В гареме султана Мамору Великого.

–Дорогу Берилл-султан! — крикнул Рубеус-ага, и все девушки тут же подскочили и почтительно поклонились. Склонилась и Усаги. Когда же она подняла голову, то наконец увидела свою «соперницу». Берилл оказалась довольно красивой. Высокая, статная, с огненно-рыжими волосами, тёмно-карими глазами, аристократически бледной кожей, в тёмно-синем платье и такой же накидке, Берилл выглядела по-настоящему величаво. Но пронзительный взгляд её глаз, а также изгиб тонких губ несколько настораживал, говоря о том, что эта женщина не очень-то добра. –Так это ты — новая фаворитка повелителя, верно? — растягивая последнее слово проговорила Берилл, подойдя к Усаги, у которой при виде султанши по спине прошёл холодок — Ты из новых здесь, не так ли? –Да, госпожа. Рубеус-ага привёз сюда меня и моих подруг — ответила на это блондинка, всем сердцем желая уйти куда-нибудь подальше от этой женщины и от взгляда её тёмно-карих, почти чёрных глаз, которые просто буравили её насквозь. –Гм... ясно, ясно. Как тебя зовут? –Усаги, госпожа. –А теперь слушай меня внимательно, Усаги-хатун. Ты стала фавориткой нашего повелителя, но на многое рассчитывать не смей. В этом гареме только две госпожи, и одна из них — я. Третьей же не бывать. Ясно тебе? –Да, госпожа. Все вокруг молчали, словно набрали воды в рот. И вдруг среди этой мёртвой тишины раздался голос, который отчётливо произнёс: –Время вашей тирании скоро закончится, Берилл-султан. –Что? — султанша медленно обвела глазами окружающих её и Усаги девушек — Кто это сказал? –Та, кого вы однажды лишили самого дорогого, что у неё было — ровно и чётко произнёс тот же самый голос. Взоры всех стоявших в комнате, в том числе и Усаги, обратились в ту сторону, откуда доносился голос. Тем, кому принадлежал голос оказалась Наргиз-хатун. Девушка гордо смотрела на Берилл. Взгляд её золотисто-карих глаз выражал глубочайшее презрение. –А ну немедленно извинись перед госпожой! — завопила на неё Эсмерод из-за спины Берилл-султан. –Интересно, за что мне извиняться перед ней? Может быть, за то, что я была вынуждена отравить свою госпожу, которой служила? Или за то, что меня лишили единственного человека, которого я любила — моей сестрёнки Хотару? Или за то, что я пролежала пять дней в лазарете, потому что была на грани жизни и смерти? За это нужно мне извиняться перед вами, не так ли, Берилл-султан?! — Наргиз уже не говорила, а кричала. –Замолчи! Замолчи, дерзкая девчонка! — зашипела на неё Берилл. –Замолчать? Ну нет, Берилл-султан, молчать я больше не буду! Слишком долго я молчала! Слишком долго... Глаза Наргиз-хатун выражали не просто презрение, а откровенную, нескрываемую злобу. –Да, да! Помнит ли кто-нибудь Сецуну-хатун? Помните ли причину её смерти? Да, Берилл-султан её избила! Но до того она хотела чтобы я отравила её, грозясь при этом, что убьёт мою младшую сестру, Хотару! Я не захотела причинять ей вреда, и сама выпила тот яд, и пролежала пять дней в лазарете, между жизнью и смертью! А когда выжила, то узнала что моей сестры больше нет! Ладно убить соперницу — мало ли кто до Берилл так делал, но девочка, совсем ещё ребёнок! Только тот, у кого нет сердца осмелится на такое — вот что я вам скажу! «Господи, какая же Наргиз смелая... говорить так с матерью шехзаде... я бы никогда не осмелилась сказать такое Берилл. Наверное, она много потерпела от этой женщины...» — думала Усаги, глядя на лицо девушки, которое, казалось, перестало походить на человеческое, а напоминало больше лицо разъярённого демона или фурии. –Как ты вообще посмела рот раскрыть, хатун? Перед тобой мать