Глубока и горька, словно море, любовь...

Возможно, Тир-Фради и представлял собой рай на земле, однако люди успели изрядно его изгадить. Нельзя сказать, что это раздражало де Сарде, нет... это приводило его в бешенство. «Право слово, – думал он, разглядывая результат очередного побоища, ради того, чтобы найти новые поводы для войны и грабежа, – не стоило покидать родной дом». – Что ж, по крайней мере, эти больше не придут в наши деревни грабить. Древесные корни оплели лежавшие тела и вдавили их в землю. Сиора безмолвно смотрела на вздыбленную почву там, где они недавно лежали. Её взгляд стал недобрым и хищным, почти таким же, как несколько дней назад, когда их маленький отряд стоял на поле битвы, над горой из тел вокруг изорванного окровавленного знамени. Де Сарде потянулся обнять её, и едва успел вовремя себя одёрнуть. Вряд ли Сиоре понравилось бы сейчас сочувствие ещё одного renaigse. Со вздохом он обеими руками опёрся на окровавленную булаву. Ярость вытекла из него разом, как вино из опрокинутой кружки, сменившись усталостью. Как, во имя всего святого, помирить островитян и людей с континента? Как убеждать Сиору в том, что убийцы её матери заслуживают понимания? А воинов Альянса в том, что кровожадные дикари, вырезающие захваченные форты подчистую – просто защитники своей земли? Где найти слова? И откуда взять силы на слова? Эти мысли витали над ним весь остаток пути в тот день, не отпускала и во время ужина у вечернего костра. Разум порождал сотни возможностей, любую из которых можно было пустить в ход, но ни одну – с гарантией успеха. Насколько проще было бы... – Всё ещё жалеете, что не успели, превосходительство? Васко протянул кружку горячего грога, того, который умел делать только он. Ни у кого другого не получалось настолько восхитительное варево. Курт ворчал, что дело не в навыках, а в основе из моряцкого рома, однако де Сарде свято верил, что всё в точности до наоборот. Де Сарде пожал плечами и принял кружку. Васко мазнул взглядом по другой стороне лагеря, где молча сидела Сиора, сплетая сложную конструкцию из разноцветных кожаных ремешков. – Вряд ли мы смогли бы что-то изменить, – в голосе Васко звучало сочувствие. – Хотя, с вашей-то способностью убеждать... Признайтесь, вы с пелёнок умели выжимать из взрослых всё, что заблагорассудится, а? Вопреки невесёлому настроению, де Сарде не сдержал смешок. – Ничего подобного. В детстве его кулаки неизменно опережали язык и способность думать. Неважно, сколько было насмешников, старше они или младше. Стоило кому-нибудь задеть его мать, или его покойного отца, или метку на его лице, драка становилась неизбежна, и лишь вмешательство Константина спасало де Сарде от гнева высочайшего дяди. Мать могла пристыдить его на какое-то время, изощрённые планы мести Константина порой направляли энергию в иное русло, однако рано или поздно всё возвращалось на круги своя. – Я всегда легко терпел боль, и совсем не умел бояться. Мне сейчас порой вспоминать страшно, а тогда... А ещё я всегда был сильным. Очень сильным. В полной мере свою силу де Сарде ощутил в тот день, когда сцепился с очередным дальним кузеном, точную степень родства с которым он затруднился бы назвать. Его удары летели как обычно – зло и безостановочно. Он даже не понял, что его кулаки покрыты кровью, а противник лежит на земле и уже не сопротивляется. Его остановили лишь испуганный женский крик и руки взрослого стражника, оттаскивающие его прочь. Понадобилось некоторое время, чтобы де Сарде осознал, что тот раз отличался от предыдущих, что противник не выйдет как обычно на следующий день, пряча постыдно разбитый нос, и привычные игры и склоки не продолжатся. Затем мать донесла до него всю глубину последствий, и ему стало жутко. Оказалось, что очень легко случайно, не раздумывая, сломать другого человека. И оказалось, что человека нельзя просто склеить обратно или, на худой конец, заменить, как вазу, которую уронили на пол во время игры. – Он выжил. Дядюшке пришлось изрядно раскошелиться на докторов, чтобы замять скандал. Его даже поставили на ноги. Потом. Далеко не сразу. С тех пор де Сарде начал приучать себя не пускать кулаки в ход. Понадобилось изрядно времени, чтобы сделать использование слов привычкой, и немало занятий риторикой, чтобы облечённые в слова гнев, обида, сожаление или боль из полубессвязного потока восклицаний превратились в осмысленную речь. В речь, полную силы убеждения. В речь, которая порой могла пронять даже дядюшку. Последнее к тому времени требовалось всё чаще: отношения Константина с родителями портились, и теперь уже де Сарде приходилось прикрывать кузена от вспышек отцовского гнева. – Так я и научился убеждать. Просто не хотел навредить кому-то ещё... просто так. По глупости, по неосторожности. Иногда это слишком просто – убивать людей. И потом их не вернуть обратно. Понимаете? – Да, пожалуй. Де Сарде уставился на Васко во все глаза. За много лет никто не понимал этих его чувств, кроме, возможно, матушки. Даже Константин считал, что он беспокоится о ерунде. Не говоря уже о Курте. Васко выглядел задумчивым, внимательно глядя на де Сарде поверх края своей кружки. – На корабле, где я ходил ещё юнгой, однажды посреди особенно тяжёлого плавания чуть не случился бунт. Немыслимое дело, капитан был бы в своём праве, если бы перевешал всех недовольных. Он не стал, сумел договориться. И научил меня, что наказать четверть экипажа – это плохое решение проблемы. Хорошее решение – сделать такой экипаж, чтобы люди не захотели бунтовать даже при самых больших трудностях. Он был лучшим капитаном, которого я знал. Не сдержавшись, де Сарде схватил Васко за руку, накрыл ладонь ладонью и сжал. Слишком фамильярно, но слова, которые вместили бы радость неожиданного понимания, разом потерялись, оставалось только крепче сжать чужие пальцы. Похоже, не так-то хорошо де Сарде владел своей речью, как хотел бы думать. – Спасибо вам! Трудно выразить, как приятно это слышать, – он запнулся и продолжил с улыбкой, пытаясь шуткой сгладить чрезмерную вспышку эмоций. – Теперь хоть луну с неба попросите в качестве благодарности – я достану. Рука Васко слегка дёрнулась, он сделал большой поспешный глоток, громко клацнув зубами о край кружки. – Вы удивительно великодушны, превосходительство. Луна мне без надобности. Э-э-э... если вы позволите, у меня есть другая просьба...