Парадокс живого мертвеца

— Нужно вскрыть меня, чтобы растворить внутри души появившийся из ниоткуда камень? — скептично уточнила Шульц, рассматривая находку. — Именно, — терпеливо согласился Ханако, пробегая глазами по содержанию свитка. Такая пожелтевшая бумага с ободранными на краях зазубринах... Видимо, старинный пергамент. — Откуда уверенность, что это тот самый подарок Бога? — резонно спросила Аделина, положив тлеющую сигарету на пепельницу. — Присмотрись. Сзади он от чего-то откололся. Она поверила. Маленькая мелочь, порадовавшая парня. — Зови Лену. — Почему Лену? — обиделся Ханако. Он связан с ней куда сильнее, чем Лена! Он, закатив на немного рукав, перевел долгий взгляд на браслет. Веревочка покровительски овивала худую кисть. Поняв, что не дождется ответа, на следующий день парень привел школьницу. — Ты просишь... разрезать твоё ментальное тело, а потом вложить рядом сердцем, в глубину, вот это? — Кучма побледнела. В её выражении одной за одной отражались сбивчивые мысли: «Вы спятили?», «Почему я?», «Как это сделать?», однако вслух подруга сказала совсем другое: — А нельзя применить никакого наркоза?.. — Разве что стукнуть посильнее, — весело рассудил парень. — Режь наживо, — безапелляционно приказала начальница. Холод в ожесточенных суженных глазах можно перепутать со злом, направленным на собеседника. Но мрачность, окутавшая дымом Шульц, на самом деле скрывала внутреннюю борьбу с собой. Желание коснуться того, что необратимо потеряно – то ли это чувство, что одолевало Аделину? Вновь собрать себя по разодранным частям, канувшим навеки десятилетия назад? Вспомнить, кто ты. Кем был раньше сегодняшнего дня, что умел, как жил, о чём думал, что успел осознать... на кого смотрел с пристальным вниманием, на кого ласково, а на кого – ненавистно. «Вспомнить меня». Ханако молчал. Прожженный эгоист. — Вот же... Ладно, ладно, — вздрогнула Елена и обратилась к призраку: — давай нож. Будет неудобно клинком. — И проваливай, — бросила девушка, кидая мундир на стул. Пальцы, тонкие и длинные, начали расстегивать пуговицы лавандовой рубашки, и Ханако, раззинув рот, сглотнул. — А может, я тут, тихонечко? — льстиво улыбнулся тот, протягивая кухонный нож. Почему его оружие используют, как попало? Как же Ада ему дорога! — Лина, может, пусть недалеко постоит? Мне страшно будет без поддержки, — просительно поджала губы Лена. Парень подметил, как дрожали у неё руки. Так дела не будет. — Ладно, — вздохнула почти без раздражения Аделина, сняв с петель пуговицы, а затем включила в кабинете свет. С помощью Кучмы смела лишнее, ничего не оставив, кроме наспех постеленного пледа: стол превратился в импровизированный альтарь. Щеки постепенно багровели от сцены Шульц, словно назло неспешно снимавшей рубашку. Не на этом следовало концентрироваться, но плавные изгибы приковывали к себе, притягивали, а Ада, пронзавшая равнодушным взглядом, элегантным движением руки отпускавшая край одежды на стул, казалась очень... Сексуальной. Резко натянув козырек по нос, он полностью отвернулся, в диком смущении повторявшем последнее слово незаконченного предложения. Охарактеризация смутила сильнее, зрачки Ханако метались из стороны в сторону, на месте спокойно не стоялось. Совершенно. — Эй, девственник, — окликнула Вторая. Только парень повернул голову, чтобы возмутиться, как в физиономию прилетела рубашка: — Подержи. «Она же её сняла прямо с себя, да?..» — на ватных ногах развернулся обратно к двери Седьмой, не чувствуя ладоней, так и сжимавших любимую вещь Ады. Как-то разом ему поплохело: Ханако вспотел. Сохранение