Парадокс живого мертвеца

Девушка сидела на подоконнике женского туалета, свесив ноги вниз. Из настежь распахнутых окон, отделанных деревом, тянуло вечерней прохладой. За верхушками многоэтажек смеркалось, проблески солнца полчаса как зашли за ближайшее здание, прямоугольное, с четырьмя этажами, косившее под старину. Книжка, подаренная услужливым Цучигомори, не увлекала так, как увлекали старые-добрые детективчики российских авторов. Пребывая в умиротворении, Шульц плодотворно распоряжалась свободным временем, зачитывавшись запоем местной классикой. Заявив откровенно, наслаждаться сквозняком в сортире не было первоначальной задачей. Настоящая цель – застать того, кто в нём обитал. Загоревшись желанием поскорее увидеть милое лицо бывшего помощника, темноволосая могла бы просидеть здесь от заката до рассвета, притворившись, что увлеклась. Именно, нагло притворившись, ведь новелла, а конкретно – «ранобэ», не цепляла, как обещала. Раздел литературы, в которой много диалогов, динамичного экшна и любопытного сюжета, но столь мало налета витиеватости, увесистости текста и искусных переплетений описаний... удобен на любителя по суждению заядлого читателя вроде затворницы Главной Тайн 294-ой школы. «Впрочем, я не здешняя. Мало ли-...» — девушка не закончила, зажав примятый уголок желтоватой странички пальцами. Чьи-то ладони охватили талию, внезапно появившись откуда-то позади. Холодные, они осторожно, мягко прижали Аделину к телу. Забота, с которой они плавно легли на животе, улавливалась в едва ощутимых мелочах, почти робкой неторопливости. — Привет, Ада. О чём ты думаешь? — вкрадчиво спросил Ханако, обдавая жаром выдоха ухо. — Неужели обо мне? — О Ясиро. Раз ты такой смелый, то значит, всё решил? — без вызова осведомилась девушка, непоколебимо перелистывая. А то, что у неё по хребту выступил жаркий пот, успешно не замечалось, как и потяжелевшее дыхание, как и невидимый огонь, обжигавший место, через которое между тканью, соприкасались голая кожа и гладкая рука. — Да, — он замер, обнимая. — Ты не передумала? — Не успела, — ухмыльнулась Ада, для виду снова перелистнув книгу на главу двадцать. Спокойная, интимная тишина, пропитавшая белое помещение, устраивала Вторую. Она вперила взгляд в мелкие ряды текста, но буквы, как нечитаемые иероглифы, смешались в несвязные пятна. Слова плясали, врассыпную убегая от взора темноволосой, единственное не ускользавшее от рассредоточенного внимания – клок темно-каштановых волос на периферии зрения. — Ты отвлекаешь меня. — Я тебя смущаю? — по-чеширски улыбнулся Ханако, соблазнительно прищурившись, притянувшись сильнее. Счёт до десяти, успокаивавшие вдохи-выдохи, перечисление таблицы умножения – ничего, ничего не остановило бы от глотка в пересохшем горле. Где бы Ханако не находился, на концах одной комнаты либо в гигантском зале, Первая почти осязала силу, с которой притягивались их взгляды. Аделина отказывалась верить в романтику слишком долго, чтобы воспринимать это всерьёз. Развернувшись к нему, девушка снисходительно прикрыла глаза. Когда малой в шаге от неё – из разряженного воздуха высекаются бенгальские искры, пот скользит по ключицам. Рука Шульц сначала грубо, однако в следующий же миг неописуемо нежно скользнула от края пиджака до воротника. Резко, внезапно, неожиданно каждое движение наполнилось умопомрачающе сильным ощущением, новым даже для Первой Тайны. Тормоза отказали, мысли разлетелись, округ потух, как декорации на сцене, один парень освещен лучом прожектора, изумительно остолбеневший испуганным котенком. Толкнув его к двери кабинки уборной, она жарко прижалась к Ханако, ответно обжигая своим дыханием ухо. — Когда ты дразнишься, — вторая ладонь змеей просочилась за затылок, поддев