—
— по какому принципу ты выбираешь, кого рисовать? в токио пасмурно. кроны японских клёнов цвета зелёного чая фраппе с дополнительными взбитыми сливками еле слышно шелестят где-то между затянутым однотонной пеленой облаков небом и медленно высыхающим после продолжительных дождей асфальтом. марк и донхёк сидят на траве в парке ёёги у корней дуба в узлах коры, и донхёк сосредоточенно рисует прохожих в альбоме разноцветными карандашами из пенала с наклеенным к нему стикером «для скетчей». — я выбираю самых ярких, — донхёк закусывает кончик языка и смотрит на сидящую на траве в нескольких метрах от марка и донхёка девушку из-за изрисованных страниц альбома. её светлые волосы спускаются по спине блестящими в естественном дневном свете волнами. — но моя подруга говорила, что, на самом деле, все люди яркие, просто некоторым невыгодно это показывать, — донхёк переводит взгляд на марка. — или просто не все окружающие это яркое замечают, — марк смотрит на сидящую на траве девушку. она читает, медленно переворачивая страницы книги. на затылке её светлые волосы стянуты неоново-зелёной резинкой. — или видят, но делают вид, что не видят, потому что так проще, — донхёк тянется к пеналу, чтобы взять зелёный карандаш. ветер треплет его тёмные русые пряди и иногда доносит до марка и донхёка капли воды из бьющего рядом фонтана, похожие на капли от душа-распылителя. — или видят и прощают. потому что некоторым яркость не прощают — это двоемирие какое-то. или просто двойные стандарты, — марк обнимает колени и снова теряется во времени и пространстве, засматриваясь на родинку на линии челюсти донхёка, и думает о том, что простил бы ему любую «яркость». донхёк замечает его взгляд и слабо улыбается. — ты чего? — ничего, — марк встряхивает головой, выгоняя из неё рой мух из навязчивых мыслей: донхёк будто бы вылез откуда-то из графического романа про мальчика-художника, однажды случайно проснувшегося в токио, со своими непослушно торчащими во все стороны волосами, отдающими рыжиной при естественном освещении, большими карими глазами, от взгляда которых пачкаешься в липком сладком мёде, с его безразмерными футболками тай-дай и цветными карандашами в пенале со стикером «для скетчей», розовым мылом и мятной зубной пастой, которая технически принадлежит марку, но марк никогда раньше не замечал, что она пахнет мятой так сильно. или донхёк — это герой фильма от какой-то инди-студии, которая снимает кино только о сильных и болезненных чувствах, которые марк совсем не понимает. из-за ветра по бледной коже бегут мурашки. марк нервно сглатывает. — просто задумался. — ага, — донхёк не верит, но всё равно кивает и протягивает марку альбом. — я, на самом деле, тебя рисую десять минут уже как. не знаю, зачем ты ту бедную девушку взглядом испепеляешь, хотя резинка в волосах у неё симпатичная. девушка на траве медленно переворачивает страницу книги. серые личинкоеды пьют дождевую воду из фонтана. марк знает, что они поют на рассвете и часто вьют гнёзда в кронах деревьев на кладбищах. по спине бегут мурашки: из-за жужжащего роя мыслей в голове или из-за подувшего ветра, доносящего холодные капли воды из фонтана до бледной кожи. на листе из альбома нарисованный марк сидит на траве и обнимает колени, совсем как настоящий. но у него почему-то зелёные волосы. — красиво, — марк ведёт пальцем по карандашному контуру на бумаге. на коже остаётся грифельный след. — мне стоит покраситься? — не стоит, — донхёк забирает альбом из его рук и улыбается. — мне просто стало интересно, как это будет выглядеть, — донхёк смотрит на рисунок оценивающим взглядом, потом на марка и снова на рисунок. — и это будет выглядеть глупо, а ещё ярко, и тогда все будут на тебя смотреть, а я, может, не хочу, чтобы на тебя смотрел кто-то кроме меня, — марк недоверчиво вскидывает бровь. — в смысле, я шучу, мне вообще наплевать, кто там на тебя смотрит, и вообще, — донхёк не договаривает и отворачивается, пряча смущение, внезапно