Oh! We have no feelings!

      По прибытию домой Британия самостоятельно забрал почту, тяжело вздохнул и увидел заветный конверт от Франции. Он протёр глаза и пошатнулся: словно он до сих пор был на корабле, и земля под его ногами раскачивались. Хотел бы поспать, глаза закрывались, попытался прочитать надписи на конверте, но они расплывались. Вздохнул и опёрся рукой о косяк двери, сделав для себя небольшую остановку, чтобы случайно не упасть. Уж очень хотел почитать и узнать ответ Франции, но чувствовал, что вот-вот опустится на колени или упадёт. Сжал пальцами конверт и прошёл в дом, проследовав в свою комнату. Пока волочил ноги попытался пальцем поддеть край бумаги, чтобы открыть, но промазывал. Взялся зубами за уголок и порвал. В подобные туманные состояния ему не нравилось то, как запакованы письма, они была как капуста: сначала разрываешь один конверт — крафтовый, а после обычный — белый. Пальцы дрожали, он хотел как можно быстрее добраться именно до письма, но продолжал возиться с обвёрткой. Зарычал, чуть не споткнулся, ведь запутался в собственных ногах. Подпрыгнул на месте, успев вгрызться зубами в белый конверт, чтобы не терять время. Огрызки крафтовой бумаги, которые он смял в кулаке, выскальзывали и падали на пол. Приходилось наклоняться, поднимать их и снова втискивать пальцем в сжатый кулак, чтобы случайно не уронить другие остатки. Но стоило ещё раз наклониться — вниз опадали белые кусочки разорванного конверта. Великобритания раздражённо вздохнул, нагнувшись и опёршись левой рукой со сжатым кулаком о пол, а второй держал конверт и пытался собрать мусор. Сумка на его плече сползла и также легла на пол. Она была неплотно закрыта и как только он смог смять в руках остатки конвертов — выровнялся и с его сумки высыпались вещи. Кулаки разжались, и бумага разлетелась в стороны как снег. Британия поднял лишь конверт и стыдливо оглядел то, что натворил. Но сил собирать это не было, потому бросил попытки и поплёлся в комнату. Завалившись в спальню, навалился на тумбу и придавил рукой лист с рукописью. Перевалился вправо и грохнулся на кровать, прощупал рукой ящики, открыл верхний и достал пузырёк. Потёр глаза вновь, попытавшись себя взбодрить. Не хотел бы употреблять опиум, но чувствовал себя устало и разбито. Да и ещё и голова начала трещать и раскалываться, от чего он тихо застонал, хотя хотел бы закричать.       Сжал в кулаке бутылочку с опиумом и опустил вниз дрожащую руку. Перевернулся на бок и закрыл глаза. Держался, чтобы не открыть крышечку и принять содержимое. Второй рукой смял простынь и взял её в зубы, чтобы сдержать громкий стон. Зубы скрипели друг от друга, сжал силой, потому пришлось прожевать плотную ткань, чтобы не стереть зубы в пыль. Попытался отставить бутылку с опиумом в сторону, ведь знал, что мог переусердствовать с дозировкой. Но стиснул кулак и случайно раздавил её. Осколки впились в ладонь и пришлось заставить себя, чтобы её разжать, некоторые осколки упали на пол. Дёрнул рукой: часть впившегося стекла вылетела, но маленькие кусочки застряли под верхним слоем кожи. Великобритания практически не почувствовал боли, ведь её перекрывала «мигрень» и общее туманное состояние. Разозлился на себя и потянул сжатую зубами простынь, застонал и разорвал её. Из-за своей глупости не сможет себе помочь, своими же руками уничтожил единственное лекарство. От сильной боли в голове в уголках глаз скопились слёзы, он лихорадочно пытался придумать чем её можно заглушить и перекрыть. Приоткрыл рот, отпустив уже мокрую от слюней простынь, неповреждённой рукой провёл по полу нащупав крупный осколок. Острым углом прижал его к раненой ладони и надавил — ничего не почувствовал. Головная боль растеклась уже даже по шее, хотелось удариться о стену и потерять сознание, чтобы не мучиться. Капли крови упали на пол и разбились о другие осколки. Британия прижал раненую руку к кусочку стекла, насаживая её, пытаясь протолкнуть осколок дальше. Ручейки крови пробежали вниз по ладони, прячась за рукав рубашки. Где-то вдалеке прорезались первые намёки на боль, но остатки разума, которые пульсировали в унисон с головной болью, заглушались ею. Если он сейчас не остановится — прорежет руку. Опустил голову и посмотрел на образовавшуюся лужицу крови, смешанную с настойкой опиума. Умолял себя остановиться, пока не стало слишком поздно. Приложил усилия, чтобы вынуть осколок из собственной плоти. Пальцы хотели сжаться вокруг куска стекла и раздавить его, чтобы самые маленькие его частички впились в другую руку, чтобы они утонули в коже и он не мог их выковырять. Чтобы осколок разбился на тысячу элементов, которые смешаются с его плотью и попадут в артерии, забивая их и перемешиваясь с кровью. Чтобы вены лопнули от количества забившегося стекла или чтобы в них образовались закупорки в форме твёрдых шариков.       Сумел разжать ладонь, и целый осколок упал. Великобритания перевернулся на спину, положив руки вдоль своего тела, пытаясь замереть, чтобы лишний раз не двигать головой и не усиливать боль. Окровавленная рука вжалась в простынь, чтобы та впитала кровь. Закрыл глаза и скривился. Придётся попросить служанку купить новый пузырёк с опиумом, ведь терпеть эту боль невозможно. Хотелось плакать от безысходности. Сумел поднять руку и сфокусировать на ладони свой взгляд. Ногтем поддел маленький осколок стекла и выковырял его. Должен сделать это, пока регенерация не затянет раны вместе с инородными предметами, нельзя позволять своим глубинным и чёрным желаниям полностью овладевать сознанием. Пару раз промазывал пальцем, ковыряя кожу. После попробовал сжать руку в кулак, чтобы проверить осталось ли что-то внутри. Ресницы задрожали от рези в висках, пришлось опустить руки и оставить эту затею: не может, придётся мучить себя позже. Однако тогда это будут совершенно иные ощущения, ведь голова не будет раскалываться, и он сможет с холодной головой помочь себе.       Диана подошла к двери комнаты союза, держа в руках его личные вещи, которые ранее выпали из его сумки. Вознесла руку и постучала. Её голос словно зазвучал из недр сознания, эхом отражаясь от стенок головы. Зажмурился и захотел отвернуться, закрыв уши, чтобы не слышать её.       — Потом… — постарался поставить голос и сказать это как можно громче.       Она вздохнула и решила не наседать, в последнее время хозяин мог часто закрываться либо в кабинете, либо в спальне и не раз говорил, как сильно у него болит голова. Однако Диана совсем не хотела держать его вещи у себя. После выгона Агаты стало особенно страшно подходить к Британии, говорить с ним, а тем более приближаться к его документам и остальным личным вещам. Может, стоит просунуть их в щёлку между полом и дверью? Замерла на месте, задумавшись, стоит ли это делать. Будет нехорошо, если документы останутся лежать на полу, а он случайно на них наступит, тогда точно будет злиться. Смяла мусор и зашла в коридор глубже. Дошла до дальней двери и постучалась кулаком. Через время Ева появилась на пороге и выпучила на неё глаза. Диана сразу без объяснений сунула ей документы Британии, Ева перевела удивлённый взгляд на бумагу, подумав, что ей нужно это прочитать.       — Отдай господину позже, — сказала Диана.       — Почему не сейчас? — растерялась.       — Он занят.       — Почему ты не можешь отдать? Откуда это у тебя? — уже не так сильно сжимала пальцами помятую бумагу.       — Неважно, просто верни ему это, как он освободится, — поправила юбку и отвернулась от неё, чтобы не продолжать беседу.       