аккуратно фуражку, — моё терпение обрывается. Невзирая на то, что не слышно ничьих биений сердец, темноволосая была уверена, что у этого мальчишки, вздрогнувшего от касания к щеке с наклейкой, оно забилось и снова замерло. Девушка настолько близка к нему, что Седьмому наверняка врезались в тело костяшки женского белья. Ни разу, ни разу у Шульц не возникало собственного стремления к уединению двоих, выросшего бы из возвышенных чувств. Двигавшись инстинктами, она потребляла мужчин, как потребляли завтрак или обед — не особо беспокоясь, из чего слеплен перекус. Какая разница, что любила есть свинья, если завтра съешь её ты? — Я хочу спать с тобой, буду честна, — произнесла Аделина, собираясь поцеловать откровенно по-взрослому. Ханако застыл, к чему-то морально готовившись, аналогия с маленьким невинным котёнком насмешила Шульц. Остановившись у самого предела, девушка передумала, легонько задев край губ парня, невесомо, может, и приятно. — Но секс — просто инструмент для выражения любви. Терпение должно быть безграничным, если любишь. Моё меня подводит. Больше не делай так. Довольно быстро отстранившись, темноволосая посмотрела на него опять, скорее-всего, с плохо скрываемой тоской. Всё же, приняв внешнее положение равнодушия, Первая Тайна отвернулась спиной. Мятая одежда оставалась единственным свидетелем, молчаливо выдававшим собой произошедшее между ними. Подавить искру вышло сложнее, чем ожидалось. Меньше всего Ада хотела бы заставлять. Маска бодрого развратника слетела бы, оставив Аманэ Юги, сидевшего в глубине души и прятавшего радостью настоящие переживания, беззащитным против его воли. Это не принесло бы удовольствия, лишь страх. — Прости, — убавив тон на более повседневный вдобавок кинула: — считай, ничего не было. Шаг навстречу к выходу, забыв про книгу... Он остановил Аделину, догнав и взяв за рукав лавандовой рубашки. — Я никогда… — из-под козырька выглядывало залитое краской смущения лицо, сиявшие янтарные глаза, стыдливо прищуренные и рот, неловко поджатый. — …не чувствовал таких эмоций к кому-то. Почему-то конкретно это лицо вызывало наибольшее желание совершить нечто ласковое. Где-то там рассудком девушка понимала, что в некотором роде сама напрягалась от этих подозрительно влекших мыслей, подозрительно сладких для натуры Первой. Успокаивала просачивавшаяся уверенность: это естественно для влюбленных. — Просто знай, малой, — присев на ноги, она погладила Ханако по тому прекрасному лицу, взиравшему с зажатым стеснением девственницы перед первой брачной ночью, — я ни за что не заставлю тебя делать то, чего ты не хочешь. — Я не знал, что тебе до такой степени… — под внимательным взглядом Шульц, с кривой ухмылкой ожидавшей окончания фразы, он сбился окончательно и немного опустил голову. — Вторая… если я не смогу, ты же всё равно будешь знать, насколько ты для меня особенная? — Разумеется, — ухмыльнулась Вторая, встав. — Главное: не дразнись. И никто не пострадает. — Невозможно. Я хочу тебя дразнить. — Значит, ты принимаешь риск, которому подвергаешь свою непорочность. — Я давно порочен, — заявил парень. — И давно красный, как помидоры в период созревания. — Я созрел! — возмутился Ханако окончательно. — По твоей логике можно сказать, что сейчас лето, а не зима. — Ты-ы!.. — аргументы малого иссякли. Взяв с пластикового подоконника тонкий томик ранобэ, темноволосая машинально разгладила рубашку, отряхнула джинсы и проверила, застегнута ли молния на полусапогах. Видимо, удостоверившись, что ничего более не напомнит о произошедшем разговоре, Шульц объявила: — Я пришла сказать, что твой братец сбежал в мой мир и мы должны немедленно вернуться. Твои коллеги оповещены, что могут завтра не ждать тебя. — А?.. — недоуменно хлопнул