a day to remember — the end of me
Образ любимый внедрился в подкорку, отпечатавшись даже не на мозге — под рёбрами, где, сука, пусто уже долгих шесть месяцев, потому что осталось там, рядом с тем, кому будет нужнее, с тем, кто достойно забрал его, обещая беречь, и ни разу не нарушил обет. Вся жизнь катится к чёрту, несмотря на то, что многие скажут, что это лишь её новый виток: он здесь уже целых полгода, но всё никак не может привыкнуть к тому, что солнце в глаза не светит под утро, а воздух тут, под землёй, добывается путём работы мощных машин-вентиляторов. Город огромен, но в нём нет ни машин, ни летающих капсул, ни каких-либо лайнеров, и за это спасибо, наверное, потому что здесь, как в средневековье, царят хаос и кровь, а на троне из черепов восседает главный, блять, разрушитель, и все психи, которые здесь обитают, ему подчиняются слепо. Здесь есть дома, есть даже стройки — Чимин говорит, что место когда-то звалось Ильсаном, а после под землю ушло распоряжением нового правительства зоны, и теперь мутанты здесь обитают — в небольших старых домишках, потому что высотки не запихнуть ближе к земному ядру, но с налётом новейшего времени — здесь почти всё обито пуленепробиваемой сталью, а наверх идут несколько скрипучих автоматизированных лифтов-подъёмников, выйдя из которых нужно по коридору пройти, а потом миновать ворота по коду или сетчатке. Хосок спрашивает, откуда еда — Чонгук отвечает, что поставляет правительство как гуманитарную помощь, но этого всё равно не хватает, и по этой причине они делают смертельные вылазки. Хосок спрашивает, откуда столько знаний о зоне и о том, что в ней происходит — Чимин улыбается криво и советует не доверять никому никогда, а ещё лучше — вернуться к работе, и даёт ему флешку, которую доберман ночью втыкает в объёмный компьютер, что ему принесли, и понимает две вещи. Все мутанты чипированы и их легко отследить: чипированы, к слову, не ребятами из ошибки под номером четыре сотни четыре, а, кажется, лично Чимином, и в довесок — без их ведома, раз они позволяют себе творить лютую дичь. Вторая: Король дал реестр. Реестр всех тех, кто проживает в Городе и выходит в леса с целью то ли погулять, то ли охотиться, то ли просто покончить с собой — зачем он ему, Чон не понимает сначала, а потом Чимин рассказывает ему о чёрном рынке еды, который он самолично тайно крышует, а также о том, что многие почему-то считают, что у Короля можно и спиздить. И таким нет прощения: Пак за здоровые товарно-рыночные, но никак не за то, чтобы мутант мутанта обманывал. — Вот их и будешь отстреливать, милый, — мягко ему улыбается местный Король, когда Хосок его навещает: спальня Чимина огромна, обита тёмным деревом и разделена на две зоны — за розовой занавесью доберман различает спальную зону, а ещё видит чужой гардероб и охуевает от обилия пёстрого. — Благо, есть, чем. — Откуда у тебя столько... всего? — не сдержаться, ведь интересно пиздец: Пак на это опять улыбается, чтобы внезапно ответить: — Желание хорошо выглядеть, Чон Хосок, всегда было Чимину свойственно и порождает разные связи на зоне. Чимин ещё не забыл себя-человека. Позже Хосок узнаёт, что Чимин не только любит хорошо выглядеть, но и жить, в принципе, тоже: у Короля, как говорят, есть своя личная купальня, обитая мрамором, с огромным горячим бассейном; а ещё — хорошо трахаться, и это становится большим удивлением, когда Чон Чонгук тормозит его в один день в коридоре королевского дома и произносит негромко, глядя в глаза: — Хочешь жить — не вздумай с ним трахаться. — Не планировал, но теперь интересно, в чем же проблема. — У Чимина есть... травмы. Ошибок он не прощает — сдохнешь мучительно, как мальчишка Субин, о котором пустили слух, что он, мол, уделял кому-то время, помимо него. — Слухи оказались правдивы? — Он нам уже не расскажет. Король не разбирается, когда дело до эмоций доходит, просто рубит с плеча. Хосок трахать Чимина и не планировал, честное слово. Ему и без того до ужасного больно каждый день думать о Хмурике: его диагноз всё никак не излечится, потому что хронически, потому что уже навсегда, и это разрывает его изнутри, а злость и боль свою он вымещает на отморозках, которые идут королевским заказом. Но не помогает — ничто не поможет, и Хосок чувствует, как загибается верно, но медленно, и от этого хуже в тысячу раз: лучше бы сдох быстро и без всяких мучений, а так гниёт, словно открытая рана, и ни туда ни сюда. Наверное, он очевидный. Но сдвиг происходит месяц на третий: Чимин приходит к нему, смотрит долго и пристально, а потом говорит: — Это любовь тебя так убивает? И доберман почему-то кивает. — Так всегда происходит? С любовью. — Нет, Чимин, не всегда, но с теми, кто обосрался. — Это парень? Или всё-таки девушка? — Парень. Мин Юнги. И он самый лучший мальчик на свете. Хосок не знает, почему внезапно рассказывает. И, уж тем более, не имеет понятий, по какой причине Король его в тот день слушает крайне внимательно, но что-то начинает подсказывать: Чимин явно не тот, за кого себя выдаёт — есть, сука, в нём то, что выдаёт человечность куда большую, чем, допустим, в том же Чонгуке. С другой стороны, Хосок второго не знает почти: прохладный, сдержанный