Когда этот кошмар закончится?

С утра ты готова не вспоминать о том недоразумении, что произошло между вами вчера в ночи. Просыпаешься раньше Дана из-за кошмара и бредешь на кухню, открываешь пошире окно и не можешь надышаться лесом, ярко-зеленой панорамой перед тобой. Зеленый цвет успокаивает глаз, и поэтому тебя отпускает из объятий плохого, тяжелого сна гораздо быстрее, чем тобой предполагалось. Сердце стучит в замедленном ритме, пока ты делаешь обычные домашние дела, готовишь завтрак для мужа и паралельно пьешь свой утренний стакан холодной воды. Спина до сих пор ноет. И ты сидишь на высоком стуле среди натурального красного дерева дома и сомневаешься. Сомневаешься в правильности своего решения. Не понимаешь, стоит ли вам с мужем продолжать жить вместе, если вы совсем разные, если ты не готова полностью играть на его условиях. И ни один из вас не готов уступить. Прежде чем ты совсем расклеешься и размажешь саму себя своими мыслями по стулу без возможности встать и делать вид, что с тобой все в порядке, в кухню забегает Янко в одних трусах. Он нерешительно виснет на тебе, пока ты хватаешь его на руки, усаживая у себя на коленях.  — Ну, Ян, чего ты раздетый? Спрашиваешь, перебирая его белые кудри. Понимаешь, что тебе слишком хорошо с этим мальчиком, чтобы оставить его с мужем в его таборе и просто уйти. Ты не сможешь уйти и забыть его глаза. Эти ангельские глаза. Глаза маленького человека, для которого ты стала центром всего мира.  — Мне жарко. Он расслабленно отвечает тебе, крутится на твоих коленках, позволяет пощекотать себе живот, заливается смехом. Он такой живой, что и ты оживаешь рядом с ним. Ян просит тебя расчесать ему волосы, быстро убегая за расческой, сует ее тебе в пальцы, надевает на запястья черные резинки и снова прыгает на коленки. Если бы ты была цыганкой, ты бы могла прочесать ему волосы в ночи перед зеркалом со стариным заговором, и он забыл бы о себе всё, что знал раньше. Ты могла бы убедить его, что ты его мать. Но тебя пугает такой исход. Тебя пугает, что ты станешь, как они. Ты просто чешешь его детские волосы, что уже доходят до лопаток и про себя просишь быть счастливым.  — Ты умеешь делать косу викингов? — спрашивает он, размахивая в руках расческой. — Она на гребень дракона похожа. И ты действительно пытаешься ее заплести, неумело вплетая волосы с макушки к основной части, собираешь все свои силы и умение, чтобы простая детская просьба не осталась простой просьбой. На середине косы в кухню заходит Дан. Останавливается в дверях, хмуро смотрит за твоими стараниями и молчит, ждет, пока ты закончишь. Потом идет к раковине и пьет воду прямо из-под крана, мочит и челку, чтобы остыть и не сказать лишнего с самого утра. Он явно встал не с той ноги.  — Подстриги ему волосы, чего он, как девка! Громко спрашивает тебя муж, дергая ребенка за косу, отчего мальчик мгновенно бледнеет. Ян прячет лицо в ладонях и сильно вжимается в тебя спиной. Ты разворачиваешь его лицом к себе и гладишь по голове. Шепчешь на ухо:  — Не бойся. Твой муж наблюдает, как ты по-женски и нежно обращаешься с мальчиком, целуешь его в лоб, перевязываешь конец косы черной резинкой.  — Поставь его на пол уже! Он же мужчина, а не девчонка! Твой муж снова повышает голос, отчего ты вздрагиваешь и резко встаешь со стула, чтобы отойти на несколько шагов назад, продолжая удерживать Яна на руках, усаживая его к себе на бедро. Упираешься поясницей в стол и закатываешь глаза.  — Дан, ему всего шесть лет! — тоже повышаешь голос. Ян готов начать плакать, но ты укачиваешь его в руках. Не понимаешь, что случилось с твоим мужем, отчего он злится на тебя с самого утра.  — Ты решила абсолютно всё делать, что ты хочешь и как ты хочешь? Тебе кажется, что он издевается над тобой. Ты все еще уставшая из-за вчерашнего, а тебе нужны силы, чтобы поругаться с мужем сегодня.  — Дан, он ребенок! — едва не кричишь. — Я не стану его стричь, если он этого не хочет. Твой муж резко шагает к вам, отчего у Янко начинается паника и ему становится трудно дышать.  — Тогда я сам его подстригу! — грозно объявляет тебе Дан, добавляет, — И ты меня не остановишь. Ты мгновенно бледнеешь, падая на колени на пол, укладываешь перед собой Янко и абсолютно не знаешь, что делать. Ожидаешь, что твой муж продолжит кричать на вас, но он так же быстро успокаивается, как и вспыхивает. Ян хватается руками за горло и хрипит, ты понимаешь, что он задыхается, что он не может вздохнуть. Тебе страшно. Ты боишься, что он умрет. Ты готова начать плакать, но все, что ты еще можешь, это встряхнуть ребенка за плечики и иступленно просить успокоится и дышать. Не забывать дышать. Твоему мужу хватает и трех секунд этого представления, чтобы отодвинуть тебя от мальчика, поднять на ноги, оценить обстановку. Он понимает, что это не острый приступ астмы, а всего-навсего паника. Детская психика не справляется с происходящим в последние дни. Ян падает ему на руки, продолжая хрипеть.  — Если он сейчас умрет, Дан, я прямо следом вскроюсь. Хоронить ты будешь двоих. Может, тогда до тебя дойдет, что это всё — твоя вина. Мрачно резюмируешь откуда-то с пола, зарываясь пальцами в волосы. Абсолютно не понимаешь, что тебе делать, если в этот лес без местоположения даже скорую не вызвать. Дан хватает Яна поперек живота и тащит в ванную, набирает в нее почти кипяток, ставит ребенка внутрь, поливает сверху из душа. Зеркало запотевает в момент, и пар вокруг размывает границы его выражения лица, и все, что остается твоему мужу — прислушиваться к дыханию мальчишки.  — Милош, дыши, — просит его ласково. Вода путается в косичке на его голове и стекает по позвоночнику вниз. Волосы мгновенно тяжелеют, и Ян запрокидывает голову.  — Если ты сейчас успокоишься, я не стану тебя стричь, — серьезно, внушительно говорит он ребенку, одной рукой отжимая косичку, чтобы та не тянула ему затылок вниз, — и если ты сейчас задышишь. Янко перестает хрипеть и медленно, зажато сипит носом. Уходит энное количество времени прежде, чем он полностью приходит себя, возвращает себе способность самостоятельно стоять на ногах и переходит в слезы. Ты, наблюдавшая, как твой муж осторожно приводит в чувства ребенка, тоже приходишь в себя. Хватаешь с ручки двери куртку Дана и отталкиваешь его от мальчика. Он выключает воду и вытирает руки о футболку. Не мешает тебе. Ты кутаешь ребенка в куртку вместо полотенца и тоже отжимаешь его волосы. Шестилетний мокрый ребенок слишком нелепо выглядит в куртке твоего мужа. Но тебе на это наплевать. Тебя только-только отпускает паника, и только поэтому ты все еще не срываешься в скандал с мужем. Саркастично интересуешься:  — Я могу его на руки взять? Мне же с недавних пор нужно спросить разрешение, вот я спрашиваю. Пар в ванной быстро рассеивсется, и Янко начинает трястись от холода. Ты подаешь ему руку, помогая вылезти из ванной, с насмешкой смотришь на мужа, ожидая ответа. Ребенок стоит босыми ногами на холодной плитке пола, а ты все еще чего-то ждешь от мужа. Он так сильно сжимает руки на бортике ванной, что ты непроизвольно начинаешь нервничать. Керамика едва выдерживает градус напряжения. Выпрямляясь, он интересуется:  — Чего ты сейчас добиваешься? Он стоит в тридцати сантиметрах от тебя и смотрит тебе в глаза сверху вниз. Если есть самое лучшее время сдаваться, то это сейчас. Янко стекает душевой водой вам троим под ноги и наблюдает за вашими движениями снизу слишком пристально. Ему приходится моргать чаще, чем обычно, чтобы избавить глаза от застилающих их слез.  — Ответа. — отвечаешь, усаживая босого Яна на борт ванной. — Ты же хочешь вырастить его, как цыганенка! Видимо, мне уже стоит выдать ему нож и отправить метать его в дерево прямо, как он сейчас есть, в мокрой куртке и трусах, но ни в коем случае не брать его на руки. Он же не девчонка у нас! Вполне себе самостоятельный мужчина! Твой муж смотрит исключительно на Янко, и мальчик снова теряется под его взглядом. Ты снова закрываешь его собой, поглубже кутая в куртку. Твой муж глубоко вздыхает и закрывает глаза, вслух считая до десяти. Вам следует просчитать вместе. Всем троим. Ты в этом списке на тех, кому стоит успокоится, находишься первая.  — Уйди с глаз моих, — приказывает тебе твой муж, самостоятельно выходя из ванной. Пока вы спорите, Ян практически успокаивается, и теперь только редко икает после истерики. Необходимость брать его на руки отпадает сама по себе, потому как он сам встает на ноги и тащит тебя за руку в свою комнату. Твой ребенок совсем не завтракал, но он не напоминает тебе об этом, потому что ты занята поиском одежды для него. Вспоминаешь, что вы живете в таборе и сходить за детскими шортами можешь в любой дом, если бы не одно «но»: ты самолично решила, что ничего цыганского, яркого, этнического ты на этого мальчика не наденешь. Чудом находишь английский классический комплект одежды шестидесятых годов, в котором успешно много лет назад ходил твой сын. Понимаешь, что такой подмен понятий твоему мужу не понравится, однако застегиваешь хлопковую белую рубашку на мальчике вместо возможной лиловой из шелка, тянешь на него серый джемпер, стараясь не повредить косичку. Смотришь, как нелепо он застегивает пуговицу на коротких шотрах и тянет серые, в тон джемпера, гольфы до коленок. С ботиночками ты ему, конечно же, помогаешь. Учишь завязывать шнурки, вкладываешь в это время и свои силы. Твои старания окупаются. Понимая, что английский стиль очень подходит ему, задумываешься, а не сбежать ли тебе с ним. Просишь Яна посидеть в комнате самому, не открывать окна до тех пор, пока волосы окончательно не высохнут, обещаешь завтрак в течение получаса. Вручаешь ему в руки детскую книгу на украинском, чтобы он хотя бы мог рассмотреть картинки и не скучать. Плотно закрываешь за собой дверь и идешь на кухню. Очень надеешься не застать там мужа раньше, чем успеешь прикинуть, что тебе делать дальше. Однако он ловит тебя за руку сразу от косяка двери.  — Что с тобой? — интересуется он.  — А с тобой? — тоже интересуешься, подражая его мрачной интонации. — Я не дам тебе его воспитывать так, как хочешь только ты. Ты едва не шипишь, не планируя устраивать еще один скандал перед Яном.  — А как ты мне помешаешь, интересно? — властно уточняет у тебя Дан. Прикидываешь, хочешь ли продолжать. Любой исход твоих будущих слов решит и исход твоей будущей жизни. Как бы ты не любила мужа, ты понимаешь, что теперь на тебе лежит большая ответственность, чем просто следовать за ним и молчать, когда надо.  — Я заберу этого ангела отсюда и уйду. Я заберу его раньше, чем он превратится в демона, в такого, каким стал ты! Сметаешь все границы собственной сдержанности. И уже не можешь остановиться.  — Если бы я получился по итогу столь плох, Кара, я бы засек тебя кнутом вчера до потери сознания, как сделал бы любой цыган, жена которого перестала подчиняться, и даже без сожаления, даже без разговора вначале, в ходе которого ты, кстати, меня и подтолкнула к краю! И уж тем более я бы не извинился после, не жалел бы о том, что сделал после! Не говоря уже о том, что я оставил мальчика тебе, хотя закон требовал обратного! Он повышает голос и ты замечаешь, как же он устал. Возможно, намного сильнее, чем ты. Он тоже видит всю ту культурологическую пропасть между вами, которую не пересечь, не обойти. Так же он понимает, что дальше будет только хуже. Из-за ребенка. Он не готов каждый день ругаться с тобой из-за мальчика, его воспитания и внешнего вида. Он не готов снова бить тебя, если ты поновой откровенно переступишь через все его вековые законы и традиции. Но к чему он не готов больше всего — это потерять тебя, дать тебе уйти, позволить шестилетке встать между вами и разрушить, как куличик в песочнице, весь ваш вполне себе счастливый брак.  — Так мне стоит спасибо тебе сказать, что ты решил поступить немножко по-человечески, после того, как избил меня до крови на глазах у ребенка? — ты даже не издеваешься, просто удивляешься таким словам, впервые за весь ваш брак решаешься высказать свою самую тяжелую мысль. — Я выходила замуж не за цыгана, не за их барона. Я выходила за мужчину, что клялся мне в любви. За мужчину, что клялся защищать меня, любить и поддерживать.  — Но также ты знала, кто я, — парирует он.  — А ты знал, кто я, — отвечаешь тем же тяжелым тоном. — Пойми, Дан, в моей стране женщины уходят от мужей, которые стегают их кнутами за собственное мнение! Ты опять сама повышаешь голос. Теперь до тебя окончательно доходит осознание, что хоть ты и не злишься на мужа, но тебе все равно больно. Больно, потому что он легко перешагнул через факт, что поднял на тебя руку. Тебя пугает, что ты не отстоишь право воспитывать ребенка, как чистого трансильванского мальчика. Тебя пугает, что Дан полностью перекроит сознание Яна, что Дан поднимет и на него руку, что Дан не отправит этого трансильванчика в школу, что Янко застрянет в этом лесу, как ты.  — Я в жизни никогда тебя не ударю больше, Кара, клянусь! — несильно встряхивая тебя за плечи, абсолютно спокойно обещает он, внимательно всматриваясь тебе в глаза. — Я сожалею, что уже ударил тебя. Мне жаль. Прости меня за это.  — А ребенка? — едва слышным шепотом спрашиваешь и видишь, как у твоего мужа округляются глаза. — Янко ты тоже не ударишь? Он просто не понимает, как ты до такого додумалась.  — С ума сошла? — в шоке уточняет он. Тебя едва не срывает на слезы. Ты прикидываешь, что тебе делать дальше, когда нужно выбирать между собственным мужем и чужим мальчиком.  — Ответь… — на срыве просишь, и если бы он не держал тебя за плечи, ты бы потеряла равновесие. Все-таки, он твоя опора, даже в такие времена.  — Ну, конечно нет, — обещает он. — За кого, полагаешь, ты вышла замуж? Ты бы хотела еще много вопросов задать своему мужу, но у тебя давит виски и ты физически не можешь принять решение о том, что тебе делать.  — Я не знаю, — честно отвечаешь и выпутываешься из его рук, разминая ноги, подходишь к окну. Вспоминаешь, что так и не приготовила завтрак для Яна. Тебе приходит в голову мысль, что одна ты не справишься, что одна ты не сможешь позаботится о Янко, хотя бы потому что увезти его из Румынии до шестнадцати лет все равно законно не сможешь. Да и по сравнению со всеми мужчинами табора, тебе достался самый лояльный и добрый муж. Очень хороший муж. Дан полностью успокаивается, давая тебе время подумать, прежде, чем сообщить:  — Мне нужно обозначить его позицию в моем таборе, — сообщает тебе в спину он, — единственное, что я могу — признать его наследником и официально моим приемным сыном. Внешне Ян — твоя копия, если не присматриваться. Но…  — Но для этого он должен соотвествовать остальным детям здесь, — договариваешь за него, разворачиваясь. — Носить вашу национальную одежду, коротко стричься и разговаривать на вашем диалекте. Испортить литературную румынскую речь мальчика, видится тебе еще более кощунственным, чем остричь его длинные светлые волосы.  — Кара, это единственное, что я прошу. Я не стану стегать кнутом ни тебя, ни его. Хочешь, он даже не притронется к оружию. Никогда. Хочешь, сажай его к себе на коленки, обнимай постоянно, да хоть оставляй его спать с нами. Но мне нужна приемлимая внешняя картинка. Ты устала поддерживать эту приемлимую внешнюю картинку, держать авторитет мужа. Опускать глаза на советах, слышать в свой адрес «недоцыганка» и «славянка». Внешняя картинка берет с тебя уже слишком много и очень многого хочет от ребенка.  — Дан, если ты срежешь хотя бы локон с его головы, это будет истерика.  — Ну, значит, успокой его, ты же женщина.  — Нет, — отрезаешь. Ваша перепалка прерывается с появлением Яна, что спокойно заходит в кухню, как англичанин. Вобщем-то, в своей английской одежде он запросто за него и сходит. Что, конечно же, не нравится твоему мужу. Ты видишь, как он стреляет глазами сначала в киндера, потом в тебя. Янко собирает всю свою волю и не отводит глаз в сторону. Вскидывает подбородок, и в нем все-таки скользят его национальные трансильванские черты. В этом таборе ему будет тяжелее, чем тебе. Это видно уже в его шесть лет.  — Этот ребенок разрушит всё, — сообщает он. — Наш брак, мое правление и этот табор. Ты закатываешь глаза. Янко прижимается к тебе и начинает винить себя. Ты перебираешь его косичку между пальцами и просто стоишь. Время замирает. Выхода нет.  — Дай ему что-нибудь поесть. Мне нужно объявить его своим наследником, дать ему имя и чтобы он выглядил хоть немного, как цыган, как можно скорее. Ты не понимаешь, что можно приготовить поесть за пять минут и как расслабить Яна раньше, чем у него случится второй приступ.  — Я не голоден, — откликается Ян. Чем упрощает вам продолжение дня. Твой муж только кивает, подхватывая ребенка на руки, как пушинку, и внимательно смотрит тебе в глаза. Просит:  — Мне нужна еще одна ложь, Кара. Одна маленькая ложь. Всего одна история. Ты тоже киваешь, прикрываешь глаза, растирая пальцами переносицу.  — Согласись сегодня со мной, не зависимо от того, что я скажу. У тебя, в общем-то, нет выбора. Поэтому ты соглашаешься. Этот вопрос стоит ребром. Несмотря на то, что ты не понимаешь, как твой муж планирует узаконивать незаконного наследника, ты соглашаешься на последнюю ложь, на последнее безропотное подчинение. Ян нервно дышит в шею твоего мужа, пока вы идете на место встречи табора. И тебя удивляет, почему же он несет на руках этого мальчика, когда недавно запрещал тебе делать то же самое. Ты слышишь тихий голос Янко, как он спрашивает что-то у Дана, но не понимаешь в полной мере, потому что твой румынский оставляет желать лучшего. Решаешь не вмешиваться. Когда твой муж появляется на совете, все разговоры мгновенно стихают. Тебя до сих пор удивляет такая метаморфоза и положение дел. В принципе, его авторитет все еще суверенный, хотя вам все равно нужно победить любой ценой. Ты ошибаешься, осознаешь это, когда замечаешь неприязнь и скрытую насмешку в глазах членов табора. Им категорически не нравится то, что твой муж держит трансильваского чужого ребенка на руках, как собственного наследника и в очередной раз идет у тебя на поводу. Сейчас тебе впервые страшно за мужа. Он это прекрасно понимает. Так же понимает, что ты будешь молчать, потому что вы договорились на еще одну ложь. Вы дышите тишиной. Никто из его людей на совете не издает ни звука. Только Янко начинает крутиться в руках твоего мужа, пытаясь развернуться к тебе лицом. Ему страшнее, чем кому-либо. Его белоснежная трансильванская красота ставит ребром вопрос его легитимности в этом таборе. Тебе впервые приходит в голову, что будь твой муж не бароном, внешность и воспитание вашего ребенка не играла бы никакой роли. Если бы не необходимость соблюдать традиции и устои предков. Стоишь за спиной мужа и по его напряженным лопаткам понимаешь, что он чего-то ждет, чего-то, что поможет принять верное решение. Тучи и темнеющая полоса леса нагнетает обстановку, но ты все еще стойко держишься. Не видишь поддержки в глазах никого из этого табора, поэтому решаешь смотреть в небо. Уходит энное количество времени тишины, но напряжение остается. Хочешь спросить мужа, чего он такого божественного ждет и какого знака, но доигрываешь легенду о его авторитите и молчишь. Хотя знаешь, что он вряд ли ударит тебя за неподчинение. Тучи светлеют и через облака начинает пробиваться короткий, тонкий луч солнца. И ты, как и все, интуитивно поднимаешь голову, чтобы посмотреть, как он преломяется о светлую косичку Яна, бликом прыгая в сторону, что ты щуришься от повышенного контраста яркости. Щуришься, как и все. В других обстоятельствах могла бы и пошутить, что родила цыганам белого короля, но вам не до шуток.  — Что, Дан, снова пришел озвучить решение собственной жены? — с нашмешкой спрашивает твоего мужа его друг. И ты вспыхиваешь, но внутренне себя гасишь. Дан долго раздумывает над ответом, а потом резко выдергивает нож из-за пояса и отточенным движением бросает его в сторону собственного друга. Нож глубоко застревает в коре дерева в десяти сантиметрах от его головы. Кто-то шутит:  — Не теряешь хватку, однако, даже с такой властной женой. Кто-то встревает, опережая речь твоего мужа:  — Ты же понимаешь, что этот чужак не может разгуливать по табору, как трансильванский норман, и одновременно считаться твоим наследником? Тебе хочется сказать, что в двадцать первом веке длина волос — не показатель ничего, и это твоя точка зрения, и ты видишь мир по-другому. И воспитание мальчика не зависит только лишь от мировозрения твоего мужа. Но цыганам не нужно твое мнение, им нужно твое подчинение. Твой муж пришел сюда, чтобы объявить Яна своим наследником, но он меняет речь по ходу пьесы, когда начинает говорить:  — Прости меня, my Lord, но моя семья важнее твоей вековой войны за традиции. Он обращается к Господу, стоя в луче солнечного света, так и не спустив Янко с рук. И ты понимаешь, он ждал знака. Чего-то свыше.  — Я выбираю свою семью, а не власть, — объявлет табору твой муж, — я не желаю жить традициями, по которым я имею право запороть жену до крови, а после даже не мучаться при разговоре с собственной совестью. Я не хочу своими руками отдавать детей в опасность, потому что того требует закон, и делать вид, что я не слышу их крики о помощи. Я не собираюсь игнорировать здравый смысл. Ты с удивлением смотришь на мужа и не понимаешь, что происходит. Ровно, как и весь табор. Слишком пламенная речь для человека, который намеревается все бросить и уйти. Куда медленно исчезает тот мальчик из прошлого, что клялся своему табору, что цыганом родился, цыганом и умрет; клялся жить по законам ромов и править, ссылаясь только на них?  — Можно подумать, тебе хватило силы воли наказать жену плетью хоть раз.  — Мне хватило дури, — тихо говорит твой муж, опуская глаза в землю. Его, действительно, тяготит этот поступок. Хотя закон на его стороне. Дан сдается. Медленно, но верно сдается обстоятельствам жизни. Твое удивление скоро можно будет потрогать руками, если ты простоишь на паузе еще некоторое время. Тебя смущает факт, что Яну удается капитально сменить вектор жизенных ценностей твоего мужа меньше, чем за двадцать четыре часа, в то время как ты билась с этим несколько полных лет вашего брака. Возможно, ребенок — это отвественность, и он требует мгновенных решений. Свой заговоренный нож твой муж уже выкинул. Остался цыганский амулет — Последний в очереди на вылет. И твой ребенок больше никогда не сможет метить в бароны и ничего не потеряет. Дан сдает свой пост, практически отрекается от престола, от всего, что у него было задолго до того, как в его жизни появилась ты, а после появился Янко. Более того, он делает это даже без сожаления. Для цыгана он слишком образованный, расчетливый и умный. И все же где-то есть подвох. Но ты не понимаешь, где. Когда он скидывает свой амулет в траву, сделка считается завершенной. Но ты не уверена, что рада этому факту. Стоит ли эта твоя победа всего, что принадлежит культорологически твоему мужу?  — Не думал, что тебя сломает женщина, Дан, — с сожалением тянет его друг. Ты понимаешь, что он не жалеет и вовсе. Кто теперь в очереди на этот «английский престол и вековую корону,» не понимаешь. Возможно, это шанс бывшего друга твоего мужа.  — А было бы лучше, если бы я сломал ее? — кажется теперь твоему мужу вообще плевать, что говорить. — Было бы лучше, если бы она боялась меня? Все, что у него остается, все с собой. Ты и ребенок. И это его освобождает. Облегчает петлю на шее. Тебя трогает речь мужа и сейчас тебе как никогда нужна его поддержка, но ты не можешь взять его за руку, потому что у вас есть уговор. Ты не двинешься с места, пока он не закончит.  — Еще вчера ты был бароном, Дан, а сегодня кто? Этот ребенок сломает тебе всю жизнь. И это решение за тебя приняла женщина, — Димитру тоже наплевать, что говорить в глаза другу. В конце концов, друзья имеют право на правду, имею право на последний разговор по душам. Возможно, ему даже больно терять почти брата из-за его неверного выбора жены. А тебе не больно стоять такой пропастью между почти братьями?  — Я — муж, отец, румын. Ты в уголовный кодекс когда-нибудь заглядывал? Там написано, кто мы. Димитру хмыкает, вытаскивает из дерева нож, прилагает некоторые усилия, чтобы лезвие выскочило из коры, как из топленого масла. Протягивает его Дану на расстоянии вытянутой руки. Говорит:  — Уходя, забери это с собой. Мы же оба знаем, что вся эта тьма сидит внутри тебя, и ты пронесешь ее с собой через всю жизнь, и рано или поздно, она из тебя вылезет. Твой муж игнориует последний шикарный жест друга, перехватывая поудобнее Яна, гладит его по драконьему гребню от макушки и до лопаток свободной рукой. Отчего Димитру приходится менять тактику. Он переводит взгляд на ребенка и со злой усмешкой протягивает ему нож со словами:  — Возьми и помни, что ты сделал. Ты против этого, мысленно просишь Янко сбросить его в траву, но он медленно обхватывает пальцами рукоятку с камнями и крепко сжимает его в кулачке. Ты едва заметно закатываешь глаза. Даже не видя взгляда мужа, догадываешься, как зло он сверкает глазами в друга. А после шипит:  — Ты был моим братом тридцать лет, и только поэтому я уйду, не бросив тебе вызов на бой за твои слова и действия, и только поэтому я дам сыну твое имя. Барон я или нет, но Янко-Димитру все равно мой наследник, и ради него, я даже умру, не то, что сдам свои обязаности и правление. Авторитет Дана неоспорим, даже когда он собирается уходить, поэтому на его последние слова откикается весь табор. Впервые за последние двадцать четыре часа ты слышишь шепот одобрения, а не недовольства.  — У тебя есть еще какие-то отвратительные факты обо мне, Дан? — парирует его друг, что в общем-то, не имеет больше никакого смысла.  — Один, и он определяющий, Димитру. Тридцать лет нашей дружбы. Люди меняются, но только не ты. И мне очень жаль. Мне жаль терять тебя. Янко ставит точку в разговоре за твоего мужа. Жирную. После которой уже можно уходить. Он нелепо бросает нож во всю свою детскую силу в дерево возле Димитру левой рукой, но тот выходит в кору рукояткой, и поэтому с такой же силой вылетает обратно. Дан едва успевает шагнуть назад, закрывая собой мальчика, что ты хватаешься за сердце. Нож падает куда-то в метре от вас и теряется в траве. Навсегда.  — Именно поэтому теперь моя очередь пробовать жить в твоих традициях, Кара, — пытается серьезно пошутить твой муж. Если он и испугался, то он этого не показывает. Просто протягивает тебе руку, целуя Яна в затылок. Ты вкладываешь свою ладонь в его и четко осознаешь, все закончилось. Теперь у вас в будущем — маленький дом в румынском стиле под Бухарестом, уроки стрельбы из лука и языковая школа для Яна, и никакой уверенности в завтрашнем дне. Чтобы выйти из прошлого и шагнуть в будещее, вам нужно полностью обнулиться. Вопрос остается только один — а кто вы теперь?