My genesis There is where it all begins
ruelle — genesis
Он открыт и доступен для него прямо сейчас — Чимин это ценит, как никогда, нежно прикусывая смуглую кожу с негромким смешком, а языком удлиннившимся скользя по нежной коже изнутри ягодиц: Намджун хорошо понял его этот последний намёк, оттого и готов прямо сейчас к тому, что происходит — по крайней мере, физически, моральный фактор же здесь куда повесомее, потому что Пак знает, что такое с Мони впервые. — Чимин будет очень нежен с тобой, — слегка неразборчиво мурлычет негромко перед тем, как кончиком своего языка толкнуться чуть глубже, туда, где до этого было растянуто пальцами кропотливо, долго и тщательно, а после — смазано так, что больно точно не будет. У лубриканта вкус химозной клубники — Королю совершенно не нравится, но сейчас, в эту минуту, его комфорт не имеет значения: Намджун под ним, упёршийся коленями в мягкий матрас, лицо спрятав в подушке, стонет негромко. — Тебе нравится, Мони? — по подбородку течёт комбинация смазки вместе с слюной, член уже тёмно-бурой головкой давно упирается в чужое бедро, и Чимин ловит себя на том, что иногда потирается, но не слишком уж сильно, пусть такой вот Намджун, что лежит сейчас уязвимый, доступный, заставляет хотеть кончить немедленно. Ким невнятно мычит, но в голосе дискомфорта Чимин не слышит сейчас. — Это значит, что да? — лубрикант и слюна хлюпают, на губах остаются, а язык осторожно толкается сквозь тугое кольцо. Король своего Монстра хочет вылизать от самых кончиков ног, искусать нежно, оставить отметины, которые будут кричать о том, что Намджун принадлежит только ему одному, а он — только Намджуну, но пока что сам держится, лишь только негромко, блять, всхлипывает, но здесь просто слишком много эмоций, здесь чистый восторг. — Мони, ты такой вкусный... — стоном негромким, а после — звонким шлепком удара ладони по чужой ягодице, когда отстраняет лицо и возвращает язык к нужной длине. Намджун абсолютно готов, тихо постанывающий; готов и его Король, который внутрь толкается медленно, давая привыкнуть к ощущениям новым — войти выходит без боли, сдержать себя до невозможного сложно, поэтому Пак, наклонившись, грудью прижавшись к сильной спине, зубы смыкает на солоноватой коже шеи чужой, сразу под линией роста светлых волос, ровно так, чтобы выдохнуть тихое: — Очень люблю, — и грубо толкнуться спустя пару мгновений, слегка задыхаясь, чтобы с первого раза как надо: из чужого горла рвётся выкрик в подушку. — Обожаю, Намджун-и, — языком толкнуть позвонки, очертить кончиком самым. Чимин знает секс, Чимин его любит, от него очень зависим, но с этим парнем он никогда не будет им заниматься — любовью и только, так, чтобы, протянув дрожащую руку, накрыть ладонью чужую тыльную сторону, пальцами нежно сжать другие, длиннее. — Ты лучшее, что было со мной в моей жизни. Спасибо тебе за тебя. Чимин не знает, почему их обоих не хватает надолго — в словах ли дело, в эмоциях или же просто в понимании, что они рядом, друг с другом, вдвоём навсегда, потому что Намджун обещал не бросать, не предать своей смертью. Надежда до ужаса глупая, но другой у Короля нет и не будет. ...— Стреляться не выход, ты знаешь же? — говорит Мони чуть позже, нежно розовые пряди на макушке оглаживая, когда они потные, разнеженные и немного усталые лежат в объятьях друг друга. — От этого тебе легче не будет. — Мони, — звучит усталым, сонливым и хриплым. — А, Мони, ты знаешь, что смерть, она даёт отдышаться? Когда ты умираешь, там темно и прохладно, а ещё очень спокойно. Хочешь, Чимин расскажет тебе. Хочешь, покажет, как умирать? — и, вскинув лицо своё умное, смотрит не без боли в серых глазах. У Намджуна сердце сжимается. — Тебе не нужно больше умирать для того, чтоб отдохнуть, Пак Чимин. — Почему? — Потому что в моих руках ты всегда сможешь спать без тревоги. Поверишь? Пауза. Молчание. Улыбка на полных губах, чтобы: — Охотно.***