и аналитик — на этом, наверное, всё. Но в тот день что-то между ними двумя определённо меняется. Чимин относится глубже и с пониманием, а Хосок почему-то становится рад таким поворотам событий: не хочется, конечно же, кого-то грузить, но Пак интересуется сам, мол, каково это — понимать, что влюблён, или же что чувствуешь, когда впервые целуешься по любви или вроде того. Ни один из шести месяцев, длиной в целую жизнь, для Хосока не были бы адом. Без Юнги. Без сердца. Ведь оно осталось там, в чужих нежных руках, и с ритма всё так же сбивается при каждой широкой улыбке, которой он даже не видит. ... — Чимин должен сказать тебе кое-что, — это до сих пор не проходит: когда Король мягко касается плеча со спины, доберман вздрагивает и резко клонится в сторону, чтобы повернуть голову и взглянув исподлобья, столкнуться с неожиданно выстрадано-мягкой улыбкой. У Чимина в глазах плещутся боль вперемешку с агонией — к ним сложно привыкнуть, а Хосок не уверен, что когда-нибудь сможет — и лицо такое, будто увидел что-то святое. — Лишь потому, что уважает тебя, Чон Хосок, изгнанный пёс. — Что же? — его голос звучит напряжённо, разбитые костяшки мерзко саднит, а рана на губе всё равно открывается вновь, когда пёс скалится, инстинктивно всё ещё ожидая атаки того, кого привык ненавидеть. Чимин голову клонит: розовые пряди скрывают серый блеск взгляда, но доберман его всё равно замечает — там тоска и какая-то горечь, ему пока непонятные. Странно. — Твоя драгоценность ближе, чем ты можешь подумать. Не упусти её, если ты понимаешь, о ком Чимин сейчас говорит, — у Хосока сердце ухает вниз, чтоб перестать биться к чёртовой матери, а из головы вылетают напрочь все мысли, сужаясь лишь до одной только картинки, где по острым скулам слёзы текут, а чужие вспухшие губы дрожат тихим: «Я без тебя не смогу». Картинки, где волосы чёрные встрёпаны, а угловатость ключиц нестерпимо манит: их прикусывать было вкуснее всего, а ощущение под языком ровной, нетронутой шрамами кожи ему снилось все эти шесть месяцев. Хосок пропадает в себе. Он помнит по-детски смущённый наклон головы, помнит наивность и робость, но и желание сделать приятно, что всегда пересиливало. Его ребёнок, щенок, лучший малыш — тот, ради кого хотел горы свернуть, но не смог, не успел и рассохся, сгнил, сгорел в своей тоске заживо. Его Мин, сука, Юнги. — Снаружи у входа, — Король только подмигивает. — Покурить задержался. Курит, точно. Без мнимой разгрузки им не прожить. Хосок срывается с места. Бежит, что есть мочи, по душным пыльным улицам чиминова Города, игнорируя взгляды — ему сейчас наплевать, он даже руку не скрыл, не успел, не подумал: он здесь. Его щенок здесь. Самый важный, заботливый, от него молоком пахло и лаской, к которой тянулся большой злой доберман, и когда он бьёт стальным кулаком по кнопке подъёмника, чёртов орган под рёбрами снова осечку даёт. Небольшой перегон, обитый железом тоннель и ворота, код для которых вбивает дрожащими пальцами, чтоб выскочить в душную серость и зелень природы и, наконец-то, увидеть. Он стоит под навесом и правым боком ко входу, скрываясь от ядовитых брызг мерзкого дождика. Маска на подбородок опущена, ещё свербит синим мозг, чёрные волосы отросли до ужасного, чёлка почти застилает глаза — такого его ни за что не узнать: раздался в плечах, чёрный плащ почти закрывает высокую подошву ботфорт, а митенки не скрывают пальцев, что дрожат мелко-мелко, но держат сигарету до ужасного слабо. Хосок замерев, смотрит, чувствуя по подбородку свою свежую кровь. Юнги же улыбается криво, выдыхая серый дым в воздух, и косится: в чёрном глазу ни следа от щенка, только такая же боль и сталь нержавеющая, что выдаёт тот самый стержень, который и у него, добермана, когда-то, блять, был, а теперь разломился, как думалось. Вырос, ожесточился, озлобился, потерял розовость тона по отношению к миру — другим совсем стал, и непонятно — плевать теперь или нет. Отныне... — Мой мальчик больше не щенок, — слетает с губ окровавленных. Юнги лишь смеётся надрывно и коротко, чтоб повернуться и заставить замолкнуть: сквозняк сметает длинную чёлку с широкого лба, позволяя увидеть закрытый чёрной повязкой глаз левый... или, видимо, то, что когда-то им было. И смотрит. Ни за что не понять, что на уме: чёрный взгляд одного правого сквозит серостью стали, не выдаёт ни на секунду тоски, былых чувств, а доберман, заскулив, хочет перевернуться перед ним, доминантом, вверх животом — сгрызай меня всего полностью, не оставляй ничего, и без того почти нет там, внутри, ведь душа давно, сука, твоя. Юнги смотрит. Хосок смотрит в ответ, у него мир вокруг, такой тихий с редкими звуками брызг о навес, замирает, сосредотачивается на самом дорогом в жизни лице — никогда ни к кому такого больше не будет. Однолюб твой доберман, парень, всегда будет идти с тобой бок к боку, но нужен ли он тебе вот сейчас, такой искалеченный, но навсегда верный, тот, что до конца жизни будет пытаться быть равным? Юнги смотрит. Хосок смотрит в ответ. А потом разламывается пополам окончательно, совсем, как блядское небо, что разрывается высоко над ними болезненным ливнем. — Он вырос, чтоб рвать глотки за своего добермана.***
