maître gims — intro (pilule bleue)
Грохочет раскатисто, глушит, проливается на четыреста четвёртую болью и усталостью планеты Земля от такого паразита, как человечество; люди там, внизу далеко, вскрикнув, спасаются: дожди в их время — вещь страшная, радиоактивная и неприятная, даже если ты под защитой, но есть, впрочем и те, кому наплевать. Такие обычно скрываются в густых, нетипичных для указанной местности пролесках, у них уже не одна мутация чёртова, а кожа у большинства не реагирует на подобного рода осадки, пусть у некоторых и остаются ожоги, заживают они тоже до ужасного быстро. Их прогнали, они прижились, не сдаются так просто, и будут жить дальше, с каждым днём становясь всё сильнее, и будут ждать своего до тех самых пор, пока они, трусливые люди, что боятся всего неизведанного, не будут смяты к чёртовой матери теми, кто своё право на жизнь выстрадал, принося жертву за жертвой. Гром сотрясает тяжёлое тёмно-серое небо прямо над головой, отросшие волосы вымокли, спутались, повисли вдоль лица ёбаной раздражающей дрянью, а кожу мерзко пощипывает, но это крайне терпимо: не сравнить с тем, что ощущается режущей болью в груди от ощущения непринадлежности к миру, в котором родился и надеялся жить. Чонгуку давным-давно уж не больно. Он убил столько этих слабых, трусливых людей, что в нём, кажется, умерло всё, что могло вызывать хоть какие-то чувства: ни к кому у него нет ни капли симпатии, ни грамма привязанности, а понятия долга не существует приблизительно всю его блядскую жизнь — никто никогда не учил его чести и вере с достоинством, а сейчас, в условиях его выживания, всё, что может, так это не подставлять спины никому, а ещё не думать, не жалеть и не вспоминать о всех тех, чьи сердца перестали биться навечно благодаря его появлению в линиях жизни — как раз затем, чтобы на ней точку поставить. Чонгук чудовище — это в Городе, полном мутантов, все знают. Король, он жестокий, феминный, манерный и не знает пощады, но ему есть оправдание — он неадекватно больной, а с тем, кого называют подстилкой или шестёркой Чимина всё куда интереснее, ведь — кто бы мог думать! — Чон Чонгук адекватный, в сознании, просто эмоциональный спектр у него, как у машины, и интересы свои и того, кому он сосёт, как все думают, он ставит выше интересов других. Чонгук мог бы злиться, если б хотел, потому что так, в принципе, похуй: а с чего бы ему думать о ком-то ещё, кроме себя и того, кому должен? Всё очевидно, да и никому отчитываться он никогда ни за что в своей жизни не будет: не родилось ещё того, перед кем бы он реально чувствовал страх (кажется, этой эмоции, как и многих других, таких, как, например, милосердие, сострадание, жалость, привязанность, у него нет и в помине), желал бы прогнуться, с целью спасти свою шкуру. Чимин больной, потому что его поломали. Растоптали так, что ему пришлось принять все страшные правила жизни вне зоны, а потом не прогнуться, а по черепам подняться, кроша кости подошвой ботфорт — за это ему отдельный респект, да проблема лишь в том, что вместе с трупами Король, к вершине стремясь, оставлял рядом с каждым здоровое и человеческое. Чонгук же чудовище, потому что когда сломать пытались его, он не только не прогнулся ни разу: рассмеялся в лицо тем, кто подумал, что такого, как он, можно сожрать, а потом голыми руками разорвал на куски, не испытывая никаких угрызений совести — кровь на руках и по сей день ощущается, вспомнить бы, как лицо заливала тепло и отдушкой металла, как весь ей пропах, а потом она засыхала, чтобы кожу стянуть, да вот только те воспоминания, которые для него были в своём роде первыми, потонули в сотнях других точно таких же. А можно ли говорить о них всех, как о нормальных? Об этих людях внизу, простых смертных, которые не подозревают о том, что за ними наблюдают те, кто в пищевой цепочке