— Теперь, когда осталось только два блядских реактора, Чимин считает, что вы имеете право знать все детали нашего плана и сложившейся ситуации в этой ошибке под номером четыре сотни четыре, — это Король говорит, глядя на каждого по очереди: доберман и питбуль замирают, нахмурившись, Намджун и Чонгук выглядят напряжённо ловящими каждое слово, Тэхён же с Сокджином — расслабленными. — Представляю вашему вниманию Ким Сокджина — младшего и нелюбимого сына самого генерала, — док хмыкает. — Человека, который был учеником Чхве Муна, который боролся за права мутантов в конце своей жизни, оттого и погиб. Человека, благодаря которому мы можем изменить историю. — Если кратко и в двух словах, — берёт слово Сокджин, отлепляясь плечом от стены. — Все мы знаем об экологической ситуации, сложившейся в мире. Знает и правящая зонная каста: не так давно я был включён в группу учёных, которые обязательно должны были остаться в живых после того, что они называют зачисткой. — Зачисткой?.. — тянет Юнги не без растерянности в голосе. — Именно. Правящие касты всех зон по миру решили изменить ситуацию на планете Земля, и уничтожить всех мутантов, которых в своё время послали за щиты своих территорий. И, вместе с ними — людей, оставляя только малую часть населения. Как только я узнал об этом гениальном плане ООН, то немедленно понял, почему казнили моего наставника, а после связался с его коллегами и единомышленниками по всему миру — те подтвердили, и тогда я понял, что надо что-то решать, — док ухмыляется. — Если бы вас шестерых не было рядом со мной, то и не решился бы, но сейчас, видя вас перед собой и зная, на что способен каждый из вас или же... — выразительный взгляд на Юнги. — Во что вырос каждый из вас, я понимаю, что мы сможем сделать то, что задумано. — И что же задумано? — ровно интересуется Мони. — Они хотят вывести мирных и подорвать правительственную касту. Я прав? — отвечает внезапно Тэхён. — Чонгук занимался сводом карт катакомб, которые ведут в сторону зоны, но и не только туда, я угадал? Вы оба уже знаете, где находится «Альфа», а Сокджин, небось, уже даже к нему прогулялся. — Ты слишком умный, Ким Тэхён, — отвечает Чимин, ухмыляясь. — Цепочка кажется очень сложной сначала, но по факту проста. Да, ты прав, катакомбы соединяют Город, зону и «Альфу», образуя треугольник длинных проходов с запасными входами и выходами. «Альфа» переходит в режим самоуничтожения, только если взорвутся минимум два других реактора — здесь мы победили, потому что деактивировали, и военные не смогут нас переиграть. А ещё мы победили в другом: система безопасности зоны отлажена так, что когда взорвётся этот реактор, то будет автоматически включено военное положение как при атаке извне, что заблокирует все блокпосты, запирая людей изнутри. В каждом коридоре катакомб есть температуроустойчивые ворота, которые не дают взрыву пройти: нашей задачей будет проверить их, так сказать, профпригодность — необходимо будет закрыть те, что разделят «Альфу» до Города, а те, которые сейчас препятствуют вторжению взрыва в зону, наоборот, хорошо распахнуть. Тогда военные побегут в сторону единственных целых ворот — прямо к нам в руки. — Подорвать «Альфу»? — хмыкает Чонгук. — Звучит самоубийственно, Король, не находишь? — Нахожу. Задачей Сокджина будет связаться с теми, кто остался в военных корпусах, чтобы они немедленно начали бесшумную эвакуацию жителей: народ верит людям в форме. А как только «Альфа» взорвётся, они должны будут замкнуть систему по зданию подразделения действующих обучающихся — здесь всё схвачено. Наша задача — подорвать реактор тогда, когда это будет нам нужно, и не попасть под огонь, а после добраться до катакомб, ведущих из Города в зону, эвакуировать людей и добить остатки военных, которые к тому моменту туда просочатся. — Звучит слишком просто, — тянет Хосок. — На деле дорогой будет любая минута, — отвечает Сокджин. — Мне повезло встретиться с Чонгуком на территории зоны тогда, когда Тэхён с его кинками хотел нам помешать. Если они не перенесли даты, то у нас осталось не больше пары дней. Нужно действовать быстро. — И именно по этой причине Хосок, Сокджин и Юнги с картой катакомб отправятся к «Альфе» — проверять запасные входы и выходы и планировать наше быстрое отступление после завершения миссии, — повелевает Король. — Тэхён, Чонгук и Намджун разделятся и каждый отправится по коридорам: Намджун проверит ворота, ведущие от Города в зону, они должны быть открыты, и вернётся назад, Тэхён — по тому проходу, который ведёт от реактора в Город: он может перекинуться в Чонгука и закрыть их к чёртовой матери — для этого нужно приложить много усилий, а Чонгук прогуляется с первой