— Пожалуйста, не надо, — это Чонгук говорит Чимину сразу же после того, как тот с лёгкой руки предлагает Ким Тэхёну и его спутнику по имени Ким Намджун осмотреться в Городе после небольшого отдыха с целью привыкнуть к новому дому, а сам обещает вызвать Сокджина на разговор тет-а-тет. — Давай я лучше возьму на себя Мин Юнги. — Ты же знаешь, Чонгук-и, — тянет Король с тихим смешком, поправляя волосы около зеркала в спальне. — Его теперь есть, кому взять: Чимин не видит и толики смысла в твоём присутствии рядом с питбулем, если, конечно, ты не хочешь, чтобы тебя сожрал его доберман. Да лучше бы действительно Чон Хосок вскрыл ему глотку. Всё лучше, чем быть рядом с тем, кто пожирает глазами — Ким Тэхён им одержим и зависим, как какая змея, которая сильно кусает, а потом выжидает, когда ты ослабнешь настолько, чтобы тебя сожрать. Одна ошибка, Чон чувствует — и ему придёт полный пиздец. Ким Тэхён ебанутый, и ему насрать на последствия — он делает только лишь то, что ему хочется, плевать на других. Мутант, который убивал мутантов других, обученный искусству ставить точку в жизнях других так, как сам Чонгук — нет, а ещё гениальный стратег, у которого подвешен язык. Он любую ситуацию в свою сторону вывернет, он... Как Чимин. И пиздец грянет, если эти двое подружатся. — Сдаётся Чимину, — Чимин подходит вплотную, почти касается губами его, но не целует, а только лишь шепчет. — Что его мальчик поджал хвост? Боится мутанта Ким Тэ? — Хуй с два, — Чонгук отстраняется резко, чертыхнувшись не без уязвлённости. — Я никого не боюсь. — Тогда не оспаривай приказов своего Короля. Иди, продемонстрируй гостям пару хороших манер, пока он поболтает с Сокджином о том, как всем предстоит поступать в будущем. Времени, кажется, осталось не так уж и много, а Чимин всё ещё не знает, где точно расположились реакторы, — Пак цыкает не без раздражения, а потом выхватывает Рози из кобуры из розовой кожи и палит прямо в стену: пуля пролетает в сантиметре от головы его подчинённого, но тот даже не вздрагивает — Чимин очень талантливый киллер, в этом плане он ему доверяет. — Может, из того, что он принёс, мы узнаем что-нибудь интересное. — А карта катакомб? — тянет Чонгук. — Я посмотрел по голографическим планам и свёл их в программе. Но не могу ручаться, что они будут точны, а никому, кроме себя, я не доверю проверку. — Одного тебя Чимин не отпустит, — тянет Король, убирая ствол обратно на законное место. — Но с Ким Тэхёном бы мог — в вас обоих достаточно храбрости. Но Чимину интересно вот, что... — и не договорив, начинает громко смеяться. — Не томи, — хмуро бросает черноволосый мутант. — Когда же он объездит тебя, неприступный, но такой очаровательный говнюк, — мурлычет Король, смахнув слёзы с глаз. — Исключено. Никогда. — Чимин готов поспорить на свою любимую кожанку, что он тебя выебет, сладкий. В нём достаточно силы, упорства и обаяния — Чимин видел, как он на тебя смотрел, это была явно не ваша первая встреча. Так смотрят на тех, кого хочется очень, такое пройдёт только тогда, когда он засунет тебе в жопу свой член. Так что подумай, малыш, хорошо: для тебя это первым разом не будет, но избавит от кучи проблем. — Пошёл ты! — и Чонгук под новый приступ смеха пасует к двери, но Пак снова его останавливает — уже на самом пороге. — Королевский подарок с тобой? — Да, — рычит Чон. — Так, как я тебе приказал? Сука. — Блять, да. — Какая ты умница, — Чонгуку не нужно поворачиваться, чтобы знать, что Чимин широко улыбается. — Когда ты будешь дрочить себе, пока член Ким Тэхёна будет двигаться глубоко внутри, ты же снимешь видео? Чимин так скучает по твоему лицу, когда ты кончаешь. Оно становится ещё красивее. — Ненавижу тебя. — Не-а, — сзади щёлкает зажигалка, а до носа немедленно доносится запах вишнёвого дыма. — Ты обожаешь Чимина и предан. Но над его словами подумай: никто не поймёт безумие так, как другое безумие. Он будет пытаться тебя уничтожить, но если ты его заинтересуешь ещё больше, то сохранишь себе жизнь. Чонгук, чертыхнувшись, выходит за дверь. В гости, сука, к Ким Тэ, пытаясь двигаться так, чтоб не спалить подарок Чимина — розовую анальную пробку в своём заднем проходе. ...— Если на меня нападут, я смогу же отбиться? Меня за это никто не убьёт? — и Чонгук только вздыхает, идя по пустой улице с очень взволнованным Ким Намджуном и не менее развязным Тэхёном, который всё чаще и чаще непроизвольно губы облизывает и щёку толкает изнутри языком — черноволосый мутант внутренне каждый раз чертыхается, честное слово: нельзя не признать, что перевёртыш, сука, красив, а такие неосознанные от него провокации идут от самого подсознания. Что же, Чонгук Ким Тэхёну действительно нравится, и это приятно, наверное, не знай Чон, что за этим стоит ничего из здорового, а только больное влечение, которое грозит кончиться плохо — или попытаться, наверное. Тэхён, увы, из тех психов, которых провал только подстёгивает, а чем дольше их жертва даёт им отпор или бегает, тем интереснее охота, но самое страшное то, что внешне он абсолютно нормален: нет ни бегающих глаз, ни маниакальной улыбки — совсем ничего, навскидку ни больше, ни меньше, а самоуверенный тип, который хочет затащить его в