— Итак, мы прогуливаемся по школе. Что дальше? — удрученно покачал головой Цучигомори. Долгое игнорирование Второй объяснялось размышлениями, не касавшимися иностранного коллеги. Пока поднималось солнце, витала морось и холод. Шульц напряженно думала.
«Понадобится магический предмет. Допустим, я отыщу его. Нет гарантий, что он отправит меня домой. Никаких. Рискнуть или подождать? — терзания, к сожалению, пусты: Аделине никто не поможет. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. — Ждать у моря погоды? Посмотреть, насколько местные аборигены осведомлены о перемещениях между мирами? Ну-ну. Таким нельзя о таком даже намекать. Много власти».
По коридору прошелся оживленный гул. Уши навострились, в один момент Вторая интуитивно попятилась к стене. Шум приближался, приближался, приближался, различались девичьи и мужские ломкие голоса, шаги, стук подошв, звонкий хохот. Ада слепым котенком отступила дальше, заведомо зная, что пройдет сквозь тупик.
«Чёрт, только не сейчас!» — не терять память, не сметь! Как неоправданно поступила Тайна, проклятая не меньше двадцати лет. Абсолютно безалаберное поведение! Не ровен час откатиться в развитии до здешнего правительства.
Вывалившись из стены на двор, Шульц приоткрыла глаз.
Некто стоял, повернувшись к ней спиной. Парень. Высокий, дотягивался до метра девяносто, в форме, со строгим портфелем в руке. Короткие блондинистые локоны сверкали на солнце, стройное телосложение наверняка притягивало взгляды школьниц. Девушка замерла, проклиная сегодняшний день, преимущественно неудачный. Шарахаться лишь из-за «осмотров» пусть и вошло в привычку, но порой мешалось.
— Э-э, ты чего... — грохнулся Пятый, точнее, с размаху врезался в Шульц. По инерции толкнуло на пару шагов вперед, та самая спина в белой рубашке приняла на себя машинально вытянувшиеся руки Второй, тут же вызвав отвращение. Мышцы были твёрдыми. Чувствовалась сила, то, сколько тренировок понадобилось ради стройности.
В сознании раздался щелчок:
Почему она чувствовала чужую спину?
«Твою мать», — выругалась Шульц, продолжая жмуриться и параллельно отталкиваясь, но потерпела поражение, потому что фигура некстати замешкавшегося Цучигомори помешала.
Что-то внезапно хлестануло по лицу. Шульц распахнула глаза и встретилась с резким взглядом. Светло-голубые радужки, подобные голубизне утреннего неба, словно светились. Смазливое выражение ожесточилось: от него разило суровостью и ледяным холодом.
«Он меня видит», — отметила девушка. Она старалась не показывать настороженность, и незаметно подобралась. Цучигомори был неподалеку, но доверять кому-либо в этом мире – дурная затея.
Глаза всё буравили Вторую, видимо, внешне омрачившуюся от невезения. В них не было ни презрения, ни ненависти. Только бездушное: «убить». Кажется, юноша совершенно не принимал привидений за людей и, как религиозный фанатик, лишь твердил одни и те же заезженные фразы, слышать которые духам либо смешно, либо страшно.
«Без вас миру будет лучше.
Вы не принадлежите к Ближнему берегу.
Вы опасны.
Вы – то, что нужно истребить».
Неплохо экзорцисты промывают друг другу мозги. Ничего не скажешь.
Темноволосой быстро надоело выслушивать мысли, навеянные безумными учениями какого-то древнего клана. Она безразлично огрызнулась:
— Тебя впервые тронула девушка? Не вырони глаза по дороге.
Полуоборот головой. Он мазнул её новым пристальным взглядом. По телу пробежался холодок. Где-то между легкими осело скверное, крайне скверное предчувствие.
— С тобой я потом разберусь.
— ...Смотри, чтобы я не разобрала
тебя, — неплохо рискуя, огрызнулась Шульц, отметив, что не в её стиле нарываться на рожон тогда, когда следовало помолчать. Что-то не то происходило с настроением. Самоконтроль давался на удивление сложно, сложно Тайне, привыкшей к тому, что никакие события не вызывали ни проблеска радости, ни проблеска злости.
Обогнув хранителя архива Шестнадцати Часов, девушка направилась в противоположную от экзорциста сторону, чтобы обойти угол здания и зайти внутрь из главного входа. Остроухий плелся позади, силясь поспеть за непредсказуемыми прихотями спутницы. Невзирая на появление экспоната времен восемнадцатого века, сбежавшего, видимо, из музея, мозг занимала другая проблема:
Аделина Шульц не увидела его души.