группой, а потом спустится в проход от «Альфы» до зоны: те ворота надо будет открыть. Всем ясно? — А что сделаешь ты? — тянет Хосок. — Что будешь делать ты, а, Чимин? — Чимин отправится к «Бете», — спокойно Пак отвечает. — Он самый старый и по мощности занимает вторую позицию, но от Города дальше всех расположен и является в первую очередь одним из реакторов-ключей для активизации «Альфы». Если к вечеру он не вернётся, а вас тряханёт, то, значит, взорвался. Достаньте труп из завала, пожалуйста — не хочется быть погребённым, пока тут будет веселье. На этом расходятся. Так, как повелели. Чимин же, оставшись один, какое-то время стоит, немного задумавшись, а после, хмыкнув, смотрит на время: часа два в запасе у него ещё есть, значит, успеет, а после идёт туда, в Город, полный мутантов, безо всякой защиты, чтобы найти себя около стеклянных дверей с вывеской «WHEEIN’S SALON» над ними. — Король? — девушка, когда-то безумно в него влюблённая по самые уши, замирает на месте. — Чем буду обязана? — Чимин тут задумался, милая, — тянет Пак, проходя внутрь пустого салона и без приглашения садясь на одно из свободных кресел напротив зеркал. — Всё новое — это хорошо забытое старое. — Что Вы хотите этим сказать? — Чимин хочет вернуть свой родной цвет волос. Если что, это чёрный. А ещё — набить вторую тату, оно небольшое, за полчаса точно управишься, пока краска будет хвататься. Наплевать, какой шрифт, но защитную плёнку он повредит точно и придёт позже ещё раз наклеить вторую. — Без проблем, мой Король. Что будем бить? Пауза. Молчание. Улыбка на полных губах, чтобы: — «KIM MONIE» в области сердца, пожалуйста, будь так любезна.***
То, что Чимин назвал катакомбами, представлялось Намджуну чем-то вроде старых заброшенных пещер в горной гряде, когда он, прислушиваясь к мерному гулу сильных вентиляторов, которые сюда кислород подают, и следуя прямо за мрачным молчаливым Чонгуком, шёл к окраине Города, туда, где заметил неприметную дверь прямо в обитой железом стене. — Дальше я не пойду, мне в другую сторону, на противоположный конец, — поясняет мания его бывшего подопечного, прижимая ладонь к гладкой поверхности с целью распознавания отпечатков ладони, и, кивнув, Намджун остаётся один, чувствуя перед одиночной миссией лёгкий невроз — она его первая за долгое время. Чон уходит, не оборачиваясь, всё, что бывший истребитель должен будет проверить — это исправность ворот, через которые нужно будет людей проводить, и на этом всё, абсолютно. О том, что Чимин сейчас, где-то там, идёт в одиночестве к «Бете», он думать не хочет — и без того мерзко ноет в районе грёбанных рёбер, там, где Король коснулся, когда они остались одни, последний раз перед тем, как поцеловать в губы совсем невесомо, сопроводив это шёпотом «Будь в порядке, Мони, пожалуйста». Намджун попросил его точно о том же. Пак, усмехнувшись, честно ответил, что обещать такого точно не сможет. То, что Чимин назвал катакомбами, представлялось Намджуну чем-то вроде старых заброшенных пещер в горной гряде, однако это оказывается ярко освещённым широким коридором, обитым сталью белого цвета, и в гробовой тишине, в которой звуки быстрых и вышколенных годами шагов кажутся до ужаса громкими, он проделывает нужный путь приблизительно за тридцать минут. Ворота оказываются раздвижным, как и местные двери, огнеупорным массивом из нержавеющей стали в высоту достигают метров трёх, если не больше и... они распахнуты настежь, позволяя увидеть, что катакомбы уходят совсем далеко. Вот, значит, как мутанты получают из зоны провиант. Что же, скоро не будут. В любом случае, как бы их миссия ни завершилась — и, вздохнув, Намджун позволяет себе начать переживать за Чимина, возвращаясь обратно. Чимин не возвращается даже тогда, когда приходят Хосок, Сокджин и Юнги. Не возвращается, когда Тэхён оказывается у него на пороге с просьбой стрельнуть сигарету и нытьём на то, что он, кажется, потянул левую руку. Но перед тем, как возвращается Чон Чонгук, местный небосвод, обитый железом, с силой трясёт, и ровно через пять минут на пороге появляется никто иной, как Ким, чёртов, Сокджин, чтобы сказать: — Это точно был «Бета». Чимин подорвался, — и Намджун не помнит, как с места срывается, на ходу требуя Джина объяснить, как добраться до, сука, реактора. Как заставить