койку. Чонгуку, наверное, не стоит даже мечтать о том, чтоб оказаться среди адекватных полностью личностей: Чимин сейчас ему, по, к слову, непонятной причине дал понять, что даёт добро на развлечение с новоприбывшим, но, кажется, на только, блять, с ним. Чонгук не то чтобы собственность, просто ругаться со своим Королём не хочет — не любит, прекрасно зная о том, насколько тот искажённо воспринимает множество разных вещей, поэтому научился обходить триггеры аккуратно и ясно — одним словом, так, чтоб их не сорвать неожиданно для всех окружающих, потому что тогда никто не порадуется. И вот сейчас Чимин почему-то хочет под перевёртыша его подложить: читай, как «променять шило на мыло» (нет, без шуток: Чонгук правда себе пустит пулю в висок, если эти двое споются). Чонгук не боится Ким Тэ. Он, увы, такого типа характера, что ненавидит новые вещи, а зону комфорта покидать всегда неохота: Чимина он хотя бы, блять, знает ровно настолько, чтобы понимать, что он рядом с ним даже спиной в безопасности. С этим же парнем, при взгляде на которого прямо сейчас даже не веришь, что он угрожал ему на крыше одной из зонных высоток, такого точно не будет: змея ядовитая, страшная, да. — Тебя убьют, если ты не убьёшь. Парень, забудь о морали, здесь её нет, тут Короля зовут Пак Чимин, а Королеву — умение за себя постоять, — отвечает Чон всё-таки, окидывая взглядом этих двоих: по форме, что буквально кричит о вторжении новеньких, полностью готовы к дерьму. По крайней мере, Намджун: Тэхён всё ещё выглядит так, будто больше всего на свете он хотел бы не защитить себя от злобных психов-мутантов подземного Города, а баночку колы, мороженку и член мальчика, который сейчас идёт впереди. О последнем подумав, Чонгук почти спотыкается: мозг подбрасывает ему образ Чимина, широко улыбающегося своей той самой улыбкой, которую он называет провидческой в те, сука, моменты, которые потом оборачиваются его насмешливо-сладким «А ведь Чимин говорил» (на самом деле, Чонгук ненавидит, когда он так говорит, потому что всё ещё упрямо отказывается верить в то, что Король природным чутьём называет, а опирается на голые факты, анализы и, в довесок, стратегии во всех их проявлениях). Ким Тэхён его хочет. Трахнуть, подчинить и убить, у него больное сознание, и каким бы Чонгук ни пытался сделать гибким свой разум и просто довериться Чимину хоть когда-нибудь — не, ни хрена, ему не понять, как можно дать человеку (окей, не совсем человеку, в общем, вы поняли) то, что он хочет и тем самым сдаться, но выиграть. Если бы Пак рядом был, непременно бы толкнул целую речь о небольшой жертве во имя успеха в конце, но не королевское это дело — тусоваться на пыльных улицах Города без веской причины, и поэтому Чонгук сейчас здесь один и немного страдает, ибо взгляд перевёртыша скоро прожжёт ему в жопе вторую дыру. — А почему вас не лишили оружия или, например, формы? — тянет Чон, стараясь отвлечься от мыслей, а обращается внезапно к Тэхёну, тем самым давая понять, что внимание он распознал, уловил, но кидает ответку: пошёл в пизду, я тебя не боюсь, лох, пидор, чмо, собака сутулая, не на того, сука, напал. Да, иногда Чонгуку глубоко внутри три, но ему и без того хуевато по жизни пришлось (он буквально общается с Пак Чимином каждый, блять, ёбаный день), его нельзя осуждать за ребячество, тем более, что внешне он его никак не высказывает, внешне он всегда строг и до ужаса сдержан. Но как же сильно хочется назвать Ким Тэхёна мошонкой отечества, ёб вашу мать. Просто потому, что нарушает зону комфорта. Просто из-за того, что в своей голове Чимин уже Чонгука перед перевёртышем раком поставил, ягодицы раздвинул и, широко улыбаясь, говорит, как любимому клиенту в кафе: «Для Вас мы открыты круглосуточно и во все-все-все праздники, честное слово, входите!». Как же, блять, злит. Чонгук не игрушка, он, сука, живой, пусть и не человек — он думал, что Чимин уже давно уяснил это, примерно с тех пор, как им довелось встретиться на месте, где Чон впервые убил. Но он не позволит эмоциям и детской обиде взять верх над собой — брови вскидывает, глядя на перевёртыша этого, а тот усмехается перед тем как ответить: — Потому что они решили поиздеваться над нами. Считай это остроумной шуткой над теми у кого ничего не осталось: изменники родины в ссылке, но всё ещё носят знаки принадлежности ей. У нас другой одежды и нет, не голыми же ходить здесь, хотя, с другой стороны, если ты вдруг захочешь, то я мог бы... — Я распоряжусь, чтобы вам троим выдали нормальные шмотки, — ровно отвечает Чонгук. Экскурсия, в принципе, уже и закончена: он показал новеньким и место, где можно паёк получить, и точку со сбытом лекарств, и даже тату-салон, где они повстречали Хвиин: синеволосая девочка родилась девятнадцать лет назад уже в Городе, а ещё, на самом-то деле, до ужасного сильная — несмотря на то, что потеряла бойфренда, оправилась, нашла друзей и поддержку, и даже Чонгуку стала близка как-то по-своему, хотя ему её, скорее, всё-таки жаль, потому что влюбиться в Чимина, который любит эксперименты над внешностью — это то, чего он никому не пожелает. Об этом здесь знают все: она за ним хвостиком ходит, со слепой преданностью глядя в