Спасти её. Как это сделать?
Ханако усердно вытирал пыль с полок, одновременно убирая каплю пота с виска. Дом был безликим. Раньше он думал, что ему нравилось само здание, нравился обитавший здесь уют, якобы ни от чего не зависевший, просто обитавший сам по себе.
Оказалось, нет. Оказалось, атмосфера всецело зависела от единственного силуэта девушки, маячившего на кухне или разваливавшегося рядом на диване. Силуэт строил, создавал своим присутствием атмосферу прямо из пустоты. Атмосфера заключалась в силуэте. Без него ничего не работало, не гудело, не звенело, не думалось и не ощущалось. Всё стояло. Тихое. Молчаливое. Ненужное.
Уже второй месяц. Второй, а уже будто и не существовало того силуэта совсем. Черты образа в памяти немного размылись, но лицо не смажется никогда.
Вернуть. Хотя бы на секунду, на мгновение.
Зачем?
— Зачем?.. — думал вслух парень, макнул тряпочку в ведро с водой и прошелся ею по кофейному столу. Абстрагировавшись от всего, оставил одно надоедливое «зачем?».
То, что должно было быть важно, не важно совсем. То, что обязано быть пустяком, вдруг стало чрезвычайно серьезным.
Если бы временная начальница не потеряла память, Седьмой не позволил бы такому положению вещей случиться.
А теперь?
А теперь он узнал то, что не даст вернуться к моменту точки невозврата. Теперь он обдумывал, что именно начальница для него значила.
— Кто потенциально в курсе подробностей перемещений по мирам? — сидеть и наматывать сопли в кулак Ханако не собирался: парень накидывал варианты.
Любыми методами лидер Тайн академии Камомэ отыщет Шульц.
«В разломах пространства разбираются Перевёртыши...»
Тренькнул телефон.
«
_with7: Ханако-кун, привет. Как дела?»
«
add.Shulc: Думаю. Как смотришь на то, чтобы зайти к Фредерику на огонёк? К тому типу, похожего на Дракулу. Сомневаюсь, что он, прожив несколько веков, ничего не знает».
«
_with7: Хм... Фредерик ван Хейзен, как я поняла, очень опасный дух. Несмотря на то, что теперь он Тайна, у него зло в крови и зло заложено в памяти. Ещё в досье сказано, что он жадный».
«
add.Shulc: О, да. Он жадный. И мы этим воспользуемся».
«
_with7: как?»
«
add.Shulc: наш старик явно не любит клятвы. Так что, предложим сделку на крови».
Даже через переписку ощущалась напряженная пауза.
«
_with7: Что? Ты уверен?».
«Да. Я сделаю это.» – ответил Лене парень и свернул вкладку «Инстаграма».
С поры наказания за «помощь особо опасному преступнику» призрак до капель пота, до щекотавшего волоса на затылке ужаса боялся темноты. Боялся настолько, что само слово «темнота» стало олицетворением безвыходности, дезориентации в кромешном аду слепого: в первые сутки не было видно даже кончика носа.
Но Ханако понимал, ради чего перешагивал порог подсобки Фредерика.
Мигрень расцепила когтистую лапу, высвободив голову впервые за долгое время. Но вопросы не отпускали: если девушка перестала контролировать силу, план трещал по швам.
«А я распланировала курс на полгода вперёд. Не зря говорят: поспешишь – людей насмешишь», — по-философски рассудила девушка, прикуривая вроде бы отрешенно.
— Эй, Безымянная. Ты кислее, чем обычно.
Сколькими кличками она обзавелась за две жизни? «Ангелина», «Гелка», «убийца», «психопатка», «сумасшедшая», «маньячка», «Аделина», «Первая», «Вторая»... теперь и «Безымянная». Отличный набор.
«Видимо, я была чудесным человеком», — цинично обронила девушка, сквозь дым разглядывая небо.
— Будет дождь, — Шульц наконец поднялась, раздраженно затушила окурок и пошла по коридору, потрясающе опрятному и чистому для обыкновенной школы.
Что-то вертелось на языке.
Кто-то вертелся вокруг языка юлой, весомый, значимый, не дававший покоя, будто забытое незаконченное дело.
