Парадокс живого мертвеца

— Замечательно, — будто поставив на незримом пункте галочку, заявила Седьмая. Ханако, бахнувший на идеальный порядок рабочего стола стопку документов, отметил, что это слово у Алёны Владимировны любимое. — Как погляжу по отчетам, Первая уже заперлась в кабинете? — не отрываясь от журнала десятого класса, хмыкнула она. — Да нет. А зачем ей запираться? — смеялся личный помощник Шульц. Иногда учительница алгебры и геометрии соредоточенно сверялась с телефоном. Видимо, там были важные записи. — Так ты не в курсе, — словно насмехалась Алёна, сосредоточенно выводя ручкой слова. — На День Рождения она закрывается в кабинете, до него как раз три дня. Наверное, боится, что кто-то испортит торжество, — шутка не показалась смешной. Аделина призрак, смысл отмечать появление на свет? Разве у духов так принято? Ханако четко разграничивал прошлую и загробную жизнь, считая смешивание чем-то странным. — У вас есть Дни Рождения? — с любопытством переспросил Ханако, никогда подобного не слышавший – чтобы дух праздновал День рождения. — С хлопушками, тортом и посиделками?! Вы собираетесь вместе и дарите друг другу подарки? Да? — Уши чаще прочищай, — едко фыркнула Владимировна, заполняя строчку за строчкой список учеников. — Твоя начальница страдает не только склерозом, но и горем от ума. Или от безделья, — пренебрежительно изрекла женщина, а парень ещё раз сделал акцент на том, что ему неприятен низкий грубый голос математички, презрительный и насмешливый. — Не надоедай мне. — Да ладно тебе, Седьмая! Седьмые должны держаться вместе! — Ханако нарочно обращался на ты, подчеркивая равенство их положений, и откровенно издевался детской фамильярностью. — Как ты, однако, отзываешься о своей начальнице. Не думаешь, что за такое можно наказывать? — А за что мне её любить? — неподдельно удивилась Алёна, храня потрясающую надменность. Коллега на секунду направила на парня колючие глаза, прожигавшие насквозь. Казалось, они кричали: ты — кусок дерьма. Слабонервные при оказываемом давлении невольно согласились бы... Но и лидер Камомэ не лыком шит. — А за что не любить? — белозубо улыбался Ханако. — Шёл бы ты отсюда, — бросила недобрый взгляд Алёна Владимировна, от которого всем двоечникам наверняка становилось дурно. — Ха-ха, а что ты мне сделаешь, а, Седьмая? Спорим, ты и пальцем меня не тронешь? На днях Аделина хорошенько научила Даниила вежливости. Кто знает, может, завтра она начнет преподавать частные уроки кому-нибудь ещё? — белозубая улыбка оставалась всё такой же невинной, как и его речь, но то, что Ханако угрожал, было очевидно. — Эй-эй, должна же быть серьёзная причина для твоего гнева, Седьмая. Вряд ли ты им раскидываешься на каждом шагу? — Мальчик, не многое ли ты себе позволяешь? — свысока обратилась Коцюба, закончив со списком. — Я бы рекомендовала тебе следить за языком. В отличие от тебя, недоростка, я проработала здесь целую жизнь и знаю кто какой побольше твоего. А ты здесь ноль. Пустое место. Временное бельмо на глазу. Знай своё место, или я его тебе напомню. — Ты так завелась! Я умудрился тебя обидеть? Прости-прости, — Ханако непринужденно хохотнул. — Я всего-лишь излагал факты. Обет будет действовать вплоть до моего возвращения на роль главы Семи школьных Тайн. Значит, ты боишься Ады? И как давно? Ну, давай, рассказывай! Не стесняйся! Если я пустое место, считай, расскажешь стене. Коцюба скрипела зубами. Она была готова проклясть. Вместе с тем, Коцюба прекрасно осознавала, что обет для Тайны важен и первостепенен, являясь непреложным обязательством. А в случае с договором, гарантировавшим неприкосновенность, и учитывая благосклонное отношение к новому помощнику со стороны Шульц, запугивания не способны оказать на гадкого мальчишку никакого