лицо, проблема лишь в том, что он этого никогда не оценит — не интересна, да и Чонгук попросил не трогать её, а с ним Король нет-нет, да считается. Но что удивило: Тэхён живо зацепился с ней языками, и в тату-салоне они застряли надолго, потому что Хвиин гостеприимна до ужаса, а ещё всё-таки одинока в своей глупой любви. — В принципе, вы можете разойтись по домам. Завтра, думаю, Чимин захочет вас навестить, вы ему интересны, поэтому будьте готовы. — А ты? — тянет Тэхён. — Ты, Чон Чонгук, меня навестишь? — Только если Король отдаст мне приказ. Я не единственный, кто его защищает, даже больше скажу — это не основная моя обязанность здесь. — А чем ты занимаешься? — Ким ближе подходит, смотрит живо и с интересом, а Чонгуку становится пиздец некомфортно, но не потому, что он как-то смущается, просто в голове снова голос Чимина, который говорит, что лучше переспать и забыть. Такое внимание пиздец неприятно: Чонгук чувствует себя, словно в засаде, и это ощущение его раздражает. — Конфиденциально, — обрубает Чон без единой эмоции в голосе, а потом на Ким Намджуна косится, чтобы заметить, что человеку сейчас пиздец некомфортно, и хуй его знает из-за того, что он находится в обществе двух мутантов за раз или же потому, что Тэхён катит яйца настолько нахально. Эх, Ким Намджун, знал бы ты, что это только верхушка этого безумного айсберга, возможно, уже десять раз дал бы дёру из этого ада. По домам — одноэтажкам, один, Намджуна, в начале улицы, второй, этого козла невменяемого, в самом её конце — Чонгук провожает их молча. Идти несколько десятков метров рядом с Тэхёном его раздражает, но он всегда выполнял приказы Чимина, не может ослушаться и в этот, блять, раз: было сказано забрать и вернуть, значит, так тому и бывать. Проблема лишь в том, что Тэхён у двери своей тормозит, а потом, склонив голову, замечает: — Я не буду убивать тебя сегодня, Чонгук. Ты можешь зайти — мне нужна твоя помощь, потому что мне кажется, что из матраса вылетает пружина. — А ты хочешь опробовать? — ровно огрызается Чон. — А ты предлагаешь? — улыбаясь, интересуется Ким, и черноволосый мутант опять чертыхается: заебёт, сука, не в прямом смысле, так в переносном. Предлог откровенно дерьмо, проанализировав ситуацию быстро, Чонгук мысленно кивает себе самому: будет недурным, если он узнает Тэхёна немного получше — можно хотя бы представить, чего ожидать. Поэтому со вздохом заходит за перевёртышем в дом: ничего необычного, простая коробка с одной комнатой, спальней и душем, как и у Хосока, Юнги и Намджуна — в них даже свет не может работать без перебоев, который худо-бедно сюда провели, а ещё постоянно царит полумрак. — Как привыкнуть, что солнца больше не будет? — интересуется Ким, когда они оба проходят в комнату, что заменяет собой и кухню, и столовую, и спальню одновременно. Чонгуку здесь некомфортно, как, впрочем, и в любом другом месте, кроме его собственной спальни, но он терпит во имя очередного анализа и в попытке понять этого психа (что невозможно, но никто пробовать не запретит никогда, в конце концов, на кону — его жизнь). Голос блондина звучит равнодушно, лениво, развязно, походка, впрочем, такая же: он небрежно облокачивается бедром на невысокий столик на двух человек, а потом окидывает своего провожатого от головы до ног самых, и чем дальше мажет взглядом своим, тем хищнее улыбка становится на красивом лице. — Ты красивый. — Я знаю, — отвечает ровно Чонгук. Между ними воцаряется недолгая пауза, в процессе которой оба жрут друг друга глазами: Тэхён — плотоядно, Чон, в свою очередь, скорее с любопытством и ожиданием следующего блядского шага. — Я говорил, что не трону тебя, — повторяет Ким Тэ. — Так что не бойся. Пока. — Я не боюсь тебя, не льсти себе. — Но что-то же ты здесь забыл. Пытаешься меня лучше узнать, а, Чонгук-и? — и широко улыбается. — Чтобы лучше мои шаги предугадывать? Не получится, я люблю удивлять — спроси тех, с кем я сюда прибыл, во мне много сюрпризов. — И больная фантазия? — уточняет Чонгук. Пазл складываться совсем не спешит: Тэхён отлично себя контролирует, ни единой лишней эмоции не проступает на этом лице. Сукин, блять, сын. Чонгук про себя грязно ругается, пытаясь не вспоминать слова Чимина о том, что безумие может хорошо понять только другое безумие, а ещё — снова пытается отказать себе в том, что единственный ключ к тому, чтобы раскрыть эту тёмную личность, которая может прикончить его даже во сне — это её удивить. — Она уже подкинула мне столько идей на тему того, как я могу тебя поиметь, милый, — и перевёртыш широко улыбается. — Тебе рассказать? Ким Тэхён его хочет. Трахнуть, подчинить и убить, у него больное сознание, и каким бы Чонгук ни пытался сделать гибким свой разум и просто довериться Чимину хоть когда-нибудь — не, ни хрена, ему не понять, как можно дать человеку (окей, не совсем человеку, в общем, вы поняли) то, что он хочет и тем самым сдаться, но выиграть. Чонгук ему не даётся — и ведёт себя так, будто целка, которой принципиально, кому стоит отдать свой первый, блять, раз, и эта линия взаимоотношений его совсем не устраивает — распаляет психа всё больше, отдаляя его образ от какого-либо вообще понимания.«Так что подумай, малыш, хорошо: для тебя это первым разом не будет, но избавит от кучи проблем». «Он будет пытаться тебя уничтожить, но если ты его заинтересуешь ещё больше, то сохранишь себе жизнь».
