***
Их волоком приводят в допросную сразу после того, как ещё двое в масках притаскивают Юнги в коридор — питбуль грязно ругается, а потом смотрит на Тэхёна тем взглядом, в котором читается простое избитое «я говорил»: большая белая комната режет после полумрака глаза, а три стула, на которые их швыряют, стоят так, чтобы лицами быть к зеркалу Гезелла*, за которым, Тэхён точно знает, сейчас стоит генерал: государственная измена и сокрытие в стенах кампуса, конечно, бывают, но откровенно нахальные — не настолько, блять, часто. Вот и пизда тебе, Ким Тэхён. Так почему ты настолько спокоен, что разваливаешься прямо на сидении, привалившись к спинке развязно, и едва не насвистываешь? Тебе есть, что терять, давай смотреть правде в глаза: сейчас, рядом с тобой, на таком же, блять, стуле, с заведёнными руками назад, сидит самый важный тебе человек, который попал в задницу из-за тебя и только из-за тебя, но и он тоже спокоен — теперь ясно предельно, из-за чего. «Поступил бы так же», всё такое, а, Юнги? А вот Намджун, кажется, в ахуе: мотает головой из стороны в сторону, чувствуя себя, очевидно, оленем под фарами посреди ночного шоссе, и немудрено — даже не почесать задницы под таким наблюдением, что говорить ещё. — Генерал-ним, это ошибка, — бормочет негромко. — Не может быть, чтобы Тэхён убил Кан Даниэля! — Камеры наблюдения, которые просмотрел Чхве Минсу, а потом показал нам, говорят об обратном, — раздаётся низкий голос из динамика под потолком. — Но это не единственное, в чём вы обвиняетесь. — А в чём ещё? — ровно бросает Юнги, а до Тэхёна доходит. Камеры. В порыве ярости из-за того, что питбуля ранили, он совершенно забыл про то, что они вообще существуют. — Что ещё мог Тэхён натворить? — продолжает Мин, склонив к плечу голову. — Потому что, уверен, что мы непричастны. — То есть Вы, Мин Юнги, и Вы, Ким Намджун, являясь людьми, которых столько лет обучали выслеживанию и охоте на генных уродов, хотите сказать, что не подозревали о том, что всё это время плотно контактировали с одним из них? — голос в динамике слегка искажённый, а лица Монстра и Хмурика вытягиваются в простом человеческом ахуе, когда до обоих доходит, что именно врезалось в уши. — О чём Вы, генерал?! — восклицает хён, хлопая глазами в искреннем непонимании. Юнги сохраняет молчание — только голову поворачивает медленно, чтобы впиться цепким взглядом в лицо бывшего соседа по комнате. — Какой плотный контакт? Я не понимаю! — Намджун дёргается, но по телу проходит волна тока, и он тихо и грязно матерится сквозь зубы от боли. — То есть Вы хотите сказать, что не были осведомлены о том, что Ким Тэхён — мутант-перевёртыш, и, возможно, именно на его совести — большинство убийств, которые все ошибочно принимали за дело рук Чон Чонгука? — гробовая тишина повисает в допросной, а Ким-старший, белея лицом, всем корпусом поворачивается в сторону своего подопечного, игнорируя новый удар тока от наручников. Вместо ответа стекло перед ними становится голографическим экраном: на нём отчётливо видно, как два Кан Вонмина стоят один напротив другого, а потом второй становится — блять! — Чон Чонгуком и ударом балки, поддерживаемой силой телекинеза, сносит первому полголовы, чтоб потом повернуться к подбежавшему Кан Даниэлю и после короткого беззвучного диалога повторить с ним тот же приём. А потом показательно становится Ким Тэхёном обратно, и он, здесь и прямо сейчас, осознавая, что ему грозит только электрический стул, жалеет как никогда, что не поднял голову и не показал камере средний палец хотя бы. Экран меркнет. В допросной повисает молчание. Скрывать больше нет смысла — им всё было показано, а что о нём теперь думают Юнги и Намджун, вопрос даже отдалённо не второстепенный, чёрт побери. — Вот говно, — тянет Тэхён совершенно лениво, а потом поднимает насмешливый взгляд на динамик под потолком белого цвета: — И в смысле — «возможно»? Вообще-то, здесь следует сказать «совершенно