ресницами Седьмой, как главная Тайн школы двести девяносто четвертой, крепко ухватив того за кисть, подволокла к порогу уборной. — Подумай, что хочешь попасть в мой кабинет, — ладонь Второй намертво впилась в руку, парень закрыл для пущего эффекта глаза. Ханако представил его такого: уставленного стеллажами, наполненного книгами, собранными из различных культур в одной комнате. Представил, как редко горел свет, а старинная керосиновая лампа одаряла закатным румянцем письменный стол, разбросанные ручки, заполненные мелким почерком листы, стопки литературных произведений в твердых переплетах, лежавших подле железного термоса. Словно бы вкусил библиотечный аромат, увидел воочию громоздкое кожаное кресло, ковер и неприметный натюрморт маслом на фоне кофейных обоев, всё столь знакомое, но столь пустующее без хозяев. Покинутый приют, ожидавший больше шести месяцев возвращения владельца. — Умница, — донеслось Седьмому. Он приоткрыл веки и спустя секунду изумленно распахнул во всю ширь. Аделина стояла спиной к нему, касаясь рукой полированного стола. Опустив голову, девушка собрала коротким движением длинных пальцев пыль. Снова её силуэт выглядел задумчиво, о чем-то размышляюще. — Надо найти Лену. Какой месяц сегодня... — она обошла стол, вынула из выдвижного ящика зарядное и воткнула провод в разъем севшего телефона. — Шестое октября, пять часов вечера. Лена одной рукой переписывалась со знакомой, а второй предельно старательно заштриховывала картину по памяти в личном компактном альбоме. Поскорее бы закончить, обвести, проработать оставшиеся детали и взять в руки краски, чтобы по видеоурокам научиться придавать работам эстетичности мелочами оформления. Как известно, всё состоит из мелочей, тем более, произведения искусства: мазок за мазком, пятно за пятном – и он предстает во всей своей невыражаемой красе. Каждый мазок и пятнышко на положенных местах, без единого малюсеньного компонента работа была бы другой, в чем-то неполноценной, незавершенной. Но свои «каляки» Лена боялась вслух назвать шедеврами, пусть по-честному гордилась ими. Её давно привлекала живопись, только была отложена в долгий ящик, даже не из-за страха провалиться, а из-за нехватки времени. Катастрофического недостатка времени. Однако примерно в начале осени семейные проблемы постепенно рассасывались. Хотя, как сказать, рассасывались... «Может, и хорошо, что они развелись?» — прозвенел звонок. Смев в рюкзак альбом и карандаши, Кучма выровнялась одновременно с одноклассниками, удивительно присмиревшими. Хотя, нет, не удивительно – контрольная по алгебре. Бережной раздал по указу листы с заданиями, а Таня – тетради под грубый, громкий голос Алёны Владимировны. Стоило преподавательнице, традиционно, по шаблону, провести короткий экскурс, как класс заполнился шелестами страничек, елозаньями, скрипами стульев, напряженными вдавливаниями шариков ручек до пошатываний парт в листы. Удосужив контрольную беглым взглядом, Лена рассеянно посмотрела в окно. На третьем ряду, у стены, было по-первах неловко таращиться в окно через весь класс, порой притягивая чрезмерное внимание. Сейчас это стало нормой. «Зато мы с братом начали гулять, наши отношения потеплели. Мы живем втроем, никто не пропивает деньги, не сидит на маминой шее... Все к тому и подводилось. Мне стоило бы это принять. Он бы либо бросил пить, либо спился, либо рано или поздно продал нас за бутылку. Уже продал, — продыхом являлись дни, в которых дом пустовал. Не приходило никаких новостей об отце, о финансовом положении, о заботах мамы, о том, как ей тяжело, ведь она вышла на третью работу. Брат часто ночевал у девушки. А отец... просто куда-то съехал, куда – Лена не знала и знать не хотела, чувствуя себя