halsey — not afraid anymore
Мыча сдавленно, промыть себя хорошо, чтобы после, тщательно смазав, зафиксировать лубрикат в заднице плотной анальной пробкой — той самой, что оказалась таким важным подарком. Не думать о том, что будет после того, как её из него вытащат — ещё пока слишком рано, а дрочить нет ни времени, ни какого-либо желания, потому что к чему это всё, если... Ох, блять.«Мы просто ебёмся, потому что у нас схожие кинки».
Лёгким нажатием на чёрную стальную поверхность: шкаф, распознав отпечаток ладони, раскрывается гостеприимно, являя глазам однотонную одежду тёмных расцветок — преимущественно здесь, конечно же, чёрный, но сейчас Чонгук заинтересован не в этом совсем. Он осведомлён о содержимом своего гардероба, так что сейчас всё, что имеет значение — это его тёмная сторона, та, что предназначена для комфортной игры.«А теперь иди, Чон Чонгук. Иди — и влюбляй в себя Ким Тэхёна, пока Сокджин займётся обработкой двух инвалидов».
Уверенным движением растащить вешалки в разные стороны, открывая вид на потайную дверь сзади. Нажать на неё и слегка прерывисто выдохнуть — это точно не оставит равнодушным такого безумца, каким является столь важный чиминову сердцу Ким Тэ, хотя бы лишь потому, что и у самого Чонгука дыхание спёрло первый раз, когда он провернул это дерьмо. Откашляться коротко. Закрыть шкаф к чёртовой матери, чтобы нажать на кнопку вызова на стене справа от входа в жилую зону Чонгука: Бобби, телохранитель Чимина и, по факту, начальник охраны особняка Короля — стучит в дверь уже через пару секунд, и Чон старается не поймать пару триггеров, потому что обстоятельства, при которых он последний раз видел это лицо, были крайне пикантными. — Слушаю Вас, Чонгук-ним? — мутант, чья специфика — управление воздухом, наклоняет голову, внимательно ловя каждое возможное слово. — Нужна какая-то помощь? — Мне нужно, чтобы ты отправился лично к дому, где разместили Ким Тэхёна, и сообщил, что я буду ждать его здесь к девяти вечера. Пусть приходит один и свободно заходит, я настрою дверь под него, он же есть в базе Чимина. Ещё: попроси от моего имени не создавать каких-либо эксцессов — он поймёт, о чём речь. Прошу тебя лично, потому что опасаюсь лишних ушей. Глаз, впрочем, тоже: проведи его незаметно для всех. Король в курсе, проблем не возникнет. Прогуляешься сейчас и под вечер? — Бобби, как и ожидалось, вопросов не задаёт, только кивает и после того, как ему разрешают идти, немедленно направляется в сторону выхода: Чонгук, задумчиво барабаня пальцами по стальному дверному косяку, ещё смотрит вслед какое-то время, а после к себе возвращается, чтобы со вздохом открыть ящик комода и морально, блять, приготовиться. Тональный крем, накладные ресницы, помада красного цвета. Невообразимое количество разнообразных кистей и палеток теней — Чимин настоял, чтобы Чонгук обучился красить себя ради него, но до этого дня Король был единственным, кто видел Чонгука в образе девушки.«Он тебе нравится. И трахаться с ним тебе нравится тоже».
Возможно, Чонгук когда-нибудь признается себе самому, что его никто не просил изощряться подобным, блять, способом, чтобы привязать Ким Тэхёна ещё ближе к себе, но не сегодня. Сегодня для него всё будет приятной игрой с большими амбициями: и яркий макияж, и длинноволосый черноволосый парик, и чёрное женское кружевное бельё, как, впрочем, и чулки в сетку с чёрными туфлями на каблуке, да даже хлопковая рубашка голубого цвета, которую он не заправляет под чёрную мини-юбку — всё это будет одной интересной игрой, каким-то любопытным опытом, приправленным долей мнимого согласия, потому что сразу после того, как он приводит в порядок себя и настраивает входную дверь на распознание лица Ким Тэхёна, он ставит посреди комнаты стул с высокой спинкой чёрного цвета и прутьевыми металлическими вставками в ней — так будет удобнее привязать себя длинным кожаным ремнём в тон. А потом, связав за спиной запястья, смело смотрит в сторону двери, готовый удивить перевёртыша очередной чёртов раз. ...