точно». Или «определённо». Как Вам, генерал, больше нравится, — и игриво подмигивает. — Вы признаёте себя виновным в государственной измене, по причине сокрытие от реестра своего мутагена? — произносит сурово динамик. — Вполне себе. Наверное, это так и есть? — хочется нос почесать, да руки несколько заняты. — Вы признаёте себя виновным в убийстве Кан Даниэля? — Он никогда мне не нравился, а тут так удачно в обстановку вписался, что я просто не смог устоять, — виновато улыбаясь, пожимает плечами Тэхён. — Вы признаёте себя виновным? — Да, признаю. — Вы признаёте себя виновным в массовых убийствах людей? — интересуются по другую сторону стекла снова. — Мирных граждан? — Боже, блять, да, я признаю, — отвечает не без раздражения. — Можете сажать меня жопой на нужную табуретку и хуярить током до последнего вдоха, но знайте, что это только моя тайна: ни Намджун, ни Юнги, ни кто-либо ещё не знал о том, кто я есть. Они не знали, что я убиваю. Почему убиваю? По фану. Круто мне чувствовать свою силу: я ебанутый, а ещё ненавижу вас всех, кроме, пожалуй, этих двоих. И дока: он классный. Остальные — дно дна, которые без разбора швыряют за щит детей и подростков, у которых нет шанса там выжить без помощи, выдавая это за гуманный исход, — и снова смотрит на стекло. — Идите нахуй, генерал-ним, со всей этой гуманностью, потому что... — Тэхён, закрой рот! — шипит Юнги справа, но тот только фыркает — уже ничего всё равно не спасёт: — ...потому что, блять, лучше бы вы последили за тем, как убиваются ваши же люди, и ради чего? Ради того, чтобы они уничтожали тех самых мутантов, которые не хотят зла другим? — Но Вы же хотели. — Да. Но это лишь я: я всю жизнь был один, а потом оказался неправильным. Мне тоже было страшно, и если вам интересно, то я всю свою жизнь убивал только выродков, тех, кто пытались убить меня ночью на улицах или же тех, кто пытался ограбить или же — вы не поверите — выебать в жопу, и такое бывало. Один только раз я нарушил своё блядское правило, но тогда я заманивал Ваших людей в сторону Чон, сука, Чонгука, к слову, второго по силе мутанта в Вашем реестре, поимейте им себя в жопу, — и смеётся негромко. — Так что, да, я убиваю. Мне это всё так же по фану, но не надо делать из меня злодея — я просто фанатик, тем более, что я получил, что хотел. — И какую цель Вы преследовали? — А это, мой генерал, Вас ебать не должно, — и Ким воздушный поцелуй стеклу отправляет. — Казните меня — да и хуй с ним. Но этих не трогайте. Они не виноваты, — на Намджуна с Юнги он не будет смотреть. Не здесь, не сейчас, и представлять, что они чувствуют, тоже не будет: всё также не время, не место. Тэхён не святой, но в условиях современного мира мог косячить и хуже; он убивал, но здесь все убивают друг друга, человеческая жизнь обесценена, граждане — лишь материал, которым правительство не хочет делиться. Наверное, он сумасшедший. Да и хуй с ним. — Мин Юнги, Ким Намджун, — спустя пару секунд сообщает динамик. — Вы признаётесь виновными в нарушении пункта два «О сокрытии мутанта или мутации» статьи сто шесть «О государственной измене» военного кодекса LIS-зоны номер четыреста четыре, а так же в нарушении пункта двести один статьи два «О сокрытии убийства». Ким Тэхён, Вы признаётесь виновным в нарушении пункта два «О сокрытии мутанта или мутации» статьи сто шесть «О государственной измене» военного кодекса LIS-зоны номер четыреста четыре, а так же в нарушении пунктов двести один статьи два «О сокрытии убийства», один «Об убийстве» и три «О массовом убийстве». Все трое приговариваются военным трибуналом LIS-зоны четыреста четыре к казни путём эксплуатации электрического стула без права обжалования пригово... Договорить генерал не успевает: двери распахиваются и трое осуждённых, обернувшись, не без удивления видят в дверях Ким Сокджина — док слегка запыхался, но сейчас, увидя всех, облегчённо вздыхает, а потом, опережая вопрос, какого