Парадокс живого мертвеца

Замороченная круговоротом проблем, Кучма с теплотой перебирала памятные моменты, в которых одноклассники звали Лену гулять. Не то чтобы ей было интересно слушать цитирование мемов за стаканом "Гаража", однако должность, доверенная Шульц, требовала активной общественной деятельности. Она, будучи несчастным интровертом, тяжело адаптировалась и с трудом подходила к другим людям, чтобы пообщаться. Как минимум, потому, что со многими в классе у неё нет точек соприкосновения, и девочка попросту терялась, не зная, о чем вести диалог. Недавнее происшествие потрясло всех. Даже тех, кто не общался с Хобтий, погибшей по официальной версии от несчастного случая. Как ненормально устроен мир! Каким-то образом пробитое лезвием тело подалось хранителями порядка как чистого рода случайность. Благо, школа не имела к этому прямого отношения, учреждение потрясли и отстали. Полиция, журналисты, телевидение – все кому ни лень совали нос, чтобы выведать, не было ли врагов у несчастной Лерочки, как она себя вела, что из себя представляла и т.д. и т.п. Траурная обстановка нависла над учебным учреждением, а Елена только грустно усмехалась. Знали бы они, какой была эта "бедная девочка" и почему умерла... Необъяснимо, но только в период разразившейся шумихи, когда одноклассники плакали, учителя не могли вести уроки, а по коридорам шныряли крупные мужчины в полицейской форме, до Лены стало доходить, что она пережила, что от и до видела собственными глазами. Её било в ледяном ознобе от осознания, насколько зверское, жестокое, немыслимое событие приключилось в тот роковой день. Когда опрашивали класс, желудок Кучмы свернулся в трубочку. Она ждала. Ждала, сравнивая проскальзывавшую паранойю с сумасшествием Раскольникова, допроса, подозрений, возмездия, словно бы полицейские могли догадаться по лицу, что неприметная восьмиклассница в этом круто замешана. Но менты не умели догадываться по лицу, да и действовали от фонаря, задавая одни и те же вопросы, на что, впрочем, получая одни и те же ответы. Ничего никто не видел, ничего никто не знал. Вряд ли правоохранители рассчитывали что-то вынюхать, раз выглядели демонстративно занято и спешно откланялись. «Крайне идиотская система. Опросы смахивали на балаган. Бестолковые действия, казалось бы, наученных людей», — рассуждала Лена, и думая, как поступила бы на месте полицейских, толкнула двери класса английского. «Ой, сейчас же алгебра! Ду-ура...» — поторопившись закрыть дверь, Лена мазнула взглядом класс, рассчитывая увидеть рой незнакомых старшеклассников, но это оказалось самым жутким, самым непредсказуемым и жестоким зрелищем за всю её жизнь. Школьница не заорала. На ватных ногах и с застывшим в груди криком, школьница остолбенела на пороге кабинета, оформленного в строгих кофейных тонах. На залитом кровью полу лежала Маргарита. Неестественно свернутые конечности того, кто ещё вчера рассказывал планы на грядущую неделю, – она собиралась заказать отцу подарок на День Рождения, навестить бабушку и расквитаться с долгами по истории, – вызвали чувства, которых Лена не испытывала никогда. По виску скатилась капля пота. — Господи... Господи... — глазные яблоки охватывает жгучее ощущение, щекам становится мокро, лёгким мгновенно нечем дышать, будто кто-то перекрывает кислород, а тело, тяжелея, вдруг начинает казаться свинцовой тюрьмой, обременяющей, ограничивающей со всех сторон и затягивающей вниз, куда-то в далекий обморок, куда-то на пол; взгляд помутняется, размывает её на цветные