Он приходит ровно к девяти часам — табло над дверью Чонгуку сообщает о пунктуальности того, кого он ожидает так сильно и столь настороженно: массивная створка из стали въезжает в косяк, являя глазам узкий коридор, обитый железом и, блять, да — Ким Тэхёна собственной персоной. Ким Тэхёна, который замирает аккурат на пороге, упираясь в него сначала нечитаемым взглядом, а после — оттаивая, щурится довольным котом и склонив к плечу голову в жесте оценивания, не стесняется провести кончиком языка по нижней губе: — А ведь ты продолжаешь меня удивлять. Так сильно хочется жить? — Скорее, так сильно хочется трахаться, — кривит красные губы в ухмылке Чонгук, а потом гостеприимно разводит ноги под юбкой чуть шире. — Или ты против того, чтобы поиграть со мной? — Для танго нужны двое, малыш, — мурлычет перевёртыш, заходя в спальную зону и равнодушно откидывая взглядом скудное убранство жилой зоны Чонгука: белые стены и пол, чёрная мебель: встроенный шкаф без намёка на ручки, зеркало, комод и большая кровать, аккуратно застеленная — кто бы подумал — покрывалом чёрного цвета. Ничего лишнего. Ничего личного. Тэхён, хмыкнув, подходит ко шкафу — Чонгук на это было дёргается, а потом негромко шипит, ощущая, как сжимается хватка ремня там, за спиной. — Дай угадаю, он откроется, потому что ты внёс меня в список для допуска, — и смеётся негромко, когда шкаф считывает отпечаток ладони и створка отъезжает в сторону медленно. — Ты же хороший мальчик, Чонгук, — тянет Ким, бесцеремонно роясь в шкафу. — У тебя наверняка есть единственная рубашка белого цвета на случай очередного заёба Чимина. Дашь примерить? Вдох-выдох. Хуй с ним. — Бери, но стирать будешь сам, — Тэхён ему широко улыбается, а потом бесцеремонно, глядя прямо в глаза, стягивает через голову просторную простую худи чёрного цвета. Его тело, блять, охуенно — Чонгуку не уступает в рельефе, оно и понятно: в военных корпусах едва ли обучают вязанию спицами, но каждый раз вид ровной смуглой кожи, что так точно и плотно облепляет сильные мышцы и рёбра, дурманит сознание. — Нравлюсь? — Ким усмехается хищно. — Хочешь, чтобы я остался без неё, — и кивает на белый хлопок в руке. — Или чтобы ты её с меня снял, а? — Второе, — хрипло и не задумываясь. Рассмеявшись негромко, Тэхён застёгивает на груди туговатые мелкие пуговицы, а потом взглядом скользит по периметру — и находит, конечно же, потому что Чонгук не подумал убрать косметику обратно в комод, и теперь его руки связаны, а перевёртыш абсолютно свободен и нахален до ужаса, поэтому, нет, Чон не пытается сломать себе шею, когда понимает, что тюбик с красной помадой зажат в чужих длинных пальцах, отнюдь, просто по хуйне шею заклинило. И, нет, у него не спирает дыхание, когда Ким Тэхён без нижнего белья и штанов, но зато с губами алого цвета и в белой рубашке оказывается на его сильных бёдрах, слегка обнимая за шею и глядя игриво и с прищуром: — Только давай мы не ёбнемся с этого стула, а? Чонгук в образе девушки, а на его коленях Тэхён. На лицах обоих косметика, у обоих до невыносимого жжёт блядские губы красного цвета, горит под грудными клетками также, как и всегда, когда происходит этот момент — тот самый, когда искра вспыхивает до ослепления ярко, тот самый, когда за секунду до, чёрт побери. Чонгук в образе