шехзаде! — закричала Эсмерод из-за спины Берилл. –Я молюсь, чтобы шехзаде отправился на тот свет раньше, чем повзрослеет и поймёт, какая же злодейка его мать! — бросила на это Наргиз-хатун. Тут же раздался звук пощёчины, и Наргиз-хатун упала на пол. –Стража! Бросьте эту дерзкую девчонку в темницу! Она посмела оскорбить наложницу повелителя! — и тут же двое рослых стражников уволокли несчастную Наргиз, выкрикивающую проклятья в адрес Берилл-султан. –А вы все возвращайтесь к своим делам — обратилась к остальным девушкам Берилл, и, гордо развернувшись, ушла. Следом за ней засеменила и Эсмерод с таким гордым видом, словно она сопровождала не мать шехзаде, а как минимум валиде-султан. Усаги вернулась в свои покои, и, убедившись что её никто не видит, горько заплакала. Плакала она от страха, который испытывала при виде Берилл-султан, от жалости к Наргиз-хатун, а также — от жалости к султану: как он терпит такую злую женщину, да ещё и имеет с ней общего ребёнка? Весь оставшийся день Усаги просидела в своих покоях, не желая никуда выходить. –Ах Мамору, Мамору, султан моей души — говорила сама себе девушка, расхаживая по комнате — если бы ты был сейчас рядом со мной, то я бы обняла тебя за плечи, прижалась к твоей груди, расцеловала, и нашла бы своё счастье в твоих объятиях! Где же ты, когда так нужен? И буквально через минуту услышала: «Дорогу великому султану!» — и тут же двери её покоев отворились. И вошёл ни кто иной, как тот, кого она так хотела обнять и поцеловать –Усаги, любовь моя! — Мамору нежно обнял свою любимую. Потом приподнял её лицо за подбородок, и спросил: –Что такое? Ты плакала? Тебя кто-то обидел? Назови только его имя, и я клянусь, он пожалеет, что родился на свет! –Это Берилл. Но обидела она не меня, а Наргиз-хатун. –Наргиз? Кто это? –Это одна из девушек гарема. Сейчас я всё расскажу — и Усаги рассказала ему о происшествии на нижнем этаже. –Вот как... я даже и подумать не мог о том, что Берилл такая злодейка. Я прощал ей все её выходки, ибо она — мать шехзаде. Не будь у нас Мориона — так нашего сына зовут — она бы долго не задержалась бы во дворце! Нас с ней, наверное, ничего кроме него и не объединяет... Но потом решил переменить тему разговора: –Тебе ведь понравились новые покои и мои подарки, правда, любимая? –Очень, очень понравились! Особенно эта брошь — и Усаги показала ему брошь-полумесяц. –Она прямо как ты: одновременно и простая, и прекрасная... — нежно сказал на это султан. Затем он отколол брошь, снял её, затем накидку, провёл рукой от виска до подбородка своей фаворитки, очерчивая скулу, приблизил лицо Усаги к своему, и нежно поцеловал в губы. Девушка же обняла его, принялась нежно отвечать на его поцелуй взаимностью, одновременно расстёгивая его кафтан. Очевидно было, что эту ночь султан проведёт не у себя в покоях... Снова на пол полетела одежда, снова звуки поцелуев, стоны, вздохи, нежные и резкие движения двух тел в постели... –Прошу, прошу... аах... прошу, повелитель, ещё, ещё сильнее... — извивалась Усаги под крепким телом своего султана и возлюбленного — Сильнее... ах, как же... как же я люблю тебя, султан моей души... я твоя... твоя... твоя и лишь твоя... –Да, да... ты моя... аах... моя луноликая госпожа, люби... люби меня так сильно, как... как можешь только ты — стонал, или даже почти кричал молодой султан, всё сильнее и сильнее сжимая свою возлюбленную в объятиях. Наконец, оба упали на постель, выбившись из сил. И снова, как в прошлый раз, уснули в объятиях друг друга с счастливыми улыбками. А на другой день во дворце царила печаль: маленький шехзаде Морион умел ночью во сне.