давления. До неё дошло, как хорошо он устроился и как неприлично много власти находилось в его руках, несмотря на то, что он здесь временно. Выражение лица математички стремительно менялось. Между строк посыл реплики Ханако читался как: «Ты не заслужила доверия, даже проработав здесь целую жизнь, и это – повод для уважения?». — В прошлом Шульц была моей ученицей, — выплюнула Алёна. — Да она рта раскрыть не могла! Затюканная, молчаливая, математически бездарная. Ну копия Кучмы. Но у Кучмы, может, и был хоть какой-то мизерный процент потенциала, а Шульц вообще была неспособна ни на что: ни на простецкое уравнение, ни на банальный счёт в уме! Женщина привычным жестом перелистывала страницы, отвлекаясь от назойливого раздражителя, нависшего над душой. Парень наслаждался тем, как медленно она смирялась с мыслью, что придется душить безграничное высокомерие перед «пустым местом», приседать перед тем, кого она считала совершенно недостойным снисходительности, и вести себя осторожно, держа ругань в узде. Наконец, оставив листы в покое, Коцюба забегала ручкой по пустым журнальным строчкам. — Ушла она после девятого, куда-то там да и поступила, и вернулась аж через несколько лет отрабатывать стаж. Проработала полтора года, а потом, — поток неохотных фраз, объяснявших историю Шульц как самую занудную вещь в мире, наотмашь, вдруг прервался. Алёна терпеливо вздохнула. — Она убила троих старшеклассников. Её труп нашли на третий день в школьной клумбе. Кто-то закопал, — снова пауза, математичка что-то писала. — Шульц, как видишь, достала и на том свете. За неделю до всего я была уверена, что она чокнулась, уж очень резкая перемена личности настораживала. Она была скучной, ну-у, необщи-ительной, — Владимировна, скривившись, красочно описывала заунывным тоном представление о живой Аде, — вечно с кни-ижкой, будто боялась, что её кто-то покуса-ает, а потом... Раз! И превратилась в кусок льда. — Какой она была? — придвинулся Ханако, выдав любопытство. Ковать, пока горячо, пока информация льется рекой! А оскорбления в адрес начальницы парень запомнил. В будущем он отыщет способ, как ей их припомнить. Блеф без злоупотребления полномочиями должен мелькать изредка, чтобы эффект был наиболее ярче. — Пунктуальной. Ответственной, впрочем, как и сейчас. По отзывам учеников она якобы имела особый подход, одно время её расхваливали "восхитительным педагогом", но что-то все забыли, как большинство времени она только набиралась опыта и ближе к середине своей очень короткой карьеры вышла на удобоваримый уровень, — преуменьшением чужих достижений Коцюба, скорее-всего, неосознанно, преувеличивала собственные. — Все уши прожужжали, как она подает надежды, какая она способная... Почти все. Тем, кто вели математические предметы, было побоку. Хотя, был слушок, что она собиралась взять под руководство класс. — А каким была человеком? — Мы почти не пересекались, — обрезала Алёна, фыркая. Так при вопросе «Вы интересуетесь благополучием отребья?» фыркнул бы незаконно обогатившийся аристократ. — Слышала от коллег, что была приветливой, не скандальной, что улыбалась часто. Они недоумевали, как можно быть круглосуточно на позитиве, так и с ума сойти недолго, — отметила Коцюба. — Ну, позитивных дураков любят, так что, она быстро завоевала расположение. Помню, одевалась неброско, да и за одним столом точно ни с кем не пила. Лично я, лично я, видела в ней ребенка. Но не убийцу. — Ага... Старые счёты, значит? — представить, как Ада «часто улыбалась», не получалось так же, как представить жизнь на Марсе. Все-таки, многое из прошлого покрыто для него пеленой неизвестности. Вдруг та Аделина была противоположностью сегодняшней? – Любопытненький рассказ, вот бы больше миролюбивых тонов... Впрочем, если вы