безвозвра-атно
ра-азу-учи-или-и-ись п р и т в о р я т ь с я!
Завороженный, парень приоткрыл дверь и ощутил, как содрогался под ногами кабинет от удивительно гармоничного сплетения крика с эхом гитары. Это магия? Ханако лишь хотел слышать четче, подаваясь телом ближе к двери, затаивая дыхание. — Давай притворимся, что в наших умах марширует война, — с невеселой насмешкой звал голос, — Что деньги и водка сделать способны сделать счастливее нас… Что кошке не больно, когда у неё утопили котят! Давай притворимся… как будто животные сами хотя-ят!.. Призрак не успел сглотнуть ком, прилип к двери и почти умер заново, охваченный ритмом, зажатый со всех сторон музыкой… Дверь легко открылась, парень с грохотом ввалился в кабинет, перекувыркнувшись через самого себя. Осознавая, что натворил, Ханако растерялся с нелепой усмешкой в ожидании. Вторая выгонит? Перестанет петь? Как неловко, как неловко!.. — Давай притворимся! давай притворимся… Как будто ж и в о т н ы е с а м и х о т я т! — Ханако, застыв на ковре, во все глаза очарованно наблюдал за Аделиной, сидевшей в уютном кресле и смотревшей вовсе не на него. Её взгляд был устремлен на собственные руки, казалось, жившие отдельно, так ловко сохранявшие темп, будораживший кровь. От близости к гитаре всё внутри остановилось. — Трезвыми, глядя на мир, глазами больно смотреть наза-ад! — девушка дышала припевом, целиком окунувшись в песню. — Мы все заблуждались когда-то сами, но… — почему-то все-таки посмотрела на Седьмого, ни на секунду не колеблясь, — безвозвра-атно, — и неожиданно криво улыбнулась, — разучилисьп р и - т в о - р я т ь - с я!
Ханако был изумлен. Изумлен из-за блеска в глазах, потому что… этот человек не мог быть Шульц! Ханако не мог объяснить, что не так, но он… он, этот блеск, искра настоящей жизни! Призрак был уверен, что если захочет коснуться её руки, она будет горячей, как у всех живых! И серо-землянистость лица развеялась, ненадолго, – может, ему просто померещилось, – но развеялась, обнажив нежную розоватую кожу с отпечатком легкого загара. И глаза, в которых плясали веселые черти… — …Малой, тебя не учили манерам? — беззлобно спросила Аделина, поставив гитару на пол. Всё. Стоило перестать петь, как всё вернулось на круги своя. Схлынуло окатом ледяной воды. А жаль. Ханако, быть может, хотел бы увидеть больше. Парень в фуражке не сомневается, что Шульц не зря была темной лошадкой. Овивавшая Вторую аура сопровождала людей, за плечами которых лежала неподъемная ноша. Складывалось впечатление, что внутри Шульц происходил непрерывный монолог: мыслями девушка всегда находилась где-то далеко. Чутье Седьмого подсказывало: с временной начальницей всё нелегко. А чутье Второй заверяло: иностранец – персона очень занятная. Темноволосая встала, прошла к столу, переступив парня, бестолково рассевшегося на коврике около обтянутого бордовой кожей кресла, и невзначай провела кистью по лицу, будто бы вытирая испарину. О-ёй! Царил разгром. Ада цокнула языком, запрыгнув на собственный рабочий стол. — Ну и дела-а... Тебя лучше не злить, да? Сейф валялся у двери (именно он, наверно, и наделал столько шума), побитый жизнью, оцарапанный, оставивший большую вмятину на кофейных обоях… Стеллаж у правой стены, смотря от входа, был перевернут, подавив кучу рассыпавшихся книг. Левый остался нетронутым. Невзрачная картина маслом упала, и теперь валялась под ногами вместе с бумагами. Часы с кукушкой замерли за кукованием, будто с перепугу. Всё усыпано документами и осколками, большими и маленькими, – кажется, остатками сервиза. Фарфорового. Ханако шевельнулся от неприятного покалывания: в ладонь впечатался кусок белоснежной кружки. Какой кошмар. Как ураган пронесся. Пола от бумажек не видно! Насколько взъярилась эта дамочка, что устроила разнос в любимом кабинете? — Что тебя так взбесило, а, Вторая? — Ожидала встречи у входа, но да ладно. Стоило быть сообразительнее, что ты, малой, везде пролезешь, — девушка с безразличием махнула рукой, приказывая кому-то: — будьте добры чудо-напиток из сейфа. Книга возле картины маслом зашевелилась, из неё вынырнул знакомый мышиный комок, всё так же нагло и невозмутимо (как обходили бы мусор) проскользивший мимо Ханако. Мышь ловко потянула хвостом дверцу и им же ухватила бутылку, перевязанную толстой красной ниткой. — Это священное питье какое-то? Почему ты игнорируешь напарника, Вторая? Я буду крутиться вокруг тебя, пока ты не обратишь на меня внимание. — Спасибо, — изумительно вежливо поблагодарив шерстяного, темноволосая вскрыла бутыль. Отхлебнув, она потрудилась объяснить: — эти мыши — Четвертая школьная Тайна, существа-перевертыши. Могут обернуться роем мышей, крыс, тараканов. — Гадость... — Именно поэтому они всегда обсуждаемы. За счет постоянной популярности им вполне здесь комфортно. — Во-от как, — задумался тот. Ну да, живность, которую невозможно вытравить, всегда на слуху. Мышь, облезлая, со вздыбившейся, как от удара током, шерстью, взобралась по одежде на самое плечо Ады. Лязгнула желтыми клыками, словно предупреждая не приближаться, и следила черными глазами-десюльками за каждым вздохом Ханако. Мерзость. — Так вот, что за мыши... А я уж было подумал, что здесь всё слишком запущено, — с непередаваемым