Парадокс живого мертвеца

      Некоторые повороты жизни оказываются куда более трагичнее сюжета из книги.       Снова черный проём. Объяснений, зачем Вторая привела Ханако в подсобку Фредерика, не последовало, даже когда порог оставался позади и дверь резко захлопнулась. Мурашки пробежали по спине.       В ожидании мороза, обжигавшего кожу, парень застыл, покрепче ухватываясь за ладонь Шульц: после той трёхдневной пытки страх темноты никак не отпускал его.       — А теперь смотри, — кивнула девушка. — Это воспоминания Цукасы.       Новая волна мурашек. С трудом он заставил себя заглянуть туда, куда указывала её рука. Какое-то время не происходило ничего: будто глаза были закрытыми или полностью слепыми. Если бы не дыхание Аделины, Седьмого давно охватил бы ужас от тишины. Ненормальной, до дрожи в коленах знакомой тишины, вызывавшей рвотный рефлекс, прилив крови к вискам и желание бежать, бежать, бежать, словно загнанному в спичечный короб жуку, куда угодно, только бы ещё раз разглядеть очертания вещей или человеческие силуэты.       Нахлынувшие страхи разом схлынули, стоило из ниоткуда появиться полупрозрачным теням. Они, словно пластилиновые фигурки, медленно наращивали форму, вытягиваясь и расползаясь вокруг. За считанные минуты разрослись стены, из растекшегося прямо под ногами пола вырастала мебель и сразу же, как по волшебству, интерьер обрёл окрас, и из деревянного окна полил свет. Закатные лучи падали на ребёнка, лежавшего на футоне, задевали сбитое одеяло, букет цветов на прикроватной тумбе и стетоскоп, который мужчина в белом халате прикладывал к груди мальчика. Лучи не касались женского силуэта, но было достаточно шелковистого голоса, чтобы Ханако в ужасе отпрянул назад.       — К сожалению, с нынешней медициной мы бессильны.       Мужчина со вздохом покачал головой, встал. Седьмой наблюдал за двумя людьми, сидевшими на полу. Сухой и тонкий силуэт врача поднял с ламината медицинский чемоданчик, а женщина, поцеловавшая сына в лоб, повернулась и просительно прижала ладони к сердцу:       — Доктор, это значит... — шелковистый голос задрожал. Внутреннее содрогание. — Моему мальчику уже никогда не станет лучше?       — Несмотря на состояние тела этого ребенка и то, что вы усердно работали, пытаясь улучшить его плохое с рождения кровообращение... Не могу гарантировать, что он протянет ещё месяц.       — Господи... — еле слышно отозвалась женщина, опуская кулаки.       Поправив очки с узкой прямоугольной оправой, делавшей старческое лицо строгим, мужчина заговорил:       — В любом случае, ему нужен отдых. Избегайте физических нагрузок и не позволяйте ему играть с младшим братом.       Машинально Ханако оглянулся на хлопок.       Прикрыв за собой дверь, мальчик, точная копия того, что лежал с температурой, побежал вперед, пройдя сквозь парня. Едва доставая пояса маминого кимоно, расшитого подсолнухами и листвой, он замер напротив. Огромные, полные любознательности глаза окинули взрослых взглядом.       «Это же... Цукаса».       — Спасибо вам за помощь, — поклонилась женщина, открыв вид на профиль. Умей парень дышать – задохнулся бы от кома, застрявшего в горле.       Спокойствие, сдержанность, нежность. Эти три слова с такой простотой описывали образ его мамы. Собранные в пучок тёмные волосы, традиционные одеяния, руки, всегда сцепленные в замок или хлопочущие на кухне, ласковый, очень тёплый взгляд. Такой же тёплый, как и объятия. Радужки, словно два янтаря, передались братьям-близнецам семейной драгоценностью.       — Братик, — пятясь, прошептал Цукаса, — не сможет играть со мной?..       Прерывистое дыхание, лёгкий шорох одеяла. Хрип со звоном отбивался от стен. Ханако, погруженный в то, что, казалось, должно было остаться в закромах памяти навсегда, покрывался испариной.       — Зачем ты мне это показываешь? — одними губами спросил Седьмой, неосознанно сжимая руку Шульц.       — Смотри дальше.       