выше стоят, и убегают от дождика, о них можно? Что вообще в их время есть понимание слову «нормальный» и как ему соответствовать, если всё, на чём ты сосредоточен, является принципом дикой природы: или ты, или тебя. Все они здесь, блять, к хуям поехавшие, уже совершенно не помнящие, что такое хоть какие-то морали и ценности, даже если и ценные, пусть и материальные — хуй с ними, лишь бы тепло было и возможность пожрать. Чонгук даже не может сказать, тошно ли ему от подобного образа мысли: в этом мире, где ценятся лишь кровь и насилие, он привык не давать оценку каким-либо поступкам или суждениям, потому что, во-первых, никогда не поймёшь, как бы сам поступил, окажись там или здесь, и, во-вторых, потому что ему до пизды. Нет, серьёзно: Чонгуку до абсолютного похуй, скольких своих любовников Чимин ёбнет ещё лишь потому, что немного устал от жизни и совершенно потерял грани нормального — думает, что, раз он может, то и они смогут тоже; насрать, сколько мутантов в Городе погибнут, опять не поделив провиант; плевать, выживет ли он в этой вылазке... Нет, не плевать — и Чонгук цыкает зло, потому что он в ебучем долгу и вот так вот просто сдохнуть не может. А ещё у него есть маленькая, но всё-таки цель, и делиться ею он ни с кем не обязан, конечно, потому и чёрт с ней — пусть зреет план, чтоб потом выстрелить кучей подробностей и быть совершенно успешным. Молния эффектной трещиной разбивает тяжёлое вечернее небо на две половины: гром херачит так громко, что уши закладывает, а ливень стеной хлестать начинает — он весь вымок насквозь, а ветер здесь, на высоте сотого этажа, бьёт так сильно и холодно, что Мунбёль за спиной коротко и грязно ругается, доходчиво объясняя любому желающему, что она думает о погоде, когда-то Сеуле и жизни в целом. Чонгуку она, наверное, нравится: с ней легко выходить на такого рода вылазки, она не обременяет его какими-то нуждами, всегда сама справляясь с проблемами, будь то очередной чиминов заскок или внезапные месячные, а ещё за словом никогда не лезет в карман и мнения своего не навязывает — в общем, та самая, кого всякие манерные пёзды типа Миюн называют «пацанка». Посмотрел бы на эту овцу Чонгук здесь и сейчас — изнеженная, самодовольная, от и до пытающаяся подражать Королю, она бы, наверное, ни секунды не продержалась, раз уж даже резкие нотки Мунбёль до ушей доносятся сквозь завывание ветра: — Чонгук, мать твою, ты так заледенеешь и у тебя отвалится хрен, как у ледышки! Он усмехается, а потом перестаёт смотреть сверху вниз на несчастную зону, чтоб развернуться, потянуться, лениво кивнуть и, игнорируя дождь, надеть на лицо обратно защитную маску: та вспыхивает синим цветом мгновенно, демонстрируя надпись «Ким Д.» — снял с какого-то мёртвого разведчика во время последней вылазки в город, потому что иначе не протянет здесь долго — такое бывает, когда твои изображения и подробное досье висят на каждом углу, что в традиционно печатном, что в голографическом виде. Мера, к слову, крайне дерьмовая: кому надо — всё равно узнает, но простые жители, по крайней мере, не шарахаются, когда он идёт по улице. — Надеюсь, ты не будешь искать проблем в этот раз, — мрачно бросает Мунбёль, когда они покидают крышу и снова заходят на местный чердак, обтекая радиоактивной щипучей водой, и падают на простые матрасы, которые умудрились вытащить из какого-то магазина под покровом предыдущей ночи. Она раздевается безо всякого стыда, но бормоча что-то о том, что стоило же мокнуть под блядским дождём, Чонгук же с себя ничего толком не стаскивает, кроме чёрного плаща и ботинок: не хотелось бы предстать перед армейцами нагишом, но если ей хочется посверкать голыми сиськами в качестве отвлекающего манёвра, то кто он такой, чтобы ей в чём-то отказывать? — Даже не думал, — с ухмылкой. — Ты сейчас пиздишь мне? — вскинув