пятна, но Лена всё так же чётко видит это перед глазами в своей голове, ошарашено глотая слёзы. Несмелый шаг вперёд. Осторожный, аккуратный. Лена, рыдая, давила боль от нужды в том, чтобы приблизиться. Ещё шаг. Оно стало ближе. Лена вытаращилась на желудок, вывернутый наизнанку. К горлу подкатил ком. Кусок мяса, валявшийся на полу, не имел ничего общего с Маргаритой. Маргарита должна быть жива. Лена, не останавливая бегущий поток слёз, подумала, что этого не может быть. Толстой цепочкой тянулась из распоротого тела кишка. Склизкий, мокрый кишечник растекался от застежки чёрных джинс до колен. Переломанные ноги и... Лена закрыла рот рукой, придушивая визг. В маленькой голове застряло зазубренное лезвие пилы. Железной рабочей пилы, проржавевшей у рукояти. Проломленный череп. Ей проломили череп. Господи, ей проломили череп! — Маргарита, — моментально охрипнув, прошептала подруга, надеясь, что всё розыгрыш, дурной сон, неправда, и она, с улыбкой отряхнувшись, весело отзовётся. Рука, вытянутая так, как если бы её кто-то тянул, забрызгана кровью. Она была убита. Это было очевидно с первых секунд, но Кучма, понимавшая всё и ничего сразу, покачнулась от этого факта. «Это не может быть Ада. Это не Ада. Не Ада. Кто. Кто это сделал? — из последних непостижимых сил сохраняя ясность разума, Лена соскоблила остатки воли, чтобы включить настолько дедуктивное мышление, насколько позволяла ситуация. Звать на помощь, когда в памяти свежело равнодушие полицейских, девушка не могла: вера в органы разлетелась вдребезги. Кучма прикрыла дверь, воспользовавшись тряпочкой. Не оставлять отпечатков. Но... почему дверь открыта? Почему никто не пришел? Где преподы? Невозможно, чтобы никто ни разу не зашел в кабинет. Обязан был быть кто-нибудь. Почему тогда всё не тронуто и чисто? Журнала нет, учительский стол в идеальном порядке, чистоплотная классрук всегда занималась уборкой перед уходом. Поборов инстинктивную рвоту от вида лица, застывшего в агонической гримасе ужаса, от вида детской фигуры, беззаботно сидевшей на соседнем стуле всего сутки назад живее всех живых, Лена потрогала кисть. Почти холодная. Захлебываясь соплями и слезами, дрожавшими пальцами школьница чуть сдвинула бандану. Пила, будучи тяжелой, прочно застряла в черепе. Сделать подобное мог лишь невообразимо сильный человек. Сила размаха поражала. Кровь на голове была едва различимо темнее той, что из туловища, показавшейся свежее и ярче. Только бесчеловечный псих способен коснуться развалившейся кишечной вереницы, и Лена видела себя чудовищем, пусть и содрогавшимся в нервной икоте, пусть с отнявшейся речью и ватными ногами. Касание пальца. Ком подкатил к горлу, Лена приложила усилие для глотка. Вереница толком не успела остыть. Труп остывал сверху вниз до комнатной температуры, и температуру традиционно измеряли по состоянию внутренних органов, а это означало... Её... Вскрыли уже мертвой. И убийство произошло сегодня. Смерть от удара, скорее всего, наступила мгновенно. Возможно, всего пару часов назад. Об этом также говорили пятна Лярше на белках глаз и процесс образования трупных пятен на коже, хотя в связи с обильной кровопотерей они были слабо выражены. Недавно. Совсем недавно. Конечности лишь начинали коченеть. Почему двери открыты? «То, что я зашла сюда, просто случайность... Случайность. А убийца что? Вышел через дверь? Через окно?» — ученица оглянулась. Окно как окно, правда, приоткрыто... Лена вздрогнула, глянув под ноги. Кровавая полоса. «Зачем оттаскивать? — снова взгляд на