ясного ума давалось как никогда сложно. Как некстати фантазия чересчур расшалилась... Слышно как Лена обрывисто вздохнула. Осторожненько скосившись, он увидел, как тряслось острое лезвие в хрупкой ладошке. Не сможет. Исказившаяся гримаса настоящего ужаса являлась главным подтверждением. Сделать больно тому, кого любишь – слишком страшно. И сумасшедше тяжело. — Я завяжу глаза, если тебе станет легче, — предложила Шульц. — Надо, чтоб они были открыты, так боль лучше переносится... — замотала головой восьмиклассница, упрямо отрицая. — Плевать. Завяжи. Судя потому, как засуетилась школьница, бегая по комнате, она согласилась. Черные рукава мундира взяли вместо повязки. Наступила тишина, подчеркнувшая важность момента. Ленина ладошка по-прежнему билась в нервной дрожи. Она взяла нож, примерно как хирурги брали бы скальпель. Где научилась? Может, у неё мама – врач? — Оно же зарастет?.. — Затянется. Видно, насколько ей хотелось проронить: «о Господи», «я не могу», «мне страшно». Тот факт, что она собиралась, несмотря на страх, выполнять порученное дело, восхищал, но стоило храбриться, находясь на грани бессознательности? Ханако бесшумно подошел, приложил палец к губам и аккуратно вынул рукоять из некрепкой хватки. Девушка изумленно хлопнула ресницами, очень растерянная, белая, как мел, и догадалась, что он принял решение сделать это за неё. — Потерпи, пожалуйста, — вдохнула Лена. Парень, унимая собственную дрожь, проткнул кончиком нежную, бледную кожу над грудью, ближе к ложбинке. Он резал. Она вырывается. Лезвие проникает глубже. Она сипло шипит надрывным голосом ругательства. Жуткий скользящий звук, ощущение вспарывания мяса, шумное, рваное дыхание подкупало судорожно отдернуть руку, но он резал. Хриплый крик оглушительно разрушал тишину, он впервые слышал крик, надрывностью пробирающий до самых костей. Лена надавила на плечи, сдерживая подругу, капли, алые и горячие, скатывались по телу. Нельзя затыкать уши, чтобы не слышать этот ад, нельзя сомневаться, нельзя отводить глаза от кровоточащей дыры, иначе он увидит Вторую, представит, взглянув на искаженную гримасу, до чего же ей невыносимо. Ему хватит открытого рта, сцеженных зубов и намокшей от пота и слез повязки, чтобы с собравшейся в тугой комок яростью запустить нож в стену. — Терпи, Ада, терпи! — тонкие ручки в рукавах черного свитера тряслись, Лена дрожала осиновым листом, и невзирая на пот, лившийся градом, цепко впивалась в вырывающиеся предплечья: страху не удалось овладеть лишь кончиками пальцев. — Кто режет? Твой голос сзади, кто держит нож?! — мешая слова с волчьим рычанием, выдавливала Аделина. — Я, я! — ответила Кучма неубедительно. «Эй, камень, — сжав в левой ладони, подумал Ханако зло, — только попробуй не сработать... и я раскрошу тебя на мелкие кусочки». Он удобно подхватил камешек. Времени в обрез. — Давай, давай! Рана начинает затягиваться! — настойчиво вопила Лена, панически метаясь из стороны в сторону и боясь выпустить Аду. Восьмиклассница смахивала на абсолютную сумасшедшую, призрак выглядел не лучше. В воздухе беспрерывно билась тревога. Парень коснулся лба Аделины двумя пальцами. Шульц расслабилась, похоже, проваливаясь в сон. Почему Ханако так поздно вспомнил о приёме «усыпления»?! Чёрт! Так беспокоился, что всё вылетело из головы! И он – лидер Семи Тайн? Ханако выдохнул и смело протолкнул слабо засиявший, словно бы изумрудной звездой, подарок Бога на самое дно – туда, где в паре сантиметров находилось остановленное сердце. Шульц захлебнулась кровью, брызнувшей изо рта. Моментально сообразив, оба подбежали