Позвольте мне жить

Дмитрий устало склонился над мальчиком, которого они с Ермоловым вытащили несколько часов назад. Мальчик не дышал, как и десятки других, что достали из под руин до него. Ему было лет девять-десять на вид, у него были рыжеватые волосы, и он был так бледен... Дмитрий не поднимал простыню ниже ангельского детского личика - память еще была свежа. Ключицы и шея маленького омеги были насквозь пробиты обломком жестяной трубы. Когда его нашли, вся кровь уже высохла. Дмитрий тяжело выдохнул и поднял простыню, накрыв малыша с головой. Девяносто второй ребенок на импровизированном кладбище, организованном на заднем дворе бывшего Смольного Института. Пока последний. Плюс двадцать шесть выживших. Итого сто восемнадцать из ста сорока двух учеников. И среди ста восемнадцати человек его все еще не было. Дмитрий проверял каждый вечер и каждое утро. А вдруг?.. Может, на этот раз?.. Брата он надеялся найти живым, но шансов с каждым часом становилось все меньше. Отец, должно быть, сходит с ума от чувства вины. Дмитрий вот едва с собой справлялся - только разбор завалов и отвлекал. - Давыдов! - внезапно раздался зычный бас командира Звягинцева, который стремительно приближался чеканным шагом. Дмитрий вскочил и выпрямился по стойке смирно. - Да! - Вольно! С час назад нашли еще пятерых на развалинах, сюда принести не успели. Сходи, проверь, - голос командира стал тише и вкрадчивей. - Может, твой. Дмитрий отрывисто кивнул, забыв отдать честь от охватившего его волнения. - Да, командир! - ответил он и стремительно развернулся. Звягинцев проводил подчиненного долгим сочувствующим взглядом. Он благодарил Господа за то, что под руинами не было близких. Дмитрий подскочил к первым носилкам с белой простыней. Их, то есть носилки, уже подняли двое солдат, чтобы отнести на временное детское кладбище. Там тела будут опознавать родственники умерших, и оттуда уже забрали первые несколько тел безутешные родители. - Простите, - извинился Давыдов у солдат, которые покорно остановились. Тех, кто среди погибших в Институте искал своих близких, в отряде, посланном на разбор завалов, было всего несколько человек - всем им сочувствовали и всех знали в лицо. Дмитрия тоже знали. Судя по очертаниям, под простыней был парень подходящего возраста - того, что искал Давыдов. Он сглотнул скопившуюся во рту слюну, прежде чем осторожно откинул простыню с лица подростка, и шумно выдохнул. Нет, не Тьен. Сто девятнадцатый. Он перекрестился, отдавая черноволосому омеге с залитым бурой кровью лицом дань памяти, и снова накрыл его простыней. Еще четыре тела все еще лежало на носилках на земле. За ними придут, когда унесут сто девятнадцатого. Неподалеку четверо солдат устроило перекур - они, должно быть, только закончили доставать эти тела. Сто двадцатый был не Тьеном. Сто двадцать первый тоже оказался не им. И сто двадцать второй. Дмитрий с замершим сердцем подошел к сто двадцать третьему ребенку и откинул простыню. Тоже не он. Юноша выдохнул, опустившись на землю и доставая из кармана сигареты. Осталось найти всего девятнадцать детей. И, кажется, четырех работников еще не нашли... Где же Тьен?.. - Того, что в лазарет отнесли, тоже проверил? - вдруг подал голос один из отдыхавших рядом солдат, сочувственно молчавших до этого. Дмитрий замер, повернув голову в сторону говорившего, и узнал в нем Константина Морозова - одного из тех, кого он мог бы назвать если не хорошим другом, то хорошим товарищем. Он выдохнул. Даже не заметил. Так устал? - Что? - растерянно отозвался Давыдов. - Один был живой, - пояснил Константин. - Возраст тот же. Унесли недавно. Иди, проверь. Давыдов растерянно спрятал сигареты, развернулся и пошел в сторону видневшихся вдали построек, в которых временно разместили полевой госпиталь. Он не помнил, сколько раз за последние сутки уже слышал фразу "Иди, проверь". Ему очень хотелось броситься бежать, и вместе с тем - идти как можно медленнее. Он боялся. Последнего живого нашли вчера вечером. За ночь- только мертвые. Он думал, больше никого не будет. Чем ближе он приближался к лазарету, из которого за версту несло медицинским спиртом и болезнью, тем страшнее ему становилось, и тем скорее становился его шаг. В двери лазарета он почти ворвался, едва не сбив с ног молодого омегу-санитара. - Где он? - нетерпеливо спросил он, оглядываясь, и испуганный омега показал рукой в сторону одной из дверей. Потом опомнился, вскрикнул: "Вам туда нельзя!", но поздно. Дмитрий уже входил. Тело на кровати было полностью раздето, и по пояс его накрывала очередная белая простыня. Ассоциации были не радужные. Молодой омега-медбрат обмывал пострадавшего, и глухо вскрикнул, когда Дмитрий внезапно появился перед ним. Давыдов даже внимания не обратил. На кровати лежал Тьен. Дима не видел его больше четырех лет, а узнал все равно мгновенно - упал на колени рядом с кроватью, и, неожиданно для самого себя, заплакал, как ребенок. Тьен был весь сине-фиолетовый - вся грудь в синяках и ссадинах, ноги, лицо. Когда Дима наткнулся взглядом на его руку - левую, почти бурого цвета - он зарыдал еще громче. Он чувствовал себя глупым ребенком, неспособным контролировать свои чувства. Он видел за последние сутки картины и пострашнее - там были дети младше, а оттого трогательнее, изуродованные почти до неузнаваемости. Был подросток с вывернутыми наружу органами, с распоротым животом - он ужасов насмотрелся, а заплакал впервые только сейчас, когда увидел живого брата, грудь которого неровно вздымалась. Брата, который медленно открыл свои очень уставшие глаза небесного цвета, и повернул к нему голову. Брата, который смотрел на него молча - может, не узнавал, а может, был слишком шокирован, чтобы говорить что-то. - Давайте, выходите же, - говорил кто-то, пытаясь поднять Дмитрия на ноги. - Пациента лечить нужно! Не мешайте доктору, господин! Процедуры только начались! Медбрат выталкивал Диму из комнаты, санитар настойчиво помогал, а потом в дверях появился доктор Меншиков и строго проговорил: - Немедленно покиньте помещение, господин Давыдов! Позвольте мне спокойно заняться здоровьем вашего брата! - Расскажите мне, - взмолился Дмитрий. - Пожалуйста, скажите, что с ним? Все будет хорошо? Тьен выживет? - После, - отрезал врач и, наконец, захлопнул дверь перед его носом. Давыдов не нашел в себе сил выйти на улицу, чтобы сесть на скамейку снаружи. Он просто опустился на пол подле двери и принялся ждать, не пытаясь сдерживать слезы, которые продолжали течь из его глаз. Мыслей в голове не было - только стоял перед глазами образ выросшего Тьена. Он жив.