окно, замыленный, заплаканный. Пришлось провести рукавом свитера по мокрому лицу. — Он боялся, что кто-то увидит её через стекло? А смысл оставлять двери?.. И почему... никого до сих пор нет?» «Сейчас шесть тридцать утра. Я прихожу на час раньше, потому что провожаю брата на работу. Учеба в 8:30, учителя подтягиваются к 7:40. Англичанка всегда опаздывает. Уборщицы? Сегодня четверг. Класс убирают в пятницу, без причины заходить сюда нет смысла. Прохожие?.. Дверь была прикрыта достаточно, чтобы не вызывать подозрений. Нет, это странно. Как убийца достал ключ к кабинету и как привел Марго? Нет, почему она оказалась в таком месте в такую рань, когда школа вообще не работает? Может, у неё было с кем-то свидание? А не проще ли договориться встретиться на улице? Родители Маргариты не подняли тревогу, прознав, что дочери нет дома? — восьмиклассниц вынула телефон, нервничая, подумывая сделать фото, — телефон трясся вместе с руками, бившимися в лихорадочном ознобе, — и тут же убрала. Нельзя. Если бы заподозрили Лену, то проверили мобильный, а если в нём оказались бы фото, снятые в 6:50, хотя сама Лена планировала вылететь из кабинета в 7:00, следователи смекнули бы, что она пробыла там дольше, чем должна... — Марго не могла прийти по своему желанию. Могла она чем-то заинтересоваться? А если...» Лена вспомнила дело Шерлока Холмса об исчезнувшем из интерната ребенке и учителе немецкого. Учитель немецкого последовал за мальчиком, но не был с ним в сговоре, как считалось при расследовании. «Предположим, Марго пришла в школу раньше по какой-то причине. Её что-то насторожило, может, убийца, и она пошла за ним. Он заманил её в кабинет и убил. Почему? Зачем ему убивать Марго? Чем изощрённее убийство – тем больше личных обид. Какому уроду насолила моя подруга, с кем попуталась? А если это убийство совершил случайный псих? Стоп. К примеру, Марго взяла ключи от кабинета в учительской и вошла, — раскрытый рюкзак стоял между средним и первым, считая от двери, рядом парт, как и ключи, — утром мама говорила, что был дождь. Рюкзак тут и тут мокрый, не высох. Она пришла, ничего не подозревая, но встретилась лицом к лицу с убийцей. Он мог пролезть через окно: оно слишком подозрительно приоткрыто, ещё и качается от сквозняка. Ему что-то понадобилось в классе? Он ждал классную? Если он целенаправленно кого-то ждал, почему убил подвернувшуюся Марго? Убрал свидетеля? Свидетеля чего? Нет, не так, совсем не так, бред сивой кобылы! Чушь, чушь, чушь!» «Господи Боже, на что я рассчитываю? Что я, дурочка с переулочка, жалкая школьница, найду убийцу, просто потому, что читаю детективы? — вырвался нервный смешок. Не давая паническому страху всецело овладеть сознанием, Лена сосредоточилась, желая эмоционально отстраниться, воспринимать картину, разбившую хрупкую психику девочки, как интеллектуальную игру, нет, как нечто большее, чем игру: как главную жизненную цель, ради которой она была рождена. — Разложим по фактам: некто убил Маргариту пилой. Кстати, а... Откуда в школе пила?» По длинной царапине вдоль деревянной рукояти школьница узнала пилу из кабинета труда. Казалось, Лена проходила наимучительнейшее испытание. Абсолютная тишина, мерное покачивание пластикового окна, шорох где-то вдали коридора, и кровь, кровь, кровь, разлитая по полу, и Лена напротив источника той крови, алой, вязкой, недавно бежавшей по венам лучшей подруги, одна наедине с осознанием, что никто не раскроет правду, никто не прольёт на неизвестного свет возмездия и расплаты. Никто.

Кроме неё.