преданной. Преданной, забытой, неважной для человека, на глазах которого росла. — Ничего. Чёрт. Не сдам я экзамены. До ночи засиживаюсь, столько усилий приложено... А я совершенно не понимаю, что это за числа, что это за буковки, палочки, черточки, что мне с ними делать. А сдать нужно. Я обязана найти работу, чтобы заработать на жизнь себе и маме. Надо работать. Надо что-то делать. Я не справляюсь?.. Снова... Опять..!» Кучме рьяно захотелось хлестануть себя по лицу. Вместо этого она вытащила альбом, бесшумно положила поверх тетради, предварительно написав число и вариант. Было начхать, что рисовать, только бы рисовать, только бы не думать. Однотонные движения успокаивали, вводили в транс. Запрыгнуть в омут пустоты с головой не получилось. Казалось, математичка сдерживала укол и пристально следила за развлечением школьницы даже отвернувшись к ней спиной. Лена предположила, что у неё глаза на затылке, иначе почему Коцюба делала замечания тем, кого не видела, откуда она знала, чем они заняты? «Да ладно. Будто бы развод может меня сломать. Во-первых никто не умер, а после того, что я когда-то пережила, это стало главной радостью. А во-вторых, жизнь, возможно, наоборот пойдет на лад. Мама моя красивая и молодая, я расту, подработка с прошлого месяца присмотрена... Буду раздавать листовки летом и на каникулах тайком, как-нибудь... К тому же, я освоила курс видеомонтажа и проплатила взнос на фриланс-сайте, скоро обязательно придет первый заказ, да и я на пять-десять объявлений отозвалась. Кто-то мне откликнется, я потрачу пару вечеров, зато заработаю нам на квартплату». Урок неожиданно кончился. В шуме контрольные быстро шлепались в нараставшую стопку одна за другой, поток однклассников строем покидал класс, взамен подтягивался новый. Но Лена всё стояла около парты, пялясь на зеленую дешевую тетрадочку, вопреки приличию, без обложки. Забыли купить набор в канцелярском. Нерешительно смяла, вздохнула. Подняла глаза на преподавательский стол, на занятую Алёну Владимировну, перебиравшую пухлые папки с бумагами, перевязанные резинами. Вновь на тетрадь. Вновь на Алёну Владимировну. — И-извините... — Кучма робко подобралась поближе, почти соприкасаясь клетчатой рубашкой с торчавшей в подставке длинной деревянной линейкой. Школьница машинально пятилась, видев, что оставалась пустым местом, и думав, что стоило им бы остаться. В воображении, отстранившемся от мира, предстало будущее, точнее, густой туман, затянувший его. По центру мрачного пейзажа зависла табличка с многозначительным вопросом: «Ты останешься никем?». — Здравствуйте! — нарочно громко и внятно выкрикнула Лена, растянув широкую улыбку от уха до уха. — Я бы хотела с Вами поговорить! — Не кричи, я не глухая. Говоришь, что дальше? — не отвлекаясь от перебирания содержимого прозрачного файлика, равнодушно спросила Коцюба. — Я знаю, что я очень плоха в математике. Я бы хотела разобраться и попробовать её понять. Очень бы хотела. — Кто тебе доктор, что ты считаешь ворон на уроках? Записывать надо. За полгода школьница записала полностью рабочую тетрадку в сорок восемь листов правилами, заметками и упражнениями, мало того, что красивым почерком, так с рисунками, чертежами и в целом приятным оформлением. Работа не окупалась, хотя за такое оформление на украинской литературе ставили одиннадцать, а не семь. — Я не понимаю то, чего записываю, и я очень за это переживаю... — Да неужели? — надменно осведомилась математичка. — Учебник почаще открывай, ты так и читать разучишься. Начавшиеся с этого года теоремы Лена вызубрила как молитвы. Но, похоже, бессмысленно. Елена Кучма, глубоко вздохнув, представила, что Алёна пьяна и разговаривать с ней стоит соответственно. — Пожалуйста, помогите мне понять материал. Я