бровь, произносит. Чонгук на это только лишь фыркает, игнорируя чужую светлую бровь, что взметнулась повыше в издёвке. — Твои мысли говорят о другом. Чонгук, пообещай мне: без крови. — Я не даю обещаний, — ровно он тянет в ответ, растягиваясь на временном месте ночлега. — Особенно тех, которые точно сдержать не смогу. — Ужасный. — Мне не нужно быть тобой, Мунбёль, и читать мысли, чтобы понять, что ты лжёшь. Я тебе нравлюсь, и сильно, но, прости, сама знаешь: ответить взаимностью я тебе никогда не смогу. — И бестактный, — фыркает девушка, тоже укладываясь. — Нет, просто честный. — Иногда, Чонгук, честность является не самой лучшей чертой. Как и твоя прямолинейность: брось это — ты не военный, чтобы рубить с плеча, и никогда им, в общем-то, не был. — Но, кто знает... — и зевок перебивает его на пару секунд. — Может быть, когда-нибудь я хотел быть им. — Тогда ты идиот. — Нет, мужчина. — Точно идиот. — Почему же? — Потому что, Чон, ты блядский сексист. Поражаюсь тому, что кто-то до сих пор прогоняет тему с избитыми гендерными стереотипами, особенно в наше время, где условия максимально сравнялись, — девушка усмехается, её спутник же негромко фыркает — смеяться уже давно разучился — и, пожав в темноте плечами, закрывает глаза. — Если на меня нападут, Мунбёль, — произносит уже после паузы. — Я не буду убегать. Но сам провоцировать конфликт не буду. Это всё, что я могу тебе обещать. — И на том, сука, спасибо.*** hollywood undead — california
— Тэхён, нет. Возможно, именно эта фраза теперь стала его постоянной подружкой: если раньше нарицательным были простые «Ким Тэхён» от начальства да «Дегенерат ёбаный» от одного Мин Юнги, то их с Намджуном теперь характеризуется простым человеческим «Тэхён, нет» на всё, что бы тот ни удумал, будь то ошибка на физподготовке или же... — Тэхён, да, — показав старшему язык, широко улыбается Ким, чтобы засунуть в рот чужую булочку с вишнёвым джемом. — Я растущий организм, хён, а тебе стоит перестать быть грёбанным жадиной, — Намджун на это изречение только глаза закатывает. Ебись конём это дерьмо, он реально иногда такой отец, и это даже не папочка, в смысле, Тэхён реально не может представить, насколько отбитым должен оказаться какой-нибудь рандомный индивид, который посмотрит на его куратора и поймёт: да, это чёртов Ким Намджун, и именно его, занудного пенька, он (или она, хер пойми, на кого у того хуец просыпается) всю жизнь искал, чтобы пошло стонать «Папочка, не останавливайся, боже, да!». В принципе, Тэхён и сам не уверен, что у кого-нибудь язык повернётся назвать таким погонялом его самого: типа, наверное, он недостаточно брутален для чего-то подобного, или же иногда обманчиво выглядит слишком ребёнком — хер его, действительно, знает, по крайней мере, из всего его скудного практического (но такого обширного — теоретического!) опыта суровой ебельки, он не смог найти ни одного парня, который реально бы его так называл, пока Ким пихал в него член. А потом выпихивал. И снова пихал. — Бля, как же трахаться хочется, — бросает он крайне растянуто, игнорируя закатившиеся глаза Юнги, который сидит рядом с ним здесь и сейчас, но пользуясь шумом общей столовой: неловко было бы пронести такую дичь в гробовой тишине какого-нибудь подготовительного класса, однако чем чёрт не шутит, авось бы и нашлась парочка добровольцев, которая бы помогла ему унять буйный юношеский спермотоксикоз. — Ты уже давным-давно вырос, — вздыхает Намджун. Чон Хосок, который сидит напротив своей милой хмурой обузки, на это только рыжую бровь вскидывает, но ничего не произносит, занятый тем, чтобы поедать их завтрак нормальной рукой. Впрочем, потом поднимает глаза прямо на Хмурика, чтобы бросить коротко: — Ешь. — Я не голоден, — неловко отвечает Юнги не без горечи, пребывая пиздец в какой стадии бледности: он и без того не очень-то