— Ха-ха, ну попробуй! — хохот девочки в японской форме. Косички трепались от пружинистых прыжков: над головой она держала учебник, похоже, принадлежавший её другу. — Что, не можешь? А, а? Не дотягиваешься?
— Отдай! — смущенно выкрикнул мальчик, изо всех сил подпрыгнул и вырвал книгу из ладони, от чего рюкзак громко звякнул. — Акудера-семпай, ты злая!
— Да ладно, — девчонка лучезарно улыбнулась, хлопая одноклассника по плечу. — Пошли, а то на урок опоздаем. Помнишь, мы вчера говорили о профессиях? Так вот, я решила, что пойду работать учителем, когда вырасту.
Пронзительная резь врезалась в череп ледяным клинком, поразив ознобом до выступившего пота.
...«Устроюсь в преподы»...
— Да ну? Серьёзно? Там же тяжело.
...«Реально? Не шутишь? У тебя талант, но работать с уродами, которые видят в тебе дерьмо...»
— Ну и что? Буду вести уроки, помогать детям заниматься, познавать мир!
...«Не шучу. Не лучший выбор, государство солидарно с уродами и отказывается начислять нормальную зарплату, но отработать пару лет стажа и так бы пришлось»...
— Ха-ха... ну, наверное, это здорово... Акудера-семпай, ты удивительная... — разговор крошится, распадается на пиксели, окружение меркнет, затухает, пропадает во тьме, коридор, окна и солнце накрываются чернью, резь раскалывает, роится в мозгах, в висках и где-то в извилинах, копошится, вызывает раздражение, расползающееся по пятам за её движениями.
...«Тогда круто, будешь преподавать у меня литературу. Класс мой днище то ещё, но, вообще, у тебя может и выйти их заинтересовать»...
Кто этот парень, этот парень, парень, парень, как его зовут, как его зовут, почему глаза такие знакомые, словно мельком однажды увиденные и сейчас неожиданно всплывшие в памяти...
...«Заодно присмотрю за теми ублюдками»...
Шульц оседает, в полуобмороее прижимается лбом к паркету, нащупывает, как слепая, руками пол, но не кричит: горло забило першащим паутинным клубком.
...«Не надо... Я сам».
«Будешь терпеть побои и унижения? Ради чего? Дай отпор».
«Нет, я, я не могу... Мы же говорили об этом».
«Не можешь ты, дам я» — мысль не вслух, ярко-янтарные радужки, бледное, худое лицо с разбитой губой, за окном осенний холод, лампочка над головой раздражала зудением, как нывшие костяшки после рожи пьяного папаши, размытая комната, обретавшая четкость утреннего сновидения постепенно, секунда за секундой...
Волна звуков, запахов, эмоций, смешанных с видеозаписями чьей-то жизни, картинками, выстраивавшимися в определенную последовательность, друг за другом, от конца до туманного начала всего.
...«Надо же. Читаешь "Марсианские хроники"?»
«Ну, да, читаю. Очень нравится»
«А "451-го градуса по Фаренгейту"?»
«Читал. Сложно, но понравилось. Хотя мне показалось даже немного заунывным, но после "О дивного нового мира", понял, как жестко ошибался. У "...дивного мира" медленнее и дольше всё развивается, я так думаю».
«Удивительно, но солидарна. Познакомимся? Ангелина».
«Очень приятно. Ярослав»...
...Ноябрь. Морось капельками оставалась в локонах волос, уши распорол крик младшеклассников. Полусапоги соприкасались изнутри с мокрыми кончиками носков, ноги в черных джинсах шагали четкой установкой на поворот вправо, напрямую к классу литературы. В руках журнал, вещи и толстая папка. Отовсюду кружили разномастные голоса, ладонь вытащила откуда-то ключ и провернула в скважине. Внимание сконцентрировалось на рукаве лавандовой рубашки, новой, выглядывавшей из-под длинного пиджака...
прим.авт. IC3PEAK – Сказка.
...Урок, головная боль, перемена, головная боль, урок, перемена, окно, закипал чайник, кто-то постучал, на пороге – Раиса Ашотовна, коллега и по совместительству второй преподаватель украинского языка. Полная женщина в очках, морщинистая и дряхлая, с завитыми в элегантной прическе красными локонами. Советский стиль соответствовал характеру: черная строгая юбка, открытый ворот по-стариковски вычурной рубашки. Подкрашенные тонкие губы, сухие, скукожившиеся за жизнь, растянулись в улыбке змеи.