очень хочу. Мне не к кому идти и некого просить. — Твои проблемы. У меня таких как ты – вагон и три тележки. А я говорила ещё в шестом классе, что темы пропускать нельзя, они наслаиваются друг на друга, не зная одного, не выучишь следующее. — Я хочу понять математику. Пожалуйста, помогите мне. Хоть за деньги. Перестав спиной к Кучме рассортировывать папки обратно по полкам стеллажа, Коцюба с гремящим звуком раздвинула стул, села и притянула стопочку непроверенных самостоятельных 9-Б, наверное, сданых на отлично. Старых медалистов меньше, но можно создать побольше новых – это факт. — А всё, поздно спохватилась, — хмыкнула едко Коцюба. — Пришла бы на годика-два раньше, может, что-то бы из тебя и вышло. А деньги я не беру. — Я не планирую стать гением. Объясните, пожалуйста, хотя бы основы. Душа Кучмы свернулась в дрожащий от ужаса комочек, забившимся импульсивно в горле. Ледяной рукой Лена сжимала тетрадку, сама того не осознавая. Она сохранила фальшивую бесстрастность, несмотря на вскипавшую злость. — У меня нет желания с тобой заниматься. — Пожалуйста, помогите мне, — Кучму заело сломанным магнитофоном. Когда Коцюба, встав, взьярилась до молний и брызжущей слюны, она стойко выдержала пронзительный строгий голос, сравнимый с лязгом металла, от которого махом обрубились разговоры, крики и перешептывания. Беспорядочно раскрывавшаяся и закрывавшаяся от учеников дверь открывалась, накалив скрипом атмосферу. На обозрении толпы, вразнобой раскиданной по просторному классу, Лена была как под микроскопом. Воздух вокруг сгустился, огрызок помещения, где развернулись прения, точно как театральная сцена с декорациями на фоне и испуганными зрителями. Спина школьницы остолбенела, ощутимо напряглась от града летевших в неё взоров. — Уходи давай! Я тебе русским языком сказала: нет! Ты глухая или умом не одаренная? — рявкнула Коцюба, распахнув карие глаза в искаженном от ярости лице. Елена смяла до хруста проклятую тетрадь. — Я хочу понять математику. Я осознала свои ошибки. Я очень хочу. Пожалуйста, помогите мне, — не разрывая зрительного контакта, Кучма уперто смотрела прямо в глубь ненавистных зрачков Алёны Владимировны. Доселе ровные волосы у женщины взвились вверх, распушившись от бешенства. Кучма смотрела исподлобья. Кучма говорила спокойно, твердо, вежливо-просительно, не давая повода скомпрометировать неуважительностью к преподавателю. — Вон из моего класса. — Мне больше не к кому обращаться. Никто мне не поможет. Я хочу разобраться. Я устала плакать и не понимать. Я прилагала множество попыток. Исписала три черновика по двадцать четыре листа. Я надеялась на вашу мудрость и профессиональность... Однако вы не такая, как я считала, — от спокойного тона Кучмы, казалось, зазвенели стены. — Теперь я убедилась, что вы точно не дадите мне знаний, даже если я очень хочу их получить. Спасибо, что уделили мне время. Я больше ничего у вас не попрошу. Окинув Коцюбу непоколебимым взглядом с ног до головы, Елена положила на край стола мятую тетрадь и в гробовой тишине без единого шороха, покинула кабинет, провожаемая десятками пар глаз. Невозмутимо медленно дойдя до поворота в вестибюль и переступив его порог, Лена мигом переменилась: ускорила шаг, на ватных ногах пролетая призрачным силуетом в суете коридоров. Взлетев по ступеням, на ходу выискивая дергаными рывками болтавшиеся на рубашке наушники, продетые через горлышко, ученица раскидывалась немыми оскорблениями. «Если бы я была умнее, ничего бы не случилось, — воткнув в ухо не тот наушник, Лена машинально поднималась, мыслями уйдя далеко-далеко от стука нервно клацавших зубов, от нывшей сухости во рту и неудобно сидевшего динамика. — Ладно, ничего не изменить. Вместо того, чтобы сопли размазывать, лучше