ERROR 404: NOT FOUND, NOT SURE, NOT SORRY

      — Нам не стоит больше трахаться.       Это можно считать грандиозным триумфом, ведь высший хищник бежит от того, кого привык считать жертвой — испуганный, поджавший свой ёбаный хвост, сам Ким Тэхён сейчас, глядя Чонгуку прямо в глаза, откровенно, блять, сваливает. Самое дерьмовое то, что по лицу прочитать невозможно, как быстро, но факт один: испугался того, что все его чувства сейчас рискуют быть оголёнными, уязвимыми, невозможно болезненными — одному из них, морально куда более сильному, не нужно быть крутым психологом, чтобы понять очевидную истину. Когда они столкнулись впервые, мог ли перевёртыш подумать о том, каким просветлённым станет его лицо в тот самый момент, когда Чонгук ему улыбнётся? Едва ли: но вот он, сам себя боится здесь и сейчас, абсолютно запутанный.       — Ненавидеть меня и хотеть уничтожить хотелось побольше, а, Тэхён-а? — криво ухмыляясь, интересуется Чон, плечом привалившись к чужому дверному косяку: жать бесполезно, жалить — идея откровенно дерьмо, но поддаться и отпустить прямо сейчас — значит, поверить. Чонгук не психолог, но оценку себе дать может до невозможного трезво, что раздражает: назад разок обернувшись, он собирает себя по крупицам, чтобы задуматься — над собой для начала, конечно же. Он и в самом деле даёт тогда, в момент комфорта и слабости, Тэхёну сбежать — тот делает это в лучших традициях, пока Чон ещё спит, и больше на горизонте не появляется, даже не подозревая, как сам себя сдаёт с потрохами, наверняка сидя у себя в необжитой берлоге и ловя одну паническую атаку вслед за второй. Понять его сложно, но можно: наверняка раз за разом пытается себя подвергнуть анализу, но с треском проваливаясь — на каком-то моменте Чонгуку его даже искренне становится жаль, ведь, наверное, сложно понять себя и принять появление чувств, когда ты, как думалось, никогда их не испытывал даже.       Чонгук выжидает. Выжидает, когда Хосок и Юнги возвращаются от «Эпсилона» с абсолютным успехом, выжидает ещё несколько дней, которые требуются для того, чтобы навестить самые «сложные» реакторы — «Бету» и «Дельту», которые Чимин берёт на себя. Он к Тэхёну присматривается, тот, к слову, совершает ошибку дурацкую, потому что этого в ответ совершенно не делает, но сидит в напряжении — слишком расслабленный, слишком ироничный, саркастичный и едкий, чтобы Чон поверил хоть на мгновение, что он себя изнутри не терзает.       Чонгук выжидает. Выжидает, когда Чимин, окинув их двоих долгим взглядом, хмыкает, произнося «перевёртыш пойдёт со мной на прогулку», а Ким не имеет ничего против свидания, о чём говорит громко и не без уверенности — выдаёт свои нервы, прикрываясь какой-то дурацкой пошлой шутейкой, пресной, как рисовые лепёшки дерьмового качества. Чонгук и себя всего раскатывает совершенно безжалостно, заставляя, сжав зубы, признаться: объективно, знай он, что есть любовь, едва ли он Тэхёна бы не располосовал при первой же встрече. Знай он, что такое простое, светлое чувство привязанности, а не постоянный страх смерти, он бы ни за что не влюбился в чужие нотки безумного смеха, ловя глубоко внутри надежду на то, что хотел бы услышать в них хоть толику искренности. Тэхён жесток — гениально жесток, ровно настолько, чтобы им восхищаться в том самом негативизме, потому иначе уже никто из них не умеет: не те люди вокруг, вообще не люди вокруг, не та обстановка. До этой минуты Чонгук никогда не задумывался, что хотел бы родиться в другую эпоху — ту самую, где бы им не пришлось выживать на регулярной основе. Но имеет он то, что имеет — и ситуацию спускает на похуй, концентрируясь не на своих личных заёбах («Как же так угораздило?», «От рационализма слегка далеко, не находишь, а, Чон?», «Где твой хвалёный рассудок?»), а на проблеме здесь и сейчас. Будь это кто-то другой, задача была бы уровня зонных дошкольников, но его угораздило в Ким Тэхёна пиздецки, и нужно что-то решать — хотя бы кому-то из них, потому что один, очевидно, находится в деактивации.       