— Здравствуй, милочка. Сегодня ты выглядишь намного хуже обычного, всё ли в порядке? У нас намечается внеплановый педсовет, зашла предупредить, на всякий случай.
Стиснулись зубы, шевельнулось подобие злости, бессильное подобие без дара вуалирования её в едкость, наползла безобидная усмешка, как у ребенка, не осознавшего, что его избили. Усмешка не дрогнула, не намекнула на вымученность, даже когда обладатель перестала понимать, зачем улыбается.
Хватит терпеть.
— Спасибо. Что-то ещё?
Нет. Она не тот человек, что сломался бы лишь от одной смерти. Все умирают, даже близкие. Не повод из-за этого меняться. В игре, начавшейся с рождения, надо быть тем, кем быть правильнее и распологающе для всех.
— Ах, да. Не могла бы ты заменить меня на следующей неделе? Я уезжаю в прекрасный город Париж, к сыну. Ты была в Париже?
— Нет, но город, наверно, красивый.
— Ах, точно, забыла... — покивала Раиса Ашотовна, притворно сочувственно сдвинув брови к переносице. Личико миловидной старушки исказилось, приобретая черты злой карги, черты настоящей личины, скрывавшейся под маской. — Ну, ничего, не падай духом, я обязательно пришлю тебе открыточку или привезу сувенирчик. Возьмешь мою смену?
— Не знаю, у меня забита неделя.
Ручонки в коричневых пятнах легли на стол. Женщина, подойдя, нависла:
— Пожалуйста, Гелочка. Ты самая надежная из всех, да и друг дружке надо помогать. Я знаю твою ответственность.
— Не знаю...
Почувствовав, что выигрывает, учительница доверительно настояла:
— Кроме тебя некому, никто так не серьезен в подходе к ученикам, как ты. Ты вроде бы им нравишься, а я к детям прислушиваюсь, ты знаешь. Хотя сама не видела, как ты преподносишь материал, и твоя компетентность для всех пока под вопросом из-за недостатка опыта, но это поправимо, скоро натаскаешься.
В класс забежал шестиклассник, учтиво поздоровался с Ашотовной Раисой Дубинской, а затем неловко обратился к Ангелине:
— Здравствуйте, а вы сможете меня сегодня вызвать? Я вчера понял материал и хочу оценку...
— Конечно, — легко согласилась Ангелина, — хорошо всё повтори и не волнуйся, если что-то не поймешь до конца. После урока подходи, объясню столько раз, сколько понадобится.
— А если я к вам после каждого буду подходить? Я вам надоем.
— Я не вижу ничего плохого в том, чтобы подталкивать вас к пониманию предмета. Ты будешь задавать вопросы к каждой теме и в итоге хорошо напишешь контрольную, закроешь провалы в знаниях, в отличие от того, кто постесняется и промолчит.
— Спасибо большое, — расцвел мальчик, — я обязательно приду.
— Ему тяжело даются гуманитарные предметы, — вздохнула Раиса, когда дверь закрылась.
— Он старательный.
— Натягиваю до семерки на контрольных. Хороший ребенок.
«С той планкой, что у вас, написать на семь – всё равно, что на десять», — съязвил внутренний голос.
— Что-то вспомнила от своей фразы Мельника, ох, как жалко, как жалко... Страсти до сих пор не утихают, почти месяц прошел, как Ярославчик умер, а мы никак не отобьемся от СМИ и инстанций... Умным был, спокойным, не шабутным... Несчастливая у нас школа, — внезапно прикрыла веки коллега Дубинская. — На моём веку здесь много зла происходило... И время неспокойное.
— Неспокойное, — эхом отозвалась Ангелина, от единственного имени впавшая в оцепенение.
— Ты такая бледная... Может, вы были знакомы? Я лично не знала Ярославчика, но самостоятельные писал на одиннадцать-двенадцать.
Конечно, ведь с ним занималась «свежая кровь», чья компетентность «стояла под вопросом из-за недостатка опыта».
— Мы были знакомы, — неизвестно зачем безразлично ответила девушка, резко потеряв к миру всяческий интерес.
— Ах, так ты переживаешь его смерть... — проницательная карга, видимо, просияла от нового шанса самоутвердиться. — Да, да, понимаю, ну, ничего, надо жить дальше. Таким людям, как ты, легче переживать тяжелые ситуации, вам привычнее.