Кроме Кучмы Елены из восьмого "В". «Удар острым предметом. Убил мужчина, сильный физически, женщина должна быть атлетом. Слегка выше сто шестидесяти сантиметров, роста Маргариты, а, может, и сто семьдесят, тяжело понять. Судя по характеру удара, рука находилась выше головы, углубление пореза идет вниз, а не вверх, как если бы размахивался кто-то очень невысокий. Почему оружие — пила? Чтобы сбить с толку? Ладно, не отвлекайся, не отвлекайся, собирай факты, голые факты. Далее... дверь и окно открыты. Вещи... — Елена проверила содержимое, дотрагиваясь вещей с помощью платка. — Деньги, планшет, учебник, пенал, тетрадки, бутерброд в судке, ключи от дома — на месте. Ничего не взято. Золотые серьги, кулон — тоже». Это дало почти ничего, кроме того, это цель заключалась не в ограблении. «Кишки... О Боже... вынуты... будто, будто их вынули... Мне же не кажется?.. Нет. Не кажется. Вынуты. Специально. Кто-то... этим... наслаждался. Полосы крови светлые, как кровь из тела, значит, к двери её перетянули уже мёртвой, и оставили у доски, около учительского стола. Разводы всё ещё не успели стать вязкими. Убийца... может быть даже здешним. Потому что... он знал распорядок уборки, расписания преподов и время, когда в школе один охранник». Он хорошо осведомлен. Часы на мобильном показали ровно семь. Поскорее бы сбежать отсюда, распахнуть двери настежь выпорхнуть, заорать во всю глотку и упасть в обморок и позволить себе быть пострадавшим. Лене захотелось впервые за несколько лет быть объектом сочувствия. Понимания. Чисто человеческой поддержки. «Стоять. Если окно открыто, а утром был дождь, где следы? — школьница, вырываясь из самобичевания, торопливо осмотрела поверхности. Бесполезно. Но, нагнувшись, взглянула под парты и внезапно заметила пакет, из которого торчал свернутый в рулон ватман. Стенгазета, которую поручили Маргарите, как самой ответственной в классе. Он стоял недалеко от входа, у стены, завешенной самодельными плакатами. Ясно. Подруга пришла раньше, чтобы продемонстрировать выполненную работу зарубежнице, внести правки и повесить перед уроками. Дальнейший обыск не принес результатов. Стерильно. Были бы скотч и пудра, поискала бы отпечатки... — Если, если нет следов, нет волосков, нет признаков борьбы, нет вообще ничего, кроме трупа, то... Хм. А если... Если попробовать так...» Тут девушка метнулась к портфелю, вытянула пенал Марго, в котором обязан был лежать скотч. Бинго! Лена спешно приложила его к рукояти пилы, предварительно посыпав мелкозернистой пудрой. Из-за агрессии со стороны одноклассниц, Марго часто таскала косметику, хотя никогда ею не пользовалась. Затем Лена проделала это с ручкой окна, входа, подоконника. Ни-че-го. Протерли? Некто был так расторопен, что даже протёр следы подошвы? «Марго пришла раньше. Увидела кого-то странного, пошла следом. Он исчез в дверях, которые оказались запертыми. Но Марго была убеждена, что человек был и действительно находился внутри, поэтому выпросила ключи у охранника и вернулась. Это было бы в её духе. Потом открыла двери. Выронила рюкзак и ключи, например, от страха. Страха из-за того, что незнакомец... привидение? Пакет он не мог переставить сам, то есть, Марго ходила по классу, а это значит, у них был диалог. Офигеть. Она вряд ли догадывалась, что он убьет её. Они о чем-то поговорили... — Лена, присев, стала рассматривать руки, питая надежду отыскать хоть какую-то подсказку, потом побродила, отметив, что благодаря сменной обуви вряд ли наследит. Напряженная работа мысли не давала ни покоя, ни шанса на слабину. У Лены получилось отложить истерику. — Зачем открывать окно? Чтобы заранее пронести пилу. Призрак пройдет через стену, а пила – нет. Вот, почему окно распахнуто. А что это?» На второй руке ссадина, да такая, будто кто-то