Будто декорации, всё в миг обрушилось бурей песка, рассыпалось, превратилось в серое пятно и тут же поднялось, приобретая черты коридора. С первых секунд парень узнал лестницу, трещавшую от любого касания, узнал деревянные панели, пыльные углы и четырехлетнего Цукасу, проскользнувшего в комнату, которую никто никогда не открывал.       — Пойдем, — шепнула девушка, увлекая за собой и исчезнувшим за дверями братом. Разгадка всего находилась впереди. Разгадка всего в нескольких метрах, в десяти шагах и трёх секундах ходьбы, но Ханако, замерший белее мела, мелко дрожал.       — Ада... Прошу тебя... Не надо... — тело, будто вросшее в навеянный подсобкой Фредерика пол, деревенело всё сильнее. Эта иллюзия давила на него мощнее голых стен изолятора, ужас сковывал теснее смирительной рубашки, а от воздуха, казалось, сухого и разряженного, пропитанного забытым ароматом «дома», троилось в глазах.       Он не видел, как на скулах Аделины заиграли желваки. Прикрыв веки, она поколебалась, ответно сжимая ладонь.       — Малой... ты должен увидеть это сам.       Вторая не стала бы идти на крайности из-за чего-то, о чём можно просто рассказать.       — Ты... узнала о чём-то невероятном?       О чём-то, что шло бы вразрез с его восприятием.       — Да.       То, с какой осторожностью Ада подбирала слова, наталкивало на подозрения.       — Так ты... нашла что-то о Цукасе?       Тишина. Словно бы выстроенные декорации стояли на паузе в ожидании, когда зрители закончат диалог.       — Нашла. Я решила показать тебе это сейчас, потому что не знаю, что будет завтра, — отводя взгляд, заговорила Шульц. — Подумала, что лучше в такой момент быть рядом. Если совсем не готов, мы уйдём. Но день, когда тайное станет явным, неизбежен.       Жаль, Ханако не помнил, каково это – засыпать. Иначе подумал бы, что происходящее – просто ночной кошмар.       Пережить второй раз миг, когда нож врезался в кожу, пробивая сердце младшего брата, для него мучительнее второй смерти.       — Что будет, если я узнаю?       Вопрос, почти сливавшийся с тишиной.       Боясь показать выражение лица, Седьмой опустил козырёк фуражки.       — ...То, — на выдохе произнесла Шульц, — что ты убил, больше не сможет тобой помыкать.       — «То, что я убил»? — повторил он, посчитав, что ему примерещилось. — На что ты намекаешь? Думаешь, я не догадался, что с ним что-то не так?       — Нет, милый. Но ты верил, что в «этом» есть половина твоего брата.       — А что... на самом деле нет?       — Шагни туда, — пальцы легко приподняли козырёк, Аделина исподлобья посмотрела на него. — И узнаешь.       «То, что я убил».       Убежденность в том, что он убил весь свой мир, укоренилась так глубоко в уме, что это бесполезно отрицать.       Цукаса являлся ближайшим человеком.       Разделить момент. Отпраздновать День Рождения. Утешить. Улыбнуться. Рассмешить, обнять, сказать глупость. Считать созвездия, ругаться за ужином, читать книжки с фонариком, лежа под одеялом.       Мальчик, представлявший вселенную бесконечной, легко подобрал ассоциацию, легко осознал, что на Земном шаре не сыскать кого-то, кто мог бы заменить брата. Единственного, кто у него был.       Не заметить, что дух не вспоминал о родителях, но ни на минуту не забывал о нём, невозможно.       Амане был уверен, что зарезал этого ближайшего собственными руками.       Амане был уверен, что те поступки – по глупости. Незнанию. Неумению. По какому-то ужасному совпадению. Не со зла. А ответный поступок точно не заслуживал прощения.       Ведь он был осознанным.       «Не важно, как живут другие. Главное, чтобы ты чувствовал, что живёшь по совести», — наставляла мать.       «Как старший, ты обязан заботиться о Цукасе. Он переживает за тебя с детства», — наставлял отец.        Диссонанс.        Любил настолько, что плакал, когда убил.        Он взглянул на спутницу. Кем бы ни было то существо, оно жаждет мести не только ему, но и ей. Хочет одним за другим отбирать самое дорогое, а в конце забрать у Амане главное.        Аделину.        Разве есть место пустым переживаниям о минувшем? Нужно сосредоточиться на том, чтобы сберечь будущее. Если не для него, то для неё. Ведь она считает, что жизнь продолжается. Она – сумасшедшая. Для Амане. Его мира. Его убеждений.       