— Хотите сказать, что родившемуся в дерьме вступать в дерьмо уже не в новинку? — неожиданно ощерилась Ангелина, перевев пристальный взгляд на Раису Ашотовну, успевшей отдалиться на два шага. Её отвратно неестественная утешающая гримаса странно перекосилась. Она сразу изобразила удивление:
— Да что ты, как ты можешь! Я хотела сказать, что ты, милочка, сильная личность и отлично справляешься с трудностями.
— И как вас ещё не уволили с такими оговорками? — девушка встала. — Что-ж, до свидания. Мне нужно заполнять журнал.
— Хамка! — предсказуемо оскорбилась бабка, развернулась и гордо прошествовала к выходу, забыв и про смену, и про Париж.
Как много намеков на классовое и финансовое неравенство, на субординацию между членами иерархической лестницы.
По телу растеклось предательски приятное ощущение, слившись в одно течение с кровью, болью и постепенно вырывавшейся ненавистью...
Аделина захрипела, зашипела, забивая обратно в глотку горький крик. Виски обожгло, глаза размывало, рваный кадр с Цучигомори, трясущим за плечо Шульц, оборвался.
прим.авт: IC3PEAK – Грустная сука (рекомендуется прослушивать при чтении).
...После уроков она вошла в большой кабинет труда по делу. Трудовик интересовался мечом, изготовленным на заказ за баснословные деньги. У Шульц ушли все сбережения и даже больше, целое состояние, а возможно, три состояния и несколько кредитов, чтобы оплатить желанную покупку.
Три человека.
Опять сцепленная челюсть, напускное равнодушие. Что-то заставило приостановиться, застыть в дверях.
— Лол, вся школа объявила траур из-за Ярика.
— Сдохнув, и то умудрился прославиться. Вот мудила. Слышь, Санек, надо было его не скидывать. Много убогому чести.
— Да, бл..., надо было подольше его в бренном мире подержать, а то, легко отделался. Дерьмо, бл....
Ангелина застыла, втянув побольше воздуха. Будто кукольные шарниры в коленах сломались и прокатилась дрожь, дрожь впиталась ядом в руки, скопилась в кулаках, сжавшихся до боли от ногтей.
Ангелину трясло.
— Да ладно, сдох и сдох. Зато баба бешеная отцепится, а то заколебала уже.
— Ага-а, ха-ха-ха, точняк, три шрама на моей роже уже намалювала. Тупая сука. Ненавижу, бл..., её, чтоб она сдохла. Блядина.
— Шлюха ободранная. И Ярик её сын шалавный, они друг другу подходят, — не слушавшиеся руки автоматом защелкнули на двери замок.
Участилось дыхание.
Нараставшая пульсация в груди превращалась в неконтролируемое пламя.
Четвертая фигура вышла вперед, стремительно, на ходу обнажая клинок. Под ногами трещал пол, она резво разрезала собой воздух, вырвавшись из темноты с внезапностью снайперской пули. Дым устилал комнату как в дурном сне.
Всем телом зло дрожа и одновременно твердо стоя на полу, Ангелина почти полетела между рядами.
Изможденные наркотиками, сигаретами и постоянными попойками физиономии вытягивались шире мгновение за мгновеньем.
Безвольную куклу захватила ярость: она двигала руками, приближалась к школьникам, держала за рукоять меч в заледеневшей ладони. Будто вирус, её пожирало изнутри, забирая над ней, носителем вируса, контроль после изматывающей борьбы. Как демон, порожденный клубком копившейся ненависти, она сорвалась с железной цепи.
Этим демоном была настоящая Ангелина, вонзившая клинок в грудную клетку одиннадцатикласника.
Чвирканье, выстреливший изо рта вопль, последний вопль, ошеломлявшая минутная злость, забившая до краев естество бесшумной фигуры. Словно фигура из злости состояла.
— Ты, сука, долбанулась?!! — заорал не своим голосом Александр, на него тут же устремился дикий взгляд. Парень пятился, споткнулся о подъем к учительскому столу, упал по-животному неуклюже, Ангелина нанесла удар в сплетение, пробив лезвием насквозь. Отвращение скользнуло на лице преподавательницы, выдернув окровавленный клинок, ей мельком захотелось его протереть.
Метнула ожесточившиеся глаза в сторону третьего, медленно направилась к нему, неотвратимо, словно сама Смерть.
— Не надо, пожалуйста, не надо... У меня мать больная, ей деньги нужны, смилуйся, у меня сестра маленькая, я денег дам, предки дадут, только не убивай, — морда, обделенная в ту секунду вниманием, жалостливо плакала.
Всё в ней скукожилось от бешенства.