больно сжимал её: тёмная гематома кольцом овивалась вокруг худой кисти. Если опираться на то, что трагедия произошла два часа назад, и помнить, что у Марго очень нежная кожа, то примерно перед смертью. «Они о чем-то поспорили, она попыталась уйти, он схватил её, вытащил заготовленную пилу и убил... О, Боже, какая я идиотка! — Лена ошалело схватилась за затылок. — Она повернулась спиной, потому что полезла в рюкзак, не зря он раскрыт и повернут лямками к месту убийства! Её убили исподтишка, она упала, и пила... О, Боже, я все перепутала! Я так волновалась, что не заметила очевидного! Удар пришелся сзади, а не спереди, убийца не высокий, а наоборот, низкий! Вот же рукоять! А вот лезвие уходит вглубь затылка! Он отволок её поближе к двери, чтобы или запутать, или чтобы было удобнее распарывать тело, не знаю... На самом деле Марго упала лицом вниз! — Лена уставилась на темные капли крови на парте, рядом с которой расположился портфель, а затем перевела взгляд на разбитую голову. — Точно... у неё слишком самоуверенный характер... был всегда... так, может, она ляпнула сгоряча что-то не то и убийца разозлился? Он заготовил пилу, причем, очень-очень тяжелую, но нет оснований считать, что покушение готовилось именно на Марго. Она просто первой попалась под руку, оказалась не в то время не в том месте со своим неконтролируемым упрямством...» Ближе к кровавой полосе, избирательные глаза наконец заметили царапину. Извилистую, небрежную. Будто, схватив впопыхах пилу, кто-то случайно зацепил острием линолеум. «Всё ясно. Картина ясна... Господи... Что мне делать..? Что мне делать? Уйти, пока никого нет? Притвориться, что я не при чём?» В коридоре царило запустение. Кучма запихала скотч обратно в рюкзак, рванула к лестнице и умоляла Бога прислушаться к отчаянной молитве. Невероятно, но он вновь внял мольбе – до конца пути никто не вышел ей навстречу. Четвертый день подряд летели клочки по закоулочкам. Учительница английского языка обнаружила в собственном кабинете убитую девочку, и это не удалось утаить ни от прессы, ни от полиции. Киев заходил ходуном от разлетевшихся новостей, и это событие было из разряда таких, которые сложно усугубить сплетнями – реальность поистине щедра на ужасы. Потрясание испытали все, англичанку, поговаривали, вырвало, а полицейские изумленно присвистнули. Это не мог видеть никто и убийство на улице Марины Цветаевой стало первым обсуждаемым событием, распространяясь средь народа со скоростью чумы, во многом благодаря телевидению. Процент родителей перестали отпускать детей на учебу с требованием о переводе, подальше от двести девяносто четвертой школы, как минимум, до тех пор, пока виновник не будет найден. Страх общественности обоснован. Даже Алёну от сочных подробностей на фото потянуло к сигарете, а по спине прокатилась ледяная дрожь. Полиция клялась приложить максимум усилий, но Владимировна знала, что обещать – не сделать. Стражи порядка, сто процентов, в тупике. Главное, чтобы под давлением властей они не обвинили в расправе невиновного. И сейчас, опираясь о косяк от подступившей слабости, Коцюба смазано подумала, как реагировать на медалистку математических олимпиад. Разрезанную пополам. «Даша... Даша, не может быть! — срывающимся голосом повторяла женщина в бреду, надвигаясь налитыми свинцом ногами к безвольному телу. Отсеченная голова откатилась от шеи, паркет был пропитан кровью, бесконечной кровью, и были отчетливо видны каждые венки, каждые сосуды, хрящи и прожилки такого простого и обыкновенного мяса, похожего на то, что покупала Коцюба по четвергам, которое привыкла разделывать ножом, никогда не задумываясь о том, что люди вокруг тоже состоят из такого же мяса... — Даша, Даша, Даша, Даша...» Дарью Коцюбу убили.

Алёна подумала, что лучше бы умерла.

