Дым ли это заклубился, Туча ль темная находит На краю вон той поляны, На конце дороги новой? То не туча поднималась, То не дым густой стелился: Войско Дэвов поднялось, Шло на Феникса с войною. Вьяси Мерго, «Вечные песни»
Утро важного дня было очень не добрым для адъютанта. Оневаль едва смог разлепить глаза и с трудом поднялся с кровати. Юноша оглянулся на сопящую рядом деву, оголённую по пояс. Каштановые кудри, кожа цвета слоновой кости и розовые губы — она в его вкусе. Крепкой рукой кавалер разворачивает её к себе, уверенно и грациозно проводит пальцами по копне взъерошенных волос и слегка тянет на себя, пробуждая незнакомку поцелуем. Ему, без всякого сомнения, хотелось остаться в кровати и порадовать себя вновь, но воинский долг был неумолим. Да, легионер с симпатичным личиком умел пользоваться своим положением. По долгу службы Оневалю нужно было вставать очень рано, и любое промедление в военную ставку сулило большие неприятности. Все же устроить попойку с сослуживцами было не самой хорошей идеей. Вино лилось рекой, а разговоры о политике в итоге превратились в перемывание костей всех командующих Десяти знамён. Оневаль Мервани сам не помнил, когда именно потерял контроль и позволил хмелю взять верх над разумом и затуманить его.***
— Валь, а ты знал, что горные дикари поклоняются Громовержцу, у которого семь членов? — собутыльник спокойно обратился к сослуживцу, поглядывая вдаль. — Барик, и давно ты стал знатоком туземных культов? Или же ты неожиданно обрел веру в их бога? — Валь сделал очередной глоток крепкой сомы. — Брат, мы ведь уже который год сжигаем всяких идолов, и я в который раз убеждаюсь, что мы просто корм для каких-то богов. Вот смотри: метатель молний с семью членами, рогатая и трёхголовая мать этих кочевников или же сама Кроваворукая Данет! А что, если они и правда спустятся с небес, чтобы покарать нас? — Смотрю, семь членов Громовержца тебя ввергли в настоящий ужас, Барик! — Хватит смеяться, Валь. Не нравится мне в этой дыре. Который год торчим на границах, сжигаем статуи языческой богини и ловим всяких полоумных. Что мы вообще забыли в южных степях? — округлое и невозмутимое лицо Барика с глазами-бусинами будто выдубили рукой кузнеца. Бугай с легкостью поднимал двуручный клинок и размахивал им, как перышком. Оневаль был рад дружбе с таким бойцом. Как человек, который понимал в тактике, он знал, что никогда бы не выстоял в драке против такого великана, который ещё вопреки предрассудкам очень быстро соображал. — А кто не хочет вернуться домой? Мы уже который год торчим на границах, — солдаты тяжело вздохнули и поддержали реплику Барика. Черные латы внушали ужас неприятелю, но в свободное от маршей и сражений время офицеры требовали с каждого бойца вычищать латы до блеска. Уже целое поколение родилось и выросло под сенью Доэнасса Сульнери. Барик и Оневаль были одними из множества заложников, которых с детства отдали на военную службу. — У меня недобрые предчувствия. Всё чаще наши люди пропадают в степях, а эти дикари не берут пленных, — громила продолжал. Многие среди легионеров чувствовали ответственность за падших собратьев. Враг избегал сражений, предпочитал атаковать исподтишка. В этой войне не было чести, не было достоинства для воина. — Зато наши командиры могут писать в своих мемуарах про новые подвиги, совершенные под знаменем Черного орла. Но я думаю, что мы не зря сжигаем этих идолов. — Поясни, Валь. — Ты сам посуди: на кой божеству столько членов? Или титек? Мы боремся с суевериями, которые появились в голове у диких народов. Но подумай, что будет после богов жестоких и кровожадных? Знания, Барик! Мы познакомим этих язычников с нашей культурой, мыслями. У нас, как яли, есть бремя перед низшими народами. — Помнишь нашу сделку? Первый, кто станет сердой [1], не будет вести себя, как мудак, — Барик решил перебить речь сослуживца. — Да, конечно помню, — Оневаль был ближе к долгожданному повышению, чем кто-либо из дюжины легионеров. — Я сильно сомневаюсь, что вообще возможно стать сердой и не превратиться в козла. — Ты сейчас говоришь как какой-то весенник. — Оскорбляешь, брат. Весенников ненавидят даже серды. Возможно, и больше нашего! Вскоре взгляд Мервани упал на одну из девиц, бродящих рядом. Варварские девы поражали легионеров своей волей. Легионерам, впрочем, нравились и иные плюсы военного времени. Им позволяли мародерствовать, выжигать огнём вражеские зимовки, брать себе женщин и богатства. Но приказ вешать и распинать всё мирное население вверг их в ужас лишь первый десяток раз. Со временем они привыкли и стали куда хладнокровнее относиться к подобным чисткам. На прошлой неделе они вырезали целое племя. Чтобы неповадно было. После того, как вести об истреблении чернопегих прошлись по окрестностям, все прочие кланы и племена без лишних слов склонились перед Десятью знаменами