поесть. Я не унижусь до слез. Коцюба – всего-лишь мерзкий человек, один из миллиона. Почему я не записала это на видео? Ютуб бы взорвался от протеста против ненависти к «не одаренным умом» людям, вроде меня. Ничего, как только я окончу девятый...». А что будет? Она очнулась от размышлений у грани Лины. Видимо, пройдя через вестибюль к противоположному повороту, завернув налево и добравшись по коридору детского сектора до конца, школьница автоматически зашла на лестничную клетку. Со вздохом привалившись к стене, Кучма лихорадочно включила в мобильном музыку. Этот угол стал надежным убежищем. Войти в тамбур грани не получалось: по приказу Коцюбы, как заместителя, вход был запечатан и находился под надзором. Без окон, без дверей, место тихое, какое-то отстраненное, в него никто не заглядывал. Можно посидеть в спасительном умиротворении, прибиться к пыльной, ржавой пластинчатой батарее, обдававшей теплом. «А что будет после девятого?» — Лену посетил леденящий вопрос. Девушка почти уткнулась носом в ступеньчастый потолок, от начала стены поднимавшийся вверх. Клетчатая рубашка давно перестала греть. Иногда, натыкаясь на неё взглядом, Лене хотелось сесть и заплакать в растерянности: а не приснился ли он ей? Хамовитый парень с мягкими руками, с грубым голосом, говорившем ласковые вещи, с пренебрежительной ухмылкой и сигаретой во рту. Насколько он был реален? Насколько была реальна Ада, переживания за судьбу двух убийц, неожиданно полюбивших друг друга? Насколько реальны были те ужасы, что довелось пережить ученице минувшего восьмого класса? Вспоминая об этом сегодня, всё кажется сюжетом японского комикса, прочитанного на досуге. Но сюжет не из комикса. Ничто не забыто. Об убийствах заговаривали учителя или одноклассники, администрация ввела ежегодный день траура по школе, якобы об акте «терроризма» упоминал какой-то министр в интервью, соболезнуя родственникам погибших. Многие из класса перевелись вон из учреждения 294. Регулярно учителя проводили мероприятия и классные часы на заостренные в обществе темы. Стянув рубашку, девятиклассница сложила её и прижала к груди, как прижал бы бедняк слиток золота. Даниил существует. И Ада, и все-все-все. Только где? К тому же, неясно, почему примерно неделю не выходит на связь Ханако-кун. «За эти полгода я успела привыкнуть к тому, что они – призраки из прошлого, затерявшиеся где-то там и не факт, что ненадолго... Когда они вернутся? Всё ли с ними хорошо? Если что-то случилось? Не появятся до июня, и что делать? Искать? Как? Пытаться построить личную жизнь без Даниила? Нет. Поступать в десятый и терпеть этих уродов ещё два года или плюнуть, уйти учиться в филологический колледж? Уйти... А как же «мы», наша компания? — девушка заслонила потрясение негодованием. — Допустим, тот же Даня в порядке. Помнит ли он наше обещание? Любит ли он меня?» Мысли о том времени отравляли, томительное ожидание выедало воздух в легких. За полгода Лена встретила много всяких разных людей, интересовалась новыми увлечениями, изменила взгляд на некоторые вещи. Пусть полгода не просто цифра, а целый отрывок жизни, мерно текущий, как весенний ручей вдоль обочины дороги, тоска не выветрится за его длительность. Тоска – не пустой звук, волна затихнувшего однажды эха. Тоска пронесется дубовым листом до конца, сколько бы не шел ручей. Так считала Кучма, пока не взглянула на мир, оказавшись в одиночестве. Ждать иллюзорных друзей, может, уже скончавшихся, может, давно забывших про заурядную школьницу, вдобавок пожертвовав своими желаниями? Остаться бесполезной для семьи, которая, вопреки шаткой дружбе, с тобой навсегда? Или пойти без сожалений вперёд, предав обещания? Делая тот выбор, Лена не хотела оглядываться на героинь