— Да к черту медали, к черту МАН, если он тебе не нужен, — градом по животу, по позвоночнику, по вискам стекал ледяной пот; женщина срывалась на крик, отлаженная работа математического ума дала крупнейший сбой за последние двадцать лет. Помутнение, обрывистость кошмарного сна будто прыжок в омут с головой. — К чёрту репетиторов, если они тебе не нужны... Делай, что хочешь, живи, как хочешь, я не должна была ограничивать тебя! Я не имела на это права! Я, которая не хотела привязываться и не хотела тебя любить, права не имела подминать тебя под свои вкусы, как будто ты моя игрушка! А ты и... была моей игрушкой. Я всегда оправдывала это своей занятостью. Моей работой. Обязаловками. Моим шатким положением. В конце концов, тем, что я — не Алёна в принципе, это не моё имя, не моя кровь, а значит, и ты тоже моей не была, а минимум ответственности, — одеть, обуть, накормить и выучить, — я выполняла. И я была довольна собой, мой долг выполнен, из тебя вырастет нормальный человек, приученный к самостоятельности. Ведь с моей работой я никогда не знаю, когда умру. Когда я заселилась в это тело, то относилась к нему как к расходному материалу, а всё, что с ним связано, — семья, мужья, люди, всё, что относилось к миру живых, к которому духовно я давно не принадлежу, — приходящим и уходящим. Мне было наплевать. Я реагировала только на то, что приносило радость мне. Даша, я — последняя мразь. Знала бы ты, какая я мразь. Хотя, ты, в отличие от меня, жила настоящим в полную силу. Для тебя то, что для меня пшик и жалкая мелочь, было очень важным. Ты хотела, чтобы я спрашивала, как у тебя дела. Как ты себя чувствуешь. Всё ли у тебя в порядке. Хотела, чтобы я гладила и обнимала тебя, как мамы твоих подружек, хотела смотреть со мной кино или просто выходить прогуляться... Но мы никогда такого не делали. Мы жили отдельно. Ты жила своей жизнью, я — своей. И я это поощряла. Для меня это было нормой. Меня это радовало. Какое-то время я считала тебя обузой. И меня радовало то, что ты была тихой и быстро перестала ко мне лезть. А оказывается, я — ублюдочная мать. Я ничего о тебе не знаю. Ничего... ни твоего любимого цвета... ни твоих увлечений... ни того, как ты этим утром позавтракала. Зато, сука, я прекрасно знаю, как ты хорошо занимаешься, как ты хорошо готовишь презентации и отстаиваешь моё звание заслуженного методиста! Настоящая тварь! Настоящая, господи, тварь... Я даже не говорила просто так, что ты — старательная, упорная, эрудированная, ответственная и организованная в свои четырнадцать лет. Гораздо умнее меня в мою первую жизнь. Я принудила тебя повзрослеть, к тому же, думая, что самостоятельность идет людям на пользу и из тебя выйдет отличный руководитель, и без куска хлеба ты в этом мире не останешься... Приучала тебя к математике с раннего детства, насмехалась над твоим интересом к искусству, потому что была уверена, что это — пустая трата твоих сил. Да я с ума сошла, кем я была таким, чтобы решать, что тебе будет лучше, когда даже не до конца принимала за дочь?.. Да горит оно всё, твою мать, синим пламенем! Я затащила тебя в свою взрослую жизнь хлопот и соперничества. Отобрала твоё детство. Не дала счастливой юности. Отправила сюда печатать МАНовскую работу. Была уверена, что тебя всё устраивало. Даже понять не могла, что ты терпеть это всё не могла, и тебе просто хотелось заслужить моей похвалы. Поговорить со мной. Хоть о МАНе. Если больше со мной говорить не о чем. Ты — моя самая большая упущенная возможность. Ты была тем проектом, на который я должна была тратить время. Не на эту чертовщину. Не на свои амбиции. А на тебя. Я должна была быть лучше. Быть другой. Чтобы ты не умирала, так и не увидев, насколько прекрасен наш мир. Алёна знала, что она не дышит. На собрании творился Ад. Выражение Ады, почерневшее от мрачности, пугало двоякостью: оно выглядело невозмутимым, будто ситуация находилась под контролем, но Ханако видел блеск бешенства в её глазах. Лену било в ознобе. Изможденная, бледнее