Она сумасшедшая уже тем, что взяла на себя роль того, кто надавит на травму, о которой столько десятилетий Седьмой молчал. Не побоялась непредсказуемой реакции. Не побоялась вмешаться, даже зная, как он этого не любит, потому что пустить кого-то в свою голову ужасно страшно. Страшно быть ненавидимым. Осужденным. Манипулируемым. Стать жертвой собственной наивности и доверчивости.       Но Вторая...       — Что ж, быстрей начнем, быстрей закончим, — Ханако непринужденно улыбнулся, шагая вперёд. — Пойдем.       Вторая никогда не причинит вреда.        Она знает, каково это – оказаться совсем одним.       Вечно задиравшие друг друга, они, совершенно не похожие внешне, напоминали двух братьев. Но теперь, стоило двум полтергейстам бесследно исчезнуть, в кабинете литературы нависло звенящее молчание. Девушка, сжавшая губы, выглядела обеспокоенно. На лбу проступала испарина, и, наверное, под её вязанным свитером сбегал пот. Смотреть на то, как она убивалась, было невыносимо. Глеб чувствовал себя готовым на всё, чтобы она была в порядке.       — Лена... всё хорошо?        — Да, да... — рассеянно покивала Лена, витая в облаках. Ему очень хотелось сказать, что благодаря его стараниям никто не причинит старшекласснице зла, и он было приоткрыл рот, чтобы действительно произнести эти заветные слова вслух, как Кучма вздохнула: — Вспоминаю о Данииле.        — Данииле?.. — рот Глеба сжался, искривляясь в натянутой улыбке. — Он сильный. Вернется. С чего ты вдруг о нём заговорила?       Уроки кончились. Сегодня у неё была алгебра, геометрия и физика. Расписание изматывало, поэтому парень ждал того момента, когда школьница придет к нему, чтобы быть тем, кто заботливо нальет ей чая и выслушает рассказ о прошедшем дне. На этот раз Лена пойдет домой или к Аде? Кажется, происшествие её сильно потрясло.       Она же согласилась?       — А ты разве не скучаешь? — Глеб заторопился:        — Скучаю, конечно! Без Дани тут очень одиноко.        С какой тоской в глазах она смотрела на кисть, давно лишившуюся чёток... Неосознанно для себя Лена выдавала свои мысли одним жестом.        — Как думаешь, он был бы рад быть живым? — и вытянула из рюкзака книгу. — Держи, принесла твою любимую.        — Не знаю... он никогда не рассказывал мне об этом, — кисло ответил призрак, подавляя злость.        Спросила бы, что на уме у Глеба. Пока Даниил шлялся не пойми где, он был рядом всё это время. Помогал с учебой после школы, закидывал снежками, чтобы она забывала о двойках по алгебре, учил играть в бирюльки, потому что Лена вечно проигрывала Аде, обменивался книгами в то время, когда кроме них никого не оставалось, или рассказывал страшилки в ночь Хэллоуина из-за того, что на празднике девушке было одиноко. А ведь это малая часть того, что делалось для неё единственной, но воображение, казалось, рисовало Кучме только Даниила...        Что в нём особенного? Вместо того, чтобы принять разумное решение, этот дурак кинулся на амбразуру, зная, что убийца разгуливает по школе, Ада нестабильна, а среди коллектива затаился враг. Более того, возможно, Даня догадывался о личности предателя, но все равно бросил Лену. Бросил и сбежал. А если бы Глеб желал Лене зла? Что бы было?        — И мне... Не успела спросить, — где радость в твоих словах? Раз ты согласилась, раз твоей привязанностью удалось воспользоваться, почему ты задаешь вопрос с такой интонацией? — Думаешь, у него все хорошо?       — Даня молодец, со всем справится, так что, ты не переживай сильно, — лишь трое людей на планете знают, что на самом деле думал Глеб.       — Понятно, но...       Он оцепенел.       Неужели... Неужели она сомневается в выборе?       — А где Егор?       От догадки стало нехорошо. Последствия сомнений станут роковыми Это всё разрушит. Всё-всё разрушит, и те унижения будут напрасными. «Пожалуйста, ради своей сохранности, выбери Даниила окончательно», — прямо как Глеб вопреки всему выбрал её!