облегчением выдыхая, парень рассмеялся, затем поднялся и отряхнулся. Негоже продолжать протирать штанами пол. — Гора с плеч… Живые видят их, верно? — Неудивительно, что ты знаком с одной из них. Они повсюду и благодаря слухам наделены той ещё хитрозадостью, чтобы просочиться куда угодно… — Аделина рассеянно отмахнулась: — чёрт знает. Эти ребята с моего позволения порой прыгают между берегами как тени, не обретая полную физическую оболочку. Им позволяет положение. — Вау. А как пишут отчеты? У них есть человеческий облик? — моргнул Ханако, а Ада, отвлекшись на зверька, ответила не сразу: — Для тех, кто не в состоянии, назначается ответственный. Каждый четверг новый, — глава кинула оценивающий взгляд, явно задумав гадость, но потом, отказавшись от неё, осчастливила парня. — Пожалею на первый раз. Тебя будет ожидать другая, более завлекательная работа. — Неужели нельзя обойтись без писани-ины-ы, Втора-ая? — Ханако включил навыки обольщения, расплываясь в лукавой улыбочке: — Давай забудем про эти формальности, побудем вдвоём, займемся чем-нибудь приятным? Есть множество полезных и приятных занятий помимо документов... Аделина пыталась подавить кривую ухмылку. — Я уже всецело принадлежу тебе, так не принуждай меня к рабскому труду... — Не помню, чтобы я разрешала тому, что принадлежит мне, перечить, — съязвила Ада, пресекая сопротивление. — Эй, малой. — Да? — отозвался он с надеждой, закончив рассматривать валявшиеся листовки. Все равно не выходило разобрать, что написано… Девушка оттолкнулась от стола с бутылкой в руках, выдвинула кресло, кое-как поставила колесики на захрустевшие стекла, села, но не вальяжно, а как-то непривычно скромно, не закидывая ногу на ногу. — Наши миры так несхожи? Мышь сказала, твою физиономию нужно было видеть, когда ты шарился по школе. Ясно, мыши — уши и глаза Ады. Доносчики. Благодаря им можно появляться раз в неделю и при этом держать под контролем всё учреждение, не выходя из кабинета. Видимо, обо всём глава узнавала чуть ли не первая, так как работа четвертой Тайны заключалась в наблюдении. Довольно пугающая мания контроля. Ясно, почему она спокойно поручала такие важные дела, как разборки с забревшими духами, «заму», той страшной и ужасной Алёне Владимировне. Хотя Ханако бы в любом случае мельком взглянул на чужака лично, впрочем, каждому своё. Похоже, Ада не доверяет коллегам, раз заставляет строчить отсчеты и следит за ними даже в мелочах, более того, регулярно перепроверяя качество работы. Судя по ошарашенности призраков из класса литературы, то, что Аделина позволила себя найти, редкое явление. И правда, она же, получается, знала, что он близко, ей наверняка доложили... А возможно, встреча вышла случайной? — Ха-ха, мы в одной эпохе, но вот условия у вас прихрамывают на обе ноги, — Ханако рассказал мало, потому что если начистоту, Камомэ – блаженный Рай, не хватало только фанфар и ангелочков с арфами. Парты в академии одноместные, кружков и секций – куча, даже в государственной школе, и частенько во дворах пристраивали бассейны, ведь японский климат теплее здешнего; внутри властвовал евроремонт, на уроках – дисциплина: строжайше запрещено разговаривать, за исключением творческих предметов и периодов групповых работ. Нарушение правил — родителей в школу, неподобающее поведение, позор; потому стояла гробовая тишина, поболтать удавалось далеко не всем. Ни то что на уроке географии. Ханако с любопытством наблюдал, как всё смеялись, кричали и на глазах преподавателя сидели в телефонах. Один ученик из последней парты отличился настолько, что созвонился с другом прямо во время лекции. Будто так и надо. Хорошо, если пять из двадцати восьми человек работали... А для всех остальных это было нормой, чем-то понятным и совершенно не бескультурным. Ада слушала внимательно, не перебивая. Ханако упомянул «стенгазету», сложность языка и главный акцент поставил на отсутствии дресс-кода. Форма для школьника из академии обязательна, – в Японии по цвету ботинок определяли принадлежность к средней, младшей или старшей школе, – и строго-настрого запрещена самореализация через макияж и цвет волос, это – причина для исключения. Люди здесь... другие. Цветные: одна девочка фиолетовая, другая синяя, третья красная. Разные: одежда чем-то похожа на моду шестидесятых, прямиком из эпохи парня. И ему больше понравились краски, чем унылые массы, плывшие по блестящим коридорам Камомэ. Ханако замолк, осознав, что сказал больше о родине, чем о киевском учреждении. — Я читала об этом, — по окончанию рассказа кивнула девушка. — представление о японской системе имею, как показали твои слова, и достаточно правдивые. Что ж, выгораживать отвратные стороны нашего места не собираюсь. Доказывать, что оно в чем-то лучше – тоже. Но за мову вступлюсь: у умелого даже самый косой язык будет красивым. Она поднялась, прошлась вдоль стеллажа, умудрившегося достоять в целости до сегодняшнего дня. Невесомым взглядом пробежавшись по тесным книжным рядам, Шульц не глядя достала книгу в темной пупырчатой обложке, быстро пролистнула, сохраняя грациозность движения. — Проверим? — темноволосая обернулась к Ханако с кривой усмешкой, и повернулась спиной, разворачивая своё кресло. Книга закрытой лежала на её коленях.