и повернули голову набок, приподняв Вторую за подмышки. — Тш-ш, всё-всё-всё, всё закончилось, Ада, всё хорошо, — нашептывал ей дух, поглаживая суетливо по шелковистым волосам. На кисти телепался браслет. Первым попавшимся под руку парень безнадежно стирал кровь с подбородка, не замечая, что размазывал разводы только сильнее. Накатила жуткая слабость, стрельнувшая током, нервы обнаженными проводами подкашивали колени, но Ханако держался, зная, что иначе не сможет подняться и будет просто сидеть, прижимая Шульц к себе. Ничто, кроме мокрых салфеток, не оттирало кровь... — Боже, надо было усыпить Аду сразу, чтобы она не страдала! — Лена заплакала. — Почему ты так не сделал раньше... — Я... я забыл... Прости... Особо пристально Седьмой следил за зарастанием пореза. Процесс продвигался постепенно, минута за минутой стабилизируя общее состояние Второй. Тайны обладали, помимо регенерации, некоторыми индивидуальными особенностями, как, например, умением ненадолго усыплять. Дух опробовал его впервые. Дождавшись, когда пораженный участок восстановится, Ханако осторожно взял Аду на руки. Мундир спал. Темноволосая оказалась не лёгкой, и, поднявшись над паркетом, парень подлетел к обитому кожей креслу. Бережно расположив колени и затылок на подлокотники, сделал полуоборот, думая подойти к алтарю, но застыл: восьмиклассница сползла на пол, болезненно держась за виски. — Лена? Тебе плохо? Лена?! Эй-эй-эй, не падай в обморок, ладно?! Ле-ена? — пощелкал перед глазами, а затем и потряс призрак, распахнул портфель и нашел пластинку таблеток. Зеленая физиономия Кучмы в сочетании с еле слышным «кружится...», дало понять, что у девушки проблемы с давлением. — Спасибо... — вяло кивнула она, рассасывая таблетку. — Ненавижу обмороки... Думала, помру... — Не в мою смену, — усмехнулся Ханако, помогая встать. — Не пугай меня так, ладненько? Так, всё, на сегодня хватит стрессов. Иди-ка домой, дальше я сам. — А-ага... Спасибо... Снова, — постаралась улыбнуться Елена, подтянула лямку рюкзака и попрощалась. Помощник привел в порядок кабинет, вернул в первоначальный вид стол, очистил Аделину от грязи с максимальным проявлением заботы – не жалея времени, старательно вытирая кровь, пока девушка находилась в бессознательности. В каком-то смысле это доставило удовольствие: парень представлял, как она проснется, и как раньше, станет для него начальницей. И всё вернется на круги своя. И Ада всё вспомнит. Вспомнит! Всё! До мельчайших деталей. Предварительно подложив салфеточку, Седьмой поставил блюдце, имитируя сервировку: благодаря мыши, бежавшей из самой столовой, на подносе красовалась чашка чая и свежая булочка со сгущенкой. Почему нет? Как бы там ни было, Шульц угощала, игнорируя факт того, что они – мертвы. И он... проигнорирует. Пусть не видел в питании никакого смысла. Более осмысленный взгляд на последствия стахановского труда позволил заметить, что Вторая была до сих пор без футболки и вполне неплохо выглядела без неё. Кружевное бельё – довольно привлекательно... Скрипя зубами, дух заставил себя натянуть на девушку рубашку. А вдруг холодно? А вдруг раны затягивались медленнее из-за дискомфорта? Вдруг Аде будет некомфортно просыпаться без повседневной одежды? Вдруг она, чего хуже, испугается или разозлится? Коснуться обнаженной Ады он бы не смог в любом случае, но как же хотя бы посмотреть, полюбоваться, порадоваться?!.. Ханако вздохнул так грустно и печально, что можно было подумать, что парень лишился уникальнейшей в мире возможности, о которой грезил все прожитые им жизни. Скорее бы Второй проснуться.