«Как ты можешь идти на такую низость? Мы же друзья! Друзья! — гулкое эхо разносило звук бившихся о дверь кулаков, крик Егора, который снился бы в кошмарах, если бы Глеб был способен засыпать...»

      — Не знаю, — и улыбнулся.       Глупая, если примешь другую сторону, тебя не пощадят!       Власть сосредоточена в одной фигуре. Заведомо известно, что именно одна среди десятка выйдет победителем. Предугадать подобный исход было бы невозможно, однако кое-кто всё-таки смог это сделать...       — Говори. Что ты видел?       Из лучших побуждений Глеб умолчал об этой детали, в корень менявшей ход игры. Если признаться Этому человеку, что его план идёт по чужому сценарию, ему это очень не понравится и тогда умрут все: он может передумать возвращать долг без лишних жертв.       — ...Она ведёт себя странно, — потупился Глеб, побледнев.       — Хм, — сощурил один глаз Он, казалось, погрузившись в раздумья. Возможно, всё давно просчитано и Ему оставалось определить силой холодного расчета, какой из придуманных вариантов лучше соответствовал ситуации, а возможно, пусть и не так сильно, что потенциальное предательство Лены действительно стало неожиданностью.       — Наш уговор в силе? Это ничего не меняет? — набравшись смелости, залепетал Глеб, и тут же втянул голову в плечи: повернувшись, Он цокнул языком. Взгляд, полный отвращения, пронзал, будто бы видя насквозь.       — Закройся. Эй, Цукаса.       — Я ту-ут! — вынырнув из стены, энергично откликнулся мальчик. Глеб не знал, кто пугал больше: ребёнок, который выглядел младше, но вел себя совершенно неестественно кровожадно, или человек, ослеплённый местью настолько, что был готов прятаться десятилетиями в красном угловом диванчике, выслушивая бредни школьников.       — Что сказал тот стыдливый придурок?       — Сказал, что та девочка Лена защищала Первую Тайну.       — А тот задрот, Илюша, кажется, с нами?       — С нами! — весело кивнул напарник. Запасной вариант и правда есть... Как далеко Он просчитывает наперед..? — Становится та-ак интересно! Та девочка не захотела нам помогать, правда же?       — Хитросделанная, — хохотнул Он, чиркая спичкой. Огонек поджёг кончик сигареты. — Знает, что напрашивается на нож, и всё равно лезет. Эти тупые максималисты... Да, жиртрест? Вот эту записку передашь девчонке, а свёрток – Илюше. Начало сегодня в шесть.       — ...Да, — эхом отозвался Глеб, чувствующий себя заложником ситуации и преследующим свои цели мошенником одновременно.       Танцы навеянных Фредериком иллюзий не стихали, рассыпаясь и собираясь снова и снова. Вот, они уже обрисовывали зрителям мрак «комнаты, в которую никто не заходил», силуэты поломанных игрушек, разбросанных по углам, нашептывали скрип половиц от шагов маленького мальчика и скрежет когтей, загребавших выложенные в ряды трупики животных. От лягушек до соловьев, от кузнечиков до рыбок, выловленных сачком из аквариума; Цукаса тащил всё, до чего мог дотянуться, чтобы расплатиться за то, что пожелал, а сегодня...       — Мяу, — мяукнул дворовой кот, похожий на белого барса.       — Держи, — ручки посадили кота, тут же попятившегося к выходу, — этого хватит?        Ни звука.        Только шорох листвы.       — Нет?..       Тишину разряжал невинный голосок. Аделина не сводила глаз с острого, кривого силуэта нечеловеческой руки, исчезнувшей в зиявшей на полу дыре. Несколько бы крепким не было её ментальное здоровье, она всё-таки поежилась – Амане ощутил дрожь в ладони.       — Нужна жертва? — немного разочарованно протянул ребёнок, закатив в раздумьях глаза.       Ветка изредка постукивала в окно. Кажется, близился ливень.       — Хорошо... раз Амане уже лучше...       По лопаткам Амане сбежал ледяной пот. Слова, о которых он догадывался, были сказаны на самом деле.       Пиковая точка. Последний кусочек пазла, объяснивший то, что происходило дальше.       За дверью приглушённо слышался голос, звавший брата играть.       Цукаса, свесивший ноги в дыру, обернулся на двери. В улыбке ребёнка, шедшего на смерть, не было ни тени печали. Цукаса смотрел мягко. С нежностью и будто бы удовлетворением.       — Пока-пока, Амане.       Дверь открылась.       Жёлтая полоса света пролилась туда, где секунду назад был брат Ханако.       Рассыпавшаяся комната преобразовалась в какой-то летний пейзаж, и лишь по матери, державшей Цукасу за руку, и тории позади них, парень смог предположить, что за событие вот-вот должно было развернуться. На территории роскошного храма, традиционно японского, окружённого садами, кустами и мощеными тропинками, извивавшимся по холмам, могло случиться немногое. Расцветающий округ напомнил о клане Минамото.       — Пожалуйста, верните мне моего сына! Верните мне прежнего сына! Пожалуйста, помогите мне! — картинка резко сменилась. Его мама, всегда такая ровная и спокойная, рвала перепонки истерическим криком, выдираясь из впившихся в нее хваток священников посреди просторной комнаты.        Один из мужчин в кимоно, подвязанных поясами, развёл руками, указывая на проём вдали зала, в котором было видно, как в соседней комнатке двое священников в недоумении чешут затылки над фигуркой маленького Цукасы.       — Послушайте, нет никаких признаков того, что он одержим... — слабо заговорил он, но был перебит новым рывком матери, чей пучок, всегда аккуратно завязанный, растрепался вместе с чёлкой:       — Нет! Вы ошибаетесь! Это не мой ребёнок! В него точно вселилось какое-то зло!       Когда на сопротивление не осталось сил, она сползла в ногах главного священника, держась кулаками за длинный подол облачения:       — Почему... Почему вы не понимаете...       Даже для экзорцистов отчаявшаяся женщина казалась сумасшедшей.       — Да что с ней не так? Вызовите врача!       — Прошу вас... Подумайте не обо мне... А моём втором сыне... Об Амане... Это чудовище сделает с ним что-то ужасное, а я не смогу его защитить... Он в опасности... Мой сын в опасности... Пожалуйста... Помогите...        Её начали поить успокоительными и уговаривать, что ребёнок, чудом нашедшийся спустя полгода после пропажи, её любимый сын. Сердце Амане разрывалось.       — Мама... — прошептал он, наблюдая за тем, как её выпроваживали к выходу, словно душевнобольную, в компании докторов. Отец был согласен с мнением большинства, считая жену тронутой умом от пережитой потери. После того, как Цукаса исчез, он работал в автомастерской с утра до ночи, возвращаясь домой, чтобы поспать или почитать утренний выпуск газет... Но мама никогда не отчаивалась... никогда не выставляла напоказ свои чувства – она из кожи вон лезла, чтобы Амане рос счастливым, до этого момента, до попадания в больницу, пока ей не выписали те «инновационные» таблетки... Чёртовы таблетки, окончательно свевшие её с ума... Однажды она заметила побои... Она выпала из безумия, она стала нормальной, когда наконец-то увидела ссадины! В тот день, невзирая на ужас, она решила сдать Цукасу в приют, и даже тогда, даже лишившись рассудка, она стояла на стороне Амане и рвалась вперед, как бы ей ни было страшно... А он всё то время думал, что ею двигало желание уничтожить «чудовище» потому, что оно что-то сотворило с настоящим Цукасой... он думал, что тот страшный день никогда бы не наступил, не попадись он тогда окровавленным ей на глаза... Но она... Она с самого начала... была обречена... Из-за любви к нему... А он... А он не знал... — Мамочка...       Горечь, которую Ханако похоронил в ту секунду, когда стал Тайной, вдруг живым трупом вырвалась из могилы. Лицо мамы, призрачное и далёкое, выжигало лёгкие. Ханако понял, что пытается открыть рот, чтобы вздохнуть, но не может. Он не может вздохнуть. Он не может дышать. Вместо стука в ушах он слышит плач матери и недовольные разговоры служителей. Матери, которую давным-давно не увидишь вживую, не обнимешь, не поцелуешь, не посмотришь на неё хотя бы издалека, хотя бы искоса. Не поблагодаришь. Не извинишься.       Амане мёртв.        Мамы больше нет.       — Мамочка...        Потому что «Цукаса» убил её.       — Мама.. Мама... Мама!..        Захлебываясь в слезах, Амане оседал на груды чёрного песка.        Аделина, рухнув следом, прижала его к себе.