смуглый, знаете ли, но сейчас, в общем-то, легко мог бы слиться с местностью (в столовке всё белым огнеупорным металлом обито), и, на самом деле, Тэхёну его даже по-своему жаль — он бы и сам, наверное, не смог жрать, если бы ему сегодня в обед предстояла первая в жизни реальная вылазка. Наверное, это не то, чему можно завидовать, а в нём ещё есть крупицы здравого смысла (немного) и понимания опасности ситуации (даже чуточку больше, наверное, положенного), чтобы этого, в общем-то, и не делать. С другой стороны, дни тянутся, вон, уже месяц прошёл с тех самых пор, как он на Намджуна впервые взглянул с мыслью, мол, вот он, настоящий суровый вояка (ошибка года, бля, хён оказался дед дедом, ей-богу), а ничего ценного, кроме опыта получения пиздюлей во время практики, Тэхён не приобрёл всё ещё, и терять ему стабильно примерное нихуя. Насчёт Юнги всё спорно: Хмурик всё не теряет надежды, во время увала, вон, семью навестил свою, обнял сестрёнку, с которой никогда Тэхёна не познакомит, потому что он «извращенец паскудский», лелеет мечту, видимо, о мире среди мира, поэтому, наверное, и ссыкует чертовски. — Ты не можешь знать, когда сможешь поесть в следующий раз, — ровно произносит Хосок без тени каких-либо эмоций, но эта забота о ближнем своём Тэхёну кажется почти что, блять, милой, потому что суровый сержант выглядит каким-то даже человечным в этот момент. Ебутся, что ли? — Я боюсь, что меня стошнит, — со вздохом отвечает Хмурик, умилительно поникнув плечами. — Не стошнит. Жуй свой рис, Юнги, — произносит Чон, а Тэхён поворачивается к давнему другу с широкой улыбкой: — Бро, слу-у-ушай... — Тэхён, нет, — пытается предупредить Намджун ситуацию, но когда его подчинённому было не похуй. — ...а если ты помрёшь, я могу забрать твою подушку? Типа, ты же знаешь, что мне надо обнимать что-то, пока я сплю, и... Вообще, Тэхёну по непонятной причине кажется, что иногда Юнги не хочет с ним иметь ничего общего: в очередной раз он столкнулся с этим уже на второй день после прибытия, когда Намджун сказал, что завтракать они будут в компании его лучшего друга Чон Хосока (и, нет, Ким-младший не протянул что-то в духе «Вау, тот самый Чон Хосок, которому Пак Чимин, Король мутантов, оторвал руку?», хотя, дайте подумать, именно это он и сделал, из-за чего дед-пердед звезданул ему по башке так, что в ушах звенело ещё минут десять) — с последним они встретились уже в коридоре, и ну точно благодать свыше случилась, потому что подчинённым звезды всей армии был тот самый Хмурик, любовь всей Тэхёновой жизни, свет очей его, а ещё, кажется, сейчас будет ещё и в конце тоннеля, если он не заткнётся. Юнги смотрит на бывшего соседа по комнате совсем нечитаемо. Если в первый день их счастливого воссоединения он ещё сказал что-то вроде того, что проклят, и спросил у своего наставника, за что ему такие муки, то сейчас просто, кажется, нацелен на уничтожение одного конкретного очаровательного юноши, который, на секундочку, умирать и не хочет сегодня, так что со вздохом отправляет в рот рис и бормочет с обидой: — Жадина. Ты пообещал её кому-то ещё? — Ты идиот, — сообщает Намджун, глядя на него через стол как-то устало. — Зато со мной скучно никогда не бывает, — парирует Тэхён. — Я бы соврал, если б сказал, что иногда мне не хочется и поскучать. — Слушай, хён, я раньше вообще подрабатывал, дроча на камеру в разных ошейниках, — тянет блондин. — А сейчас что? Сейчас я простой смиренный рядовой, который не обидит мухи. Но как хорошо, что ваше чувство прекрасного не любит запах говна, потому что его я собираюсь тиранить, пока ещё дышу. — Это угроза, — кривит Хосок губы в лёгкой усмешке. Вот он, к слову, совсем не зануда: часто прячет улыбку, когда Тэхён делает очередное заявление, и за это он очень нравится — с юмором, очевидно, ёбырь достался Юнги. Не то, что некоторые, которые