***

...Темно. Вот, какова Преисподняя? Стискивало легкие. Ныло в груди. Вряд ли. После подсобки Фредерика это – пустяк. Подобие смерти, жалкая пародия. Холодно. Изнутри обжигало. Почему мёртвому больно? Года бежали друг за другом десятилетиями, а Шульц не покидал банальный вопрос: почему нельзя принять, как данность? Это облака наверху? Похоже... ночное небо. Оно переливается... Нет, это просто белые блики. Что за блики? Откуда? Они падают. Незнакомое чувство... будто в душе чиркнула спичка. Потихоньку зажигается, обрастая искрами бенгальского огня. Такой короткий, едва уловимый миг. Как размыто. Будто надеты чужие очки. Через заложивший уши свист прорезался чей-то голос... Шульц подпрыгнула, громко опрокидывая офисное кресло. «Это был сон», — безразлично констатировала Шульц, уставившись в потолок. Толстая спинка смягчила падение, но тело ломило. Какая-то несущественная боль роилась на дне позвоночника, вызывая желание размять кости. Спустя секунду в пустом разуме щелкнуло: призраки не спят. Особые ситуации вынуждали Аделину засыпать: это был личный метод борьбы со стрессом, пригождавшийся очень, очень редко. На дворе не мирное время, но и не кровопролитная война. Что это было? С непривычной сонной неуклюжестью глава подняла стул и перебрала ладонью плотно разложенные на дорогом столе бумаги: списки учётников, еженедельные отчёты... — Работала, значит... И уснула. Гениально. Девушка вынула из сейфа чудо-напиток, переложила в левую руку, чтобы правой извлечь записную книжку, всю в скотче и изоленте, надорванную, перепрятанную в тайник под полом для самоуспокоения. Гитара накрылась доской. Шульц откупорила бутылку, забросила ноги прямо на бумаги и, лизнув палец, пролистнула книжонку. Ничего из этого в памяти нет, сколько не читай. «Но ты же помнишь?» Та фраза... Оказывается, отсюда. «Пацан спросил, помню ли я, ради кого существую, — вскинула бровь Аделина, оценивая описанное в дневнике примерно так же, как читатели оценивали любовный роман. События воспринимались происком богатой фантазии, слова — авторским стилем, персонажи — типичными родными душами, по мановению пера сошедшимися в порыве дружбы. Или не дружбы. Аделина не чувствовала никакой причастности к истории и, возможно, подсознательно бежала от ответственности или нервного срыва, перекрывая входившей информации любой доступ к её сердцу. — Милое признание. У меня странный вкус. Что такого сделал этот ребёнок, что я сама на себя была непохожа? Интересно». «Абсолютная влюбленность. Если не любовь, — вынесла вердикт глава. Письмо полностью выбило из колеи. — Носилась с ним как курица с яйцом. Ещё и подколы непонятные... то у Даниила опасно развяжется язык, то у Алёны. Все, как один, твердят про то, что для меня он был явно кем-то большим, чем простым подопечным. К тому же, его невиновность сто процентная. Довольно глупым поступком было бы игнорирование фактов. По логике вещей, я должна выслушать ребёнка». Запись за апрель заставил надолго задуматься, после чего развернуть раздел, в котором была написана законченная песня. Как девушка сочинила её, покоилось на дне памяти, затянутой черным туманом забвения. «Простые аккорды», — бутыль осталась на файле, на старую гитару пролился свет. Не имело значения, помнила она или нет. Возможно, сейчас должно быть больно. Возможно, скоро доведется убедиться лично в правдивости этих заметок. Истинные воспоминания. Она вспомнит то, чего, по её мнению, не было. Если вспомнит. Ханако вновь слушал. Он, как тогда, как впервые, подошел случайно, чтобы сдать отложенный отчет за неделю, в четверг седьмого числа. Но остановился у двери. Слушал. В этот раз голос всё так же мелодичен, однако в нём не доставало теплоты, пронизывавшей слова, что плавно разливались ручьём. — У меня некрасивые глаза*, некрасивая душа, не проси сказать обратного. Синий лёд в во взгляде, пепельный и злой. Ты же видишь мою боль. По весне оттаю заново, — парень цепенел. У меня некрасивые глаза, — продолжила Шульц, — они смотрят прямо в Ад и сверкают красной искоркой. Подойди, познакомлю с Сатаной. Ты с вином или водой, будем рады очень искренне... искренне... — вороживший проигрыш. Её пение заставило окунуться в прошлое. Хотелось выйти из