девушки, а на его коленях Тэхён. Тэхён в его рубашке, Тэхён пахнет им, а ещё это единственный предмет одежды, который на нём, сука, остался, что способствует совершенно бесстыдному и красноречивому взгляду туда, вниз, где... — Тебе нравится, что моя головка пачкает твою рубашку, Чонгук-а? — внизу тяжело, неудобно: Ким на его уже хорошо изученных бёдрах ёрзает призывно, бесстыдно, а потом, наклонившись близко-близко губами к губам, интересуется с нежностью: — Ты надел сегодня красивое бельё для меня? — и пальцами — смело под юбку, чтобы сквозь кружево нащупать чужой влажный чувствительный контур. — Какой хороший мальчик, Чонгук-а, решил порадовать папочку? Чонгуку огрызнуться бы. Сказать что-то мерзкое, острое, такое, что раззадорит и полоснёт, возвращая всё в привычное русло, потому что сейчас он понимает: что-то в их отношениях с мёртвой точки сдвигается, а Тэхён этого и не замечает совсем — здесь меньше животного и одержимости, но больше игры и изысканности. Взгляды другие — такие же жаждущие, но при этом не дикие, а провокационные, и, что самое важное здесь — это желание. Не самому кончить бездушно, а так, чтобы вместе с тобой кончили тоже — и от понимания снова под рёбрами до омерзения ёкает. Чонгуку бы взбрыкнуть, ощетиниться и вернуть зарвавшегося хищника обратно на его законное место того, с кем просто справляют нужду, потому что сейчас он не находит в себе неожиданно сил на продолжение драки (и дело вовсе не в приказе Чимина, врать себе бесполезно, дело в этих длинных ресницах и пальцах, что оглаживают обтянутую голубой тканью грудь), а хочет внезапно простейшего: — А что, если и так? — Тогда это до ужаса мило, — мурлычет Ким, чтобы легко чмокнуть помадой помаду, а пальцами нежно огладить чужие рёбра под тканью. — Потому что я тоже решил, что тебя всё-таки нужно порадовать: вдруг ты растаешь, а? Чонгук в образе девушки, а на его коленях Тэхён. На лицах обоих косметика, у обоих до невыносимого жжёт блядские губы красного цвета, а Чон ощущает, как больно впивается в запястья ремень там, за спиной. У Тэхёна на лице улыбка жеманная, внизу — стоит колом, рубашку топорща, а ещё он не стесняется себя совершенно, напротив — коснувшись себя пальцами в районе сосков, стонет гортанно, прерывисто, на выдохе хриплом, а потом шепчет негромко: — Хочу. Разреши. — Разрешаю, — что бы то ни было. Тэхён всхлипывает, тихо поскуливая, чтобы в шею впиться губами, пачкая красным (в чонгуковых лёгких в этот момент кончаются все намёки на воздух), а после шепчет негромкое: — Спасибо, малыш, — и съезжает коленями на пол. Чонгук остаётся сидеть — деваться, кажется, некуда, и только лишь смотрит на то, как Тэхён, широко улыбаясь, ведёт по обтянутым чулками бёдрам длинными пальцами: от ощущения сильных, но вместе с тем каких-то нежных прикосновений по телу идут волны мурашек, особенно, когда перевёртыш слегка тянет за тонкую ткань, а потом говорит тихо-тихо: — Ты же понимаешь, что сейчас будет, Чонгук? Чон не дурак. Он всё понимает. — Папочка сегодня пойдёт на большие уступки ради тебя, — и после этого всё с мёртвой точки сдвигается: Чонгуку не дают возможности выбора (да он выбирать и не хочет) потому что руки Тэхёна — под юбкой, потому что чёрное кружево под ней громко трещит, а нежная кожа оглаживается вблизи возбуждения, но совершенно недолго, потому что перевёртыш вещь задирает, глядя в глаза и, не смотря, откидывая в сторону то, что когда-то было женскими трусиками. А потом ни минуты не медлит, не разрывает контакта, наклоняется над чужим пахом и позволяет всего себя рассмотреть, а именно — блядские губы, где помада от меток жадных по шее чужой сдалась и