мела, школьница до побеления костяшек вцепилась в свитер, придерживая заодно плед, накинутый кем-то из полтергейстов на дрожащие плечи. Кучма была охвачена горем. Именно Маргарита нарисовала за устным описанием макет платья, сшитый для Аделины на заказ. Полтергейсты, притихшие, молчали. Даниил выкуривал третью сигарету, но никто не сказал ему ни слова. Алёна Владимировна казалась хладнокровной, но тупой бессмысленный взгляд выражал куда больше слов. Она невидяще блуждала им по окружению, словно бы рассеянно. Четвертая Тайна нервно ерзала на стуле в крайней взволнованности. Перевертыш, собравшийся воедино коллективный разум, глазами-бусинами бегал по лицам коллег. Подавленные, угрюмые и несчастные, они вызывали сопереживание. — Второй труп – Коцюба Дарья Игоревна. Подробности в отчете Седьмой, — от взмаха ладошки Егора листы вспорхнули с центра стола и плавно приземлились в руки. Шульц размеренно продолжила: — Ситуация критическая. Через каждые четыре дня новый труп. Слухи среди учеников возрастают, как и наша сила. Очень скоро люди станут терять надежду остановить убийства. В таком случае, они начнут массово скидывать их на паранормальное – на нас. Если из-за волнений воскреснут кланы экзорцистов, на нас, «виновников», откроют охоту. Или школу прикроют. В обоих случаях мы, Семь Тайн, не выполним наши обязательства – не защитим людей. Аделина глянула на Лену. Не способная унять стянувшую шею петлю ужаса, девочка сцеживала зубы до желваков. С трудом она вздохнула, нахмурилась, собирая мужество в кулак, и объявила: — Убийца – неживой парень невысокого роста, обладает недюжинной силой. Ему нравится убивать. Особенность почерка – излишняя жестокость, пристрастие к садизму над убитой жертвой. Лишает жизни мгновенно. Я предполагаю, что он сумасшедший – у сумасшедших развита физическая мощь. Или же он... — девочка умоляюще скосилась на Аду, чтобы закончила она. — Один из нас. Воцарилось молчание. Фраза, произнесенная Шульц, разнеслась по классу громовым раскатом. — Так или иначе, он хорошо осведомлен. Готовится тщательно, ловит случайных жертв, каким-то образом избегает патруля Четвертой Тайны. — С чего ты взяла, что это парень? — угрюмо спросила Алёна. — ...У Марго на руке синяк, след от руки. Пальцы мужские, по размерам принадлежат владельцу не старше двадцати лет, — растерялась Кучма, интонационно как бы говоря: "Ну, потому, что, вот, так, сложилось, но я могу ошибаться...". «Ей нужно быть увереннее в себе», — мельком подумал Ханако и осекся: его отовсюду сверлили пристальные взгляды. Проскользнувший холодок ему ой как не понравился. В некоторых лицах читалась готовность прикончить его в тот же момент. — Да вы что? — посерел Седьмой из академии Камомэ. — Ты изначально был странным, — заговорила математичка, по-волчьи сверкая глазами; черты бледно-зеленого лица заострились, — явился не пойми откуда, не пойми зачем, с порога записался в любимчики к руководству, везеде вертелся, совал свой длинный нос в любую дырку в полу. Выперли из своего мира, а ты сюда гадить перебрался, да, сучоныш? Где ты был сегодня с шести до семи утра? — Алёна оскалилась, заметив смятение. — Погулять вышел, да? Нет свидетелей? Отвечай, живо! — Заткнись, — ледяной голос Аделины оборвал нарастающий крик, и от злости, плескавшейся в зрачках Шульц, поплохело. Девушка встала, раздвигая со скрипом стул. — Это не он. — С какой стати ты так уверена? — выплюнула Коцюба. — Я вижу больше, чем ты, — процедила начальница, сузив глаза. — Хочешь устроить самосуд? Тогда сначала придется убить меня. — Если окажется, что мы пригрели убийцу – убью, — едко поклялась женщина. — Мне в этой жизни уже нечего терять. — ...