван и падает на него следом, не вовремя забывая о том, какой он жёсткий. позвоночник издаёт пугающий звук. марк болезненно вздыхает, морщится и выуживает телефон из заднего кармана брюк. донхёк за тонкой белой стеной из гипсокартона стягивает мокрую футболку через голову и бросает куда-то на кафель. марк листает список контактов в поисках номера юты. — очень не вовремя звонишь, марк, у меня смена. что-то случилось? — нет, прости, — марк прижимает телефон к уху плечом. на другой стороне провода раздаётся монотонный шум работающего увлажнителя воздуха или кондиционера — оглушительно. — извини, я позже позвоню. просто хотел спросить про вчерашнее. я был с донхёком и не смотрел новости. — с донхёком, который тот самый сосед? — марк не успевает ответить. юта обращается к кому-то рядом с собой. марк слышит неразборчивую японскую речь, звуки шагов — лакированные туфли по кафелю — и хлопок двери. — очень вовремя звонишь, марк, у меня как раз перекур наметился. ну, и что там с донхёком? — ты же не куришь, хён. — при мне только что ковырялись в человеческих органах, марк, конечно же, я курю. ты просто этого не видишь, — марк слышит приглушённые голоса и звуки работающего автомата с кофе. юта идёт по холлу полицейского участка. марк уверен, что он кивает каждому, кого встречает, совсем не как настоящий полицейский. — не уходи от темы. ты был с донхёком. — я вообще-то, чтобы про четвёртое убийство спросить, звоню. — а, — юта выходит на крыльцо районного полицейского участка. дождь стучит по металлическому карнизу на другой стороне провода. — четвёртое убийство, — марк слышит щелчок зажигалки. — ну, видимо, этот маньяк за равноправие, потому что он убивает представителей обоих гендеров по очереди. никого не обделяет, сукин сын. пускает кровь всё так же, ничего нового. парнишку нашли уже мёртвым. я, если честно, уже даже не удивляюсь ничему. не понимаю только, почему убийцу ещё не поймали. видимо, он реально неуловимый, как ниндзя, но это всё вопрос времени. в общем, бла-бла-бла, серийные убийства. что там с донхёком? — хён, — марк не слишком активно возмущается и переворачивается на спину. по потолку ползают неоновые полосы света, дрожащие через призму разводов дождя на оконных стёклах. — извини, марк, но я не могу ничего дельного сказать, правда. тело только вскрывают, а в документах этого парня я ещё не копался, — юта делает затяжку. — я из-за работы не успеваю смотреть новые серии своих любимых сопливых драм, которые помогают мне не сойти с ума, поэтому я собираюсь восполнять эту потерю историями из твоей личной жизни, так что, будь добр, поделись, а то самое интересное, что я за последнее время слышал, это история одной из сотрудниц о том, как её дочь съела восковой мелок. — ты буквально расследуешь серийные убийства, хён. что может быть интереснее? — ну, — юта выпускает облако дыма в мокрый воздух. — например, то, что вы с донхёком проводите много времени вместе. кстати, выходные всё ещё в силе. надеюсь, ты его предупредил, — марк шумно выдыхает и качает головой, забывая о том, что юта его не видит. — так, что там с донхёком? — мы просто зависаем вместе. смотрим аниме. обсуждаем детские травмы друг друга. едим рис. всё уныло. марк не уверен, сколько времени проходит со дня, когда он и донхёк целуются впервые, — минута или неделя. ему кажется, что в японии время тянется как-то совсем по-другому, и он не успевает за ним следить. марк не уверен, с какой частотой происходят убийства и во сколько у него заканчивается пятая пара в университете токай, но он точно уверен в том, что от донхёка пахнет горьким розовым мылом, а манэки-нэко на прикроватной тумбочке сделана из керамики. марк хочет её разбить. — значит, вы просто друзья? унылые и травматично-рисово-анимешные, — марку кажется, что дождь на другой стороне провода стучит по металлу карниза оглушительно громко. — то есть, когда ты звонил мне позавчера и дрожащим голоском рассказывал о том, как донхёк заставил тебя попробовать рис со сливочным маслом, а потом задержался у тебя в студии, это не было эвфемизмом? — я звонил тебе позавчера? — растерянно спрашивает марк. на потолке мерцают красные и синие пятна мигалки мимо проезжающей полицейской машины. юта