вспыхнувшее на скулах розовым, в кронах японских клёнов. — тебе правда идёт чёрный. ты миленький. — ты говорил уже, — хмыкает марк. — и ещё не раз скажу, — фыркает донхёк и убирает зелёный карандаш обратно в пенал. — для комплиментов ведь нет установленного лимита, так? марк кивает, улыбается и ёжится, когда ветер забирается под ткань его худи. в кронах японских клёнов цвета зелёного чая фраппе с дополнительными взбитыми сливками путается бледный свет. девушка в нескольких метрах от марка и донхёка закрывает книгу и легко поднимается с травы. она читает «деревню восьми могил» сэйси ёкомидзо в зелёной обложке. марк почему-то надеется, что девушку не убьют в неосвещённом переулке шибуи в ближайшие дни. донхёк щурится и смотрит ей вслед. по асфальту на аллее прыгают серые личинкоеды.—
— знаешь, ты мог бы сказать, что юта-хён работает следователем, не за пять минут до нашей с ним встречи, — донхёк сильно сжимает руку марка в своей, пока они идут по почти пустой ветреной улице до какой-то традиционной японской забегаловки, в которой договорились с ютой встретиться и в которой, по его словам, подают лучшее рисовое вино. в воздухе пахнет горьким розовым мылом, или марку так только кажется. — просто фраза «мой друг хочет с тобой познакомиться» и фраза «мой друг-полицейский хочет с тобой познакомиться» звучат совсем по-разному, и я начинаю паниковать. — ты сам сказал мне не переживать утром, помнишь? — марк успокаивающее гладит кожу на его запястье большим пальцем. — я же тебя не на допрос веду, — на сухом асфальте появляются крошечные мокрые следы внезапно начавшего моросить дождя. — ну, или на допрос. но юта не будет светить тебе лампой в лицо, правда. — звучит неубедительно, — донхёк вздыхает и прячет их сцепленные руки в карман своей нелепой куртки. на улице почему-то непривычно безлюдно для выходных. — а он знает, что мы, — донхёк не договаривает и многозначительно смотрит на марка. — мы. — а что мы? донхёк шумно вздыхает. капли дождя становятся крупнее и начинают разбиваться об асфальт чаще. марк ускоряет шаг и тянет донхёка за собой. он, в тяжёлых ботинках с разноцветными шнурками и торчащими из-под них гольфами с принтом в виде бутылок молока с японскими надписями на этикетках, цепляется за локоть марка и спотыкается. — что мы, — донхёк делает театральную паузу и заодно переводит дыхание. — встречались бы или что-то в этом роде, если бы были в старшей школе и нам было бы необходимо как-то назвать наши отношения, но мы самодостаточные взрослые люди, которые проводят время за взрослыми утончёнными занятиями вместе и не нуждаются в ярлыках. — тебе буквально девятнадцать, самодостаточный взрослый, — марк смеётся и заводит донхёка на пустую веранду ближайшего кафе, прячась от дождя под металлическим карнизом. — а ты буквально зануда, и что теперь? — донхёк пытается скрыть улыбку в воротнике куртки. — так, юта-хён знает? — я не говорил ему, но, думаю, он догадывается, — марк отпускает руку донхёка и тянется, чтобы убрать завиток тёмных русых волос с его лба. — он всё-таки следователь. донхёк ловит руку марка и как-то отчаянно прижимается губами к бледной коже на его запястье. — а вдруг я ему не понравлюсь? — марк вскидывает бровь в беззвучном вопросе. — ну, в смысле, посмотри на меня, — донхёк часто моргает. — я же просто катастрофа. — ты ему понравишься, — марк перехватывает руку донхёка и тянет его на себя. — мне же ты нравишься, — донхёк утыкается марку куда-то в грудь и дышит. от марка пахнет сигаретами и ещё чем-то, что донхёку кажется до боли в лёгких знакомым: чем-то немного сладким и мужским, духами случайного важного мужчины, спешащего в офис в час пик, или дорогим кофе с мёдом и сливками. — правда-правда, — марк цепляет его подбородок пальцами, заставляя посмотреть на себя. в уголках глаз донхёка блестят капли дождя, стёкшие по металлическому карнизу ресниц. — у меня никогда такого не было, чтобы я за такой короткий промежуток времени