враги, другого я не ожидал. — Ну? Допрос окончен? — едко осведомилась зам. — Седьмая, я чего не пойму... Вопрос чисто технический. Ты жива или мертва? Чувствуешься как привидение, хотя имеешь физическую оболочку. Для меня это откровение, — да-а, в украинской школе на него свалилось море таких откровений, одно страннее другого. А он думал, что их академия набита загадками. Как же! Жесткое заблуждение! А возможно, загадки в академии были хорошо припрятаны, а здесь просто видны как на ладони. — Поздравляю. Будь добр исчезнуть, — приказала математичка, блеснув глазами. — Раз ты приближенный, пусть начальница и излагает подробности душещипательных трагедий, без меня. — Я считаю, лучше спросить ответа на вопрос о тебе у тебя лично, а не у Ады. Так правильнее, не находишь? — Доставучий..., — несмотря на долю истины, Коцюба достигла максимальной точки кипения. — Я — дух, вселившийся в чужое тело. Благодаря этому я могу абсолютно без угрызений совести прожить хоть сто лет. — Почему они выселяются? Настоящие владельцы стираются? — Что-то наподобие. Возьмем, к примеру, маленькую девочку, которая узнала, что скоро умрет. У нас будущее привязано за душой, не за телом. У меня, как у мертвой, его нет, и новое тело становится независимым от предписанного предыдущему владельцу конца. Без, разницы, ждала смерть от аварии, Рака или СПИДа, оболочка перестанет умирать и пойдет на поправку, так как его буду подпитывать я. Раньше такой фокус бы не сработал, оставайся я обычным призраком, — прибавила Владимировна. — Исцеляется тело только в слиянии с могущественным духом. — Что насчет душ? — Можно подменять самоубийц, договариваться со взрослыми. Но они имеют, во-первых, устоявшуюся личность, а во-вторых, их времени меньше, чем у того же младенца. Мне нужны такие проблемы? Нет. Ну и всё, — вскинула брови Алёна, сочетая жест с неприятным выражением острого лица. — Да, души детей стираются, они безгрешны. — И что, ты не привязана к школе? — Да, — получая удовольствие от опешившей реакции парня, подтвердила женщина. — Это всё? — Вы в союзе с Адой – непобедимая сила, — с невольной улыбкой заметил Ханако уже у двери. — Мы не союзники. — Но вы работаете в одном коллективе, разве нет? — Три зверски убитых старшеклассников навсегда останутся главной причиной несбыточности твоих желаний. — Точно так же, как погубленные тобой детские души, — бросил он, закрыл дверь и задумчиво направился на поиск ответов. — Как мило, что ты захотел поиграть в детектива, — усмехнулась уголком губ Шульц, уставившись в потолок. Безвольно свисавшая рука держала бутылку, перевязанную красной нитью. Неужели перевертыши доложили о приватном разговоре? Прыткие грызуны. — Подслушивать нехорошо, — поучительным тоном поцокал языком Ханако, напустив дурашливой строгости. — Мыши слышали небольшой обрывок. Прости уж, — выпустив горлышко, она поставила бутылку на пол и закурила, не поднимая головы. — Сначала я презирала в ней халатность. Заслуженная методистка ставила единицы без разбора, а тех, кому они прилетали, ни во что не ставила. Она была безразлична к другим и не помогала даже тем, кто в этом нуждался. Видишь ли, Седьмая умрет, но не признает, что люди – не формулы, и не всегда подходят под шаблоны. То, что они не проходят по критериям, не всегда означает брак, феномен или бездарность. Мы – гуманитарий и крайне упрямый математик, и мы спорим, сколько себя помню. Заострял её отторжение страх, что я, неконтролируемое зло, могу вырезать подчистую её класс. Я похожа на сумасшедшую, не правда ли? — Ха-ха, и зачем тебе бы понадобилось убивать весь класс? Такая взрослая и боится таких глупостей. Ты бы так не поступила. Он подошел, ориентируясь в царствовавшем полумраке по памяти. — Совсем недавно школа вздрогнула от смерти