здесь, собственного, хуя, он забыл, сообщает: — Я с покаянием. — Каким, блять? — удивлённо произносит-таки Тэхён, чувствуя себя немного не в теме. — Ты-то что сделал? — Уважаемый генерал, — откашлявшись, сообщает инженер-генетик, с непоколебимой уверенностью глядя в сторону зеркала и игнорируя то, как сомкнулись двери допросной за его спиной, а около неё встала охрана. — Разрешите говорить? — Говорите, доктор Ким. — Я, Ким Сокджин, — и чем дальше он говорит, тем больше охуевает Тэхён от того, что происходит прямо тут, на его глазах: — Признаю себя виновными в нарушении пунктов два «О сокрытии мутанта или мутации» статьи сто шесть «О государственной измене» военного кодекса LIS-зоны номер четыреста четыре, а так же в нарушении пункта двести один статьи два «О сокрытии убийства». Более того, возвращаясь к статье сто шесть, я признаю себя виновным в нарушении пунктов семь «Об оказании содействия лицам, проживающим за пределами щита», три «О передаче информации», четыре «О разглашении государственной тайны», пять «О передачи информации лицам, проживающим за пределами щита», а так же шесть «О разглашении государственной тайны лицам, проживающим за пределами щита». В дополнение к вышеизложенному, я, Ким Сокджин, признаю себя виновным в нарушении статьи пятьдесят два «О даче ложной информации». Я взаимодействую с Пак Чимином, неформально известным как Король мутантов или же Король за щитом, уже приблизительно семь лет, а не просто курирую его, как мне было приказано, и признаю себя виновным в изменении информации в реестре о данном мутанте, начиная от характеристики его мутагена и даже даты рождения. Таким образом, я должен быть приговорён военным трибуналом LIS-зоны четыреста четыре к смертной казни путём эксплуатации электрического стула наравне с данными господами. В допросной опять тишина. Впрочем, нарушенная негромким намджуновым: — Какой ещё пиздец приготовят мне ближайшие двадцать четыре часа? Сокджин улыбается, глядя куда-то сквозь одностороннее стекло: на лице ни капли от страха, только уверенность, которая Тэхёна интересует до ужасного живо прямо сейчас — что же такое ты, док, задумал? Почему ты врываешься во время допроса, просто говоришь, что всё знал до этой минуты, а ещё признаешься в пособничестве Королю за щитом, а сейчас стоишь, не бежишь даже, напротив — убрал руки в карманы медицинского халата, выглядишь настолько расслабленным? — Ким Сокджин, военный трибунал только что получил флеш-карту с файлами, которые содержат подтверждения Вашим словам. Вы наравне с Ким Тэхёном, Мин Юнги и Ким Намджуном приговариваетесь к смертной казни путём эксплуатации электрического стула без возможности обжалования приговора. Сокджин улыбается шире, а потом негромко смеётся. Тэхён горит от того интереса, который в нём просыпается в эту секунду: док, ты охуенен, но самоубийство к чему? И вот этот вот весь показательный цирк? Впрочем, ответ получает немедленно: док, облегчённо вздохнув снова, открывает рот и добивает всех окружающих сокрушительной речью, которая ставит точку в сегодняшней ночи. — Вы приговариваете нас четверых к казни на электрическом стуле без права на обжалование приговора, но, насколько я знаю, в военном кодексе есть одна небольшая ремарка: человек, который принёс стране минимум три научных открытия, имеет право на два последних желания, которые не противоречат факту наказания за содеянное. Кажется, двести третья статья, подпункт пятый, — в допросной воцаряется гробовая тишина — частая гостья за последние несколько минут, в сердце перевёртыша же — ликование, потому что он понимает, к чему этот охуенный по всем фронтам человек ведёт прямо сейчас: — Моё первое желание, которое не противоречит факту наказания: я выбираю смерть за пределами щита. Моё второе желание: хочу, чтобы эти трое приняли её вместе со мной — за тем же щитом. Вы не имеете права мне отказать, генерал, — голос Сокджина звучит тихо и сладко. — У