Ким Тэхён им одержим и зависим, как какая змея, которая сильно кусает, а потом выжидает, когда ты ослабнешь настолько, чтобы тебя сожрать. Одна ошибка, Чон чувствует — и ему придёт полный пиздец. Поэтому он лишён роскоши пробных шагов. Но никто не поймёт безумие лучше, чем другое безумие. Коротко выдохнув, Чонгук смотрит в чужие глаза тёмно-карего цвета — нихуя не прочесть. Ничего не увидеть. Остаётся лишь, блять, поражать и выбивать из равновесия непредсказуемостью действий. Порывисто выдохнув, Чонгук всё же сдаётся, мысленно слыша смех своего Короля, и одним резким движением с себя снимает простую футболку, чтобы потом Тэхёну в глаза заглянуть. В них удивление, к слову, а ещё — подозрение, но на губах сияет кривая ухмылка, в которой нет ничего от легкомыслия или той детскости, которую Ким демонстрировал всё это время, пока Чонгук проводил им экскурсию. Перевёртыш — он многолик, сука, во всём, но Чонгуку не страшно: не здесь, не сейчас. Он просто сделает это, может быть, кайфанёт, а дальше будет действовать по ситуации. Знает, пожалуй, точно одно: из-за того, что он этого парня сейчас удивит, тот не попытается прикончить его ближайшее время. — И что это значит? — в голосе Тэхёна он слышит те самые хриплые нотки, что повествуют о заинтересованности и предвкушении. Возможно, не ожидал, но не настолько, чтобы не взять себя в руки, позволив либидо окрасить свой голос оттенками плохо скрываемой похоти. — Я знаю, что ты этого хочешь, — тянет Чонгук, склонив к плечу голову. Он в своём теле уверен: рельефное, с проступающим контуром рёбер, оно не обделено узостью талии — такое на вкус интересно попробовать многим. Перевёртыш взгляд опускает, туда, где поперечные мышцы остро очерчены, но ниже скрывает ткань чёрных джинсов, а потом снова к лицу возвращается, вязко скользнув глазами высшего хищника по сильной груди и развороту широких плечей напоследок. — Хочешь попробовать. — Не могу отрицать. Но меня не удивить твоим телом, малыш, — ухмылка Тэхёна перерастает в оскал. — Знал бы ты, сколько я раз дрочил в твоём теле, сколько в себя разных предметов засовывал — я знаю его лучше своего, поэтому мне наплевать. Это всё, что ты хотел мне сказать? Можешь идти: не порти вкус от охоты. — В моей заднице анальная пробка, — выдыхает Чонгук, и, да, Ким сражён — это победа. — Я хорошо растянут и смазан сегодня. Может быть, для тебя? — и сам, ухмыльнувшись, бровь вскидывает. — Не хочешь узнать, какой я на вкус? Или боишься? — Я ничего не боюсь, — широко улыбаясь, тот на груди руки скрещивает. Жест, вообще-то, защитный, но перевёртыш лениво расслаблен — ровно настолько, чтобы давать понимание, что хищник готов атаковать в любую секунду. — Тогда трахни меня здесь и сейчас, Ким Тэхён, — и, потянувшись, Чонгук руки раскидывает. — А если я под тобой смогу кончить, то мы продолжим знакомство. Пауза. Глаза блондина вспыхивают сотней дьявольских факелов. — Да кто я, в самом деле, такой, чтобы отказываться?jvla — such a whore (stellular version)
Он приближается быстро — напряжён, как струна, и вдыхает запах чужой кожи на шее насыщенно, дико: Чонгук почти вздрагивает, честное слово, но чувствует по телу россыпь противных мурашек, когда ощущает на своей талии сильные длинные пальцы — Тэхён его изучает, исследует, будто дорвавшийся до заветной, блять, цели, но от этого почему-то внезапно ведёт. У Чонгука давным-давно не было секса — времени не было, а Чимин в мозг трахает не хуже чьего-нибудь члена, и когда перевёртыш накрывает его губы своими, он ловит себя на тихом выдохе-стоне, а ещё — внезапной отзывчивости. Это когда вперёд подаёшься невольно, следуя за чужим языком, и губами чувствуешь чужую улыбку, чтобы потом слегка потеряться, когда от тебя отстраняются, чтобы прошептать тихо-тихо: — Настолько же злой, насколько чувствительный, — и Тэхён смеётся негромко, пальцами опускаясь на пояс джинсов чёрного цвета, чтоб расстегнуть тугую пуговицу и молнию вниз потянуть: Чонгук в этот момент всем телом фактически вздрагивает — звук кажется ему до ужаса громким, но он ещё чертовски закрепощён для того, кто сам себя предложил только что. — Отсосать мне не хочешь всё-таки, а? — Я не отсасываю, — твёрдо и хрипло. Тэхён снова смеётся, кивает, а после опускается губами на чужую смуглую шею, чтобы языком толкнуться влажно, развязно: чёрт побери, у Чонгука действительно крыша течёт от такого дерьма, если честно, потому что член в штанах тяжело и стремительно наливается кровью, когда перевёртыш опускается ниже, пальцами не забывая медленно мять и касаться, на плечо, а после за ключицу кусает болезненно. — Вкусный, — и хмыкнув удовлетворённо до ужаса, отходит назад, чтобы скинуть с себя медленно-медленно форменный плащ и расстегнуть пуговицу чёрных грубых штанов. — Но посмакую тебя я чуточку позже. — Я же сказал, — барьер между языком и рассудком даёт сильную трещину. — Не кончу — второго раза не будет. — О, детка, поверь, ты кончишь, как никогда ни с кем раньше, — широко улыбается Ким, стреляя