Поэтому он принимает эту влюблённость, которая изнутри больно жжётся невысказанностью, и принимает простое решение: быть здесь и сейчас. Не анализировать от слова совсем: это случилось и оно случилось взаимно, сейчас самое главное — дать Тэхёну понять, что он...       Достоин того, чтобы любить и быть любимым кем-то ещё?       Но, для начала на понт взять — и это прокатывает, потому что Ким вспыхивает потаённой яростью в тёмных глазах, а потом ухмыляется:       — И сейчас хочется очень.       — Тогда почему всё ещё не убил? — вскидывает брови Чонгук. — У тебя была сотня возможностей.       — Не наигрался.       — Но сейчас ты просто предлагаешь мне прекратить нашу игру — значит, это случилось. Могу ли я думать, что хищник настолько уверен в себе, что предупреждает свою жертву о скорой гибели прямо сейчас?       В тёмных глазах ни хрена не прочесть: Чонгук зубы сжимает в немом напряжении — давить нельзя всё ещё, но всеми силами старается он сейчас себя хоть как-то сдержать. Получается крайне дерьмово, но перед его носом дверь всё ещё не закрыта, а перевёртыш смотрит неотрывно взглядом тяжёлым. Поэтому с губ срывается вздох, полный усталости — хоть от того, что анализ себя самого его пиздец, сука, вымотал:       — Ты понимаешь, что каждый заслуживает того, чтобы его хоть раз, но простили? — и в точку: Тэхён замирает, тоже зубы сжимая, смотрит до одури хмуро — в груди что-то переворачивается так, что пиздец, будто грёбанный тяжёлый валун движется с места. — Хосок простил тебя. Юнги простил, Намджун тоже — у тебя были причины на то, чтобы скрывать себя самого. Мне лично не за что на тебя обижаться, но я тоже готов прощать тебя. Если ты сам себя не можешь простить — я буду согласен на это, — длинные пальцы вжимаются в косяк до побелевших костяшек: Чонгук угадал. — Но знаешь, что хорошо, а, Тэхён? Ты об этом задумался.       — О чём? — голос звучит низко и глухо.       — О своём очищении. О том, что, возможно, ты поступал и мыслил не так, как хотел бы. Почему? Пока точно не знаешь, да и, наверное, тебе того знать и не нужно — важно то, что ты сейчас понимаешь, что был крайне жесток.       — Я не убил ни одного невиновного, — пальцы трясутся. — Ни одной доброй души. Те люди, которых я уничтожил последними, чтобы выманить тебя, были мафиозной группировкой и у них была сходка. Они убивали и торговали простыми людьми. Я никогда не причинил бы боли безвинным, но кайфовал от убийства... — Ким замолкает, неожиданно осознав, что изливает Чонгуку свою тёмную душу — тот же, улыбаясь краешками губ — не залипать, не залипать, не залипать, отвечает до необычайного мягко:       — Ты кайфовал от того, что они больше никому не причинят вреда?       Тэхён ощетинивается: нос морщит, словно в оскале, и делает шаг назад, такой уязвимый, ранимый, открывшийся, что у Чонгука душа замирает — как замирает она и у того, с кем он говорит.       Страшно. До ужаса страшно, что кто-то его так хорошо и без труда сумел прочитать. Он слишком долго боролся с собой, слишком сросся с той маской, которую привык носить прямо на сердце — если бы, блять, не она, он бы попался давным, сука, давно.       Тэхёну сейчас больно так, что до пиздец:а такое ощущение, что эта простая разгадка его рассыпает, калечит, уродует — Чонгук его сейчас очень больно кусает. Его жертва, ублюдок, игрушка — кусает.       До крови.       — Уходи, Чон Чонгук, — ровно чеканит.       — Не уйду. Я хочу помочь тебе, Ким Тэхён, — шаг вперёд, протянуть чёртову руку, попытаться коснуться — и получить на истерике удар прямо в лицо, так, чтобы пересохшие губы разбить. Смешно, сука, пиздец: хищник жертву боится. Хищник сам в себе настолько запутался, что сейчас трусит, не понимает себя самого и защищается, злится, хватает за грудки в ту же секунду, чтоб к себе притянуть и заглянуть прямо в глаза.       Страшно, до ужаса страшно. Но не Чонгуку, совсем не Чонгуку.       Запах крови манит: их лица достаточно близко друг к другу, чтобы он ввинтился в ноздри плотно и густо своей солёностью вперемешку с металлом. У него дыхание рваное — это Тэхёна немного смешит, а пальцы сильнее сжимаются на чужой чёрной ткани, чтобы встряхнуть хорошенько, так, чтоб черноволосая голова качнулась вперёд и назад, как у безвольного трупа.       Трупа. Тэхён это слово смакует внутри, глядя в чужие голубые глаза, чувствуя резкий прилив раздражения, нет, отвратительной ненависти, когда видит, как чужие разбитые губы ему широко улыбаются, а во взгляде всё ещё видно это сучье упорство: совсем несгибаемый. И куда дерьмовее то, что у него внутри где-то там, при виде робко растянутых губ прямо напротив что-то обрывается, болезненно сжавшись для того, чтоб причинить ещё больше мучения, видимо. Тэхён, сука, Чон Чонгука сейчас не может терпеть.       Отпустить, впрочем, тоже. Пальцы онемели, не слушаются, так сильно вцепились в чужие грудки, а вот маска ярости куда-то неумолимо сползает, когда чужие холодные руки обжигают запястья касанием.       — Ненавидишь меня? — интересуется чёртов Чонгук, глядя прямо в глаза.       — Да, — вырывается хрипом. Ему хочется вмазать ещё раз, в него перекинувшись: так, чтобы голову к хуям оторвало, так, чтобы уже никогда больше не встал. Но разжать кулаки, выпуская, всё ещё совсем не способен — не тогда, когда чужие подушечки нежно костяшки оглаживают.       — Я понимаю. Есть, за что.       Действительно, есть. Но почему же ты улыбаешься, сука? Совсем ебанулся от того, что озвучил или тебе кайф доставляет, когда тебя пиздят?       — Ты понимаешь, почему ударил меня? — его, сука, глаза смотрят отвратно, понимающе, добро. Тэхён хочет их выдавить, самое классное, он может это позволить себе, а он знает, что псих напротив простит ему этот выпад. Просто потому, что... может простить и не может держать зла на другого, кто сошёл с ума больше. — Нет, верно? — рука Чонгука мягко касается скулы, а Ким напрягается, впервые в своей жизни чувствуя ужас, но не оттого, что его нежно-нежно трогают сейчас, а от желания прижаться лицом к этой широкой шершавой ладони. — Хочешь, я скажу тебе?       — Нет, — резко.       — Ты любишь меня, Ким Тэхён, мутант-перевёртыш, который поднялся так высоко, но без поддержки упал, — чёртов Чон улыбается широко-широко, у него зубы залиты кровью, её хочется нежно слизать — так, чтоб снова были белыми-белыми. Сука. — Так сильно, что тебе страшно пиздец. Но знаешь, что страшнее? — он смотрит в это лицо: оно совершенно спокойно, лучится каким-то убогим, блять, счастьем, и это страшно, потому что ненормально, убого. — Факт того, что я люблю тебя больше. И весь ужас кроется в том, что я не боюсь этого чувства и всё ещё намерен простить тебя. Возможно, за то, что ты сейчас сделал или за то, что ты сейчас думаешь. Ты меняешься, Тэтэ, — и перевёртыш вздрагивает, как от пощёчины. — И я меняюсь вместе с тобой. Давай сделаем это вдвоём?       У Тэхёна нет ответа на этот вопрос. У Чонгука же, видимо, есть: он смеётся негромко, с лёгким налётом истерики — и разжимает чужие пальцы, вцепившиеся прямо в футболку, чтобы точку поставить:       — Я тебя подожду. Я обещал.       И уходит, не оборачиваясь.       Оставляя Тэхёна стоять одиноко в дверях маленького убогого дома глядящим ему вслед пустыми глазами.