Леры, — резонно заметила Шульц. — Ты знаешь о моих принципах. Но не остальные. Честность, о которой договорились на мизинцах, вызывала у Ханако волнительный трепет, словно бы ему вручили тончайшей породы хрусталь, хрупкий и дорогой до затаенного дыхания. Парень боялся того, что однажды наступит день, когда этим хрусталем придется воспользоваться как оружием и разбить вдребезги. Возложенная ответственность за нечто оглушительно драгоценное беспокоила. — Полтергейсты тебя любят, — возразил он. — ... — девушка поднесла к губам сигарету, затянулась и выдохнула, размывая силуэт сизым дымом. — Да. К слову, Лена согласилась стать моей помощницей. Она поднимет репутацию в школе и изменит слух обратно. — Чудесно. Это надо отпраздновать, — воспылал энтузиазмом Ханако, поправил фуражку, подлетел к Аделине и ловким маневром выхватил сигарету из тонких пальцев. — Я, конечно, понимаю, ты выглядишь очень сексуально с сигаретой, но она вредит здоровью. — Здоровью трупа? — лениво оторвавшись затылком от спинки офисного кресла, Ада ухмылялась, видимо, подмечая, что он осмелился использовать пошлое определение во второй раз. — Да, — невозмутимо согласился Ханако, показывая всем видом железную убежденность. — Посмотри, ты задымила кабинет! Ада смотрела на Ханако, остановившегося у кресла и выискивавшего мусорный бак, со смешком. На краю стола горела лампа, любимая керосиновая лампа, и огоньки света уменьшенными копиями танцевали в её расширенных зрачках. Ему примерещилось, что вместо огоньков там танцевали языки пламени. — Раз мужчина настаивает, — бархатистым голосом произнесла она, не отрывая взгляда, медленно выпутала из одеревеневших рук сигарету и затушила о пепельницу, — Пойду на уступок. Ему стало дурно. Ханако отшатнулся, отвернулся и с огромным интересом взахлеб заговорил о планах на выходные, притворяясь, притворяясь, и снова притворяясь, вопреки обещанию. Это была та реакция, которой добивалась Вторая. Взахлеб выдавал то, что ей удалось вогнать его одним своим неровным вдохом в краску. Порой в Шульц проскальзывало кое-что необъяснимое и сложноуловимое, какое-то опасное настроение, будившее в обыденном лице что-то, что было раскаленнее угля. К Аделине нельзя лезть так, как ко всем, не только из-за маленького секрета о доверии. Начальница осведомлена, что в своём мире он фамильярный, прямой и пошлый до безобразия, а потому избрала злейшую тактику. Если подружка Ясиро стеснялась напора Ханако и покупалась, смущенно краснея, то Аделина отбривала приставания, демонстрируя, что давно переплюнула Ханако по всем фронтам, и готова на то, на что у него, на самом деле, кишка конкретно тонка. Так и сейчас: он трещал без умолку, избегая раскованной позы Второй, самоуверенной и осанистой, и глаз, серых, будто сверкавших в мягкой полутьме. — Так, о чём же вы беседовали с Алёной, если не секрет? — завораживающе продолжила девушка, пропустив монолог помощника мимо ушей. Вкрадчиво оттолкнувшись от спинки, она выровнялась, положила локоть на стол, едва задевая черную ручку, и подперла подбородок ладонью. — Не ломай комедию, — улыбнулся Ханако, хитро прищурившись, — ты же всё подслушала, невозможно ведь устоять от соблазна. — Трудно. Но я, малой, не люблю следить за теми, кому доверяю, — Шульц сменила тон на ледяной и контрастно непринужденно крутанулась в кресле, придвигаясь ближе к столу. — Как хочешь. Свободен. — Седьмая рассказывала, какой ты была, — сокрушенно вздохнув, сказал Ханако. — Абсолютной бездарностью в математике и ничтожеством до самой смерти? — как невероятно четко Шульц уместила двадцать минут в одной фразе! — Почти. Также я узнал, что тебя считали великолепным педагогом и раньше ты часто смеялась. Врунишка, а говорила, что не умеешь! Кстати, выходит, что Ада – твой