и поклялись снабжать их пищей и боеприпасами. Оневалю повезло больше, чем другим. Заложник из дворянской семьи, он получал одно звание за другим, и дело было не только в благородном происхождении. Каждое задание, порученное молодому офицеру, исполнялось любой ценой и в нужный срок. Человека с подобными качествами не могли не отметить наверху. Так Мервани и превратился в «штабную крысу» вблизи серды Римана Деймиди — военачальника, который и ведал гарнизоном Дайнашкаля. Можно сказать, что Риман был кумиром для многих солдат, и работать непосредственно с ним офицер счёл за честь. Небось удастся набраться опыта и намотать на ус трюки и методы полководца. Даже невольно подражать ему не казалось страшным, если это приведёт к таким впечатляющим результатам. Трудиться прямо под крылом Деймиди — огромная удача.***
Серда рассматривал карту Семиречья, когда в кабинет вошел молодой человек в сверкающих черных доспехах. Даже в легионерской броне он больше походил на секретаря. Образ дополняли прижатые к груди бумаги и донесения о положении войск Истинно-красного знамени, к которому и принадлежал Деймиди и его подчиненные. Для Римана все его дни — война. Здесь, на рубежах цивилизованного мира, он чувствовал себя на своём месте. Где не было столичных краснобаев, вылизывающих башмаки своему повелителю; где девок не закутывали в десять слоев ткани, чтобы скрыть в них всю женскую красоту ради «высокой морали»; и где жизнь сверкала во всех красках. Деймиди был спесивый, как горный барс, и не церемонился с подчиненными. Он вояка, кому подражает каждый безусый юнец среди легионеров. Риман отрастил грубую бороду, словно горный дикарь; на губе красовался шрам, полученный в одной из потасовок. Мантией ему служила шкура снежного барса, а на шее висел медвежий клык в качестве амулета. Его шутки были грубоваты, манер он понабрался из разных краёв, надрав лоскутов и от аристократов, и от потаскух, а запах конского пота, дорожной пыли и нагретой собственной задницей седельной кожи для него был привычнее, чем ароматические масла, и лязганье мечей — вот поистине его музыка, а не дудки и флейты, услаждающие слух на пирах. На пирах же он надирался так, что переставал различать рабынь и хозяйских дочерей, а после блевал и валялся под столом, и на утро мучился сильными головными болями, ни о чем, впрочем, не жалея. Потому Риман всегда был снисходителен к перепившим солдатам. Сам такой же. — Ещё не протрезвел, Мервани? — с улыбкой спрашивает серда Риман. Чего греха таить, кислый вид подчиненного доставлял Риману определенное удовольствие, поэтому он поднялся из-за стола и, как спаситель страждущему, любезно предложил адъютанту стакан сомы. Адъютант поблагодарил начальника и наполнил бокал горячительной жидкостью. Хотелось схватить этот холодный стакан и приложить к левому виску, который безудержно пульсировал, пытаясь отвлечь на себя все его внимание. Глоток, еще один. Приятное тепло начало разливаться по телу, наполняя его силой и заставляя тяжелое похмелье исчезнуть. Конечно, получилось очень нехорошо, что он прибыл к начальнику в таком состоянии. — Сюда прибывают вдохновители из Весенней гвардии. Не забудь помыть руки после того, как они уйдут. Вдохновители формально были созданы для поддержания боевого духа и толкования воли великого Доэнасса. Подлинной целью был контроль над армией и слежка за преданностью командиров. Вдохновители бродили по форту Истинно-красного замка не первый час, и до сих пор никто не подрался. Хороший знак — солдаты проявили достаточную выдержку и вытерпели эмиссаров Черного орла. Но этого мало. Между солдатами и вдохновителями всегда царило взаимное недоверие. Их прибыло трое. Каждый в дурацких зеленых тюрбанах, напоминающих шутовские колпаки, и скромных робах. Старшему из них на глаз было около пятидесяти. Двое других — мускулистые громилы, походящие на Барика. Гвардия никогда не испытывала недостатка в крепких бойцах. Вдохновители неоднократно грабили и присваивали себе средства врагов государства, поэтому от новобранцев не было отбоя. — Ris'merij serda! Моё имя — Адамир Города, и я здесь, чтобы провозгласить волю Весенней гвардии, — сиплым голосом изрёк самый старший в троице. Приведя себя в порядок, Оневаль встретил назначенного гостя, первого эмиссара Городу, и провёл в кабинет начальника. После крепких рукопожатий Города присел в кресло напротив серды, пока его помощники стоял у двери. Кофейный сервиз Римана — дорогие яшмовые чашки-бокальчики с изображениями парящих птиц, — подарок от генерал-губернатора Йаздигерда Судары, стоял справа от гостя на низком столике. Деймиди пришёлся по вкусу этот подарок. Серда ценил работу сальсабильских мастеров и требовал от своих наложниц овладеть искусством кофейных церемоний, чтобы соответствовать этому сервизу. Отказавшись от чашки с крепким кофе, поданной услужливым