стал настолько, — марк запинается. — настолько одержим человеком, которого никогда не встречал раньше, — донхёк смотрит снизу вверх. мокрый завиток тёмных русых волос снова спадает ему на лоб. — я до сих пор не знаю, как себе тебя объяснить, но, наверное, я и не должен, потому что ты правда необъяснимый. необъяснимо и катастрофически идеальный, — донхёк одними губами шепчет короткое «кринж». марк тянется, чтобы закрыть его рот ладонью. — послушай. ты мне очень нравишься. очень-очень. а, значит, и ему понравишься. окей? — окей, — донхёк слабо улыбается, убирая руку марка от своего лица, снова утыкается ему в грудь, обнимая за талию, и говорит куда-то в чёрную ткань его худи, которая заглушает его слова вместе с громко стучащими по металлическому карнизу веранды каплями дождя. — я, кажется, влюбляюсь в тебя, марк. марк хочет ответить что-нибудь, но слова застывают на языке привкусом риса со сливочным маслом и жвачки без сахара. донхёк целует спокойно и размеренно, как дышит во сне, и держит лицо марка влажными тёплыми ладонями в созвездиях родинок, гладит скулы и касается чёрных вьющихся прядей у висков пальцами. марк теряется в запахе розового мыла, времени и пространстве, и приходит в себя только тогда, когда на веранду выбегает мужчина в фирменном фартуке кафе, на веранде которого они прячутся от дождя, и кричит что-то на японском. у марка кружится голова, потому что донхёк — весна в японии, тусклый и еле различимый запах свежести в воздухе, в лёгких и на коже. марк ни слова мужчины не понимает, но донхёк почему-то смеётся и тянет его за руку, утаскивая с веранды под дождь. они отбегают всего на несколько метров, когда донхёк притягивает марка к себе, целует ещё раз куда-то мимо губ и улыбается так искренне и солнечно, что марка слепит. — я тоже в тебя влюбляюсь, — капли дождя стекают под ткань худи по шее и волосам. — если ещё не. донхёк смешно морщится и пальцами рисует «кринж» на английском в мокром токийском воздухе. мужчина с веранды продолжает кричать что-то на японском. марк из его реплик понимает только ругательства.—
— ну, и что мистер полицейский думает обо всех этих серийных убийствах? — будто бы невзначай интересуется донхёк, вытягивая нитку яичной лапши из тарелки. марк давится мисо-супом. на встречу с ютой марк и донхёк прибегают насквозь промокшие, но глупо и влюблённо улыбающиеся. юта ждёт за зарезервированном столиком где-то у высокого окна во всю стену со стекающими по стеклу потоками дождевой воды. он в кроссовках и на нём нет привычной белой рубашки с закатанными до локтей рукавами. так он похож на юту, с которым марк познакомился на зимнем интенсиве в сеуле, когда они делили комнату общежития, в которой на жёлтой стене в коридоре висело расписание приёма таблеток на вырванном из блокнота листе бумаги — что-то гормональное и сильно действующее — когда волосы юты ещё не были сожжены дешёвым осветлителем, марк носил смешной пуховик вырвиглазно-зелёного цвета, а юта, глядя на него, пищал «kawaii», совсем не как настоящий полицейский — и марку почему-то становится спокойнее от этой ассоциации. юта приветливо машет им рукой, улыбается своей фирменной улыбкой, будто бы сотни и сотни раз отрепетированной перед зеркалом, и параллельно сканирует донхёка взглядом. они перебрасываются парой фраз на японском, а потом, замечая замешательство марка, переходят на корейский. донхёк делает комплимент волосам юты, а юта, не вдаваясь в детали, оценивает донхёка как «непривычно хорошенького для этой поганой японии». марк облегченно вздыхает. они заказывают что-то, что советует юта, и слушают его недолгий, но эмоциональный монолог о том, как у него нет ни минуты на отдых и как его график полностью забит расследованием, которое не двигается с места. на этом разговор об убийствах заканчивается, и марк снова облегчённо вздыхает. официант приносит бутылку рисового вина. юта расспрашивает донхёка про переезд из кореи в японию и про дизайн, и оба