Ева свела брови к переносице, её руки задрожали от страха. Хоть и за малый срок работы тут она порядком успела утомиться от снисходительного отношения от других гувернанток к ней. Они были умнее и выросли в семьях среднего достатка, имели базовое образование, читали и писали. Сначала, в разговоре с ними, она не придавала этому значение, ведь не видела ничего такого в неумении писать собственное имя. Но, со временем, Ева стала замечать смешки в свою сторону, девушки не хотели с ней беседовать или даже трапезничать. Пожалуй, единственная, кто готова была выслушать — Агата, но и ей нельзя было открыться и рассказать о своих проблемах, ведь та сразу начинала закатывать глаза. Благо, сам Великобритания не подначивал их, а даже не знал о напряжении между ними всеми, наоборот пытался как-то помочь. Ей было приятно, она не знала, как его отблагодарить, единственное, что могла сделать — выполнять домашние дела качественно. Убрала мешающиеся длинные волосы и вернулась в комнату. Вновь стало страшно, что Британия может внезапно накричать. Она так была ему благодарна, но боялась его крика и гнева. Аккуратно положила бумаги себе на стол, специально предварительно убрав все свои вещи оттуда. Отошла от стола, чтобы ничего не задеть и не уронить на них. Села на стул и обхватила голову руками. Ей не хватает смекалистости, храбрости и желания, чтобы подставить других девушек. Придётся терпеть их выходки, в конечном итоге её судьба могла сложиться намного хуже, оставшись она в трущобах.       Через пару часов, которые длились по ощущениям как весь день, Британия приоткрыл глаза и потянулся за письмом. Наконец-то ему стало немного легче, и он может заняться своими личными проблемами. Вымазал бумагу отпечатком окровавленного пальца, но не обратил на это внимание, ведь это письмо теперь его личная собственность. Разве что после могут возникать неприятные ассоциации. Развернул его и принялся внимательно читать.       «Здравствуй. Всё-таки ты умеешь удивлять и радовать, пожалуй, это был один из самых неожиданных подарков мне за последнее время. Мне даже жаль использовать табакерку по её прямому назначению. Я бесконечно благодарен тебе за столь тёплый подарок, ты так внимателен к деталям, о которых я вскользь упоминал. Честно, я бы никогда не мог подумать, что ты можешь быть таким…»       Почему-то эти слова вызвали лёгкую улыбку, это нисколько не было обидно, наоборот. Британия сам не мог подумать, что может быть таким. Отлепил окровавленный палец от плотного листа, затем попытался вытереть отпечаток, но лишь размазал его.       «В таком случае, я бы хотел пригласить тебя на прогулку. Мне не хватает нашего общения, раньше я мог сорваться, отложить свои дела и поехать к своему партнёру или же он ко мне. С тобой ситуация совершенно иная. Мы, наверное, никогда не сможем быть настолько свободными, но судьба подбрасывает нам возможности увидеться. Я смогу арендовать двух лошадок, и мы можем устроить конную прогулку где-то в поле, если ты не против. Уступаю тебе, потому скажи, пожалуйста, когда ты будешь свободен.»       Прижав письмо к собственной груди, медленно сел и выдохнул. Под ногами затрещали осколки, а туфли хлюпали в жидкости. Поднялся, удержавшись свободной рукой за тумбу, но отдёрнул её, маленький осколок в коже заставил о себя напомнить болью. Вздохнул, ногой сгрёб осколки на полу и попытался носком туфли оттереть капли крови. Уборкой своей комнаты он точно займётся самостоятельно, потому что не хочет, чтобы поползли ненужные слухи между гувернантками. Проверил сумку: всё-таки, где-то по дороге потерял бумаги, осталось узнать у кого они находятся. Только сейчас заметил, что рукав рубашки заляпан кровью. Отложил письмо и открыл шкаф, достав чистую одежду. Сбросил с себя фрак, а затем и рубашку, уставившись на пятна. Придётся стирать самостоятельно: он так не любит, когда настолько интимные моменты попадают кому-то в руки. Надел лёгкую свободную рубашку, взял вещи, письмо и вышел из комнаты. Проследовал в сторону своей комнаты, стараясь идти тихо и рядом со стенкой, чтобы остаться незамеченным. Скрипнул дверью и вздрогнул от этого звука.       — Господин Великобритания! — он услышал голос Евы. Он прижался лбом к двери и прикрыл глаза. Девушка зашелестела бумагами и остановилась на расстоянии метра от него, протянув руки с документами.       Великобритания чуть повернул голову и вздёрнул брови, видя, как руки Евы трясутся от страха. Спрятал свои вещи за спину, пока разворачивался к ней.       — Ты их подобрала? — тихо спросил.       — Э-э-э, да, — неуверенно сказала, протягивая бумаги к нему. Заметила, как он нахмурился и не торопился брать из её рук документы.       — Что-то не так? — ему не нравилось, что она относится к нему как к животному, от которого нужно держаться на расстоянии вытянутой руки.       — Нет, всё так, — свела брови к переносице. — Берите.       Ева хотела, чтобы это закончилось как можно скорее, и она убежала заниматься домашними делами, но хозяин был не в настроении, потому не отпускал. Чуть пружинила на носках туфель и сделала неловкий шаг вперёд.       — Положи на мой стол, — Британия открыл перед ней дверь в кабинет и заметил, как глаза девушки округлились, и она сразу попыталась скрыть своё волнение. — Заходи.       Она ненавидела моменты, когда Великобритания становился словно её отцом, нет, даже хуже, он становился хозяином дома, никак это не скрывая и не пытаясь общаться на равных. Зайдя во внутрь, девушка подошла к его столу, не зная, куда положить бумаги. Британия остался стоять в дверном проёме, ничего не говоря, лишь наблюдал за ней. Ева обошла его стол, ходила то вправо, то влево.       — Ты словно впервые его видишь, — его голос стал заметно мягче.       Хлипкая стопка опустилась на стол, Ева положила её так, чтобы угол листа совпадал с краем стола, ведь не дай Бог что-то сдвинуть или занять ими лишнее место. Повернулась к нему и как солдат замерла на месте, сложив руки по швам.       — Просьба: не заходи в мою комнату и другим скажи, пока туда не соваться, — кивнул головой на выход, чтобы она покинула его кабинет.       — Хорошо, я передам им, — зашагала к двери, проходя мимо него чуть прищурила глаза, стараясь не поднимать голову и не смотреть на него. Но взгляд скользнул за его спину, увидела его рубашку, он тут же развернулся за ней, снова перекрывая обзор. — Ох, постирать? Что же Вы в руках держите! Может, мне взять?       Она должна была как-то ретировать себя, потому лучшее, что могла предложить и сгладить ситуацию — помочь со стиркой. Тем более Британия не раз приносит некоторые вещи в руках, если ему требуется срочно постирать одежду. Похоже, это именно тот случай!       — Не надо, — увернулся.       — Я передам её Эмме, чтобы Вам не пришлось это носить в руках, — попыталась заглянуть за спину, заметила, что он также прячет вторую руку, что показалось странным.       — Мне не нужна помощь. Ева, я не в настроении, прекрати сейчас же, — снова изменился в голосе.       Ева замолчала и засмущалась: действительно, зачем она это делает? Иногда забывается, что перед ней стоит не только работодатель и член королевской семьи. В первую очередь он всё-таки мужчина, с которым она ведёт себя неподобающе. Они ведь не где-то в трущобах находятся, где имеет место быть такое отношение. Будь она в других обстоятельствах и общаясь с мужчиной среднего класса таким образом — ей бы уже сделали замечание и одарили презрительным взглядом, а то и запретили навсегда появляться на улице из-за строгих правил. Клеймо невежи навсегда бы закрепилось бы за ней. Великобритания же относился к высшей прослойке общества, да что там, он стоял над всеми ними, а она общается с ним, словно он прохожий мужик-нищеброд. Скривилась от своего поведения: ей становится больно и неприятно, когда ловит себя на таком. В этом и есть одно из главных отличий: она отличается от других гувернанток отвратительным поведением, а манерам её никогда и не учили. Только иногда приходящий хозяин лавки смирял её липким взглядом и порой хмурился, когда она говорила какую-то глупость. Но это сглаживала её внешность и тонкая фигура, которая была так привлекательна для мужчины средних лет, годящимся ей в отцы. А мать всегда её отдёргивала и говорила помалкивать, ведь молчание — золото, особенно, когда ты не знаешь даже некоторых букв в алфавите. Рот при таком раскладе открывать совсем не обязательно, чтобы не позорить себя ещё больше. Ева склонила перед Великобританией голову.       — Извините, Вы правы.       — Свободна.       Она развернулась и убежала как можно быстрее от него. Британия опустил плечи и расслабился, зашёл в свой кабинет, захлопнув дверь. Хоть проблема в виде Евы была решена. Кинул на стол рубашку и положил рядом письмо, взял стопку, оставленную ею, и пролистал, проглядывая мельком текст и названия. Всё было на месте. Сел на своё место и посмотрел на свою раненую руку. Помнит, что у него где-то завалялась иголка, заглянул в ящик и рылся там достаточно долгое время, прежде чем достать её. Протёр пальцами кончик, чтобы нагреть и успеть мысленно подготовить себя, принялся кропотливо выковыривать остатки стекла из ладони, поддевая кожу и разрывая её, затем доставал оттуда кусочек. Это заняло некоторое время и было практически не больно, по сравнению с тем, что почувствовал раньше. Получается, лишь зря волновался. Избегал рану на ладони, чтобы случайно не ткнуть в неё иголкой. Закончив, отложил «инструмент» в сторону и отвёл руку в сторону, ведь случайно переборщил и на ладони образовалась новая маленькая ранка. Достал два листа бумаги: первый, чтобы написать личный ответ Франции, а второй для… делового письма. Ему самому неловко даже думать о том, как сначала пишет любовную рукопись, а затем делает вид, будто ничего между ними не было. Давно бы пора привыкнуть к этому и перестать нервничать о том, до чего же это стыдно. Наверное, стоит начать именно с делового.       «Приветствую Вас, господин Франция. Надеюсь, Вы себя хорошо чувствуете. После столь долгого перерыва и, можно сказать, небольшого конфликта, который произошёл некоторое время назад между Вами и Англией. Не держите на нас обиду, давайте забудем наши старые ссоры, ведь у нас к Вам есть предложение.»       Великобритания сильно засмущался и выпустил из рук перьевую ручку. Давненько он к Франции не обращался подобным образом: настолько официально, это его сбивало с толку. Наверное, если у стран появляются романтические отношения, они не соблюдают официальный стиль в письмах, ведь скрывать и стесняться нечего. Но, может, он ошибается. Это не отменяет того, что ему и Франции придётся играть в эту игру, неловко выписывая каждую букву.       «Предложение касается Египта, Вашей заинтересованности в нём, которую мы замечаем и, признаться, мало ей препятствуем. Однако гостеприимный благодушный Англия хочет предложить Вам сотрудничество. К сожалению, всех нюансов в письме я не опишу, потому предлагаю встречу.»       Он уже представляет, как Франция будет смеяться с этого письма и обращений. А если они встретятся, то шуток с его стороны будет не избежать… Это будет преследовать его до конца жизни. Почему-то появилась уверенность, что именно к этому письму страна не отнесётся халатно, ведь каждая строка там — повод для подкола. Британия закатил глаза и задумался, как стоит закончить приглашение. Не уверен, где стоит назначить встречу, жаль, что не уточнил ранее.       «Англия будет ждать Вашего утвердительного ответа, позже назначим встречу, если Вы захотите.»       Пойдёт. Англия читать это не будет, а Франция… поймёт. Правда, теперь Британия не уверен, хочет ли встречаться с ним, ведь страна будет глупо улыбаться весь променад, изгибая свои тонкие брови. Взял другой лист и попытался мысленно настроиться на другой лад.       «Здравствуй, Франция. Я рад, что тебе понравился мой скромный подарок. И я очень хотел бы встретиться на конной прогулке. Но не знаю, когда нам следует это сделать, ведь, наверное, ты согласишься на встречу с Англией. Может, уже после ваших переговоров мы сможем съездить куда-либо, если ты не против.»       Не захотел добавлять чего-то лишнего и достал конверты с печатями. Пока письма будут идти Франции он успеет повидаться с Уэльсом, встречу с которым и так донельзя затянул. Порой он хочет видеть его не меньше Франции, иногда даже больше, потому стало даже стыдно за своё долгое отсутствие. Запаковав письма, отложил их ящик — отправит завтра, когда поедет к Уэльсу, заодно и конверты передаст. Взял рубашку и задержал свой взгляд на ней: может, проще выкинуть, чем возиться с ней? Деньги у него есть, чтобы ему сшили новую, ведь обычные мужские рубашки на него малы, потому приходиться заказывать у швеи. С другой стороны, не хочется с ней прощаться, ведь жалко. Вздохнул, и сжал ткань в кулаке. Попытается самостоятельно вывести пятна для начала, если ситуация будет совсем плохая — выкинет. Заодно, на первом этаже стоит взять тряпку, чтобы вытереть пол в спальне. Кровь там уже высохла и въелась в дощатые полы, наверное, придётся приложить усилия, чтобы оттереть. Стоит отложить свои дела на сегодня и потратить время на заметание следов.       На следующее утро к нему зашёл мужчина, который занимается отправкой писем исключительно странам и другим представителям, приближенным к ним. Передав два конверта, Британия отправился к Уэльсу. Жалко только, что не предупредил о своём приезде, но надеется на его понимание.       Вокруг дома Уэльса было как всегда тихо, Британия слышал каждый свой шаг и даже собственное дыхание. Но чем скорее приближался к его дому, тем громче становились какие-то шорохи. Уэльс был в рабочей одежде, копался в земле, разбрасывал траву в сторону, хватал сорняки и вырвал их. Великобритания по привычке замер на месте и не шевелился, был готов даже отвернуться, ведь, когда Англия вытворяет подобное — лучше отвернуться и уйти, ведь тот не любит, когда за ним наблюдают. Уэльс услышал шаги и выпрямился, враз развернулся в сторону звука, но расслабился, увидев Британию.       — Ой, прошу прощения, Британия. Я встречаю тебя в таком виде, — вытер грязную перчатку о штаны, которые явно были на размер больше.       — Нет-нет, прошу меня извинить, я явился без приглашения, — замахал руками. Он ранее видел подобные картины и похуже, ведь отец очень часто копал ямы за домом голыми руками и в красивой парадной одежде. А после мог в таком виде завалиться в постель или в кабинет, продолжив заниматься работой. Так ещё и кричал, когда ему делали замечания.       — Проходи и садись, я скоро подойду, — кивнул в сторону двери и повернулся в сторону цветов, подобрав упавшие листья.       Британия поспешил внутрь дома и проследовал уже на знакомый диван. Усевшись, он наблюдал, как Уэльс через некоторое время зашёл в зал, закрыв входную дверь. Аккуратно, буквально на носочках, пошёл в комнату, чтобы не разносить грязь. А после вышел в лёгкой светлой тунике, завязывая длинные волосы в низкий хвост. Они посмотрели друг на друга, страна мягко ему улыбнулся, что успокаивало. Сердце Великобритании застучало сильнее, и он выпрямился, словно вдоль его позвоночника вогнали арматуру. Улыбка Уэльса была домашней и родной, в каком бы виде Британия не приходил бы к нему, без приглашения или нет — он видит её, невозмутимое спокойствие и действительно какое-то родительское отношение. Правда, чем больше рассматриваешь Уэльса, тем больнее на душе становится: кажется, он похудел ещё больше, его запястья были тонкими, по фалангам пальцев можно было изучать анатомию, а шея была как у куклы. Он был хлипкий и порой мог шататься на месте, потому пытался отыскать, куда ему можно присесть. Захотелось сделать ему замечание, что он мало ест, а после идёт заниматься садом: может свалиться с ног от того, что у него потемнеет в глазах. Уэльс опустился в кресло и сложил руки на коленях.       — Решил навестить меня? — тихо спросил.       — Меня давно не было? — сразу зацепился за этот вопрос.       Страна немного удивился и вздёрнул бровь.       — Понятие времени… У каждого своё, — немного не понял, что он имеет ввиду.       — Нет, я не про то. Когда я был здесь в последний раз? До гражданской войны в Америке?       — Да, — кивнул.       Британии стало стыдно, ведь пропал он на достаточно долгое время.       — Что-то не так? — Уэльс удивился. — Ты явно хочешь что-то узнать.       — Возможно, это прозвучит странно, но я забыл, что происходило в тот отрезок времени, — занервничал.       — Я тоже иногда забываю некоторые вещи, но это, наверное, из-за возраста, — неловко улыбнулся.       — Нет, я полностью забыл этот период собственной жизни, я не помню абсолютно ничего ни что писал, как жил, что говорил. Абсолютная пустота, — сгорбился и медленно выдохнул.       — Англия мне часто присылает письма, но они имеют исключительно рабочий характер. Он, как и Шотландия, старательно игнорируют личные письма, которые я им писал. Если я правильно помню, в то время он упоминал, что ты занят. Но, честно, мне показалось странным, что ты перестал выходить со мной на связь. Я ссылался на то, что ты взволнован проблемой Америки, потому не хотел выходить на связь.       Британия совсем поник и откинулся на спинку дивана. Он потерял последнюю надежду на то, чтобы узнать, что с ним происходило. Но, может, это даже к лучшему, что в неведомом состоянии не приходил к Уэльсу. Однако недра собственного сознания даже для себя остаются загадкой.       — Англия достаточно негативно относится к тому, что ты периодически ко мне приезжаешь. Хоть он и не описывал это прямо, но намекал, — ткнул пальцем в своё колено и проговорил это неуверенно тихо, словно их кто-то может услышать.       — Он мне никогда не говорил об этом.       — Скрывает, но о твоих поездках сюда он знает и внимательно следит за этим, — поправил волосы.       — Следит?.. — его лицо перекосило.       — Мне говорили об этом, я, конечно, не использую людей, чтобы тайно следить за кем-то, но Англия иногда вынуждает узнать некоторую информацию. И я знаю, что в последнее время он делает это спустя рукава, первое время был сосредоточен и заинтересован в этом, но сейчас уже остыл.       Великобритания и раньше мог догадываться, что Англия может следить за некоторыми личностями с помощью третьих лиц. Только не мог подумать, что его недоверие распространится и на него. От сильного волнения Британия сжал руку в кулак, предполагая, что отец явно не интересуется его личной жизнью. Ведь он бы наверняка не проигнорировал возможные встречи с Францией, по крайней мере, он надеется на это. Англия всегда особо резко реагировал на его персону, даже упоминание о написании письма приводила его в бешенство, а тут не то что приглашение, а романтические встречи собственного союза с подобной страной. Однако, всегда стоит быть внимательным и аккуратным.       — И всё это время Вы были одни? — поинтересовался Британия. Его волновало состояние и настроение Уэльса.       — Ко мне иногда приезжал Ирландия, я беседовал с ним. Также встречался со знакомыми людьми, подружился с девушкой, но дальше неловкого разговора это не зашло, — посмотрел на свои руки и царапнул пальцем тыльную сторону ладони.       — Уэльс, позвольте комментарий…       — Да? — поднял голову и посмотрел своим глазом прямо на него.       Британии показалось, словно повязка уже вросла в кожу лица Уэльса и если её начать снимать, то придётся это делать силой. Даже на расстоянии он мог видеть углубление на лбу из-за верёвки, она была готова вонзиться и дальше, сжать собой его голову. Наверное, она даже деформировала форму черепа.       — Вы выглядите болезненно, — неуверенно это сказал, ведь не хотел его обижать, но осуждения не последовало: Уэльс внезапно хихикнул.       — Я знаю… Ты меня не обидел. Я знаю, что мне стоит больше есть, заняться собой, выйти в люди, но я настолько сроднился со своими привычками, что отучить себя будет тяжело. Да я и не хочу, — медленно моргнул и коснулся пальцами верёвки своей повязки: подумал, что что-то не так, ведь Британия слишком долго рассматривал её.       — Почему, Уэльс? Я не знаю другую настолько добрую страну или человека, Вы единственный такой, и я хотел бы Вам помочь. Простите, что отсутствовал настолько долго, я правда не знаю, что на меня тогда нашло, пытаюсь понять, но ответов не нахожу.       — Британия, твои поездки всегда были и останутся по твоему собственному желанию, я не заставляю. Всегда буду относиться понимающе, ведь я хочу упростить твою жизнь, а не тяготить и взваливать обязанности. Прошу прощение, если я даже иногда могу удариться о что-то или пораниться, ты чувствуешь это, — передние пряди выбились из хвоста и легли на лицо, закрывая повязку. Он специально не хотел их убирать. Возможно, он до сих пор стеснялся отсутствия глаза.       — Это не имеет значения, я даже не обращаю внимание на подобное. Уэльс, я хочу Вам помочь.       Страна вздохнул и расплылся в кресле.       — Я излишне пессимистично настроен, и когда ты приходишь, может, хочешь услышать иное. Но я не могу иначе, некая меланхолия присутствует в моей жизни уже не одно десятилетие. Британия, я навсегда остался в том дне, остатки моей жизни и личности, которой я был раньше, остались там. Как и жизнь Шотландии, наверное, я не готов говорить за него, — запрокинул голову и посмотрел в потолок. Усталость рухнула на него невидимым шлейфом и вдавила кресло. Его силы покинули тело, былые воспоминания парализовали, не давая возможности даже пошевелить пальцем. Веко тяжелеет и глаз вот-вот закроется. Будь он один — развязал узелок под слоем русых волос и снял бы повязку, позволив себе откровенность.       — Вы говорите так, словно жалеете о том, что ушли тогда.       — Я жалею, лучше бы я остался там навсегда, вместе с ними, несмотря на страх. Сейчас я бы тоже мог бы сорваться туда, но теперь это сделать намного сложнее, я знаю вкус свободы, я привык к нему и заставить себя вернуться сложно. Но, может, когда-нибудь я решусь. Может, моё нежелание назвать любовью к себе? — нахмурился. Об этом можно было бы написать философскую книгу.       — Даже если Вы решитесь — я Вас отговорю, — признался.       — Если я решусь… — прошептал. — Наверное, мне вновь стоит пойти в сад, чтобы отвлечься.       Великобритания задумался и почесал затылок, думая, стоит ли озвучивать своё предложение ему. Волосы Уэльса спали вниз по спинке кресла, ресницы были чуть прикрыты и взгляд был устремлён в потолок. На улице было пасмурно, потому свет мягко растекался по телу страны и далее бежал водопадом по волосам, путаясь там. Впервые, наверное, за всю жизнь Британия подумал, какая красивая бы картина могла получиться, глядя на его фигуру. Этот холст будет презентован на лучших выставках, за оригиналом будут гоняться коллекционеры, а не чистые на руку продавать копии за большие деньги. А изображённый на картине навсегда для других глаз останется инкогнито и им будет оставаться только гадать, кто же этот прекрасный одинокий юноша, который, казалось бы… умер в своём кресле. Может, это влияние Франции, который любит говорить, как те или иные вещи будет выглядеть на бумаге.       — Я хотел бы пригласить Вас на прогулку.       — Куда? — Уэльс чуть повернул голову к нему и улыбнулся.       — Вы давно были у океана?       — Да… Хотя мне тут совсем недалеко.       — Тогда прошу, примите моё приглашение. Прогуляемся вместе, — последний раз предлагал настолько интимную встречу именно Франции. Но готов открыть себя и перед Уэльсом, это явно того стоит.       — Я бы хотел, но когда? У меня не так много работы, потому можешь назначить дату.       — Англия планирует серьёзную деловую встречу в ближайшее время, думаю, будет лучше после неё, я Вам отпишусь, — похоже, придётся либо перенести встречу с Францией, либо назначить даты рядом. Он бы не хотел кого-то оскорблять и отказывать, потому придётся изворачиваться.       — Я буду ожидать. А что за деловая встреча?       — С Францией, по поводу Египта.       — Франция… — вновь отвёл взгляд. — Это тот, который как две капли воды похож на своего отца? По крайней мере, внешне.       — Да, это он.       Воцарилась тишина. Великобритания не мог ожидать другой реакции. Раз у Шотландии в прошлом были крепкие отношения со Средневековой Францией, то надеяться на то, что самого Францию жаловать — не стоит.       — Англия всегда был таким и у него есть личные мотивы в вопросе Египта, наверное, потому он готов даже пойти на встречу с Францией, — подытожил. — Но это не отменяет его нелюбви к нему.        — А Вы? Как Вы относитесь? — не знает, зачем спрашивает. Словно он пытается найти его одобрение, одобрение своему собственному поведению и отношениям с Францией.       — К наследнику? — не понял, что он имеет ввиду.       — Да, — наверное, это всё-таки был странный вопрос.       — Я видел его раз лишь по случайности. У меня не самое хорошее отношение к нему, может, это из-за его отца, но мне кажется, и сам Франция недалеко ушёл от него. Хотя это абсолютно не моё дело, лично я его не знаю, но слышал о его деятельности, — он специально сгладил острый угол.       Британия моргнул, а затем тихо вздохнул. Он и сам прекрасно понимает, что из себя представляет Франция, и что Уэльсу он может не нравиться из-за своих поступков. Но союз где-то глубоко в душе ожидал положительного ответа: и это было так глупо и наивно. Будто он сам не понимает истины.       — Если отойти от неприятной темы, я бы хотел показать тебе свой сад, пока ты тут. Не против? — неуверенно спросил.       — Конечно! Только я, боюсь, в этом не разбираюсь.       Уэльс улыбнулся, выпрямился, взял его за локоть и потянул за собой. Великобритания оторвался от дивана и поспешил за ним, чуть не запутавшись в ногах. Страна открыл входную дверь, перехватил своего друга за плечи и развернул: тот удивился внезапной тактильности и инициативе. Его заставили опустить голову вниз, чтобы он посмотрел на грядку с цветами. Даже не стал пытаться угадывать, какие именно цветы он перед собой видит, потому свёл брови к переносице и глянул на Уэльса.       — Не знаешь? — удивился, продолжая улыбаться.       — Нет, увы.       — Это ирисы, я специально отыскал саженцы нежных цветов. Мне даже неловко использовать свои связи, чтобы добывать цветы, которые я захочу и которые достать сложно. Смотри, есть жёлтые, фиолетовые и особенно мне нравятся эти, — показал на двухцветные ирисы: с оранжевыми лепестками в центре и бардовыми по краям. Их кончики были настолько глубокого оттенка, что казались тёмно-фиолетовыми. Уэльс взял Британию за плечо и потянул вниз, чтобы он рассмотрел детальней. — Ты только посмотри на них, я люблю их всех, но эти ирисы действительно особенные для меня. И почему-то именно эти цветы напоминают мне о Дальнем Востоке, где я был очень давно, много десятилетий назад.       После Уэльс указал на соседнюю грядку, где расположились фиалки, которые по сравнению с ирисами казались крошечными и незащищёнными. Страна мягко провёл по ним рукой, аккуратно гладя, вкладывая всю свою любовь к ним. С таким трепетом не гладят растения или даже ласковую кошку, разве что оглаживают тело и изгибы самого любимого человека. Фиалки обнимали его и извивались под весом его руки, и как только та уходила от них — выравнивались, ожидая нового прикосновения к себе. Британии казалось, что он настолько любит и обожает их, что мог назвать поимённо каждый бутон или целую группу цветов. Конечно, это не сравнится с большой оранжереей Англии, в которой даже есть мандариновое дерево. Здесь были довольно скромные грядки, но это было не помпезно, а даже по-домашнему. Это явно к лучшему, ведь если Англия может нанять людей, которые могут ухаживать за растениями, Уэльс делает всё самостоятельно. Если первый хотел подчеркнуть ими свой статус, положение в обществе, а второй находил в этом успокоение и лекарство от душевных ран. Глядя на его тонкое тело, контуры которого нельзя было скрыть за слоями одежды, Британия вздыхал с облегчением, ликуя, что страна не стал себя лишний раз нагружать объёмной оранжереей и количеством работы. Они прошли дальше, союз оценивал различные виды цветов и слышал лепетания Уэльса, который говорил иногда совершенно непонятные вещи, что не замечал и продолжал болтать дальше. Великобритания хотел переспросить, но не решался, чтобы не сбить его с мысли, да и не получалось заставить себя открыть рот, чтобы его перебить. Он давно не слышал подобного тихого и спокойного тона, ведь остальные окружающие часто кричат и излишне экспрессируют. Если к Франции он привыкал, внимательно слушая его громкие разговоры, иногда допуская мысли о его надоедливости, но после, когда наступало молчание — он глядел на страну иными глазами. Франция умел молчать, он как море или океан, временами волнами бился о камни, накрывая всё вокруг брызгами, а после становился мягким и спокойным, даже нежным. Британия моргнул, понимая, что вновь куда-то улетает мыслями, задумываясь о третей персоне. Какой стыд. Его плеча мягко коснулись.       — Прошу, подожди, — улыбнулся и пошёл в дом.       Британия встрепенулся и захотел побежать за ним, но послушно остался на месте, ожидая. Через время Уэльс вернулся с тетрадью в руках. Подошёл к нему и открыл первую страницу. Внутри лежали сухоцветы.       — Держи, забирай, — протянул ему.       — Я вижу здесь ирисы, я так понимаю, Вы лично их коллекционировали. Я не смогу это забрать, извините, — замотал головой и сделал шаг назад.       — Молчи, — улыбнулся. — Забирай, я ещё сделаю подобное, я хочу, чтобы тебе было приятно. Тем более, их можно оставить не только для коллекции, а и тоже подарить кому-то, это довольно деликатный подарок. Бери.       Британия даже смутился, аккуратно взял тетрадь, боясь как-то повредить или порвать. Заметил, как Уэльс абсолютно искренне был рад тому, что его подарок приняли. Он не отрывал его от сердца, ему нравилось делать приятно, даже отдавая настолько кропотливо сделанную вещь.       — Благодарю, я бесконечно благодарен Вам.       На лице появилась лёгкая улыбка, ведь доброта Уэльса необъятна, и грусть, в которой он тонет, тоска, которая полностью обволакивает его — делала больно. Словно каждая проблема Уэльса, его слеза, препятствие или маленькая радость была личной и интимной. Хотелось взять его за руки и вытащить из зыбучих песков, но сам Великобритания падает туда, пытаясь держать равновесие. Он готов отдать свои радости и блаженства, но только чтобы Уэльс излечился от грусти и расправил крылья, которых Британия никогда не видел. Чтобы на его лице появились морщинки у рта и в глазах улыбка, а не впадины от плотной верёвки повязки, взгляд на которую вызывал сочувствие. Страна передал ему тетрадь и убрал мешающие волосы с плеч. Худые пальцы пробежались по прядям, и Великобритания увидел, как несколько длинный тонкий локон оторвался от общей копны и как перо невесомо упал за землю. Как же ему помочь? Прогулка и внимание, увы, наверное, единственное, что Британия может предложить ему.       — Не за что, это такая глупость, — накрыл его большую ладонь своими руками.       Как бы дорог не был бы сердцу Франция, Великобритания чувствует сильную эмоциональную привязанность к Уэльсу. За такое короткое время между ними образовался крепкий тугой узел. По венам Британии текла кровь, которая должна быть пролита за создателей, если того потребует ситуация, и он готов это сделать даже ради Уэльса. Страна не был у истоков его создания, но после подписания ним документа и плотного общения, Британия был готов схватить его за плечи, за руки и защитить, когда над ним нависнет опасность. Никто не имеет права нападать или отнимать жизнь у Шотландии и Англии, и Уэльс не является исключением. Великобритания любит его не меньше и готов он делать для него много.       По возвращению домой Британии пришлось ожидать письма от Франции, которое, благо, не задержалось. Чтобы не нервировать ни себя, ни служанок, он подошёл к почтовому ящику и увидел заветные два письма, только потом при солнечном свете смог разглядеть, что второй конверт был обычным. Получается, страна ответил только на одну рукопись? Интересно, на какую именно? Британии не понравился такой расклад событий, и он посмотрел на второе, отыскав отправителя. «Энни Пертлоу». Подумал сначала, что ему показалось, перечитал вновь имя. От кого от кого, но от неё он точно не мог ожидать письма. Она показалась ему довольно грубой и точно не той, кто будет писать о том, как она хорошо устроилась и как зажила счастливую жизнь. Может, у неё появились какие-то проблемы? Тогда зачем обращаться именно к нему? Судя по адресу, она уехала в Америку, он не сможет ей там помочь. Несмотря на то, что любопытство вот-вот взяло бы верх над ним, он решил начать именно с письма Франции, ведь вопрос более животрепещущий. Наверное, он решил его оставить без любовного письма, обойдясь только деловым. Открыл его, как только зашёл в кабинет. Прочитав первые несколько слов, понял, что оно было отнюдь не деловым, а даже гневным.       «Твоё письмо меня повеселило, давно я так не смеялся, конечно. Но меня огорчило не твоё предложение на разговор с Англией, а твоё отклонение моего предложения. Точнее, я лично воспринимаю это как за хлёсткий отказ. В таком случае, если ты не хочешь самостоятельно выбирать дату, когда ты будешь свободен и когда мы можем встретиться — это сделаю я. Я хочу встретиться с тобой до моей поездки к вам. Я не дам своего согласия на диалог, пока не увижу тебя воочию, пока не наслажусь тобой хоть один короткий день. Можешь не ожидать от меня письма для Англии с положительным ответом, пока ты не выполнишь мои условия. Ты же любишь своих родителей? Сделай им приятно и не сорви встречу. Ты же на всё готов пойти ради них? Встречаемся двадцать первого числа, приезжай в Бордо, я встречу тебя лично. Если ты не появишься — Англия может даже не надеяться на мой приезд, а с Египтом я как-то и без его помощи разберусь.»       Далее внизу был написан адрес… Точнее, адресом это нельзя было назвать, было описано, что в сам город лучше не приезжать, а встретятся они за городом. Он описал ему местность, которую как сам сказал знает каждый горожанин и проблем, чтобы туда попасть и не потеряться — не будет. Британия зарычал и раскраснелся то ли от злости, то ли от сильного смущения. Уж лучше бы он сам назначил дату встречи, чем сейчас шёл бы на поводу у него! Бросил письмо на стол, хотя был готов его выкинуть прямо в окно. Это так в стиле Франции! Как он себе представляет? Великобритания не может сорваться с места по велению чужой страны или уехать за пределы родины по собственному желанию. Признаться, он и никогда так не делал. Сел за стол, нервно сдвигая руками всё лишнее к краям. Сложил руки перед собой и снова схватил письмо, перечитал ещё раз, особенно задержался на последних строках, а затем вновь вернулся к первому предложению. Протёр глаза и посмотрел в окно. Через время на его лице появилась едва заметная улыбка: казалось бы, ничего в ситуации смешного не было. Положил лист на плоскость вновь и постучал по нему пальцем. Прикрыл другой рукой свою улыбку, а подушечками пальцев коснулся своих щёк. Он слишком по-детски отреагировал на очевидную манипуляцию, гнев слишком быстро сменился дурацкой радостью. Понятия не имеет, как будет выполнять его «просьбу» и только может представить, какое волнение будет одолевать после. Но именно в этот момент позволил себе слабость из-за абсурдности ситуации и того, как сразу не додумался, что Франция может воспользоваться моментом. Разорвал второй конверт и разравнял бумагу, отметив, что написано было довольно много.       «Здравствуйте, сэр Великобритания. С Вашей лёгкой руки я уехала из Англии и сейчас нахожусь в Америке. Я не буду говорить, где именно и также больше никогда я не появлюсь в Вашей жизни под данным именем и фамилией. Их я уже давно сменила, на какие, разумеется, уточнять не буду, но в этом письме и в Ваших воспоминаниях я навсегда останусь Энни Пертлоу. Пожалуй, после такого вступления и находясь уже далеко в Новом Свете я имею возможность признаться Вам в том, что осталось не озвученным при нашей встрече. Пока Вы не пришли в бордель я Вас ненавидела, любое упоминание о Вас, о Ваших создателях приводило меня в ярость и бешенство. Я надеялась, что никогда не увижу Вас, что у Вас не хватит совести, чтобы прийти и начать со мной разговор. Однако, вышло иначе, и Вам хватило смелости, чтобы это сделать. Будь моя воля и возможность — я бы Вас застрелила, как только бы увидела. Но Вы меня ошарашили своим искренним незнанием о том, что произошло. Это меня подкупило, но не настолько, чтобы мои глаза застелило пеленой.       Теперь, находясь далеко-далеко, я имею смелость сказать, что я не озвучила некоторые вещи в своём рассказе. Я говорила, что Мэри умирала в бедности — это правда, однако были нюансы. Она, как Вы, наверное, знаете, из семьи она была небогатой, а после как потеряла работу прислугой у Англии — осталась ни с чем. Она часто говорила, как было тяжело первое время жить и ночевать на улице, воровать еду и пить воду из луж. Она жила так довольно долго, пытаясь найти хоть какой-то заработок и, внезапно, в её жизни появился мужчина. Настораживало в нём то, что он был из семьи среднего достатка, даже выше среднего, и кинул он свой глаз именно на Мэри, немытую, нечёсаную и загибающуюся от бедности. Она говорила, что ей это тоже показалось странным и подозрительным, но выбора у неё не было. Он стал её единственным спасением, пришлось пойти на поводу, чтобы не умереть от голода и быть где-то растоптанной толпой. Он возник в её жизни слишком внезапно, а позже говорил, что искал именно её, что его жизнь была положена на алтарь ради неё одной. Это была судьба, что они встретились, по крайней мере, он хотел заставить её так думать. Словно принц на белом коне из сказок он пришёл, чтобы спасти её несчастную, забрать в свой большой дом и жить до конца своих дней. Его звали Рубенс, но мне кажется, что это не было его настоящим именем. Рубенс говорил, что Мэри — цель и смысл, и именно он превратил её жизнь в сущий Ад. Её жизнь от прислуги никак не отличалась, она была его личной рабыней до конца своих дней. Рубенс искал её, как он говорил, долго, но ненавидел всеми фибрами своей души, измываясь над ней, как только мог. Каждый день её жизни был пыткой, порой этот день не заканчивался. Она забеременела от него в первый год их «отношений» и больше, как бы сильно он не хотел, она не смогла иметь детей. Хотел ли Рубенс их? Только разве что ради того, чтобы подвергнуть её очередным мучениям от сильной боли рождения ребёнка. Она не могла уйти от него, хотя не раз пыталась это сделать, куда бы она не шла, он угадывал и знал, где она находится. Мэри находили и возвращали назад домой, где её уже ждал Рубенс. Её дочь родила меня и мою сестру в пятнадцать от кого-то из его друзей, имя которого я уже не вспомню, только его фамилия, которую пришлось нам взять, была выбита клеймом. Моя мать умерла во время родов, мы с сестрой её никогда не видели, только могли представить, как она выглядела с рассказов Мэри, а она не любила говорить на эту тему. Мы остались наедине с тираном, который ненавидел нас за наше существование и за то, что мы являемся продолжением рода Мэри.       