тени, отбросив дурацкий файл, сесть на полу, чтобы наблюдать, как рука быстро перебирала аккорды, мозолистая рука, не лишенная легкости. Ханако прислонился к двери.. — У меня некрасивые глаза, Я с тобой, но я одна. На зрачках зияют трещинки, — он представлял, как она произносила это, горько усмехаясь. будет жесть, но пытайся в них залезть, в этот тёмно-синий лес. Что-то страшное мерещится. Вторая... эй, остановись. Не пой. — У меня некрасивые глаза. Кровь из носа, ты слепа? Таково моё проклятие. Цвет воды, как гитарные лады... Вечно злится и болит, очень классное занятие. Остановись. Парень сцепил зубы. Словно там, в трех шагах, стояла та Ада. Совсем рядом, совсем рядышком, но одновременно невыносимо далеко! Словно воспоминания не выветрились из тела, а всё ещё находились глубоко внутри, просачиваясь порою в жесты, в интонации или в силу, с которой пальцы били о струны. А вдруг после периода, пережитого без памяти, Шульц покинут чувства? Это неожиданно испугало до сбежавшего по лопаткам пота. — У меня некрасивые глаза, некрасивая душа... — пропела Аделина под стихавший шелест струн, — не проси сказать обратного. Оттолкнувшись от двери, парень направился к выходу. Тамбур казался узким, недружелюбным, а коридоры – холодными и пустыми. Седьмой собирался сказать, что видел какую-то тень, но передумал беспокоить Шульц понапрасну: ей и так было несладко. Да и, три шкуры содрала бы, если бы побеспокоил. Отныне, когда помощник входил без стука, девушка метала в него клинки, и чаще всего попадала в фуражку. — Мы не договорили. Кто там? Знакомые интонации... неужели Даниила? Ханако притаился за углом, приготовившись бессовестно подслушивать. Надо же! Не прошел и половины пути, как наткнулся на нечто, как выражался здешний народ, «цикавэ». — О чём? — ха-ха, а это, похоже, Лена делала вид, что не понимала темы разговора! Наверное, ребята сидели на красном диванчике, точнее, на Третьей Тайне, и секретничали. Ха-ха! Любопытно! Подслушивать нехорошо, но иногда полезно. — Планируешь говорить всем, в каких мы отношениях? Я, если что, не заставляю. Чистый интерес. Шорох одежды. — Не знаю, пора ли говорить... — замялась Кучма. — Пха-ха, понимаю, мы друг к другу прицениваемся... Главное: не торопись. Признаюсь, чтобы тебе стало легче, что и сам пипец нервничаю. — ...Правда? — Чистейшая. — Я просто подумала, что связывание судьбы живого с судьбой призрака — ненормально. Мы начнем встречаться... А ты представь, как тот же Ханако отреагирует? Он посмеется, порадуется за глаза, но на самом деле... — Лен, — внезапно ласково прервал её Даниил, — какая, к хренам, разница, что там подумает Ханако и Контролёрша? Да накласть. Хоть грёбаные Боги на небесах, будто им, твою мать, есть до нас дело. Это не важно. Забудь. — Я имею в виду, что это противоречит вашим законам. — И? — простодушно осведомился Даниил. — Как ты не поймешь! — возмутилась девушка. — Нас разлучат и не дадут связать души. — Значит, их просто надо связать прежде, чем мы об этом скажем? — подвел тот. Лена, видимо, села. — Точно... А как нам это сделать? Ты что... уже об этом подумал? — Положись на меня, — по треску обивки диванчика – он потянулся.— У меня свои каналы. — ...Если я всю жизнь буду любить тебя, призрака, то получается, у нас не будет детей? — через время заговорила восьмиклассница, а Даниил хохотнул. — Ты смотришь пугающе далеко. — ...а приемные даже видеть тебя не будут, — игнорируя подхихикивания, продолжила та размышлять. — Мне придется устроиться в школу, чтобы видеться с тобой? Странно. Вообще, если закон о запрете на такую любовь существует, то, получается, что на то существует причина. Может, в этом есть зерно смысла? Сам посуди, разве есть у нас будущее? Если мы, конечно, не разругаемся до трясучки и доберемся до моего выпуска. — Слушай, ты даже не знаешь, как звали мою собаку, а уже планируешь на десять лет вперед. — У тебя была собака?.. — Вот-вот. И я знаю о тебе всего-ничего. И кто из нас торопится? Смешная. Выброси всё из головы и плыви по течению. Ты, конечно, так не сможешь, но попробуй. Всё только-только началось. Вместо того, чтобы мучать себя чересчур серьезными, но бесполезными вопросами, попытайся просто находиться в