псевдоним? — парень засомневался, стоит ли уточнять, сбивая веселый темп. — Ты говорила, что это имя тебе дал твой убийца. Зачем носить имя от того, кто тебя убил? — Тебе интересно, как меня зовут? — девушка прикрыла веки и, возможно, ему показалось при тусклом свете, что с грустной усмешкой. — Да, у нас несправедливые условия. Я знаю твоё имя, а ты моего – нет. Он тихо ждал, догадываясь, что Шульц продолжит разговор. — Знаешь, имя, данное убийцей, куда приятнее, чем имя, которое предложили родителям родственники, обмывая моё рождение где-нибудь в канаве. Аделина лучше ироничного «Ангела». — Ангела? Необычное имя. Красивое. — Есть проблемы важнее, — промолвила Вторая, пряча бутылку в сейф. — Лера уничтожила записную книгу. В ней записано то, что я могла забыть. Поразительно, даже протянув лапки к верху умудрилась нагадить. — Вышло просто отлично, — хлопнула от радости в ладоши Лена, а приятно уставший Ханако покивал. На выцветшей клеенке, застилавшей стол, стояла миска, полная аппетитных пирожков. — Наш кулинарный шедевр со сгущенкой наконец гото-ов! — взвыла от счастья Кучма, возвев руки к небу. — Наконе-е-ецто! Какое облегче-е-ние! Ханако-кун, как думаешь, Лине понравится? — Надеюсь, иначе я съем её вместе с пирожками, — с кряхтением потянулся парень, а Лена подхватила, попутно похрустывая позвоночником. — У тебя милая квартира. Почему ты отказывалась брать меня с собой? — Ну... — девочка, непривычно одетая в футболку и короткие джинсы, замялась, окинула взглядом кухоньку. Однокомнатная квартира не отличалась изыском оформления, но была пронизана атмосферой бурного семейного ритма. «Нас было трое в одной комнате, что ты хочешь, — скованно поводила плечами школьница, месив тесто. — Отец свинья, брат тоже не особо чистоплотный. Я уберу, а через два дня опять бедлам. Быстро идею бросила, хотя пыталась. Маму жалко. Я хотела, чтобы она сконцентрировалась на делах, а не отвлекалась на уборки-готовки, но и этого я сделать не смогла». — У тебя столько плакатов на стене, — сменил тему Ханако. — Столько всяких парне-е-ей. Признавайся, ты – отаку? — Почти, — скромно улыбнулась Елена. Отаку – человек, полностью увлеченный нереальным миром: играми, аниме, комиксами, мангой, словом, хобби определенной категории. — Я стихи пишу. — Пра-а-авда? А посвятишь мне как-нибудь поэму? — брови парня двусмысленно скакнули, он растянул рот в хитрющей улыбке. Лена сощурилась и скосила глаза. — Я подумаю, — девчонка не из простых! А парню так хотелось ввести её в заблуждение... Безнадежный замысел. Несмотря на спокойный характер, она тверда, как гранит. — Тогда прочитай что-нибудь. Если помнишь, конечно... Мне бы очень хотелось услышать. А в каком ты жанре пишешь? — невзначай уточнило привидение, сидя на табурете и размахивая ногами. Электрочайник вскипел, щелкнул, девочка плеснула кипяток в чашки. — М-м-м... Зная тебя, будешь смеяться. — Что-то пошлое? — мгновенно заинтриговался тот, засверкав глазами. — Я лучше прочту, — ученица 294-го учебного учреждения кашлянула, придвинув соседний стул. Невидящими глазами глядя на мутное окно, сквозь которое просачивались полосы дневного света, она проникновенно заговорила*: Своё последнее письмо тебе пишу, и в нём не будет клятв и обещаний. Жить честно пред собою лишь прошу, не будь как я – не нужно отрицаний. Ханако обострил внимательность. В словах моих наигранно-весёлых, пропитанных невиданной тоской, скрывались ночи горестно тяжелых, тягучих дней разлуки за весной, — она горько улыбнулась, а голос, полный печали и тоски, разливал по комнате признание. Душа моя, столь робка и ранима, поёт в последний раз же для тебя. Судьба мне не любить – невыносима, — и с её уст донесся тихий, отчаянный, рваный шёпот: —

...я не хочу опять петь для себя.