устало вздыхает куда-то в трубку. — ты из-за того, что мало спишь, такой? у тебя голос уставший. — он у меня уже двадцать лет уставший, — хмыкает марк и закидывает ногу на спинку дивана. — это было эвфемизмом, наверное, но мы правда ели рис со сливочным маслом, — нога марка соскальзывает обратно вниз по гладкой обивке. — думаю, ты сможешь познакомиться с ним на выходных, но, пожалуйста, не веди себя как моя мать. у нас с ним и так странные отношения. — так это всё-таки отношения? — тебе пора, хён, — марк снова переворачивается на бок и глупо улыбается тонкой белой стене из гипсокартона. — перекур закончился, кажется. — ну, нет, — обиженно скулит юта, совсем не как настоящий полицейский, и делает ещё одну затяжку. — я не хочу снова смотреть на чужие внутренние органы. пожалуйста, расскажи ещё что-нибудь. — пока, хён. — ну, и ладно, — голос юты внезапно становится непривычно серьёзным. — спи больше, а то ты становишься забывчивым, — марку кажется, что он чувствует запах сигаретного дыма. — береги себя, ладно? марк мычит согласное «угу» в трубку и сбрасывает. красные и синие пятна света на потолке сливаются в неоново-фиолетовый. в тишине кажется, что все предметы — ноутбук где-то на диване, разноцветные коробки с хлопьями для завтрака на полке над раковиной и манэки-нэко в спальне — кричат.

—

марк перестаёт следить за сюжетом «паприки» уже на шестой минуте и не знает, что донхёк перестаёт обращать внимание на происходящее на экране ноутбука ещё во время заглавных титров. на кафеле стоят две грязные тарелки с разводами сливочного масла на белой керамике. донхёк в футболке «save the bees» сидит на диване, закинув ноги куда-то на подлокотник и положив голову марку на плечо, — вроде безобидно и ничего не значит, но марк всё равно старается не дышать и совсем не двигается. у донхёка волосы после ливня ещё не до конца высохли и липнут к вискам тёмными завитками. иногда он ёрзает на месте в попытках устроиться удобнее, и каждый раз марк вздрагивает так, будто бы его бьёт электрическим током. дождь стучит в окна и стекает по ним волнистыми потоками. марк хочет открыть форточку, чтобы выветрить горький запах розового мыла, от которого, кажется, теперь никак не избавиться, но, если открыть окно, студию зальёт прозрачной водой, и марк и донхёк либо превратятся в карпов кои в бирюзовом аквариуме, либо задохнутся из-за отсутствия кислорода, а марку его и без открытых окон катастрофически не хватает. марк тянется к ноутбуку, стоящему на тумбочке, которую он предусмотрительно перетащил из спальни, и щёлкает клавишей пробела, чтобы поставить аниме на паузу. — нам нужно поговорить. — нам нужно, — соглашается донхёк, выпрямляется, поворачивается и смотрит на марка внимательно и непривычно серьёзно. — мне не нравится «паприка». — не об этом, — марк слабо улыбается и забирается на диван с ногами. донхёку кажется, что его взгляд беспомощно нежный: так смотрят, когда понимают, что всё идёт не по плану, но это почему-то даже нравится. — нам нужно поговорить о, — марк отводит взгляд куда-то на кафель. — о нас. — о нас? — переспрашивает донхёк. марк мысленно душит себя до спазмов в лёгких и думает о том, что короткого «rest» на личной странице донхёка на веб-кам сайте вполне достаточно для того, чтобы понять, что донхёку не всё равно, а просить о большем человека, с которым знаком чуть больше, чем две недели, нет смысла, даже если марку кажется, что они знакомы уже целую вечность. — кто мы? — партнёры по одиночеству, — звучит больше как вопрос, чем утверждение. донхёк слабо улыбается и нервно мнёт край футболки пальцами. — а если серьёзно? донхёк молчит и смотрит на марка своим тягучим и липким взглядом из-под ресниц. марк физически ощущает его на каждом оголённом участке своей кожи и хочет затянуть шнурки на капюшоне худи, чтобы закрыть шею, или спрятаться где-нибудь в спальне, чтобы донхёк не видел его совсем. — нам обязательно как-то это называть? — нет, — марк качает головой для убедительности, больше для себя, чем для донхёка. чёрная вьющаяся прядь волос спадает на его лоб. — просто было бы прикольно, если бы ты сказал, что чувствуешь. донхёк пересаживается ближе. на нём какие-то безразмерные клетчатые