сегодня. — Да... ты, наверно, прав... Но я привыкла продумывать наперед. Думаешь, был кто-то до этого, кто мог продумать за меня? — разозлилась Кучма. — Окей, давай продумаю! — с вызовом согласился дух. — Я найду способ, как покинуть эту дыру. Например, сопру в банке миллионы. Мы купим дом за границей и, если вдруг мы будем готовы, заведем ребенка. Имя потом продумаем, надеюсь, ты не против. Я буду подрабатывать отдаленно... видно, мне придется учиться по каким-то курсам и держать связь с заказчиками через тебя... А ты – делать, чё захочется. Захочешь – будешь работать, не захочешь – будешь дома, наслаждаться видами из окна. Будешь книжки писать или, может, чем-то другим заниматься... Заживем. А когда ты умрешь... я тоже умру. Или буду жить ради тебя. А если умру я, ты будешь жить ради меня. А когда встретимся, будем путешествовать, пока не надоест шляться по миру целую вечность. Как тебе? Достаточно? — Ты сумасшедший. — Ну так, а что ты хотела? — Ты что, правда можешь украсть миллион? — Если уволюсь из этой богадельни, то да, — голос почему-то затих. Ханако на секунду выглянул: Даниил, подозрительно оглядевшись вокруг, нашептал что-то девушке, очень тихо, чтобы не услышали ни случайные прохожие, ни расставленные Шульц "уши". — Да, тогда, действительно, заживём... Я не против. Забери меня отсюда. Забери меня из этой дыры как можно быстрее, — было тяжело понять, шутила ли Лена. В каждой шутке доля правды. — Чем дольше с тобой говорю, тем больше понимаю, что мы говорим слишком мало, — внезапно сказал полтергейст. — Как бы легко не относился к жизни, осознаю, что прошло каких-то там пару недель и мне чутка страшно ни то, что что-то обещать – мечтать в целом. — Заметила, что ты редко признаешь страхи вслух. — Достаточно того, что страшно тебе. Я бояться не должен, — Даниил ухмыльнулся. — Мы оба знаем, что не знаем, что случится завтра. Смысл попусту трепаться? — Ну, когда ты просишь меня не беспокоиться, это выглядит так, будто ты отмахиваешься. Или считаешь это глупым. — Да? — удивился дух. — Да, — мрачно подтвердила школьница. Так вот, как оно. Они все-таки влюблены! Вот это да. Даже про Седьмого замолвили словечко, только почему сразу Ханако – и против? Может, и не против... Чёрт возьми, досье Ады дало возможность Лене полностью предугадать его реакцию! Да, он не обрадовался бы подобному союзу! Как раз потому, что это запрещено и являлось далеко не лучшим выбором! Обрисовал полтергейст красиво, но не учел, что, в таком случае, Аделина стала бы им врагом: её обязанность – сохранять баланс, не давая духам вторгаться во владения живых. Ограбить банк? Работать? Завести ребенка? Вздор! Это приведет к перевороту! Он сам понял, что сказал? Загробная жизнь – не благословение, а наказание за грехи, кара, посланная Богом! Одиночество, когда меняется мир. Сменяется эпохами, постоянно, целыми народами, поколениями, оставляя минувшее за твоей спиной, в то время как ты, немой зритель, наблюдаешь за тем, как охватываются пламенем десятилетия. Ты – единственный, кто цикличном круговороте жизни не обретает новую форму, выходец канувшего в лето, остающийся телом и разумом далеко позади. Двое или один – для одиночества и скуки нет никакого значения, потому что рано или поздно они настигнут, лавиной накрывая тоской по чувству веса, чувству голода, холода или тепла; тоской по друзьям, по родным, не знавшим ни того, что ты стоял на собственных похоронах, касаясь невидимыми пальцами дрожащего родительского плеча, ни того, что ты стоял на похоронах, подготовленных уже для них. Тоска разъедала без шанса на то, что кто-то из забытого прошлого или, возможно, из всеми забытого гроба вынырнет в твою безликую реальность. Слезам всего мира не оплакать такую судьбу. Наивные дети. Даниил ничему не научился. — Теперь я спокойна. Если будем любить друг друга всегда... то лучше умереть в один день. Но я пока не уверена, что тебя люблю. — Как тебе угодно, — миролюбиво согласился Даниил, чиркая зажигалкой. — Ты для начала вообще пойми, нравлюсь ли я тебе. А то, знаешь ли, разогнались уже, на жизнь вперед всё расписали... ещё не поздно остановиться. Пха-ха-ха-ха! — Да иди ты! — возмутилась Кучма. — Назови хоть одну причину, почему ты должен мне