размазалась, что обхватывают испещрённый венами ствол. Красный на тёмном, налитом кровью, выглядит как никогда гармонично, Чонгуку нравится очень, и приятное чувство скольжения отдаётся волнительно-сильно, тонкой вибрацией — Тэхён не стесняется, негромко постанывает, когда накрывает губами головку, в пояснице прогнувшись и широко колени расставив, насаживается на чужой член плотнее и вбирает медленно-медленно, оттягивая и сводя партнёра с ума, потому что берёт неглубоко совсем, но, очевидно, намерен сделать это в дальнейшем, потому что, глядя на него снизу вверх, ухмыляется криво. Чонгуку хочется всхлипнуть. Или, протянув руку, грубо насадить его на себя головой, но он сковал себя сам и всё, что остаётся — апеллировать рваными вдохами-выдохами, пытаясь сдержаться и не спустить только от факта того, что Ким сдался первым... и всё равно победил, потому что, да, тщательно очерчивает языком каждую вену, позволяет Чонгуку прочувствовать влажный жар своего невыносимого рта, но делает это с таким удовольствием и настолько красиво, что Чон понимает — он явно от процесса меньше кайфует. Причина проста: Тэхён больше всего на свете любит ситуацию держать под контролем — взять в рот было тем, что, в свою очередь, выбило Чонгука из колеи примерно к хуям, подчинило, завело и лишило возможности мыслить. Узость тесной гортани, в свою очередь, в тот самый момент, когда перевёртыш берёт целиком, доводит до пика почти что мгновенно: Ким реально хорош и знает, что делает, а, во-вторых, пощёчиной всё ещё бьёт фактом того, что, блять, делает. Чонгук и сам не замечает, как начинает тихо поскуливать, мелко бёдра вверх вскидывая, не имея возможности задать точный ритм, и, да — здесь Тэхён опять победитель. Опять всё контролирует, потому что когда Чонгук начинает постанывать до откровенного громко, а толкаться размашистей, глубже, то отстраняется, сволочь, и позволяет себя рассмотреть: помада давно превратилась в безобразное яркое, влажное, где со слюной предэякулят вязко смешался, губы блядски распухли, а лицо томное, будто словил чёртов приход — ресницы дрожат, рот чувственный. Такому Тэхёну отдаваться не хочется. Его до зубного скрежется хочется выебать — Чонгук разочаровано стонет, член пульсирует, сука, требуя хоть какой-то разрядки, а перевёртыш, бесстыдно и широко лизнув багрового цвета головку, шепчет хрипло и громко: — Опусти глаза, детка, — Чонгук его слушается и, сука, зря, потому что оказывается совсем не готовым к тому, что полы белой рубашки намокли от чужой естественной смазки, которая выделяется так, сука, обильно, что первые капли уже на полу. Тэхён смотрит за реакцией, совсем не моргая, Чонгук же, как оглушенный, поднимает свой взгляд обратно на это лицо, словно в ожидании хоть каких-то, блять, слов. И дожидается, впрочем, но не тех, которые могли бы его остудить. — Я растянут сегодня лишь для тебя. В моей заднице анальная пробка. Хочешь поиграть со мной? — Очень, — рвётся бесшумным. — А выдержки хватит? — и, ухмыляясь, Ким губу по-блядски закусывает, и это чертовски красиво, но лучше намного, когда опять на колени взбирается. Чонгук всё ещё связан, Тэхён всё ещё всё контролирует, играет с ним, сука, как хочет, мажет губами по голубой ткани рубашки, мешая хлопок с помадой, бесстыдно парик тянет с его головы, чтобы после — и за волосы, обнажая беззащитную шею, и ставит красную метку на адамовом яблоке — ни хрена не понятно пока, где засос, а где косметика, блять. А потом, в глаза глядя, смотрит, заводя руку за спину, и морщится самую малость, чтобы после откинуть игрушку (розовую: Чонгук за такое скажет Чимину «спасибо» не одну сотню раз позже) на