— А о чем думали вы, мрази, — жутко шепча, Ангелина подняла меч с пугающим блеском в зрачках, — сбрасывая Ярослава с крыши?..
— Это не я, не я..! — Хрустнуло ребро, из грязных уст ученика ручейками покатилась густая кровь, он захлебнулся, безжизненно закатил глаза и размяк.
Трупы залили алым линолеум, предсмертные судороги.
Когда-то забытая тишина...
Аделина Шульц подскочила, не различая цветов, оттого закрываясь руками, ничего не видя, куда-то побежала, неизвестно куда, зачем, почему, ведь Первой Тайне никогда не скрыться от собственного греха.
***
Лена вздохнула. Новый учебный год радовал примерно так же, как чьи-то похороны. С ремонтом среда обитания местной Кобры-математички значительно похорошела: выкрашенные желтым стены дополнились декоративно-пастельной кирпичной отделкой, а над доской появились портреты и глянцевые плакаты с формулами. Из окон лил солнечный свет – далекий отголосок лета. Девятый «В» галдел в три роты на обеденном перерыве.
— Журнал принесли? Замечательно, — математичка придвинула его, но сама поднялась и медленно прошла к середине зала, начиная шаги с блестевшего лакированного каблука. Кучма невольно засматривалась на внешний вид и походку учительницы, вроде бы с ненавистью, вроде бы с честным замечанием, что выглядела женщина по-особенному харизматично, а вроде совершенно отстраненно.
— На прошлом уроке я задавала вам выучить теоремы из второго параграфа, — на украинском произнесла Алёна Владимировна, а манера речи напомнила покатившийся с горы камень. — Кто желающий?
В ответ — тишина. С погибели Маргариты некому вызываться: на медалиста и МАНовца стало меньше. Покинутость. Школьница как один в поле воин перед тридцатью волками, исчез второй, исчезла опора, хоть как-то прикрывавшая среди полчища тыл.
— Тогда по списку, — легко и с радостной ноткой злорадства пожала плечами Коцюба, присаживаясь. — Так, посмотрим... Бе-ре-жной, — довольно ухмыльнулась преподша. — Рассказывай.
Бережной послушно рассказал, проглатывая по обыденному окончания и жестикулируя: он объяснял эту особенность тем, что так ему было проще изъясняться. Время бежало, учитывая, что половина ничего не выучила, а класс заметно опустел без Лерочки и Маши. Таня больше ни с кем не общалась так же крепко и звонко, как когда-то с ними.
Незаметно список дошел до «К».
— Кучма Елена, — раскатом грома пронеслось по кабинету имя школьницы. Сердце забилось, заметалось, ударяясь о ребра, все тело ощутило впившиеся взгляды десятка пар глаз. Рассыпавшиеся пряди челки ширмой закрывали, почти прятали Лену от реальности, от математички, ожидавшей ответа, от тупых одноклассников, от этого мерзкого урока.
Пережить. Перетерпеть. Абстрагироваться, думать о голубом небе, о моменте, когда ученица выйдет из проклятой школы, о Данииле, о чем угодно, но не о сейчас, не о теореме, смысла которой понять плоскому уму несчастной Кучмы не дано, не о задачах, которые просто бездумно спишутся под новую песню Eve.
— Ку-учма, а-ау, — позвала Коцюба, а Лена закусила язык, таращившись на записанную парту и склонившись очень низко. Не сдаст она экзамены. Ничегошеньки в ней не изменилось. Всё так же интуитивно боится Коцюбы, не справляется с математикой и избегает прямых зрительных контактов. Ничего не изменилось. Даже те события не изменили, даже трупы и смерти...
— Дневник.
Тяжело отделившись от неудобного стула, на ватных ногах Елена выполнила приказ: поднесла дневник с Эдной на обложке. Героиня манги прекрасно разбиралась в науках, но обычной Кучме всестороннее развитие не дано... Алёна Владимировна расписалась, холодно протянула, даже на неё не посмотрев, а если бы и посмотрела, то презрительно, как на мусор или отход, как на следствие безрассудного решения, судя по всему, двух идиотов, появить подобный бесполезный хлам на свет.
Вернувшись, девушка и не глянула на замечание и единицу. Вдруг стало невыносимо одиноко. В этом обществе, с этими людьми, подхихикивавшими сзади, в сентябре, степенно холодавшем, без Дани, чья рубашка аккуратно сложена дома на постели.
«Всё тяжелее дышать».