Ради всего прекрасного, святого, — Лена рассыпалась в мольбе к кому-то, кто должен был её прервать, чтобы утешить, поддержать, разубедить, — пожалуйста, дай времени забыть характера обманчиво смешного, что должен перестать меня манить, — и девушка грустно усмехнулась, словно бы от собственных слов: — Но я же знаю, может быть, и ты, насколько будет это невозможно. И истины, ты знаешь, так просты, поэтому, моё волненье ложно... — она замолчала, как замолчала бы девушка, обратившаяся к нежно любимому мужчине – мучаясь сомнениями, нерешительно колеблясь, – но не в силах сдержаться, встрепенулась, негромко воскликнула: Но без тебя так долго мне безлико! Порою вспоминаю я в ночи, о том, как было счастье то велико, — Лена с ожесточившимся от невыразимой боли выражением лица, склонившись, тихо-тихо закончила: — и кротко, как мерцание свечи. Ханако как ошпаренный подпрыгнул на табурете, восхищенно зааплодировал и налетел на Кучму с триллионом вопросов и похвал. Хоть школьница отшучивалась, что просто вошла в образ, глубоко вникнув в сюжет поэзии, он бесповоротно убедился по её тоскливым глазам: Лена предпочла отдать сердце выдумке, чем чем живому человеку, не просто так. — Придумал, что подаришь? Парень загадочно улыбнулся. — Мне не обойтись без твоей помощи, — с заговорщицким видом он зашептал грандиозный план. С каждой секундой сообщница хихикала всё громче. Шульц читала заурядную, но любимую книгу, расположившись в библиотеке. Просторная комната была всецело посвящена архиву, пыльная и тёмная коморка с длинными стеллажами, куда не ступала нога человека. Раз в несколько дней её могла посетить библиотекарь, чтобы по просьбе какого-нибудь ученика вытащить запылившийся том, пропахший школьной сыростью и плесенью. По обыкновению окунувшись в события романа, девушка не сразу обратила внимание на помощника, с легкостью отыскавшего начальницу в первом попавшемся укромном закутке. Найти потеряшку в украинском учебном заведении, казалось, было вдвое проще, чем в родной академии. Несмотря на схожие габариты и одинаковое количество этажей, с высоты птичьего полёта здания обладали разной формой. Когда путь домой будет найден, Ханако хотел нарисовать продолговатую букву "П" для Ясиро, чтобы различие сразу стало ясно: на картах Камомэ обозначалась как "Н". К тому же, они отличались по стилям и общему настроению. "Роман с Джульеттой" интересовал гораздо сильнее малого, сосредоточенно вычитывавшего названия на корешках книг, походивших на древние реликвии. Будь он живым, непременно чихнул бы. — Что ты ищешь? — Твою ослепительную улыбку, — парень не треснул под знаменитым пристальным взглядом, сверкая начищенной монетой. — А может, проблем? — любезно осведомилась Вторая. — Давай мы поспорим, что найду? — игриво увивался вокруг призрак. — Давай, пошли-пошли, вставай, поднимайся! — Зачем? — начиная подозревать неладное, спросила девушка, но столкнулась с весёлым: — Искать улыбку, конечно, — ухватив за ладонь, не потерпевший возражений коллега поманил начальницу за собой, и Аделина поддалась, спуская с рук наглость. Книжка, в спешке засунутая на нижнюю полку, осталась в стороне. Они поднялись на этаж, попетляли по коридорам, затем спустились по лестнице и пришли к подвалу. — Если не срочно – придушу, — мрачно пообещала коллега. Ханако толкнул дверь и буквально втянул её внутрь. Аделина не успеть понять, почему в кабинете ужасно темно, как вдруг вспышками поочередно позажигались расставленные по кабинету свечи. Спокойные языки огня, рассеивавшие свечением мрак, напоминали светлячков. Поистине волшебное зрелище нанесло удар по дару речи. — Глянь-ка в зеркальце. Парень шагнул вперед, взяв заготовленное зеркало во весь рост. Вторая оцепенела, увидев в отражении синее, будто вечернее небо, платье, усыпанное малюсенькими птицами, подчеркнувшее приталенным кроем худую стройную фигуру. — Потанцуем? — воспользовавшись ошеломленным молчанием, он, небрежно поправив фуражку с золотой эмблемой, подхватил Вторую и грациозным движением закружил по кабинету, который словно стал шире и свободнее, чем раньше. Из ниоткуда зазвучала знакомая музыка, навевавшая приятные воспоминания о концерте. — Ханако, ты... — нехарактерная Шульц растерянность проглядывалась в скованных жестах, в настороженности лица, бровях, сдвинутых к переносице