Кот Гиасс

– Пей, – тихо приказывает Император. Лелуш медлит, недоверчиво всматриваясь в плескающуюся в фужере жидкость. Он не знает, что сильнее наводит рябь на ее поверхности: дрожащая рука служанки, держащей поднос, или его собственная, вцепившаяся в высокую ножку. Не знает, какой яд нынче подают опальным принцам. Возможно, хватит небольшого глотка, тогда он упадет не один. Они разобьются вдребезги вместе с фужером. Битый хрусталь без труда прорежет тонкую шелковую рубашку, и на ее девственной белизне рассыплется грязно-красными каплями порченая кровь. Император по случаю смерти жены не пожалеет даже дорогого кожаного ботинка, чтобы лично втоптать бездыханное тело бастарда в осколки. Лелуш улыбается, представляя, как Чарльз самозабвенно украшает его землей с могилы Марианны. Незамысловатая месть за то, что пришлось потратить десять лет и целое утро на простолюдинку и ее отпрысков. Чарльз с каждым разом бьет все сильнее и ожесточеннее, очевидно, лелея мысль развеять тело пылью по ветру. Но то ли ветра в затхлом, смердящем забродившими соленьями подвале нет, то ли пыль из отравленного выбивается плохо. Так или иначе, из Лелуша получается только отличное решето. Множество колотых ран обильно кровоточит, пропитывая гниющие доски голубой кровью. Осколок той самой высокой ножки наконец пробивает легкое. Лелуш, вероятнее всего, задохнулся бы, если бы не был уже мертв. Глаза непроизвольно слезятся, когда Лелуш представляет себе, как они вытекают из глазниц, пробитые осколком стенки. Он только тянется смахнуть злые слезы… Лелуш не знает, из-за кого: из-за него самого, из-за служанки или, может быть, из-за Императора – падает поднос и разбивается фужер. Единственное, что он сейчас знает точно, так это то, что мама была права, говоря, что посуда бьется на счастье.