манг. Даниил наверняка за полгода успел сменить сотню таких девчонок, как Кучма Елена из 9-В. Вдруг в соседней вселенной ему больше приглянулась какая-то Маша, и он захотел с ней остаться? Лена пыталась погасить вспыхнувшие в сознании крики родителей, погасить осознание исчезновения между ними последней искры, зависший фотографией кадр документа в комоде о расторжении брака, сопли и слёзы двух подружек, на кухнях которых в ту секунду до истомы ругались жившие душа в душу мамы и папы. Любовь не вечна. Дружба не вечна. Наивная девочка Лена повелась на наживку, клюнула на удочку, развесив уши, отчаянно стремившись довериться Даниилу, принцу на белом коне, клято заверившим, что увезет её в счастливое будущее, где существовать станет проще. Насколько можно было верить тем сладким словам? «Быть вместе до конца жизни»? «Уехать на острова»? «Умереть в один день»? «Приторно сопливо и далёко от реальности, — хмыкнула цинично девушка. — Чем я думала... По идее, он обязан вернуться, хотя бы потому, что занимает пост Тайны, но разве не он на собрании после пропажи Ады заявлял, что странствие по другим мирам равносильно билету в один конец? Он пошел на это странствие ради меня. Нельзя про это забывать. Не ради поиска Ады, не ради любопытства, а сумасбродно сунулся в это ради меня. Если бы передумал, давно бы вернулся». — Я никуда не уйду. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на сомнения. Захотелось вечность таращиться в потолок. Но вспомнилось, что классу 9-В обещали замену по физкультуре. Следовательно, пора домой, рабочий день подошел к концу, ведь классной нет. Пришло уведомление. Лена, одновременно нашаривая лямку портфеля, печатала ответ Танечке, спросившей домашку. Затем кинула взгляд на стену. Костяшками пальцев Кучма коснулась холодного крашеного бетона. Приглушенные постукивания складывались в комбинацию ритма с шепотом одними губами. «Вряд ли дверь откро-...» Узкий проём источал темноту. Кучму прошибла судорога в ногах. Нервы стянулись в животе, завязавшись в крупно дрожащий узел, руки, трясущиеся до неспособности удержать стакан, обросли пленкой гусиной кожи. В спину стрельнуло раскаленным жгутом, пот разлился по пояснице. Проход должен был быть запечатанным. Она сорвалась, запустив рюкзак под пыльный конвектор, быстро легла на пол, наплевав на слой пыли. Протиснув легко ноги через проём, в два толчка спрыгнула на твердый пол. Оборот назад, к проходу, бег к ступенькам, уводившим вниз, перескакивания в спешке сразу через три, Лена бежала, держа перед глазами блестящую от полировки дверь в конце спуска, забыв, что ступени разной высоты. Вперёд, вперёд, по коридору кремовых обоев и деревянных панелей. Нога подвернулась в приземлении, Кучма рвано взвизгнула у самого финиша, прямо перед заветной дверью, боль в вонзилась ядовитым острием в мышцы, но девушка сцепила челюсть и допрыгнула до порога целой ногой. Школьница схватила золотистую ручку и рывком распахнула дверь. Дохнуло библиотечно-книжным ароматом, с распахиванием двери раскрылась картина старого кабинета, до боли уютного, не тронутого временем, всё такого же атмосферного, родного, освещенного лампой, словно звездой, разгонявшей полумрак тёплым сиянием. Лена замерла. Ноющая боль отступила, узел в животе сотрясся вместе с сердцем, ухнувшим куда-то в пятки, а грязный налёт грусти, ненависти и печали на нём мгновенно спал, словно от оката кристально чистой воды. Лена замерла, не дыша, не думая, не видя ничего перед собой, а видя лишь лицо, облитое мягким светом, и серые большие глаза, смотревшие в душу Кучмы с прищуром ласковой улыбки. — Давно на виделись, подруга. Посмотрев замыленным взглядом на фигуру Аделины, приближавшейся к ней, девушка всхлипнула и заплакала.