штаны, которые обязательно должны носить настоящие художники, и разные носки: белый в жёлтую полоску и фиолетовый. он складывает руки на коленях и заглядывает марку в глаза. марк скользит взглядом по его ключицам и останавливается на «save the bees» на белой ткани: проблемы со зрительным контактом — привычка или защитный механизм. — мы не так давно знакомы, но я могу сказать, что мне нравится проводить с тобой время, — донхёк продолжает смотреть на марка внимательно и серьёзно. — и мне нравишься ты. ты миленький и носишь ботинки — никто в токио не носит ботинки, — донхёк снова тянется к краю футболки и сжимает ткань пальцами до побеления костяшек — нервничает, но пытается скрыть. — а ещё ты добр ко мне. я, конечно, готов любому, кто хоть немного проявляет ко мне доброту, отдаться, что, конечно, не показывает меня с лучшей стороны, но, — он слабо улыбается. — ты правда кажешься добрым. ты выглядишь и ведёшь себя как тот, в кого я бы обязательно влюбился в старшей школе, — донхёк делает паузу и еле слышно вздыхает. — но в этом и проблема, наверное. ты выглядишь и ведёшь себя как абстрактный кто-то, но настоящего тебя я почти не знаю. и ты меня почти не знаешь, и, скорее всего, нам просто нравятся образы друг друга, которые мы сами себе придумали. я уверен, ты намного сложнее и интереснее, чем я себе представляю. — вряд ли. — не перебивай, — донхёк тянется к губам марка указательным пальцем, глупо и по-детски прикладывая его к бледной коже, заставляя марка замолчать. — я уверен, что ты намного сложнее и интереснее, чем я себе представляю. дело в том, что нам так одиноко, что мы можем придумать для себя что угодно и кого угодно. будто реальных марка и донхёка не существует, а есть только тот донхёк, которого выдумал ты, и тот марк, которого выдумал я. но концепция тебя, которая есть у меня в голове, и концепция меня, которая есть у тебя, скорее всего, очень далеки от правды и искажены до неузнаваемости. так что мой марк и настоящий марк — это два разных человека. понимаешь? — марк кивает. — но мне нравится мой марк. и, я уверен, что настоящий мне понравится тоже, когда я смогу узнать его лучше. — допустим, — марк перехватывает запястье донхёка, чтобы убрать его руку от своих губ, и не замечает, как опускает её себе на колено, переплетая их пальцы. ладони донхёка тёплые и влажные. — и что, по-твоему, не входит в мою концепцию тебя? — ну, — донхёк невесомо гладит кожу марка большим пальцем. — вряд ли у твоего донхёка есть проблемы с деньгами. огромные проблемы. типа, мне кажется, настоящий донхёк скоро не сможет платить за аренду и будет ночевать на улице, потому что ему катастрофически не хватает денег. — мне жаль, — марк чувствует контраст его тёплой кожи со своей холодной и думает, что догадаться о том, что у донхёка проблемы с деньгами, совсем не сложно. — я могу как-то помочь? — нет, не переживай, всё окей, — донхёк ведёт плечом и крепче сжимает руку марка. — я разберусь. настоящий донхёк собирается ограбить банк, так что, — марк недоверчиво вскидывает бровь. — я шучу, ничего я не планирую, — он отводит взгляд куда-то на окно в разноцветных неоновых разводах дождя. — настоящий донхёк — это катастрофа. просто знай об этом, окей? — окей, — марк слабо улыбается. — тогда, знай, что настоящий марк не меньшая катастрофа, чем ты, — он прикусывает губу. — я пью какие-то сомнительные таблетки уже два года и до сих пор не до конца понимаю, зачем они. наверное, я просто сумасшедший и не знаю об этом. но, тем не менее. — знаешь, если честно, это совсем не шокирующая информация. в смысле, ты похож на человека с поехавшей крышей, так что, по этому параметру мой марк совпадает с настоящим, — донхёк подсаживается ещё ближе. их колени соприкасаются. у марка по спине пробегают мурашки. — когда мы ехали в лифте в день, когда я впервые тебя увидел, ты так смотрел на меня, что я на полном серьёзе подумал, что ты задушишь меня прямо в той кабинке лифта. иногда ты пугающий. миленький, но пугающий. без обид. — окей, но когда мы ехали в лифте в день, когда ты впервые меня увидел, я смотрел на тебя и думал о том, что ты моя родственная душа или что-то в этом роде, потому что на тебе тоже были ботинки, а никто в токио не