пол с негромким стуком силикона о твёрдость. А потом, слегка поднявшись по бёдрам повыше, берёт в обхват пальцев чужой, сука, член, и без всяких усилий вводит головкой в себя. Сначала немного, на выдохе, широко глаза распахнув, привыкая к чувству заполненности, а после — до половины с тихим пошлым постаныванием. А затем — до конца, прикрыв глаза. Ресницы невозможно дрожат, Чонгуку в нём тесно до кайфа, но шевелиться он пока не решается: это совсем отличается от их первого раза, когда было больно, грубо и сильно, здесь всё сейчас по-другому, как именно, пока ни хрена не понятно, но ясно одно — когда Тэхён подаётся вперёд и опускается назад с тихим блаженным шипением, Чон начинает верить в ёбаный рай. Когда же свои руки за чужой шеей сцепляет в замок, обнимая и глядя прямо в глаза — Чонгук в него нахуй возносится. Когда толкается в перевёртыша сам — распадается на блядские атомы, пылью по небу. — Ты такой секси сейчас, — хрипит Тэхён тихо, сбивчиво из-за толчков внутрь себя. Ему хорошо: по виску капля пота стекает, и без того низкий голос упал октавы на две, в нём не хрипотца уже — рык настоящий, и одно только желание — кончить, но так, чтобы это никогда не кончалось. У Чонгука руки свело, но всё, что он может лишь — это смотреть в чужие глаза карего цвета голубыми своими и теряться в них к чёрту. — Не могу удержаться. — О чём..? — красноречивое «ты» тонет в неясном клёкоте в глотке: это случается быстро, за одно только моргание, и с губ срывает пиздец вместо стона, потому что здесь и удивление, и концентрация похоти, и понимание. Глаза больше не карие. Голубые и яркие, губы — изученные, черты лица он видит в зеркале каждый ёбаный день. — Я так часто делал такое в твоём теле, малыш, — и голос знакомый: Чонгук буквально им разговаривает. — Но ещё чаще представлял себе, как ты меня трахаешь. Себя трахаешь, — Тэхён-Чонгук стонет особенно чувственно, громко, а потом, прикрывая глаза, облизывает красные губы, чтобы добить: — И кончаешь в меня. Ты же кончишь в меня, а, Чонгук-а? Чонгук обязательно кончит: от такого зрелища ему физически дурно, у него возбуждение сосредотачивается в одной стимулируемой сейчас тщательно точке — и выстреливает почти незамедлительно, но так бурно и сильно, что темнеет в глазах. Он бы закричал очень громко от кайфа, но не может — ему звук во рту чужой-свой язык перекрывает примерно к хуям, и Тэхён целует неожиданно влажно и чувственно — с чувством. Каким — непонятно. Что делать с ним, Чонгук подумает позже, потому что продолжает толкаться внутрь уже тэхёнова тела, стимулируя чужую простату, доводя до настоящего бешенства — всхлипнув, Ким, рот приоткрыв и неловко толкнувшись языком об язык, заливает спермой рубашки, а потом, распадаясь, обмякает на бёдрах чужих, не стремясь извлечь из себя начинающий уже опадать внутри чужой орган: выдохнув громко, снова мажет губами по шее вниз, к её основанию, а руками обмякает на сильных плечах, сохраняя объятия. Какое-то время они будут сидеть в тишине. Потом Ким рассмеётся негромко, скажет тихое «вау» — и развяжет руки, протянув свои очень неловко. Затем встанет — Чонгук откровенно залипнет на вспененной струйке белого, что пойдёт вниз по смуглой коже чужих стройных ног, а после — улыбнётся остро и широко, чтобы сказать: — Я уверен, ты подготовился тоже. Я всё ещё голоден, детка, — и перевернёт стул вместе с обмякшим Чонгуком прямо на пол. Чонгук, когда его будут драть аккурат на голом полу, прижав щекой к твёрдой поверхности, не будет сдерживаться ни единого раза — выкрикнет каждый, задохнётся не один блядский раз, а потом, весь в поту и в белёсых подтёках, позволит Тэхёну протянуть