Ханако не мог этого сделать, — нарушил долгую тишину Егор, неожиданно сменив манеру речи. Он всегда говорил так, как простой первоклассник – нескладно, коверкая произношение некоторых букв. Но эта реплика была инородно твердой, прямой, уверенно сказанной, так, что все обратили внимание. — Поверьте мне, как Тайне. Он не мог. Даниил, мазнув взглядом мальчишку, переглянулся с Глебом, затаившимся тише воды ниже травы, и щелкнул зажигалкой вроде бы задумчиво. Лена, о чём-то размышляя, таращилась на листы, а потом, украдкой глянув на прикурившего парня, неожиданно потупилась. Что на уме у грызуна было загадкой: существо внимательно вчитывалось в документацию и, как казалось, мало интересовалось препирательствами. — Я – не убийца. — Тогда ты, Шульц. Что ты делала утром? Или в период убийства Дубогреевой Маргариты, в четыре-пять утра? Ты где была? — Пила чай с Ханако, — спокойно ответила она. Новый по-деловому черный галстук на лавандовой рубашке смотрелся лучше прежнего. — Это правда, — подтвердил Ханако так же невозмутимо. — Вы можете покрывать друг друга. — Зачем мне убивать Маргариту и твою дочь, Алёна? — поставила вопрос ребром Вторая. — Это мне и хотелось бы знать, — ядовитой змеёй шипела та. — Ты точно что-то знаешь. Она обращалась к Ханако. Он хотел отвернуться, но не смог. Он промолчал. — Вряд ли это кто-то из вас... — неуверенно откликнулась Лена и поправилась: — нас. — Кучма, чтобы дух имел такую силу, он должен быть Тайной. — А если он психопат? — Это не влияет на могущество привидения, — высокомерно отрезала математичка. — Ада, ты не сможешь вечно защищать своего... компаньона, — скрипя челюстью, пренебрежительно закончила Владимировна. — Я не слепая и я знаю, что он с кем-то заодно. Парень чувствовал, что необходимо защищаться. Вести себя чётко, легко, неформально, как на собраниях Тайн академии Камомэ, гораздо более пафосных и напыщенных в исполнении. Приземлить, с добродушной улыбкой смыть спесь, успокоить, обнадежить... Но он наблюдал за Адой, осознавая, что находился здесь на птичьих правах, буквально являясь никем. Оставалось полагаться на неё. Безрассудно вмешавшись, усугубит положение дел. Сейчас любой поступок будет направлен против него. — Беспочвенные обвинения. Иди в отпуск, проспись, — холодно кинула Шульц, изящно отбросив листовки. — Четвёртый, я буду проверять твоих по два раза в сутки. Завтра состоятся переговоры с Фредериком. Его приступ – дело рук маньяка. Если он устранил ван Хейзена в первую очередь, значит, Фредерик – угроза. Не время для междоусобиц. — А если это реально кто-то из нас? — хмуро спросил Даниил. Солнечные блики плясали на круглых стеклах очков, пока он не выдыхал дымом. — Я прикончу его без промедлений, — не задвигая стула, Шульц направилась к выходу. — Пошли, малой. Уходя, Ханако вслед донесся эхом презрительное: «Мерзкий шпион». — Не стоило выходить на конфликт, — парень мешал железной ложкой чай. Ада ничего не говорила весь путь от кабинета литературы до глубины её грани, где царило сказочное умиротворение. Словно и не существовало двух трупов, не происходило того идиотского совета и Седьмой, сорвавшейся с цепи от горя. Лишь зеленая листва, желтые просветы летнего солнышка, журчание лазурной речки и цвириньканье птиц за деревянными окнами. — Мы давно на ножах. — Что будем делать? Жаль, нельзя остаться здесь навсегда. Пить мятный чай, ловить рыбу, охотиться в лесах на дичь, растапливать мазанную печурку и любоваться закатами вечного лета... Но преступник на воле. Неизвестно, сколько крови предстояло пролиться ради его поимки. Посреди сумасшествия, покатившего по наклонной мирные деньки, была Аделина, обязанная самолично в этом разобраться. И Ханако, который не смог бы бросить её одну. — Полтергейсты подходят по внешним критериям. Да, они проворны, но не отморожены для того, чтобы выпотрошить двух школьниц. Алёна не могла убить свою дочь, но, в теории, могла прикончить Дубогрееву. — Алёна высокая женщина. — Алёна сменила три тела и изначально родилась парнем. — Чего-о-о-о?!! — Ханако закашлялся чаем, подпрыгнув на диване. — Она умерла в шестнадцать веснушчатым пацаном. Это не важно. Подумай вот, о чём, — девушка прикрыла веки. — Перевертыши повсюду, но никто так и не доложил об убийце. Уловил? — Да. — Я больше никому не верю. С сегодняшнего дня мы полагаемся только на себя.