Чимина ждать как можно, блять, меньше — и услышав об очередной горе, тихо шипит, матерится. Питбуль даёт свои перчатки разведчика, Хосок за плечо тормозит железной рукой и с категоричным «Остынь, он всё равно оживёт, дай Сокджину вгрузить карту в перчатки Юнги». Всё равно оживёт. Легко, наверное, так говорить, когда не знаешь, что есть Пак Чимин — Король всех мутантов, и иметь только отдалённое представление о том, что представляет собой его хрупкая, шаткая психика, а Намджуна в эту минуту, когда он, наконец, перчатки натягивая вылетает из дома, трясёт всего, чёрт побери. Потому и не замечает совсем, что всё это время Ким Тэ пристально за ним наблюдал. ... Истерика лёгкие топит, те самые, что жжёт от кислородной недостаточности — иной причины тому, что Намджун, вышколенный временем сержант, сейчас чувствует настоящую панику, нет: разбитый, испуганный, ему сейчас глубоко наплевать, что острый булыжник тяжёлый и грязный режет руки почти что до кости, становится до ужаса скользким из-за его собственной крови. У него от сердца не вой идёт, рвётся наружу чёртово собачье поскуливанье вперемешку с громкими хрипами: он весь мокрый от пота, его ужасом сковывает от одного понимания, что случилось чертовски давно, а он не успел, не помог — камни бьют по ногам, палящее солнце кожу печёт, подошва едет по кровавой неровности, а содержимое вен мешается с грязью и пылью. «Мони, только не предавай Чимина, окей?». «Мони, ты стал для него таким важным. Он без тебя уже не протянет». «Мони, а, Мони, ты знаешь, что смерть, она даёт отдышаться. Когда ты умираешь, там темно и прохладно, а ещё очень спокойно. Хочешь, Чимин расскажет тебе. Хочешь, покажет, как умирать?» — Только дождись, не ломайся, пожалуйста, блять! — срывом, приложить ещё больше усилий, отодвинуть особенно огромный валун... Увидеть. Весь собственной кровью залитый, неожиданная волос чернота отвратительно слиплась, придавленный, кости, небось, раз за разом ломались, чтоб срастись и снова рассыпаться мучительным крошевом, но всё равно самый нежный и, сука, ценнейший на свете. На лице — ни единого места живого, всё в синяках и порезах, веки заплыли лиловым, а на губах багровая корка застыла: здесь Намджун, тот, кого Монстром зовут, вышколенный потерями, временем, начинает уже подвывать, чтоб продолжать, сука, раскапывать то, что было мучительно завалено взрывом — и когда освобождает первую ногу, вывернутую в неестественный угол, почти что вздыхает, чтоб глаза поднять и замереть. Смотрит. В серых глазах нет стержня, нет игривого блеска — только уязвимость, сука, и нестерпимая боль, что говорит об одном. Чимин, его глупый Чимин, думал, что Намджун за ним не придёт, но всё равно робко надеялся, и тот исполнил мечту его тихую, освободил, сейчас заберёт, сохранит и никуда уже не отпустит, честное слово, ведь он ему, такому надломленному, пообещал, что никогда не оставит, не денется, всегда будет рядом. Намджун замирает, как заворожённый. А Король, такой сильный, пусть и поломанный, ему улыбается красным, тихо смеётся — на полных губах начинает отвратительно булькать, а в глотке клокочет наверняка тем же пугающим красным, и точно — когда рот открывает течёт обильно и страшно. Но его не смущает. Он глаза в глаза смотрит своими тёплыми серыми, улыбается так по-доброму, искренне, словно ребёнок, чтобы из последних сил всё равно донести свою важную мысль: — Знаешь... — и кашляет громко. — Что знаю, Чиминни? — нельзя ему отвечать, пусть сбережёт свои силы, но молчать здесь никак. — Я успел... — кровь по подбородку стекает сильнее, а он всё равно улыбается, чёртов дурак. — Я успел умереть уже трижды, но сейчас, увидев тебя... я по-настоящему ожил, — и разрывает сердце своего глупого Мони на тысячи клочьев, потому что ресницы с трепетом закрываются вновь, а с губ срывается невесомый вздох облегчения — и он пока что последний. И, блять, хорошо, что, сука, последний. Не нужно видеть Чимину, как кривится в плаче лицо его Монстра, когда он с отчаянием откидывает последний мешающий камень, чтоб подхватить, прижать к груди крепко и громко, по-волчьи, завыть. Король не заметил, но любовь всей его жизни — конечно. Ведь это был первый, чёрт, раз, когда Пак Чимин в своей слабости сказал о себе твёрдое «я», не делая никаких специальных усилий.