С детства я и моя сестра Агнесс стали очередным развлечением для него, однако, он не срывался на нас так сильно, как Мэри. Практически ежедневно он бил её до состояния, пока его руки не падали вниз от усталости, от того, какую силу он вкладывал в каждый удар. Рубенс никогда не знал, как это работать руками и какого стирать ладони в мозоли от вспахивания огорода или когда кожа на руках скукоживается в мочалку от того, что ты моешь полы. Но его руки гудели от побоев. Порой она не могла стоять на ногах от боли, у неё не было сил и желания вставать. Я и Агнесс лелеяли мысль о побеге. Я хотела сбежать, у меня была возможность это сделать вместе с ней, но чем взрослее я становилась, тем больше понимала, что сбежать у нас получится, а Мэри навсегда останется с ним. Я умоляла Агнесс остаться и не бросать хотя бы меня, но она убежала во Францию одна, не послушав мои уговоры. Возможно, мне тоже стоило иметь мозгов побольше и сделать также, но я не могла решиться бросить Мэри. Она с терпением принимала унижения и избиения Рубенса, ведь полностью смирилась со своей судьбой, ей некуда было деваться. Мы остались вдвоём, и она не раз просила меня уйти и поступить так же, как и Агнесс. Порой я ненавидела её за эти просьбы, я терпеть не могла себя за то, что осталась в этой дыре из-за неё. Хотя это был мой личный выбор, и я могла бы уйти, мне бы не препятствовали. Рубенс был жесток и ко мне, но не так часто, как к ней, словно это, блядь, был смысл его жизни. Он всегда был одет с иголочки, пока Мэри ходила в рубищах и не имела даже возможности заходить в их спальню, а приказывал спать либо на полу, либо в подвале. Бил меня, когда я приглашала её в свою комнату и пыталась помочь и вылечить её раны, но порой мне казалось, что её кости больше никогда не срастутся, а синяки и кроваво-красные гематомы на её теле не спадут. Даже царапина на её теле не заживала неделями, я не знаю, как её тело не рассыпалось, когда он толкал её или снова бил. Однажды её глаз полностью утонул в крови, я испугалась, что он может вытечь или она может ослепнуть. Ей приходилось закрывать его волосами, когда её муженёк заходил в комнату, потому что ему не нравился её внешний вид. Рубенс злился, когда я её прятала или помогала, он срывался на мне, но её он мог мучать часами. Моё бездействие парализовало меня, но и спасти я её не могла, что бы я не делала, как бы её не закрывала и не защищала, когда он заканчивал со мной — возвращался к ней. Я так хотела уехать, но я не могла, ей бы больше никто не помог кроме меня. А он будто ждал и испытывал меня, хотя мог выставить меня за дверь давным-давно, но ему словно было интересно наблюдать, чем это кончится и кто из нас двоих сорвётся первой.       Со временем Рубенс стал внимательнее следить, что я готовлю на ужин и просил отдавать ему её тарелку с едой. Никогда не забуду, как после он поставил её перед Мэри и приказал есть, хотя ранее не был настойчив на её приёме пищи, ведь ему было плевать поела она или нет. Она сначала говорила, что не хочет, но он сказал, что она никуда не денется, пока не съест всё, что было на тарелке. Она долго крутила ложку в руках, не решаясь оправить её в рот, но Рубенс не сводил с неё глаз и ждал. Тогда он ей сказал, что…»       — Мэри, ты веришь в судьбу? — он смотрел на её руку и на медленно сползающую кашу с кончика ложки.       — Не знаю. Может, раньше. Сейчас не знаю, — тихо ответила она.       — А в Бога? — улыбнулся.       — Всё ещё.       — Так вот, у каждого человека есть своя собственная судьба, только Господь Бог в праве распоряжаться нашими жизнями и душами. И если твоя судьба была готова умереть в далёком прошлом, а этого не произошло по некоторым причинам. Сложилась твоя жизнь иначе? Ведь ты вмешалась в планы Всевышнего, который знал, как лучше, знал, что дальше тебе жить не стоит, ведь это будут сплошные мучения. Твоя линия жизни не оборвалась, а продолжила струиться. Я ошибаюсь? Или ты не была на волоске от смерти в прошлом? И, по какой-то случайности, ты выжила? — он говорил с ней тихо, даже успокаивающе.       Ложка из её пальцев чуть не выпала, Мэри пришлось приложить усилия, чтобы её удержать. Она посмотрела на Рубенса каким-то новым взглядом. Словно ответ на вопросы, которые она задавала себе столько лет, нашёлся. Они оба знали о чём говорят, но прямо этого не озвучивали. Мэри прозрела, от осознания она чуть качнулась и отправила ложку с кашей себе в рот. Её рука упала на стол, и она сама сгорбилась и подпёрла голову, проглотив. Энни, тихо наблюдая за ними со стороны, не поняла, что послужило такой реакции, Мэри никогда не говорила о том, что была на волоске от смерти когда-то в прошлом. Мэри потёрла рукой лоб, а затем покивала. Казалось, можно было услышать скрип её шеи, как шейные позвонки тёрлись между собой. Её лицо скривилось от настоящей безысходности, от ничтожности своего существования и бесполезности собственной жизни. Вины, которую она не признавала столько лет, вся её жизнь после — ничто, случайность, нет, наказание за желание жить. Мэри навсегда пропала, её тело пронзило тысячи игол, она была готова превратиться в камень, а после упасть и разбиться у ног Рубенса. Хотя она уже. Всё её жалкое бытие после трагедии — мучение, только воспоминания о юношестве приносили хоть какую-то радость, но они были ограничены и от множественных травм головы она забывала нюансы. Ей хотелось плакать не от боли в теле, не от того, как постоянно болит голова, а от того, что забывает единственное светлое в своей жизни.       — Мэри, сколько ты уже трапезничаешь? — спросил он.       — Я не знаю, Рубенс, мои часы не со мной, — посмотрела в сторону полки, где лежали её старые карманные часы, которые часто приходилось чинить.       После они вновь замолчали. Мэри чуть приподняла руку с ложкой, второй рукой пальцем оттянула нижнее веко глаза, чтобы вытереть одну слезу. Она не хочет плакать перед Рубенсом, потому глубоко вдохнула через нос, чтобы сдержать себя. Подпёрла рукой подбородок и сжала губы. Затем её голова качнулась и её тело дрогнуло, она могла упасть от усталости, но уставилась в тарелку.       — Господь хотел, чтобы я умерла в тот день, чего не произошло. Я думала от Господа можно спрятаться, но Он пришёл ко мне в иной ипостаси, Он пришёл закончить начатое. Я хотела, чтобы Он забыл, что у меня получилось Его обмануть, но это невозможно, Всевидящий вернётся и заберёт своё, — еле слышно проговорила она, словно сказала это самой себе.       «Я думала, Мэри умерла, но я ошибалась, умерла она именно после их разговора. Но несмотря на это, когда я кричала на неё и заикалась о королевской семье, она просила не отзываться о Вас плохо. Я знала, что единственными приятными воспоминаниями для неё были Вы, и это меня раздражало, ведь после того ужаса, что она переживала каждый день, она находила силы выдавливать из себя улыбку и говорить о Вас и о вашем совместном прошлом. Она никогда не злилась на Вас и говорила, что простила, и меня бесило это прощение. Во мне скопилось столько гнева, что её «прощение» меня выводило из себя, после того, что с ней происходило, она прощала, чего не могла делать я. Но после этого разговора она законсервировала у себя эти воспоминания и сказала, что хотела бы умереть наедине с ними. Мэри хотела, чтобы её воспоминания умерли вместе с ней. Она всё чаще молчала, ничего не говоря, даже стоны от боли сдерживала. Рубенс позже позволял нам вдвоём выходить на улицу в поле, поскольку знал, что сбежать точно не получится, да и Мэри просила, чтобы я ничего не придумывала. Якобы Рубенс и «кто-то ещё» узнают об этом. Мы сидели на качели, и я не впервые заметила, как плохо её подстриг Рубенс, длинна чёрных кудрявых, немытых и спутавшихся волос была неоднородной. Справа они были ей по плечи, а слева длинна доставала до мочки уха: это очередное издевательство над ней. Чтобы не возиться с колтунами в её волосах, Рубенс срезал их ножницами, от того на затылке торчали короткие волоски. Он редко разрешал мне стричь её, а ей самой было уже плевать на внешний вид. Когда я предлагала ей прогуляться хотя бы на окраине города — она мотала головой. Я изначально думала, что боится толпы людей, но Мэри говорила, что дело в другом. Она боялась не толпы, а встретить «кое-кого» в этой толпе. Я смела предположить, что она имеет в виду Вас, но она чуть улыбалась и говорила, что Вас она точно не боится встретить. Когда мы проходили мимо столпотворения, она боязно оглядывалась и словно искала там кого-то конкретного, из-за чего кончики её пальцев становились холодными от страха. Если бы она только мне сказала, кого…       Ей становилось хуже, её рвало практически каждый день, и она была истощена. Она знала, что Рубенс ей что-то подсыпает, но есть без его надзора было невозможно. У неё болел живот настолько, что ей было больно передвигаться, она слегла и больше не имела возможности встать. Если она ставала на ноги — её голова кружилась, она скрючивалась на пополам и снова рвала на пол. Я приглядывала за ней, пыталась сбить жар и хоть как-то облегчить страдания, но эта сука Рубенс отправил меня в бордель, чтобы я зарабатывала деньги. Он говорил, что я целыми днями ничем не занимаюсь, а на нормальную работу у меня не хватит ума, потому нашёл для меня самый «удобный» вариант. Мэри просила его этого не делать, но он специально отправлял «приглядывать» за мной своих друзей, рожи которых я могла узнать с порога. Я получала мало, я была половой тряпкой, мужики приходили «ненавидеть» меня, и оставляли копейки. У меня сдавали нервы, и я была готова пойти на многое. Выход был, и я его видела в единственном.»       — Если я убью Рубенса, то мы освободимся. Я готова это сделать, — Энни сидела возле кровати Мэри. От злости ударила себя по коленям.       — Нет.       — Какого хера «нет»?! Может, и его простишь?! — закричала на неё.       — Я не прощу его.       — Так почему?! — взяла её за лицо и повернула к себе.       — Потому что если ты это сделаешь — тебе это никогда не простят другие, — прошептала.       — Да никто не узнает! Ты разве сама этого не хочешь? Я не верю! — продолжила кричать.       — Я хочу, но, Энни, о его смерти узнают и узнают, что это сделала ты и тебя из-под земли достанут, — отвела взгляд. На её тонкой шее остались следы от рук Рубенса, а сама она была белая как мел, даже уже немного синяя, худая и изнеможённая. От неё теперь всегда пахло рвотой, а на губах скапливалась кровь. — Иногда невозможно убежать от чего-то. Прошу, не делай этого, ни ради меня, а ради себя, пожалуйста, послушай.       Энни отпустила её и зажмурилась от сильной боли где-то в глубине ней.       «Однако на моих руках всё же есть кровь, к сожалению, не Рубенса.»       Энни дрожащими руками перебирала лекарства на столе, что-то шепча себе под нос. Мэри задыхалась и хваталась пальцами за собственное горло, пытаясь вдохнуть полной грудью, в уголках её глаз скопились слёзы, всё её тело было как оголённый нерв, простыни были мокрые от пота. Энни совсем не знала, что делать, ведь ни одно лекарство уже не помогало. Она повернулась к ней и дотронулась до её плеча, на ладонь потекла капелька пены, которая сочилась изо рта струйкой. Мэри попыталась что-то сказать, но её тело задрожало и дёрнулось в конвульсиях.       — Я не могу… — смогла прошептать она. — Я больше не могу, я постоянно вижу его.       — Кого?! — Энни убрала волосы с её лица, то и дело вновь оглядывалась на стол, пытаясь найти лекарство.       — Его, я вижу Его лицо в толпе, Он вырисовывается на иконах, — захлёбываясь сказала она. — Он действительно сродни Богу.       Мэри затряслась, кашляя от собственной пены, которая текла по подбородку и по шее. Энни выругалась, попыталась посадить её прямо, снова бросилась к столу и стала смешивать лекарства в непонятных пропорциях.       — Как бы я не относилась к тебе, прости-прости меня, — на глаза начали наворачиваться слёзы, она случайно разлила пузырёк с лекарством, тот упал на пол. Это был единственный выход, чтобы закончить её мучения.       Энни перемешала деревянной палочкой непонятную смесь из различных лекарств и опиумных настоек. Взяла чашку в одну руку, а второй сжала её затылок, приставила ободок к её губам и принялась заливать в неё лекарство. Старалась, чтобы ни одна капля не упала и Мэри всё проглотила.       «Я убила её собственными руками, после она легла и долгое время смотрела в стену, а позже уснула навсегда. Когда Рубенс вернулся домой, он отреагировал слишком спокойно и сказал, что это, пожалуй, лучшее решение за всю мою жизнь. Он смотрел на её труп с цинизмом и отвращением в глазах. Я не могла поверить, неужели Мэри даже после смерти не заслужила хотя бы толику нормального отношения к себе, а не как к скотине. Я хотела броситься и задушить его собственными руками, которыми убила Мэри. Я сжала руки в кулаки и зарычала, я мечтала о том, чтобы надавить большими пальцами на его кадык и вжать его до самых шейных позвонков. Была готова схватить осколок с пола и перерезать ему горло, он лишь смерил меня взглядом и не пытался препятствовать мне, никак. Рубенс вновь испытывал меня, он не хотел меня бить или даже кричать. Это было уже не в его интересах, смысл его жизнь лежал закостеневшим трупом на кровати. Но я не убила его, как Мэри, блядь, и просила.       Могилу мне пришлось копать самой, Рубенс ни копейки не дал. Я рыдала, когда клала Мэри в глубокую яму, как бы я её порой не любила - мне было её жаль. Я собственными руками сделала крест, на котором выцарапала её имя. Он был похож на сотни других на кладбище, они были погнуты, а могилы размыты водой, некоторые были раскопаны. Я не могла защитить Мэри даже после её смерти, я не могла быть уверена, что её могила не будет разрыта кем-либо просто так. Я боялась потерять её между сотнями других крестов и поцепила ленту. Прибила гвоздём, пока глаза застилали слёзы. Это единственное, что она получила, хотя была достойна намного большего, чем порванная лента на кривом деревянном кресте. Как я вернулась домой — след Рубенса простыл. Он забрал все свои вещи, я пришла в практически пустой дом. Он растворился словно приведение, словно его тут не существовало. Сначала я подумала, что он где-то меня выжидает, но ни через час, ни через два, ни к вечеру его не было. Я нашла только часы Мэри, которые он оставил, ведь напоминание о ней ему было ни к чему. Больше я его никогда не видела.       Я посчитала, что Вам следует знать эту историю, я не могу с ней жить, это мучение. Я решила отдать часы, потому что они приносят мне лишь боль и воспоминания, с которыми я не могу справиться. Я любила Мэри, но слаба, чтобы вытерпеть это, я не могу. Вы также больше никогда не увидите меня, не будете знать моего имени, а даже если и встретите в толпе, то не узнаете.»       Британия медленно отложил в сторону длинное письмо.