*** tommee profitt — whose side are you on (feat. ruelle)

      Здесь сейчас царит полумрак, разбиваемый холодным светом светильника, замершего в одиночестве на тумбочке возле кровати: никогда бы не подумал Намджун, что когда-либо окажется в этой части спальни самого Короля, но так оно и выходит, и прямо сейчас, снизу вверх глядя на это лицо, он, кажется, впервые по-настоящему чувствует, потому что грудную клетку рвёт на миллионы частей.       — Я люблю тебя, — говорит Пак Чимин, обнажённый совсем, не стесняющийся своей наготы Пак Чимин, которому когда-то Намджун повесил на шею дурацкий ярлык, называя сладенькой куклой, глядя прямо в чужие глаза своими сейчас невозможными серыми. Руками — холодными, нежными — ведёт по чужому сильному торсу, слегка улыбаясь краями полных чувственных губ. — Ты самый красивый, мой Мони.

«— Чимин хочет звать тебя Мони. — Почему же так странно? — Все вокруг говорят, что тебя звали Монстром, но ты не такой. Тебя хочется к себе прижимать и не пускать никуда. — Мони. Мне нравится. Хочешь — называй, как угодно, лишь бы тебе было комфортно».

      Здесь нет ни животного, ни капли абьюза, одна только какая-то нежность болезненная, словно Чимин боится действительно боль причинить — Намджун, лёжа спиной на мягком матрасе и чувствуя непривычную узость чужого тела, в которое вторгся осторожно и нежно: Король сказал, что он никогда не будет с бывшим военным бездушно и отвратительно спать, но безумно хочет заняться любовью, если тот вдруг захочет.       Намджуну очень хотелось.       — Почти не запинаешься, — смеётся негромко, толкаясь вверх и в Чимина, который, оперевшись ладонями о сильную грудь, только выдыхает прерывисто с тихим мычанием. — Ты молодец.       — Чимин... — толчок, срыв связок, протяжный стон прямо из глотки. — Очень... старается... но это так сложно, — выдыхает, ногтями чужую слегка вспотевшую кожу царапая. — Но если его язык будет занят, то он и ошибок допускать не будет, Мони, честное слово.       — Ошибок? — и оно происходит. Насаживаясь на чужой член чуть глубже, Пак, выпрямляясь и тихо постанывая, рот открывает: язык удлинняется, очерчивает контур сосков, а потом устремляется вниз, к его же, блять, члену, и обхватывает плотным кольцом, начиная движение вверх и вниз по плоти, испещрённой сеткой вздувшихся вен — и это пиздец, как заводит, Ким чувствует, как усиляется хватка на чужих подтянутых бёдрах, толчки становятся резче и глубже, стоны-выкрики Короля — громче и чувственнее.       В большой спальне, обитой панелями тёмного дерева с резонансом из розового распространяется запах секса, но не животного, а того самого, что именуют любовью. Намджун уже совсем скоро с резким выдохом последний раз толкается, чтобы излиться оргазмичной пульсацией вверх — картинка перед его глазами становится ещё более яркой, потому что Чимин, всхлипнув, кончает от стимуляции себя своим языком, кончает бурно практически сразу же, пачкая белёсой струей даже намджунов живот.       ...— В следующий раз Чимин покажет тебе, что ещё интересного с этой мутацией можно позволить, — мурлычет он после, к чужой груди прижимаясь и позволяя себя обнимать, обнимать, обнимать. — Мони... только не предавай Чимина, окей?       — Никогда, — обещает Намджун, к себе прижимая. — Всегда буду с тобой, глупый.       — Мони, ты стал для него таким важным. Он без тебя уже не протянет, — сообщает негромко, надломленно.       И Намджун, целуя эти губы дурацкие, чувствует себя абсолютно счастливым.