носит ботинки, но, прости, что выглядел так, будто бы хочу тебя задушить, — марк хмыкает. — я не хотел, — он поджимает губы и снова не смотрит донхёку в глаза. — видишь, теперь мы знаем друг друга чуть лучше, — донхёк согласно кивает, хитро улыбается и отпускает руку марка, скользя своей ладонью куда-то выше. — тебе правда не нравится «паприка»? — терпеть её не могу, — донхёк кивает для убедительности и возмущённо вскидывает левую руку, правой продолжая вести куда-то до бедра марка. — ацуко тиба странная, да и вообще вся эта тема со снами заезженная и скучная, а рыжим людям нельзя доверять, — марк слабо улыбается и думает о том, что при естественном освещении волосы донхёка отдают рыжиной, а ещё о том, что у донхёка тоже есть альтер-эго в лице кого-то с именем haechan, хитро улыбающегося в свете розовых неоновых ламп и появляющегося только на камеру, так же, как у «странной» ацуко тибы есть её паприка. донхёк останавливает руку где-то возле тазобедренной косточки марка и несильно надавливает на неё пальцем, будто бы просто из любопытства. — мы же не будем досматривать, да? марк отползает назад, прижимается к подлокотнику спиной — жёстко до боли в позвоночнике — и позволяет донхёку перебраться к себе на колени. он в очередной раз зарывается пальцами в волосы марка, оттягивает чёрные пряди назад и касается родинки на его скуле губами. — не будем, — марк чувствует его поцелуи на своих закрытых веках. в студии пахнет грозой и электричеством. — не хочешь пойти в спальню? — что, так сразу? даже чай мне не предложишь сначала? — донхёк смеётся и продолжает оставлять короткие поцелуи у марка на коже. марку кажется, что он не слышит ни одного звука кроме его голоса: ни барабанящего по оконным стёклам дождя, ни белого шума у себя в голове. — хочешь чай? — нет, — донхёк соскальзывает с его коленей. — пойдём в спальню. в комнате светло и полосато: бледный серый свет бьёт на простыни и кафель из-за опущенных жалюзи. на экране телефона горит электрически белое «13:07». марк притягивает донхёка к себе в дверях, целует куда-то в макушку, чувствует его пальцы под тканью своего худи и зачем-то вспоминает, что прогуливает лекцию по основам дизайна прямо сейчас. — как твой чертёж? — донхёк целует марка куда-то в шею и щекочет кожу дыханием. — какой чертёж? — марк хватается за ткань его футболки, тянет на себя и садится на край кровати. от смятых простыней пахнет стиральным порошком и марком: чем-то немного сладким и мужским, духами случайного важного мужчины, спешащего в офис в час пик, или дорогим кофе с мёдом и сливками. — тебе какой-то чертёж закончить нужно было, ты говорил, — донхёк снова садится ему на колени, обхватывает талию ногами и целует в висок. — всё окей, — марк откидывается на матрас, позволяя донхёку устроиться на своих бёдрах. донхёк наклоняется к его шее и громко дышит — тихо. марк слышит только его дыхание, словно все остальные звуки исчезли — кажется, так тихо бывает только в открытом космосе. — всё окей, — марк шепчет и не слышит себя совсем. донхёк смотрит куда-то на его губы. его тёмные русые волосы спадают марку на лицо и щекочут веки. — всё в порядке? — в порядке, — донхёк кивает, упирается левой рукой в матрас где-то возле головы марка, а правой задирает ткань его худи почти до груди. по спине бегут мурашки, не липкие и холодные, а щекотно приятные, бьющие сознание электрическим током. марк вздыхает и проводит рукой по спине донхёка где-то под белой футболкой. — знаешь, я рассказал о тебе своим знакомым из университета, — марк вскидывает бровь. — не смотри на меня так. я просто хотел похвастаться, что у меня появился симпатичный сосед. — окей, — марк тянется вверх, чтобы поцеловать донхёка в подбородок. — я просто тоже рассказал о тебе своему другу, и он хочет с тобой познакомиться на этих выходных. если ты не против, конечно, — донхёк смотрит на марка недоверчиво. — не смотри на меня так. я просто хотел похвастаться, что у меня появился, — марк замолкает, когда донхёк наклоняется и целует его в ямку между ключицами, оттягивая ткань на воротнике худи. — что у меня появился ты. донхёк выдыхает согласное «угу» куда-то ему в шею и рукой ведёт вверх по животу, от ремня на брюках до груди. марк