обнаруживают в себе любовь к абстракционизму и артуру доуву в особенности. марк в живописи ничего не понимает, но вежливо слушает и ест свой мисо-суп. юта ведёт себя совсем не как настоящий полицейский, а донхёк советует ему посмотреть работы джорджии о’кифф. марку кажется, что всё в порядке — может, даже настораживающе в порядке — но потом донхёк будто бы невзначай спрашивает юту о серийных убийствах, и марк давится мисо-супом. — мистер полицейский? — хмыкает юта и делает глоток из гранёного стакана. — ты социально дистанцируешься от меня, донхёк? — прости, хён, — донхёк откладывает палочки на деревянную столешницу. — мне просто правда интересно, что по этому поводу думает представитель правоохранительных органов. или это следственные органы? — донхёк задумчиво рассматривает японскую традиционную лампу под потолком, светящую ему прямо в лицо. — неважно. мне правда интересно, как продвигается расследование, а тут такая возможность узнать об этом из первых уст. марк недоверчиво вскидывает бровь. серийные убийства в шибуе — последнее, что, по его мнению, должно донхёка интересовать в связи с историей с его подругой из старшей школы, и, вообще, донхёк не выглядит как человек, который интересуется криминалистикой. — ну, у нас есть набор данных, которые нужно как-то интерпретировать, — юта задумчиво смотрит куда-то сквозь стекло в разводах дождя. за окном мелькают автомобили и своим гулом заглушают пение серых личинкоедов в кронах японских клёнов. — чередование биологического пола жертв, убийства каждые три-четыре дня, один район, то есть одна ограниченная территория, на которой совершаются преступления, временной диапазон с девяти вечера до шести утра, — юта водит по кромке стакана кончиком пальца. — у меня была теория о том, что убийца выбирает только ярких жертв, чтобы привлечь внимание. девушка с розовыми волосами и instagram-модель подходят под эту теорию, но жертвы-мужчины как-то совсем не вяжутся с понятием яркости. — разве? — еле слышно спрашивает донхёк. — да, — юта уверенно кивает, а потом вдруг заинтересованно наклоняется к донхёку ближе. — а что ты имеешь в виду? — разве первый убитый не был блондином? — марк чувствует, как его брови продолжают ползти куда-то вверх под мокрую из-за дождя чёлку. донхёк ловит его вопросительный взгляд на своей коже и слабо пожимает плечами. — что? я внимательно смотрю новости. — да, он был блондином, но это разве имеет значение? — юта отвечает серьёзно, но марк видит, как он старается не улыбаться, не фирменно и будто бы сотни и сотни раз отрепетировано перед зеркалом, а искренне и с каким-то умилением, будто бы донхёк начинает одерживать над марком победу в борьбе за звание главного «kawaii» мальчика в глазах юты. марк, совсем не поддерживающий диалог, когда дело касается расследования, не вызывает у него такого восторга, как донхёк, внезапно обнаруживший в себе интерес к серийным убийствам, — марк это понимает и думает о том, что лучше бы они продолжили обсуждать абстракционизм. — это не так уж и необычно сейчас. — розовые волосы тоже не так уж и необычно сейчас, но для японцев, — донхёк хмыкает. — это очень необычно, видимо. — ладно, допустим, донхёк, — юта согласно кивает и складывает руки на уровне груди, внезапно становясь самым настоящим полицейским даже без строгих лакированных туфель и фирменной рубашки с закатанными до локтей рукавами. — или мне лучше обращаться к тебе как «мистер следователь»? — мистер следователь? — донхёк смеётся и проводит по мокрым тёмным русым волосам ладонью, заправляя их назад. — ты социально дистанцируешься от меня, хён? — извини, — юта наклоняется через стол, чтобы заглянуть донхёку в глаза и быть ещё ближе, хотя едва ли это возможно. — в любом случае, у молодого человека, которого убили на днях, натуральный цвет волос. по этому параметру не придерёшься, — юта сдувает выпавшую на лоб высветленную белую прядь. — я не сказал бы, что убийства выглядят хаотично или спонтанно — там нет ни капли маниакальности. всё очень чётко и продумано, но жертвы случайные, донхёк. я сам пытался развивать теорию с яркими жертвами и психологией убийцы в связи с таким неординарным выбором, но, кажется, это совсем не рабочая гипотеза. во всяком случае, в моём отделе так считают, и я не могу не согласиться с коллегами, — юта делает ещё один глоток из стакана и слабо улыбается. — да, девушки подходят под концепт вызывающей жертвы, — юта делает паузу и серьёзно и по-взрослому сводит брови, что-то обдумывая. — может, даже второй убитый молодой человек тоже, но четвёртый убитый, ну, совсем тоскливый. правда. у него в статусе на facebook стоит цитата из «тетради смерти». — а что насчёт того, что у него в крови алкоголь обнаружили? — марк снова давится супом. донхёк успокаивающе гладит его по спине ладонью. — об этом говорили в новостях позавчера. почти три промилле, это же на половину промилле больше, чем сильное алкогольное опьянение. он же совсем не в себе должен был быть. — ага, — юта тяжело вздыхает. — и убийца всё равно умудрился искусно перерезать глотку этому неадекватному, — он замолкает на минуту. у марка окончательно пропадает аппетит. — а к чему ты это? — концепт вызывающей жертвы, — донхёк не убирает руку с позвоночника марка. по коже бегут липкие холодные мурашки. — шибуя, конечно, культурный центр, и всё такое, тут полно пьяных людей по вечерам, но чтобы настолько пьяных, — донхёк разводит руками. марк шумно выдыхает из-за потери контакта: то ли облегчённо, то ли с сожалением — он сам не понимает. — не думаю. он, наверное, на ногах держаться не мог. по-моему, очень вызывающе, — донхёк замолкает и глубоко вздыхает. — если бы это была девушка, её бы давно обвинили во всех смертных грехах, а так даже внимания на факте состояния аффекта жертвы акцентировать не стали. — двойные стандарты? — рабочая теория, — донхёк выглядит серьёзно. юта смотрит внимательно и с неподдельным интересом. марку хватает секунды, чтобы понять, что его интерес и восторг вызваны совсем не размышлениями донхёка об убийствах, а тем, что он вполне подходит под определение подозреваемого. — может, убийца хочет привлечь внимание к тому, как люди лицемерны, когда дело касается обвинения жертвы. сексизм чистой воды. такое же может быть? — может, — задумчиво тянет юта и вдруг порывисто встаёт из-за стола. — извините, мне надо позвонить. донхёк внимательно следит за тем, как юта отходит в другую часть зала. в кафе пахнет специями и рисовым вином, а ещё тускло и едва различимо свежестью весеннего японского воздуха. марк нервно сглатывает. — и что это было, прости? — что? — откуда это всё? — марк неопределённо взмахивает рукой. — откуда это всё у тебя в голове? — я просто размышлял об этом на днях. я хочу, чтобы убийцу поймали, окей? — донхёк поджимает губы. — так я хотя бы немного искуплю свою вину перед, — он запинается. — перед ней, — марк аккуратно кладёт руку ему на плечо. — а ещё в своё время я прочитал достаточное количество детективов разных сортов сложности, чтобы строить теории. да и вообще, это просто поддержание светской беседы. юта же полицейский. — молись, чтобы этот самый полицейский пошёл звонить своей матери, а не в участок, потому что ты чертовски подозрительный, донхёк, — марк не замечает, как сильно сжимает его плечо. донхёк морщится. — ты боялся, что эта встреча будет допросом, и сам же превратил её в него. — если уж на то пошло, это не допрос, а откровение убийцы, — марк вопросительно изгибает бровь и осторожно убирает руку с узкого плеча донхёка. — да шучу я, успокойся, — он смеётся и тянется, чтобы оставить короткий поцелуй у марка на щеке. — всё окей. — всё окей, — повторяет марк и почему-то не верит. потому что донхёк «может задавать странные вопросы, а ещё рядом с ним бывает некомфортно, но он хороший человек, правда, просто немного пугающий, а ещё похож на сумасшедших персонажей-маньяков из аниме». потому что донхёк рисует только ярких.