к своим штанам руку и вытащить пачку. Они будут рядом лежать на всё том же полу, соприкасаться плечами, курить одну на двоих, передавая, словно косяк, в абсолютном молчании, в тщетных попытках собраться, а Чон будет чувствовать в груди странные тяжесть с волнением. Какую — пока что не распознал. Единственное, что поймёт: от перевёртыша ощущаются точно такие же вайбы, но тот в этом никогда не признается. И только в конце, в самом конце, когда сигарета будет докурена до самого фильтра, Чонгук негромко откашляется, повернёт голову, сталкиваясь с внимательным взглядом карего, и всё-таки скажет: — Мне нужна твоя помощь. Идея самоубийственная — тебе точно понравится. А Тэхён, криво ему усмехнувшись, ответит: — Я в деле. Рассказывай.***
Возможно, они, сидя на каменном плато под тяжёлым небом свинцового цвета и с мигающей голографической картой, растянутой между ними двумя, выглядят странно, но лицо у Тэхёна сосредоточено как никогда, указания Чимина — максимально расплывчаты (и улыбка — ехидная), а Чонгук чувствует себя как никогда отвратительно, потому что впервые в своей ёбаной жизни не может сосредоточиться на приказе от слова совсем, несмотря на то, что они покинули Город ещё на рассвете, а солнце катится к закату в этот момент. Воздух здесь свежий, но кислорода катастрофически мало — они забрались пиздец высоко, и сейчас там, далеко внизу, нет ничего, кроме выжженной радиацией жёлто-рыжей равнины. Кислорода правда не хватает ужасно, по крайней мере Чон хочет думать, что дело именно в этом, а не в Ким, блядском, Тэхёне, который весь перемазан хуй знает в чём, но не испытывает по этому поводу дискомфорта от слова совсем, только лишь стучит пальцем с чёрным ободком ногтя по пересхошим губам, изучая примерную местность, где по наводкам, расположен реактор с именем «Гамма». Если верить описаниям и куче инфы, которую Чимин и Сокджин на них вывалили и велели держать в памяти лучше, чем свои имена, реактор напоминает собой что-то вроде старотипной ракеты обтекаемой цилиндрической формы, высотой в метра два и крайне дерьмовой сенсорной панелью задач — Тэхён на поток знаний только вскидывает светлые брови, но вопросов не задаёт: пожимает плечами и, просмотрев все схемы и записи за пару часов, заходит обратно в королевскую спальню, чтобы сказать: — Девяносто. — Что девяносто? — вопрошает Сокджин. — Девяносто процентов, что эта хуйня от души ебанёт нам в рожи в тот самый момент, когда мы будем снимать показатели счётчика, потому что Чхве — пидор и предусмотрел это дерьмо, поставив его рядом с уже устаревшим ядром под панелью, которая имеет три уровня сложности: здесь нужно девять разных четырёхзначных кодов-ключей. Но, впрочем, похуй, потому что у вас же наверняка есть протектор, последней обнове которого не больше трёх лет. Ну, я надеюсь на это: потому что если такой реально у нас на руках, то эта ебень даже спустит на похуй нам все обсёры по комбинациям. Тэхён не задаёт вопросов. Совсем. Местность, вроде бы, точная: Чонгук видит, что Ким уже потихоньку начинает беситься, потому что именно тут можно спрятать такую бандуру. Но её, сука, нет. Спустя три часа поисков не находится тоже: гряда очень крутая и под подошвами сыплется мелкими камешками, и к наступлению сумерек в грудь брюнета к мандражу от близости присоединяется колоссальное чувство отчаяния. И не к нему одному: с губ перевёртыша, когда Чон в полумраке оступается и тот ловит его за грудки в последний момент, срывается нервный смешок, что говорит ясно — скоро они совершенно сдадутся. Чонгук весь грязный, потный, голодный, на стрессе, ведь они не ели с утра — Тэхён точно такой же. Чонгук не привык