по вечерам читают книжки в очках-половинках. Вообще, Тэхён стопроцентно уверен, что Намджун ебанутый. В смысле, все они уже с припиздью, так уж сложилась обстановка планеты, кто-то побольше, кто-то поменьше, но то, что хён за маской самого умного и образцового скрывает своё нутро, Ким-младший уверен. Не очень богатая практика межличностных коммуникаций ему говорит чётко и просто: не бывает такого, что человек в их время адекватен до абсолютного, потому что, знаете ли, сама природа им намекнула, что пора бы и крышей потечь в условиях постапокалиптики — тяжело, наверное, оставаться в трезвом уме и порядке, когда то тут, то там мелькают лица тех, кто может от тебя ничего не оставить чисто по фану, потому что способны, потому что нравится запугивать тепличных жителей зоны, а на улицах иногда перестрелки, которые не всегда заканчиваются в пользу людей. И, возможно, заставить Намджуна раскрыться, стало его новой жизненной целью. Знаете, такой, когда через призму эмоций и с нотками нежной издёвки, когда с невероятным доёбом и потрясающей честностью. Это когда Намджун чистит зубы в трусах, а Тэхён из-за двери: — А ты сосал член? Или, например, когда Намджун делает глоток воды из стакана, а Тэхён ему: — А говно тебя возбуждает? Ещё было тогда, в зале, когда они отрабатывали стойку и блок: Ким-младший был потным и грязным, светлая чёлка прилипла ко лбу, а на теле появилось несколько новых синяков это уж точно — Намджун на лопатки его опрокинул раз сорок, без шуток, чёртов монстр. И это был томный захват в ту минуту: хён снова перевернул его прямо на маты, навалившись сверху, и что-то в его лице показалось Тэхёну очень подозрительным, и, возможно, это было не самое лучшее время, однако: — Любишь пожёстче? Где здесь подают иск за причинение вреда здоровью? Тэхён устал опиздюляться только за то, что хочет узнать Намджуна получше. Впрочем, нервы того сдают уже через первую неделю пыток подобного рода — и это становится правда забавным, потому что беды не предвещает абсолютно ничто: Тэхён снова сидит с VR-шлемом на роже, пытаясь решить очередную тактическую задачу, потому что этот комплекс задач, которые хён взвалил на него, не потянуть без постоянных практических упражнений, максимально приближённых к реальности. В тот день младший громко шипит, снимая чёртов шлем, чтоб вздохнуть и потянуться за стаканом воды со словами: — Меня опять убили. Какой же, сука, пиздец. — В этом и заключается сложность практических заданий по тактике, — отвечает ему Намджун, погружённый в чтение голографической книги. — Чтоб ты понимал, в твоей жизни могут быть ситуации, когда тебе нужно будет выстроить выигрышную тактику боя в секунды: в этом и заключается опасность бытия истребителем... Почему ты смотришь так на меня? — бровь светлую вскинув, интересуется сразу, потому что Тэхён действительно смотрит несколько зависнув и странно, наклонив к плечу голову. А потом выдаёт: — А ты когда-нибудь хотел трахнуть мутанта? — и плотину рвёт примерно к хуям, потому что Намджун резко садится в постели и произносит отрывисто: — Тэхён, какого, блять, хуя тебе надо от меня? Почему ты ебёшь мне мозги горой абсурдных, сука, вопросов, ответы на которые я дать тебе не могу в силу того, что они, блять, их даже не требуют?! — Я просто хочу узнать тебя лучше, — с широкой квадратной улыбкой. — Так хорошо, как только смогу, потому что мы же теперь, как палочки «Твикс», как две половинки таблетки, как две ягодицы — вместе всегда! Это естественно, что я хочу знать все твои потаённые желания, потому что кто, как не я, может их понять и принять, а, хён? — В смысле? — неожиданно спокойно произносит Намджун. — Ну, раньше я занимался мастурбацией на камеру, — пожимает плечами Тэхён. — Мне платили за это, но я, знаешь, не за вознаграждение, я за идею. Мне не стыдно, но ошейники