*** ruelle — find you

      — Значит, ты всё же решил мной рискнуть, — насмешливо-низким звучит от двери два дня спустя: Чимин на это лишь ухмыляется, туша бычок в пепельнице, и поднимается с кресла, как поднимает глаза на Тэхёна — главную занозу в их заднице с его гениальным умом и полным затмением ума и рассудка. Перевёртыш оделся совсем по-простому: грубые берцы, толстовка, чёрные мешковатые брюки — ничего из того, что могло бы движений стеснять, ничего из того, что при взрыве будет до ужаса жалко. — Или, напротив, решил не рисковать, ведь это же «Дельта», ему же восемьдесят процентов на взрыв. Хочешь, чтобы я научил тебя деактивировать самые старые реакторы Чхве?       Чимин улыбается.       Никто не поймёт одно безумие так, как его понимает другое — правило точное, один только в нём промах: работает в две стороны.       — Если два реактора из пяти подорвутся, в «Альфе», самом мощном из них, сработает программа самоуничтожения на случай вторжения, так? — продолжает Тэхён. — Нам объясняли этот приём ещё в детстве примерно. Трёх взрывов даже подземный Город не выдержит. Тебе страшно, Чимин. Вопрос только один: ты боишься, что будешь навеки один или что погибнут те, кто здесь проживает?       Король громко смеётся в ответ, откинув назад голову с волосами, цветом едва, что не фуксии, а потом, подмигнув, отвечает игриво:       — А с тобой тяжело, Ким Тэхён. Хорошо, что не мне, — и наслаждается тем, как меняется перевёртыш в лице, становясь хмурым немедленно: в яблочко. — Вы такие милые, Тэхён-а, — тянет насмешливо, на всякий случай проверяя наличие Рози в кобуре: что бы Сокджин ни говорил об этом парнише, как бы Чонгук его ни любил, но если Ким рыпнется в сторону, Чимин его прикончит на месте. Король не психолог, перевёртыш — не подданный, он сам по себе и всегда таким будет... или же нет, потому что Пак всё ещё не дурак, а невидимый Бобби работает с Джином не на постоянной основе: Тэхён и его поведение интересуют Короля больше, чем потенциальная гибель генеральского сына — его ребята исправно работают, едва ли хоть кто-то из продажного сброда сможет дотянуться до дока. Если, конечно, Ким Тэхёну не сделают какое-то предложение, от которого тот отказаться не сможет, как не смог — от чиминова в лице одного Чон Чонгука. Перевёртыш едва ли сделает ноги: слишком упёртый и, очевидно, слишком в Чонгуке запутавшийся — давно на крючке, пусть сам не подозревает об этом, а в верности того, кого будучи ребёнком сам воспитал, Чимин стопроцентно уверен.       Мораль: Ким Тэхён для него безопасен. Но непредсказуем и для окружающих является потенциальной угрозой, так пусть Рози временно дремлет у себя в кобуре, пока этот смазливый блондинчик не докажет, что ему можно верить.       — Знаю я это лицо, — хмыкает тот. — На меня всегда в своё время руководство смотрело такими глазами: типа, знаешь, в духе «Я знаю о тебе куда больше, чем ты можешь представить». К слову, в итоге-то они все обосрались, если ты не забыл.       — Так Чимин — не они, — отвечает Король, подмигнув. — Ты умный и хороший стратег, но опыта проживания здесь, за щитом, Ким Тэхён, у него явно побольше. И давай будем откровенны друг с другом: если Чимин вдруг захочет, то разъебёт тебя и в уме, и в стратегии, какую бы ты личину ни принял.       Тэхён широко улыбается:       — Меня любит дорогой тебе человек. Помни об этом, Король.       — Тебя любит дорогой мне человек, но он любит взаимно. Помни об этом, гость Города, — и Чимин в ответ скалится, видя, что в этом сражении он победил, глубоко внутри пошатнув перевёртыша. — Готов? Пора выдвигаться.       ...