перехватывает его руку, останавливая, и смотрит в глаза, непривычно долго и внимательно: во взгляде донхёка барабанящий по металлическим карнизам дождь, самый сложный уровень ilomilo, мёд из акаций, неразгаданные убийства и какие-то хаотичные мазки краски: акрила или гуаши — марк не понимает, но пачкается. рука, которой донхёк упирается в матрас, трясётся, и он не выдерживает, сгибает её и падает марку на грудь, заставляя его вздрогнуть. от донхёка пахнет розовым мылом и лаком для покрытия картин. марк шумно выдыхает накопившийся в лёгких воздух. за окнами с опущенными жалюзи гроза и ливень, но в голове у марка почему-то полнейший штиль, непривычный и внезапный. марк чувствует вес донхёка на своих бёдрах и груди. донхёк снова приподнимается и нависает сверху. — ты знаешь, я много о тебе думаю, — он наклоняется и шепчет на ухо. — постоянно, — кусает мочку и сразу же целует, будто бы извиняясь. — странно, да? — ни капли, — марк ведёт пальцами по его позвоночнику, задирая футболку почти до шеи, давит на выпирающие кости, заставляя выпрямиться, тянет белую ткань вверх, помогая избавиться от футболки, и смотрит: родинка на рёбрах и чуть ниже, и ещё ниже у самой резинки безразмерных клетчатых штанов. донхёк комкает футболку в руках и бросает куда-то на кафель. естественный бледный серый свет из-за опущенных жалюзи ползает по его коже цвета соевого шоколадного молока полосами. марк хочет сказать, что тоже о донхёке постоянно думает, но молчит под его тяжёлым взглядом. и взгляд у него правда тяжёлый и липкий — такой взгляд может в стене замуровать и похоронить заживо где-то среди бетонных высоток и неоновых вывесок dvd-прокатов. марк держит донхёка за талию и переворачивается, нависая сверху. донхёк даже не сопротивляется — просто смотрит. его волосы рассыпаются по простыням. он обнимает марка за шею и тянется к его губам, касаясь невесомо и медленно, зависая в воздухе на мгновение и снова роняя голову на матрас. на его губах появляется довольная улыбка. марк приподнимает бровь в беззвучном вопросе. — поцелуй меня, — донхёк убирает руки с чужой шеи и сам тянется к затянутому на талии шнурку клетчатых штанов. — пожалуйста. марк послушно целует, чувствуя, как донхёк под ним подаётся бёдрами вверх, выгибается, громко дышит и гладит его кожу своими тёплыми ладонями, под тканью худи, чуть ниже ремня, по пояснице и позвоночнику. он тянется к пуговице на брюках марка, не прерывая поцелуй, и довольно хнычет куда-то ему в губы. марк почти забывает, что на прикроватной тумбочке стоит керамическая манэки-нэко. они избавляются от одежды. марк путается в ткани худи, и донхёк нетерпеливо тянет её вверх, сидит на мятых простынях напротив марка и смотрит, смотрит, смотрит. марку хочется попросить его отвернуться, уткнуться лицом в подушку или хотя бы просто закрыть глаза, но донхёк продолжает смотреть, и марк не понимает, что смотрит на него в ответ так же — беспомощно нежно. — давай так: если больно — говори, если неприятно — говори, если просто сомнительно — тоже говори, — донхёк снова устраивается у марка на коленях и нетерпеливо кивает. — коммуникация — это ключ, и всё такое, — марк пробегается пальцами по его позвоночнику. — это ещё мураками писал. или не он. или он. в общем, это был кто-то умный и взрослый. — коммуникация безусловно ключ, но как бы прикольно было, если бы ты трепаться перестал, — мечтательно хмыкает донхёк и морщится, когда марк резко притягивает его к себе. — да ладно, извини. просто не переживай так сильно, окей? пожалуйста. марк кивает и смотрит донхёку в глаза. донхёк кивает ему в ответ, будто бы давая своё согласие на всё то, что произойдёт дальше. марк сглатывает и чувствует, как руки автоматически тянутся к ящику прикроватной тумбочки. донхёк не прерывает зрительного контакта, молчит и кричит одновременно: «пожалуйста, смотри на меня так, будто бы я хоть что-то значу» — и он очень многое для марка значит. донхёк податливый, кусает своё запястье, чтобы не издавать лишних звуков, и часто-часто кивает, когда марк просит его потерпеть ещё немного и слизывает рваные вздохи с его губ. пальцы марка липкие и будто бы везде, непривычно и неуверенно, но всё равно приятно. донхёк теряется на