жалко с чулками: надеюсь, новый курсант в моей казарме выжимает из них нужный максимум, — это Ким-младший произносит уже как-то уныло, с ноткой некоторого сожаления в голосе, окидывая взглядом новое место обитания. Всё так же, как раньше: белая сталь, две кровати-капсулы, встроенные в стены невидимые шкафы, где один — с формой и оружием, а другой — с гражданским. Ничего лишнего, но вполне себе даже удобно, если не думать о том, что в скором времени будет присутствовать риск не вернуться обратно, чёрт бы побрал. Тэхён почти что вздыхает: он за жизнь, конечно, совсем не цепляется, не с его кучей скелетов в шкафах, которые он лелеет и гладит каждый грёбанный раз, тщательно скрывая от проникновения любого, даже самого мельчайшего лучика света, но если Намджун вдруг внезапно умрёт в один день, то он будет... скучать. Да, наверное, определённо скучать — и со вздохом запускает пальцы в свои светлые волосы, которым придал серебристый оттенок. Он не плохой человек, терпеливый, старательный, опять-таки — сдержанный, даже не убил пока своего несносного младшего, что является показателем адского терпения: Юнги своему новому соседу всёк уже на следующий день. С ним, Намджуном, очень легко и надёжно, размеренно, ровно, удивить он не может никак, пусть и... — Подожди, а на каком сайте ты занимался дрочкой на камеру? — тянет хён неожиданно, окидывая взглядом тэхёновы длинные ноги, и ему даже немного неловко становится из-за того, что он сидит в одной только старой спальной футболке да в боксерах. — «Анонимдроч точка ком», — произносит Тэхён с прищуром, и Намджун немного белеет перед тем, как спросить: — Подожди-ка, а ник? — «Military sucks», — и видит, как изменилось намджуново лицо после того, как отвечает. — О, нет, чувак, не говори мне, что... — Жаль, что забросил с переездом сюда, — поджав губы, произносит хён после паузы и отводит взгляд в сторону. — Хорошо получалось. Душевно. — Все силы вкладывал, честное слово, — так же ровно отвечает Тэхён, чувствуя пустоту в голове. — Очень старался. — То, что старался, всегда было видно, — стена напротив в этот момент для Намджуна, кажется, является самым интересным объектом на свете, даром что она идеально ровная и просто белого цвета. — Через тернии к звёздам. — Ничто не приходит к нам без труда, хён, ни один навык. Так я подумал, — отвечает Ким-младший. — Это самый тупой диалог в моей жизни, Тэхён. — Не поверишь, но в моей — даже отдалённо не самый. — Почему-то я не сомневаюсь. В общем, да, вывести Намджуна на эмоции оказалось задачей проблемной. После того, как оба они узнали, что, в принципе, хорошо осведомлены в том, какие звуки Тэхён издаёт во время того, как кончает, было несколько часов умильной неловкости (только со стороны хёна, потому что младшему, в принципе, как-то всегда было плевать на такие мелочи жизни), а после как-то по маслу пошло — ровно для того, чтобы: — Тэхён, нет. — Кто я такой, чтобы тебе угрожать, Хосок-хён? — позитивно произносит Тэхён, глядя на сержанта с широкой улыбкой. Юнги на это только вздыхает, становясь ещё более мрачным от перспективы своей первой вылазки в жизни — уже действительно без слёз не взглянуть, даже ни капли не похож на того самого Хмурика, к какому Ким привык за пять лет. И что-то топит слегка, потому что не чужой совсем, почти, как семья... Тэхёну терять нечего, об этом все знают. Он уже столько дерьма повидал в своей жизни, что оно его совершенно не трогает, и даже если сдохнет мучительно — пусть. А Юнги любит жить, ему есть, ради кого, и простой рядовой Ким это ценит, наверное, больше, чем он сам. Поэтому голос его падает до шёпота, глаза смотрят прямо в чужие, а улыбка становится немного безумной в момент, когда он ставит точку в их диалоге: — Но если с Юнги что-то случится, я приложу все усилия для того, чтоб твоя жизнь стала, хён, адом.