Половину пути они идут молча. Тэхён хмуро гипнотизирует королевскую спину, отмечая, что Пак двигается, словно танцор: от бедра и легко, будто плывёт над землёй, виляя своей объективно охуительной задницей, обтянутой в чёрную кожу и, казалось бы, даже не переживает о том, что план может дать роковую осечку. Интересный он всё-таки, этот Чимин — перевёртышу одновременно импонирует, а вроде и нет: слишком много народа вокруг умудряется считывать то, о чём он даже не успевает задуматься, куда лучше и раньше него самого. Чимин безумный, весёлый и вместе с тем мрачный, словно Джокер из древней серии комиксов, которая давным-давно своё отжила, и этим притягивает. Интересный и умный, но при этом пережил какой-то такой неимоверный пиздец, что помутился сознанием: из ближнего окружения все хорошо осведомлены, как Король борется с демонами, оставляя свои мозги по стенам собственной спальни. Что же в нём так очевидно нашёл рассудительный, мудрый Намджун — остаётся загадкой, но то, что они оба связаны каким-то незримым ощущением близости является грёбанным фактом. Это чувствуется очень отчётливо, это видно даже тогда, когда они друг на друга даже не смотрят: Чимин вокруг Намджуна словно мягко вращается, будто Луна вокруг планеты Земля, незримую ауру защиты и преданности распространяет в такие моменты. Как и Хосок на пару с Юнги, но те ничего не скрывают, лишь только жирно подчёркивают: друг в друга вцепились мёртвыми хватками так, что до самой смерти уже не разнять.       На руках всех четверых есть много крови, но они любимы и любят. Считают, что они заслужили любовь, и у них нет с этим проблемы: идут себе дальше по тропе суки-жизни, почти назад не оглядываясь — делают выводы, стараются не забывать, однако выносят мысли и опыт, и это похвально.       — Я чувствую, как ты буравишь мне спину, — толстая подошва высоких чёрных ботфорт на шнуровке до середины бедра слегка хрустит мелкими камешками, что сопровождают их путь по очередной предгорной местности: пока Тэхён за щит не попал, даже не думал, сколько в округе когда-то Сеула блядских гор, и как же, блять, жаль, что дядюшка Чхве о них не забывал ни на миг, когда расставлял свои реакторы сучьи. — И ещё кое-что чувствую тоже. И вижу. Ты такой очевидный.       — Что же ты видишь и чувствуешь? — он устал. Чертовски устал, немного, наверное, морально выгорел всё же и чувствует себя почему-то ублюдком из-за того, что раз за разом кусает дурака Чон Чонгука, который ему улыбнулся и рассмеялся негромко просто потому, что чувствует себя ужасно счастливым, находясь рядом с таким больным ублюдком, как он. Почему? Из-за чего? Чем он, желающий его уничтожить когда-то, заслужил такое, блять, к себе отношение?       — Ты запутан, — Чимин останавливается, чтоб закурить и обернуться через плечо. Тэхён тоже закуривает, но несколько более нервно. — И хочешь меня о многом спросить. Чимин не хочет с тобой снова драться словесно, физически никогда не хотел. Что ты хочешь узнать?       — Разговоры по душам? — хмыкает Ким. — Неожиданно.       — Акт расположения и попытки тебе доверять, не путай — мы не друзья. Так что ты хочешь узнать.       — Ты говоришь о себе то в третьем, то в первом лице, но раньше всегда было только одно. Почему? Это Намджун? Он тебе помогает?       — Это любовь, — хмыкает Король, не стыдясь открыть своё чувство. — Она, Ким Тэхён, имеет колоссальное давление на каждого из нас, если что. Каждый подсознательно хочет любить и чтобы его любили в ответ — ты даже представить не можешь, сколько силы скрыто в тебе, пока ты не полюбишь.       — Я не каждый, как ты сказал только что. Я привык быть один и ни в ком не нуждаться.       — Себе-то не лги. Чимин знает о твоих отношениях с питбулем Мин Юнги, а ещё они видимы глазу — он тебе дорог, ты его любишь. Как брата. А моего малыша... — и смеётся внезапно, а Тэхён вздрагивает, не понимая точно, от чего, сука, именно: от непривычных скачков в чужой речи или от того, что Королю неожиданно весело. — Обожаешь как равного. Видел бы ты сейчас своё лицо, большой злой мутант! Да ты ревнуешь его! В любом случае, — делая затяжку, Пак выдыхает. — Ты хочешь узнать у Чимина, как он позволил себе полюбить, угадал?       — В точку.       — Ты такой ребёнок, знаешь? — и Король снова негромко смеётся. — Дело в прощении. Нас может прощать, кто угодно, но пока мы сами себя не простим, толку от этого мало — и это самое сложное. Признай, раньше ты был свято уверен, что всё то, что ты делал — единственно верное. Тебя совесть не грызла, ты был тем, кого все вокруг называют безумцами, и всё, что тебя реально запаривало — это чтобы никто не узнал твою тайну. А потом в твоей жизни появился Чонгук, которого ты так сильно любил: ты был одержим его образом и надеялся, что встретил достойную жертву, а он оказался совсем не таким. О, поверь, Чимин знает, каким по-настоящему заботливым и чутким Чонгук может быть: этим он и берёт — равнодушный, вроде, и злой иногда, а потом такая милая булочка, что только обнимать и вылизывать. Тебя эмоционально, я смотрю, помотало? — скрипнув зубами, Тэхён всё же кивает. — Не благодари: это Чимин его таким воспитал, а обстановка утвердила его модель поведения.       Ветер тёплый, фактически жаркий, гонит мелкие камешки куда-то вниз, в подножье горы, как и сам сейчас перевёртыш чувствует, что катится куда-то в пиздец, имя которому... нет пока имени. Ещё не оформилось, не прижилось — может быть, позже.       — Знаешь, — хмыкнув, продолжает Король. — Мы с ним познакомились, когда он был совсем малышом. Я нашёл его без сознания, всего в крови, около двух расчленённых беженцев-каннибалов, которые хотели его сожрать. Он всегда был один, родительской любви совершенно не знал, а я своей в своё время лишился. Знаешь, тяжело воспитывать ребёнка тогда, когда сам ещё точно такой же: он ходил хвостиком, не отставал, пытался быть лучше всех и во всём и очень расстраивался, когда у него не получалось. Но, наверное, он является самой важной причиной, по которой я всё ещё могу говорить и не скатился в безумие. Ответственность, Ким Тэхён, она есть и будет всегда, что бы ты ни делал и какую бы личину ни принял. Перед другими — да, ещё можно на похуй спустить, но как быть, если ты день за днём сам себя жрёшь? — и серые глаза впиваются прямо в замершее в ожидании лицо. — Ты в этом мастер, поведай мне, а? Прикрываешься тем, что кайфовал не от факта рук в крови, а от понимания, что те, кто благодаря тебе больше не дышит, никогда не смогут причинить вреда для других, верно?       — Я никогда бы не тронул невинную душу, — бросает отрывисто Ким.       — Конечно. Ведь ты Робин Гуд... или Джек Потрошитель, тут уж как посмотреть. Но, знаешь, что Чимин тебе скажет сейчас? Каждый новый твой день — это борьба над собой. Или с самим собой, называй, как угодно, но в мире ты выживаешь, а с собой уживаешься. Выживаешь ты не в том времени, где жизнь хоть как-либо ценится кем-то, кроме тебя, а жрать себя за то, что ты делал, можешь хоть до конца своей жизни, но это сделает тебя, хищника, твоей же жертвой без перспективы развития. Вопрос только в том, нравится ли тебе эта роль. Если нет — борись. За себя, с собой, за тех, кто тебе дорог, вынося опыт из прошлого — и сильнее тебя не будет никто. Прошлое на то, сука, и прошлое: его не изменишь, а будущее формируется только из-за твоих же поступков. Прими себя старого, оттолкнись и дальше иди. Прости себя — ведь и Намджун, Хосок, и Юнги, и Чонгук оказались способными принять тебя таким, кем ты являешься здесь и сейчас, и будут готовы поддержать тебя в любых переменах.       — Но ты же сказал, что главное — это не то, что другие прощают тебя, а то, сможешь ли ты сам себя отпустить?       — Одно напрямую от второго зависит, — и Король тушит бычок толстой подошвой ботфорта. — Вот такой парадокс — жизнь никогда не легка, пока в ней есть место эмоциям, но с ними, согласись, куда интереснее. Так что... прости себя и пойми, что ты достоин любви, ведь они все за что-то тебя полюбили.       Тэхён шокировано смотрит в чужие глаза.       Король же в ответ мягко ему улыбается.       ...«Дельту» они находят в полном молчании под очередным горным плато, и Король, усмехаясь, говорит ему постоять в стороне, а сам спускается вниз, завершая процесс деактивизации реактора за минут десять.       Тэхён же ловит себя на мысли о том, что Чимин его брал на эту миссию вовсе не для того, чтобы ему помогали, а чтобы помочь самому.