меня пять научных открытий в области генной инженерии, и все зафиксированы. К слову, все доказательства в мою защиту также есть на этой флеш-карте, а ещё скопированы на десятках других носителей и отправлены каналу 404Nowadays, как Вы помните, наш национальный канал для огласки данной информации в случае того, если трибунал вдруг решит проигнорировать мои требования, тем самым нарушив военный кодекс и закон LIS-зоны, в которой мы проживаем. На этом у меня всё. Если бы Тэхён мог, он бы зааплодировал. Ёбаная, блять, ты фея, мать твою, крёстная. Сучий гениальный Ким Сокджин, который в очередной раз спасает (не)девственность задниц — ну, типа, за себя и Юнги Тэхён отвечает, Намджун у нас, вроде бы, только актив, но, блять, это неважно сейчас. Важно одно. Они отправятся за щит все вчетвером. Они спасены.*** hollywood undead — dead bite
Им разрешили взять оружие, что поразительно, но пахнет издёвкой: мол, держите, конечно, но хрена с два вас там, таких знаменитых, что-то спасёт — никто же толком не знает, что происходит в месте, где мутанты господствуют, вот и смеются фактически в лица, когда ссаживают с лайнера грубыми в спину толчками и быстро по съёбам дают, оставляя напротив ёбаных джунглей под хмурым небом свинцового цвета, которое уже рассветом окрашивается: розовое, золотое и фиолетовое едва пробиваются сквозь тяжёлые тучи, но видимость очень хорошая, на этом спасибо. Или спасибо бесконечному лету — хуй знает. Намджун берёт слово — разворачивается прямо к Сокджину, пользуясь тем, что док, сохраняя спокойствие, рядом с Тэхёном стоит, и орёт громко и с чувством: — Какого, блять, хуя?! — Я теперь хочу тебя трахнуть чуть больше, чувак, — сообщает Ким-младший, игнорируя возглас и поворачиваясь к Сокджину не без восхищения на красивом лице. — Имею в виду, очень сильно хочу. — Мне льстит, но я по девочкам, Тэтэ, — хмыкает Сокджин, а потом крутит по сторонам головой и хмурится, чтоб себе под нос буркнуть: — И где? — Что «где»? — Юнги разрешили оставить себе сигареты: этим он и пользуется прямо сейчас, нервно прикуривая в попытке осмыслить эту пиздецовую ночь. — Ну, если тебе интересно, то второе, что интересует меня — это где наш всеми любимый Хосок, — умиротворённо замечает Сокджин, не без удовлетворения глядя на то, как питбуль давится дымом, а потом оживает лицом, чтобы быть убитым на поражение: — Его должны были встретить, — Юнги роняет сигарету из рук, а Тэхён становится свидетелем прорыва эмоций, что были скрыты, сука, полгода: питбуля начинает крупно всем телом трясти, а щенок, нет, Хмурик рвётся назад с потрясающим сознание воем, потому что Мин подлетает к доку мгновенно, цепляется пальцами за чужие грудки и, кажется, не может даже и слова сказать — только хрипит сначала какое-то время, тщетно пытаясь взять себя в руки, а потом Тэхёну становится больно за них двоих, кажется, потому что он видит слёзы: Юнги, не стесняясь, шмыгает носом, а после — опускает голову вниз, позволяя им стекать по щекам и мочить повязку чёрного цвета, и только спустя несколько всхлипов, наконец, отвечает: — Ты знал и молчал. Не говорил мне. За что? — Чтобы ты вырос, — объясняет Сокджин, осторожно отцепляя чужие пальцы от халата, который снять не успел: — Чтобы был научен тому, что в жизни бывает пиздец. — Я и так это знаю! — из горла питбуля рёв боли рвётся такой, что по сердцу ножом. — Сука, ты знал, ты знал, что он жив! — Если тебе будет легче, Юнги, это он велел мне молчать, — отвечает генетик со вздохом. — Чтобы ты не надеялся. На всякий случай. Я сказал ему вести себя хорошо, когда его сажали в лайнер, но он ответил, что не может мне обещать, но попросил тебе не говорить, что у него, может быть, будет поддержка. А потом уехал. — Он жив? — Мин не бесится: просто снизу вверх смотрит, пытаясь с самим собой совладать. — Ты знаешь? — Знаю. Он жив и с ним всё хорошо. Насколько может быть хорошо с тем, кто был оторван от самого важного — человека, которого любит, — мягко док отвечает, а потом все они замирают: со стороны деревьев слышится хруст, и Тэхён разворачивается, словно та же собака, что чувствует то, что было необходимо так долго — и, точно. О, господи. Это ты, милый. Тэхён так давно тебя ждал — и твоё, блять, лицо, которое вытягивается, когда ты его взглядом цепляешь и останавливаешься, глядя, словно на ужас, который поднялся из ада, стоило долгих шесть месяцев мучительной пытки. И твои голубые глаза, знаешь, Тэхён, днями глядя в зеркало прямо на них, уже так хорошо изучил. Его одержимость. Болезнь. Чёртов бич, ради которого он столько поставил на кон и теперь не проиграл, как думал сначала, о, нет, победил, ведь не каждый день Чон Чонгук, стоя рядом со своим Королём, смотрит в шоке прямо в глаза, пытаясь совладать с собой. А потом происходит пиздец. В том самом смысле, что Намджун, вскрикнув, стреляет — никто не успевает даже, сука, блять, дёрнуться — и Пак Чимин коротко ахает, глядя на то, как его рука падает прямо на землю вместе с ошмётком кожаной куртки, а кровь начинает хлестать, заливая собой и лосины чёрного цвета, и брендовую белую футболку. А после... морщится. И кривит полные губы, выглядя, как ангел возмездия: — И это твои друзья, Сокджин-и? — и ругается грязно, чтобы после: — Чонгук-и, поможешь? — голубоглазый мутант тенью оказывается возле конечности, а Сокджин вскрикивает только «Не надо!», но Король получает несколько нервных выстрелов бластером в грудь, от которых бормочет негромкое «Ауч, больно же», стоя так, как стоял, а Чонгук со вздохом буднично снимает с чужого плеча остатки кожанки и прижимает руку к нужному месту. Проходит пара долгих секунд. Кивнув, Чимин на их глазах начинает равнодушно плечо разрабатывать, а потом поднимает только что лежащую на траве руку вперёд, демонстрируя целостность, и произносит, склонив к плечу голову: — И почему Чимин должен оставить вас жить? — Чимин, Намджун не нарочно, — поднимает док руки в примирительном жесте. — Сам знаешь, рефлексы: видишь — гаси. Не держи зла на него, тем более, что у нас есть то, что может тебя... заинтересовать. — Чимин расстроен и зол, — тянет Пак. — Лишаться руки — это больно, оказывается, но есть у меня один экземпляр, который расскажет вам об ощущениях лучше, — и мазнув взглядом по замершим напротив него, продолжает: — А кто из вас Юнги? — Я, — хрипло и быстро отвечает питбуль. — Слава небу, наконец-то кончится вековая депрессия, — хмыкает Чон Чонгук, впрочем, не сводя взгляд с Тэхёна. — Если, конечно, Чимин решит, что вы достойны жизни. — Если Сокджин-и говорит, что у них есть для Чимина что-то стоящее, то ему теперь любопытно, что же это такое, — произносит Король за щитом с мягкой улыбкой. — Поведай, доктор Ким, что же так тебя впечатлило. — Кажется, знаю, — бросает вбок черноволосый мутант. — Мы не все... люди, — аккуратно сообщает док. — Так?.. — Тэхён, можно тебя попросить? — и в глазах — бесконечное «Пожалуйста, не твори дичь, прошу». Вздохнув, Ким разминает шею, делает шаг вперёд и лениво бросает: — Кто тебе тут нравится больше всего, а, Пак Чимин? Тот губы дует манерно-задумчиво. А потом хмыкает, показывая указательным пальцем аккурат на Намджуна: — Он. Он знает толк в новых знакомствах, — кивнув, Тэхён прикрывает глаза и позволяет своему телу принять изменения, а потом, открыв их, видит удивление в глазах Короля и слышит задушенные вздохи всех окружающих. Но ему наплевать, если что. Потому что единственный, кто его интересует здесь и сейчас — это Чон Чонгук, что снова надевает маску ледяного спокойствия и невозмутимости: бесит, в общем-то, очень. Ничего, Чон Чонгук. Тэхён ещё научит тебя удивляться. А пока — собой снова становится, чтобы посмотреть на Чимина, мол, как? Тот хмыкает. А потом произносит: — Интересно. Что же, добро пожаловать в новую жизнь, друзья. Будьте добры, следуйте, не отставая, идти далеко, но гулять, как говорится, полезно.