глазами. — И сам придёшь за добавкой. — Посмотрим. — Посмотрим. А теперь, будь так любезен, опусти для папочки свои джинсы. Он хочет на тебя посмотреть, — и нос морщит с издёвкой. Посыл «Давай, прогнись под меня, сделай так, как я тебе говорю» чувствуется очень отчётливо, но Чонгук бы не был Чонгуком, если бы не умел брать себя в руки со скоростью звука. Поэтому, широко улыбаясь, позволяет себе стянуть до колен ненужный сейчас предмет гардероба, нахально глядя в чужое лицо, чтобы: — Детка папочку слушается и повинуется. На что именно он хочет взглянуть? Чего ещё он за шесть месяцев не успел рассмотреть? — Чонгук не дурак. Тэхён болен им, а ещё — крайне сексуально активен, и, возможно, в определённый период ему даже икалось, поэтому, да, естественно, что Ким своей силой сполна пользовался в ожидании встречи. — Ты такой догадливый, детка, — перевёртыш налитый кровью член глазами жрёт совершенно недолго, потому что подходит, чтоб после — к стене грубо толкнуть и склонив голову, продолжить негромко: — У меня нет смазки: тебе будет больно. — Тем больше шансов, что тебе повезёт и я кончу, — парирует Чон, чувствуя прохладу голой спиной. — Малыш любит боль? — вскинув брови, интересуется Ким, сухой ладонью обхватывая чужую эрекцию и грубовато и быстро проводя пальцами вверх, сука, и вниз. Чонгука же торкает, с губ срывается стон, который он не успевает сдержать, а Тэхён, широко улыбаясь, ему глаза в глаза смотрит своими, от расширенного зрачка уже чёрными, чтобы, широко улыбаясь, шепнуть: — Ошибка. Он её обожает. — Бинго, блять, — задыхаясь слегка, произносит Чон, не разрывая контакта. — Сделай мне больно сегодня. — Хоть каждый день, — и рыкнув, Тэхён его к себе спиной разворачивает, а потом за затылок больно прикусывает, а у Чонгука в коленях прогибаются ноги: спина — эрогенная зона, но спрашивать, откуда Ким знает, кажется, глупо: чередой мелких, но сильных покусываний блондин доходит почти что до талии, а затем, звонко шлёпнув по чужой ягодице, хрипло командует: — В спине прогнись, чтобы папочке было сподручнее, — и Чонгук, опираясь локтями на стену и шире ноги расставив, делает то, что ему говорят, понимая, что раскрывает чиминов презент прямо сейчас. — Розовая? Оригинально, — хмыкнув, перевёртыш резко пробку выдёргивает (а Чон, сука, ахает), а потом мурлычет негромко: — Детка смазал себя так хорошо, — и нажимает на расслабленный вход двумя пальцами сразу. — Даже течёт. А потом без предупреждения делает, сука, то, что делает: приставляет, надавливает, входит до середины на выдохе: Чонгук чувствует давление с сухостью, а ещё — всё ту же заполненность. Задница, мать её, огнём горит в эту минуту, почти до звёзд, блять, в глазах — и это такой неописуемый кайф, что он стонет протяжно и громко, когда в него до упора толкаются, негромко смеясь. — Не у одного тебя кинк на боль, детка, — чужая ладонь — у лица, на стене, пальцы второй руки — в волосах чёрного цвета, тянут сильно и грубо, так, чтобы затылком подался назад, уязвимо оголяя смуглую шею, по которой капля пота течёт — Ким её слизывает, а после — снова больно кусается на первом грубом толчке. Чонгука изнутри распирает чужим возбуждением: оно двигается в нём затруднительно, срывая стоны болезненности, но возбуждение, там, внизу, с каждым толчком отдаётся острым разрядом от мошонки к головке, так, что, блять, сука... — Говоришь, кончить не сможешь? — опаляет ухо чужим частым горячим дыханием. — А я говорил тебе: изначально было... — толчок. — Глупым... — ещё, грубее, сильнее. — Так думать, — быстрее и резче, а Чонгук, отдавшись ощущению того, как его охуительно трахают, позволяет себе вскрикивать в голос в унисон с чужими порыкиваниями. Рука сама собой тянется к члену, начиная его ритмично и быстро надрачивать: здесь опять сухо, предэякулята пиздец не хватает, но от этого... Кайф. — Помоги мне, пожалуйста, — еле двигая губами, просит Чонгук. — Ты дотянешься. — Что случилось, малыш? — мурлычет Тэхён. — У меня в заднем кармане, — и снова глубоко, и снова гортанно, сбиваясь на ещё более быстрые фрикции: они совсем скоро оба придут к концу этого самого дерьмового в своей охуенности трипа. — Есть телефон. Тонкий квадрат. — Телефон? Зачем он тебе? — смеётся Тэхён, но угол немного меняет, чтобы выполнить просьбу: Чонгуку приходится податься вперёд ещё больше, так, чтобы к стене прижаться щекой, а левой дрожащей рукой включает фронтальную камеру, не переставая правой надрачивать. — Хочешь заснять, как я тебя трахаю? — Мне нужно закрыть один королевский гештальт. И за пару секунд до того, как охуительно кончить, пачкая руку и капая на пол, включает запись видео. Тэхён же спустя пару-тройку толчков, резко выходит и белёсо пачкает чонгукову спину. Отправить. А с этим ублюдком, кажется, ещё сотню раз повторить.***