и неуверенном захвате, с которым она сжимала его ледяные пальцы. — Я нашел, — расплылся в лисьей улыбке Седьмой, упиваясь моментом. — Ты так миленько растерялась. Теперь тебе уж точно не отвертеться. Было ясно, что Ада торопливо пыталась придумать ответ, но слова разлетались в голове, а любая фраза, даже самая простая, наверняка казалась неуместной, глупой, не вписывающейся. Её искреннее замешательство смешило – Ханако с нетерпением дожидался этого дня. — И что, мне идёт? — хмыкнула девушка, пытаясь смахнуть с себя смятение. Минуты, проведенные в танце, замедлялись до бесконечности и в то же время до безобразия спешили при вкрадчивом голосе японского исполнителя. Было бы ложью сказать, что ценность момента заключалась в одной лишь музыке. То, что скрывалось за повседневной одеждой, разбило вдребезги воображение. Ханако попробовал, рассматривая Шульц, подобрать в уме более откровенное платье, и попробовал понадеяться, что если однажды девушка его примерит, фантазии снова окажутся ничтожными перед потрясающей реальностью... — Кх, — споткнулся о собственные размышления парень, скрыл физиономию козырьком шляпы и пробормотал что-то невнятное. Аделина подхватила инициативу, влившись в ритмику, и ненадолго перехватила первенство в танце. — Я знаю, о чём ты подумал, — поддразнивая, шепнула на ушко она, а Ханако, вздрогнув, назло вырвался из неловкости с беззаботным смешком, но тут же прервался, услышав, как искренне Вторая рассмеялась. — Знаешь, малой, — песня сменялась песней, но никто этого не замечал. — Перечеркивать себя, потому, что я умерла, казалось мне логичным поступком. Я мертва, и, вероятно, во мне мертво всё. Я – недописанный роман из прошлого, по ошибке уничтоженный, — Шульц отвела задумчивые дымчатые глаза. — Уничтоженный. Но при этом продолжающий заполняться. Моя жизнь, как и твоя, продолжает идти, пусть, как занятно получилось, для всех она оборвалась. — Мы мертвы, Вторая. — Мы многого уже не сможем, — частично согласилась девушка, — я не собираюсь тешиться пустой надеждой. Моё тело мертво. Но не я, — она наклонилась, кружа и притягивая парня рукой. — Я жива, пока я думаю. Меня не делает мёртвой невозможность дышать. И раз я, живой мертвец, перед тобой, — Аделина задиристо ухмыльнулась, подалась вперед, почти касаясь его носа своим, — то не это ли настоящий парадокс? Ханако не имел желания прерывать запутанный ход мыслей противоположным мнением. Ханако смирился с тем, что умер. Ханако, действительно, как и Шульц, перечеркнул себя, двигаясь по инерции, по нужде, от суровой надобности, думая только об искуплении. Искуплении собственного греха. Искуплении за то, что зарезал родного брата ножом, ставшим основным оружием Седьмого. А разве он заслуживал существования после самоубийства? Разве он в нём вообще нуждался? Ханако ничего не хотел. Ни жизни, ни смерти. У него не было ни достойной причины, ни желания. Только искупление. Всё ради него. И большего он не имел. Хотела ли прощения Ада? С виду нельзя сказать, что девушка раскаивалась. Однако она строго относилась к работе, возложив непомерно много обязанностей на свои плечи. Тогда как Седьмой всего-лишь мост, личность, поддерживающая баланс, и человек, утверждавший окончательное решение в коллективе, Аделина – основание, связующая алая нить и командный центр. В этом вина педантичности, ответственности к работе или сокрытое в глубине души сожаление? — Слушай, скоро подойдет Лена с подарками: мы решили, что ты заслуживаешь вознаграждения за потраченные на нас нервы, ха-ха! Что скажешь? — Спасибо, — шепнула Вторая, — взамен примешь мой подарок? — Это же твой праздник, — прикрывая ступор смехом, Ханако открещивался, как мог. — Я настаиваю, — ступая, будто крадучись, девушка обошла стол, легко приоткрыла лязгнувший сейф и вернулась, сжав что-то в кулаке. — Вытяни руку. Повиновавшись, он наблюдал за тем, как осторожно Шульц застегивала серебряную застежку. Тонкая кожаная косичка обвила кисть. Алая нить, которую совсем недавно Седьмой приводил как метафору, была похожа на простой шнурок. Но внешность обманчива. Парень чувствовал: этот предмет был наделен силой. — Парные обереги. Пока ты в моём мире, он особенно пригодится. Оставь навсегда, — прикрыла веки Аделина, когда в отместку Ханако щелкнул застежку браслета на её руке, — на память.