адъютантом, гвардеец взглянул на Римана Деймиди и спросил: — Ваши успехи в усмирении варваров впечатляют. Как дела у солдат? Нуждаются ли в чем либо Ваши подчиненные, серда? Всего лишь жест вежливости. Собеседнику было плевать на состояние рядовых бойцов. Гвардейцам лишь повод дай — они устроят очередную децимацию, чтобы «вдохновить» войско. — Все воины, служащие под Десятью знаменами, с радостью несут бремя службы во имя нашего повелителя Доэнасса Сульнери, — Риману самому надоел дежурный ответ. — Нам стало известно, что двое легионеров умерли странной смертью, — произнес весенний гвардеец. — Это война, вдохновитель. Здесь такое случается сплошь и рядом, — возразил Деймиди. — Вдохновители не стали бы поднимать из-за этого шум, если бы не слухи. Люди говорят про дэвов. Их тела изувечены, будто нечто высосало их жизненную силу. В голосе Городы он слышал подозрение и неприязнь. Чувства были взаимны. — Возможно, их убили отравленным клинком. Не мне рассказывать о свойствах ядов, вдохновитель, — Оневаль позволил себе вмешаться. Ему не нравилось пренебрежение к своей персоне. Ощущалось, будто про него и забыли в этой комнате. — Не важно, как было на самом деле! Важно, что думает толпа. А сейчас толпа говорит о нечистой силе, что убивает солдат государства! Если слухи пойдут дальше, народ может подняться против власти Черного орла, — наставительно проговорил Города. Оневаль вспомнил слова Барика. Каждому ребёнку в Семиречье доводилось слушать истории про дэвов, чьи вопли приносят мучительную смерть. Неупокоенные души брошенных и убитых требовали возмездия. И зловещая кара настигала путников, по воле рока столкнувшихся со злыми духами. Исильхэн — окраина известного мира, возможно, идеальное место для дэвов. — В чем проблема? Разве вдоль дорог мало распятий с бунтовщиками, вдохновитель? Весенняя гвардия может просто сжечь пару-тройку домов, как обычно, — повторил Риман. Он не понимал, чего именно от него требовали на этот раз. — Недостаточно. Ходили слухи про девочку, которую видели возле трупов. Вероятно, она и убила их. — Чушь. Как маленькая девочка может убить двух легионеров? — Отравленный клинок, Риман. Разве нет? Черный орёл предписал нам борьбу и искоренение всех суеверий, мифов и языческих культов, — военачальнику показалось, что сейчас вдохновитель процитирует ещё одну вызубренную банальную фразу из «Избранных изречений» Доэнасса Сульнери — всех, кто умел читать и писать, заставляли выучивать слова повелителя. Но весенний гвардеец извлек из-под одеяний золотой амулет в форме цветущего древа, поцеловал его, потом приложил ко лбу, потом к уху, прислушался. Затем убрал амулет на прежнее место. — Здравый смысл подсказывает нам, что эта девочка что-то знает. Возможно, она — начинающая шаманка. Может, даже из женщин-аруахов. Изувеченные тела следует сжечь, а легионеры должны разыскать её и судить по Кодексу. Бодрый, цветущий, самодовольный вид Адамира начинал раздражать. Но ничего. Армейцы и не с таких спесь сбивали. — Со всем уважением, вдохновитель, — эта была очевидная ложь. В армии никто не уважал Весеннюю гвардию и вдохновителей, — но почему Вы сами не займетесь её розысками? Или, может, передать задачу в Тайное ведомство? У воронья больше опыта и возможностей, чтобы отлавливать нужных людей. — Со всем уважением, серда, но Весенняя гвардия поддерживает порядок среди воинов Тысячелетнего царства. А воины, в свою очередь, среди покоренных народов. Генерал-губернатор Судара придерживается того же мнения. Уверен, легионеры жаждут расправиться с убийцей своих сослуживцев. Значит, вдохновители снова скрывались за полномочиями генерал-губернатора. Риману не оставалось вариантов, кроме подчинения. Прижав кулак к груди, серда вежливо наклонился. — И длится его правление тысячу лет, серда, — вдохновитель был доволен собой, когда в очередной раз задел честь легионеров. — Тысячу лет, — без энтузиазма ответил Риман. Глупая иллюзия того, что с новым званием удастся избежать подобных оскорблений, окончательно развеялась. Когда зеленые тюрбаны покинули кабинет серды, Риман обратился к адъютанту: — Ты всё слышал, Оневаль. Нам придётся разбираться с поисками какой-то девчонки. Ты у нас способный малый, так что этим и займешься. Можешь прихватить своего здорового друга Барика. А ещё — убери посуду. В чем-то Города был прав. Весенние гвардейцы верно определили угрозу, исходящую от местных шаманов. Дикари называли их аруахами, теми, кто говорят с духами предков. Когда Десятизнаменное войско явилось в степи Исильхэна, его гнев обратился против вождей. Но каждый из этих туземных царьков прислушивался к словам странствующих певцов. Эти фокусники, бродящие по степи, сеяли смуту и вносили разлад. Аруахи — вот главное препятствие на пути к цивилизации. Хороший аруах — это мёртвый аруах, и плевать, что это всего лишь маленькая девочка.