делать ошибок — Тэхён и здесь не уступает позиций. С губ Чонгука в тот самый момент, когда они достигают ещё одной горной равнины и видят выжженное место, что по формам напоминает блядский реактор, срывается вой, который он в себе душит — но он даёт отправную блядскую точку тому, что происходит ровно через секунду, когда они снова сталкиваются двумя взглядами мучеников. И Тэхёна пиздец накрывает: Чонгук даже не понимает сначала масштабов, и слишком поздно доходит в сознание понимание истин — ведь никто ни разу не спросил перевёртыша, как именно он ощущал себя всё это время с тех пор, как его, как говорил Сокджин, завели в допросную в корпусе. Никто не замечал за ним каких-либо перемен или намёк на то, что зовут напряжением — Тэхёну было будто бы до пизды всё то, что случилось, и теперь накопившееся рвётся наружу вместе с усталостью и первой в его жизни осечкой и прямым нарушением приказа командования, который звучал как «найти». Тэхён не умеет проигрывать. А потому, осев прямо на землю коленями, начинает истерически ржать — громко, с душой. Он смеётся: здесь ничего здорового нет. Бьётся в припадке прямо здесь, у выжженной пустоши, лишь от того, что остались в дерьме, проиграли, разбились, сломались — захлёбывается здесь, в этой истерике, до слёз по смуглым щекам, шепча только «Мы обосрались, Чонгук, как же мы обосрались», а он стоит, не в силах сказать хоть какое блядское слово. Утешить? Тэхёну не нужны его утешения — ни сейчас, ни когда-либо в принципе, он не умеет отчаиваться, только лишь добиваться и рвать на куски, но его сейчас колотит от смеха до рвоты... и, пожалуй, не только: светлые волосы бесконтрольно меняют свой цвет на розовый, точеные губы уменьшаются, отдаются чертой Ким Намджуна, а от Сокджина появляется ширина сильных плеч. Нос принадлежит здесь Чонгуку, и резко обратно — в себя, и снова изменение, так, чтобы в Короля перекинуться полностью, рассмеяться смехом его, а потом — до конца снова в его шестёрку и верного пса, что сейчас напротив стоит, замерев. В Ким Тэхёне нет ничего человеческого. Ему смешно сейчас так, просто, беспочвенно, просто от факта, что он в кои-то веки потерпел поражение — рваным выдохом в воздух, чтоб бросить отрывисто: — Нужно было не трахать тебя и не думать об этом, когда смотрел схемы, а быть немного внимательнее, а? — и снова приступом хохота, что сродни гомерическому. — Посмейся вместе со мной, сука, ведь это смешно, Чонгук-а! — и черноволосый мутант немеет в этот момент, слепо глядя на весь этот цирк того, кто смертельно устал нести в себе травмы, потери и ноши, сейчас эмоционально расплёскиваясь от факта простой неудачи, которую ещё можно поправить. Слепо — потому что сознание вдруг прорезает пониманием всего того сумбура, что в сердце поселился с тех пор, как они впервые потрахались, и всё, на чём может сейчас концентрироваться — это то самое. Вы когда-нибудь ловили за хвост страшную мысль? Когда-нибудь понимали, что вот оно самое, вот, прямо перед вами, на блюде? Осознавали степень своего сумасшествия? Вот Чонгук осознал — прямо здесь и сейчас. Глядя на то, как бьётся в истерике тот, у кого тысяча лиц, сил и возможностей, не сломанный, нет, просто весёлый от факта их страшной ошибки, наблюдая за тем, как Ким Тэхён перед ним меняет десятки обличий, он понимает. Вот оно. Он иррационально, абсолютно и беспросветно влюблён в это чудовище, которое больше всего на свете хочет лишить его жизни. А что теперь делать с этими чувствами, хуй, сука, знает, потому что «Гаммы» всё ещё нет, а Тэхён всё ещё жаждет получить ощущение определённой, блять, смерти, на своих охуительных пальцах.red — glass house