нравится! Ну, давай! — Ты такая непредсказуемая. Идёт, причин много. Смотри, я привлекательный... — Да, будет удобно смотреть телевизор, — съехидничала девушка, и оба расхохотались. — Я умею работать над ошибками... — Если бы ты так работал над законодательством, наша страна была бы обречена. Опять хохот. — Окей... — задыхаясь, последний раз Даниил попытался отстоять свою честь. — Я самокритичный. — Отлично. — Сколько иронии. Скажи сама. Чем я тебя зацепил? — Не скажу. Дань... кхм... — Что? — тут Ханако максимально незаметно высунулся. Девушка сидела плечом к плечу полтергейста, расслабленно раскинувшего ноги. Локоть левой руки развязно закинут на спинку, правой рукой старшеклассник держал сигарету. — Можно я посижу на твоих коленях? На них, наверно, очень удобно. Физиономия Даниила вытянулась. Скосившись, он убедился, что ему не послышалось, поэтому рассмеялся. От низкого смеха зазвенели стены. Школьница отвернулась, пряча лицо. — Я собирался грязно пошутить, но, чёрт, у тебя такая невинная мордашка... — захлебывался хохотом тот, а ладонь с горящей сигаретой тряслась. — Я тебя ненавижу, — дрожащим голоском выдавила Лена и тоже звонко рассмеялась. — Ты меня не так понял! Не своди всё на пошлости! — Пошлости? Какие? — паскудно разулыбался Даниил. Ханако под шумок подхихикивал. Как хихикать в себя? Точно раскроют. — Обычные. Не заставляй меня тут оправдываться! Быстро соглашайся! — Извращенка, — покачал головой Даниил. Лена, не пережив отказа, покривилась и фыркнула: — Тогда ты – фетишист. С фетишем на извращенок. Подлец. — Садись, — он сдвинул ноги. Лена огляделась, Ханако, ненадолго отскочив, увидел, как девушка с ликующей улыбкой села. «Миленько», — покраснел Седьмой. Стыд за подсматривание и подслушивание личных диалогов, слишком личных, совершенно не касавшихся посторонних, дошел до него с опозданием. Стоило ли говорить о замыслах полтергейста Аде? Хотя, вряд ли с её подходом удастся кого-то образумить. Тем более, нынешняя Шульц более консервативна из-за потери памяти. Ситуация может стать патовой... Надо дать ребятам шанс решить всё самим. Они не идиоты, у них развито критическое мышление. Не взрослые, но и не дети из ясельной группы. Хорошо, что друзья думали о будущем. Ханако не думал. А они думали. — Надеюсь, никто не увидит. — Не увидит, — Даниил убрал локоть со спинки. — Удобно? Приятно? — Прислушиваюсь. Приятно. А... за руку возьмешь? То ли вздохнув, то ли усмехнувшись, парень нежно дотронулся ладони пальцами. У Седьмого отвалилась челюсть: не успел он экстренно ретироваться, как красный угловой диванчик опустел. Только тюлевая занавеска трепыхалась около приоткрытого окна. Он моргнул. Никого. Пусто?! Куда они делись?

***

— У тебя такая холодная рука, — через время поежилась Лена. — Но держать приятно. — Нравится? Подержи две. — Ну... — показательно задумалась девушка, а Даня задавил окурок и сгреб её в охапку. Кучму передернуло: она стала со смехом извиваться. Парень стиснул объятия и взъерошил ей волосы. — Мне щекотно!

По коридору прогремел ужасный крик.

На коже выступили мурашки. Ученица вскочила. Даниил навострил уши, притаился и схватил Кучму за худую кисть. Кто-то бежал прямо к ним из темноты поворота. Полтергейст моментально выступил вперед, загораживая собой, и изобразил непонятный жест костяшками. Когда беспечный дух вдруг серьёзнел — быть беде. В зал влетел Фредерик ван Хейзен, чьё описание из дневника Аделины чудесно описывало его образ: бледный, как сама Смерть, и мрачный, как палач. Настоящее марево, двигавшееся совершенно бесшумно, полупрозрачной тенью, с заломленными за спиной костлявыми руками и не касаясь подошвой обуви земли. — Кто кричал? — никто не видел Фредерика вне логова. — Благородная Вторая исчезла. — Что?! — Кучму бросило в замогильный холод. От конечностей, обратившихся в лёд, отлило тепло. Даниил, обнажая истинную сущность Шестой Тайны, сощурился, и повеяло обволакивающим сквозняком, жутким, взявшимся из ниоткуда: Шестой источал пугающую ауру, наподобие той, что исходила от могущественного злого духа, сражавшего одним взглядом убийцы. — Ада пропала. Ханако стоял на углу. В контрастной черноте коридора Елена видела лишь то, как горели фонарями пустые янтарные глаза.