— А ты симпатичный, — раздаётся от двери, а Намджун вздрагивает всем, сука, телом, потому что здесь, кажется, личного пространства никакого совершенно не будет, но, что уж таить, ужас хватает все рёбра одним ловким движением, поскольку он понимает: он больше не на своей территории, а подчиняться предстоит теперь тем, кого привык убивать — и это своего рода жест помилования, которого Король мог и не делать, но почему-то всё же решил, и давайте, скажите Намджуну, что это всё из-за Тэхёна, а он рассмеётся вам в лица: кто бы что ни говорил про Чимина, он сошёл с ума не так сильно, как хочет актёрскую игру выдать за правду. Чимин адекватен в своём невероятном безумии: да, не без сильных проблем, но у кого в это время их нет? Они все ебанулись, кто-то больше, кто-то — чуть меньше, а посмотришь, и вроде нормальный: тот же Тэхён, мать его, мутант-перевёртыш, больше пяти лет всех вокруг искусно наёбывал, и одна ошибка, что стоила ему всех трудов, всё похерила. Впрочем, Намджун почему-то уверен: даже здесь его бывший подчинённый изъебнётся, блять, так, что они ему аплодировать будут. И вот теперь — повернуть голову к раздвижной двери из металла, чтобы... Окей, охуеть, потому что сам Король пожаловал к нему в комнату, глядя с видом абсолютной невинности, который никак, блять, не сочетается с массивным чокером белого цвета из блестящих драгоценных камней, а ещё — с до неприличия узкими штанами из кожи в тон украшению. Но не это самое важное, потому что благодаря тому, что Чимин надел белую шубу на оголённый торс, демонстрируя татуировку на шее сейчас так, как, наверное, никогда ранее, Намджун выпадает в осадок. Когда кто-то приходит к тебе в комнату вечером в таком вот, блять, виде, говоря тебе невинное «А ты симпатичный», глядя так открыто, чисто, прозрачно, что легко можно рассмотреть на дне чужих карих глаз ёбаных демонов, которые уже даже не пляшут — сходят с ума... это неловко, наверное. Намджун, если быть до конца откровенным, в душе не ебет, как реагировать: не каждый день к нему в домишко без стука вальяжно-манерно заходят правители и делают, эм, комплименты? Поэтому застывает посреди единственной комнаты так, как был: всё в тех же форменных брюках, но топлесс — хотел вот сходить в душ, да помешали. Под взглядом Чимина как-то неловко — Король будто впитывает его образ, хмыкая и что-то про себя отмечая, а потом тянется, не стесняясь голого гибкого торса, и произносит: — И все? Открытый рот и ноль интеллекта в глазах — весь твой порог? — Я просто не знаю, чем обязан такому визиту, — неловко тянет Намджун, чувствуя себя идиотом. — Я бы предложил чай, но у меня его нет. — Любишь чай? — живо интересуется Пак. — Что? — Хочешь, чтобы тебе принесли чай? — Намджун тупо моргает, а потом чешет затылок, пытаясь осмыслить услышанное. — Нет? Имею в виду, да, я люблю чай, чёрный простой, но здесь его сложно достать, да и... — Ты симпатичный, — перебивает Чимин, без нотки смущения подходя модельной походкой, после чего упирает руку в бок и, придирчиво окинув бывшего истребителя взглядом, делает вдох, морщится и тянет лениво: — Только тебе нужно помыться. И одежда, да, точно! — и хлопает в ладоши, словно ребёнок, широко улыбается: — Чимин достанет тебе много-много одежды. Ты принарядишься, а? — Я отстрелил тебе руку, — вскинув бровь, Намджун делает мелкий шажок назад — так сказать, от греха. — А ещё стрелял на поражение. Ты всегда так дружелюбен с теми, кто пытается тебя уничтожить? — Ну, не уничтожил же, — и Пак негромко хихикает. — Никто не может уничтожить Чимина: всё, что в нём когда-то было живым, давно уже расстреляли, а то, что не расстреляли, Чимин задушил в себе сам. — Зачем? — интересуется Ким, не понимая, куда зайдёт этот абсурд. Король только что сообщил ему, что он воняет и похож на бомжа, а теперь говорит о своём искалеченном внутреннем мире так весело, словно о хобби рассказывает. — Глупый, чтобы выжить, конечно, — мутант губы пучит, будто обиженный. — Что за вопросы? — и неожиданно по комнате раздаётся звон колокольчиков, а Чимин, ахнув, достаёт телефон из кармана своей странной шубы, после чего несколько секунд смотрит в экран, а потом, поднимая глаза, широко улыбается: — Твой друг трахает подчинённого Чимина прямо сейчас. Кажется, им хорошо. Что будете делать? — Ну... — пиздец какой-то, ёбаный рот. — Радоваться? Хоть кто-то тут получил оргазм? — Хочешь оргазм? — с готовностью спрашивает, скидывая шубу с плеча. — Что?.. — Хочешь, Чимин тебе отсосёт? — хлопая невинно глазами, уточняет Король. — Он смотри, как умеет! — и рот открывает, заставляя Намджуна выпасть в осадок, потому что длинный язык между губ выпадает и достаёт аккурат до груди, а потом резко становится нормальных размеров: — Могу и длиннее. Хочешь римминг, наверное? Знаешь, как Чимин умеет хорошо его делать? Намджун зависает, как бета-версия VR-тренажёров в четыреста четвёртой, мать её раком, а потом пару раз ещё раз моргает в надежде на то, что ему всё же послышалось: — Нет? Наверное, я бы хотел отдохнуть? Да, думаю, да... — Хочешь вздремнуть? — со вздохом произносит мутант, а потом кивает: — Да, тебе надо. У тебя день сложный выдался. Чимин пойдёт пока, чтобы ты мог отдохнуть, хорошо? — Да, наверное... приятного вечера. — Только помойся! — грозит Король пальцем. — Чимин не любит вонючек. И выходит за дверь. ...А утром, открыв дверь с целью прогулки, Намджун спотыкается аккурат на пороге об небольшой ящик. Взяв его в руки, думает долго перед тем, как открыть, а потом всё же приподнимает крышку, чтобы слегка охуеть. Чёрный чай. Целый ящик ебучего чёрного чая.