мгновение, тянется за поцелуем, но мажет губами по щеке, утыкается куда-то в изгиб шеи и скулит. — всё в порядке? — марк останавливается и заглядывает в чужие карие глаза. донхёк не отвечает, только кивает и смотрит умоляюще: «только не останавливайся». марк боится сделать всё слишком быстро, но выполняет беззвучную просьбу, и в какой-то момент донхёк сам тянется, чтобы остановить его руку, несильно сжимает запястье и целует бледную кожу на плечах, проводя языком по родинкам. на несколько секунд марк оставляет его задыхаться на матрасе без физического контакта. донхёк всё ещё потерянный, хватается за простыни, просто чтобы случайно не упасть. у марка перед глазами ползают неоновые полосы света, дрожащие словно через призму разводов дождя на оконных стёклах. не до конца высохшие волосы донхёка липнут к его лбу. марк прижимает его к себе за талию и чувствует, как он самоотверженно старается выгнуться удобнее. марк делает всё невыносимо медленно или невыносимо быстро — минуту или неделю — они оба не понимают. в какой-то момент донхёк откидывается на подушку, обхватывает бёдра марка ногами и прикрывает глаза. — всё в порядке, — марк нависает сверху и наклоняется ближе, дышит и не слышит ничего кроме чужих коротких вздохов. — я медленно, окей? кивок. волна мурашек по телу. сдавленный стон на ухо. руки, бёдра, взгляд из-под ресниц, тяжёлый и давящий. запах сигарет, хотя марк не курил сегодня. запах розового мыла, хотя, может, марку только кажется. может, ему вообще всё это только кажется. матрас мягкий. у донхёка тёплая тёмная кожа и созвездия родинок на ключицах, как в открытом космосе. стон. ещё один, но громче. марк надеется, что всё делает правильно, и упирается рукой куда-то в металлическую спинку кровати. металл холодный и немного приводит в чувства, хотя перед глазами всё плывёт, как будто марк смотрит на донхёка через воду и стекло бирюзового аквариума с карпами кои внутри. донхёк стонет и ломается где-то в спине, двигаясь навстречу, настоящий, живой и дышащий — через раз и рвано, но всё же. марк двигается медленно. донхёк жмурится до неоновых пятен на внутренней стороне век — разводы бензина — цепляется за чужие плечи и пытается быть ещё ближе, хотя ближе только под кожу по вене. марк слышит его ломающийся голос и дыхание, и сдавленные хрипы. ему тесно и горячо, как во время простуды, когда температура поднимается до тридцати восьми и заставляет бредить, разметавшись по мокрым из-за холодного пота простыням. марк ищет губами губы донхёка и чувствует на языке привкус сливочного масла и жвачки без сахара. донхёк шепчет его имя, а потом произносит его громче, растягивая букву «а», и марку хочется выть. дышать нечем. он наклоняется ещё ближе и целует шею, оттягивая кожу зубами и тут же зализывая. донхёк откидывает голову назад, давая больше пространства, и сильнее сжимает чужие бёдра ногами. кислорода катастрофически не хватает. донхёк протяжно стонет и зарывается в чёрные волосы пальцами, когда марк толкается в последний раз и прижимается губами к родинке на линии челюсти. марк чувствует, как донхёк пачкает простыни и чужую бледную кожу, и слышит, как его имя срывается с губ донхёка вместе с остатками воздуха. марк ждёт несколько секунд, прежде чем аккуратно перевернуться и лечь рядом. донхёк, испачканный и рвано дышащий, ищет его руку своей и переплетает их пальцы, громко сглатывает, хочет что-то сказать, но издаёт какой-то неразборчивый булькающий звук, тяжело дышит ещё минуту, а потом делает глубокий вдох. — ты знаешь, я даже не читал мураками ни разу. — я тоже, — бормочет марк. по потолку ползают полосы естественного бледного серого света. донхёк тянется к смятому одеялу, одиноко свисающему с края кровати и наполовину лежащему на кафеле, и натягивает его себе на бёдра. — честно, я всё постираю, — не слишком убедительно говорит он и поворачивается в сторону марка, смотрит устало, но всё равно беспомощно нежно. — и, да, я не против. — не против чего? — того, чтобы познакомиться с твоим другом на этих выходных, — он слабо улыбается и прикрывает глаза. — хочешь чай? — да, — донхёк подносит их сцепленные руки к своим губам и целует чужие бледные костяшки. в комнате тихо как в открытом космосе.