Игра теней

Ламберт выздоравливает. Быстрее, чем Лютик думал. Прошла всего неделя, а он уже спускается в зал, прихрамывая и морщась, ест и пьёт наравне со всеми, шутит и язвит, как обычно. Только Лютика обходит стороной — ведёт себя с ним подчёркнуто вежливо, что выглядит, как издёвка. Лютик постоянно чувствует на себе его взгляд, но сам избегает смотреть Ламберту в глаза; он вообще старается лишний раз на него не пялиться, чтобы постыдная страсть, поутихшая за семь дней, не вернулась. Он проводит много времени с Геральтом и Эскелем. Торчит с ними в лаборатории, изучает составы и действие эликсиров и масел, пробует что-то сделать сам. По вечерам поёт, скрашивая зимнюю хандру. Пишет песни, ведёт что-то вроде дневника. Считает дни до весны. Лютик чувствует себя запертым в серой клетке. Ему казалось, что зимовка с Геральтом в Каэр Морхене станет очередным увлекательным приключением, но он ошибся. Возможно, если бы не Ламберт, всё было бы по-другому. Лютик учится фехтовать. Геральт на удивление терпелив. Выбирает самый лёгкий меч, ставит в стойку, объясняет основные приёмы. Сначала Лютик, отдуваясь, лупит манекен, потом устраивает спарринг с Геральтом. Койон и Эскель сидят на бочках под навесом, от души комментируют и забавляются, но совсем не зло. Лютик улыбается. Вкладывая все свои силы в неловкие, нелепые финты, чувствует, как отпускает напряжение. Это способ забыться куда лучше, чем просиживание штанов на подоконнике с пером в зубах. Конечно, Лютик пропускает удары. Огребает по плечу, по боку. Геральт осторожничает, но всё равно иногда больно. Ещё он временами рычит и ругается, когда Лютик откровенно тупит. — Ты хочешь, чтобы я вот так сразу эту связку сделал? — вопит Лютик в ответ, сдувая со лба отросшие волосы. — А, может быть, сразу на волколаков пойдём, делов-то, финт, уход, перекат, на ноги, закрылся, твою мать! — передразнивает он Геральта, и тот закатывает глаза. — Лютик, монстры не такие предсказуемые, как я. Ни одна тварь не станет ждать, пока ты вспомнишь, как и что. Тело должно заучить не связку, а приёмы, и автоматически подстраивать их под противника. — Вот именно, — Лютик опускает меч. — Поэтому у меня есть ты. Он лучезарно улыбается. Подходит к Геральту и целует его. На глазах у Эскеля и Койона. Целует бездумно, обозначая свою бесконечную верность. Это так легко, когда Ламберт где-то далеко. Геральт кладёт руку на талию Лютика и косится на ведьмаков, но те делают вид, что увлечены разговором. Ни для кого давно не секрет, что Лютик так и не занял отведённую ему комнату и ночует у Геральта, и эмоциональная скупость ведьмаков играет обоим на руку — никто не обсуждает, не осуждает и не обращает внимания. Их куда больше заботят способы убийства тварей и воспоминания о большаках, чем поцелуи на морозе. И они любят Геральта. Все, кроме Ламберта. Лютик замечает, что темноволосый ведьмак больше всех задирает именно Геральта. Весемира он побаивается, Эскелю и Койону достаётся, но в меру, а Геральт — извечная мишень для ламбертовых издёвок. Поначалу Лютик возмущается. Пытается вступаться, лезет в спор, призвав на помощь всё своё красноречие. Потом он понимает, что Геральта это вроде бы не так уж и трогает, и решает не встревать. В конце концов его и Ламберта связывают куда более долгие отношения, пусть любовью и дружбой они и не пахнут. Они выучили друг друга. Привыкли как к неизбежному злу. Иначе не объяснить, почему Геральт на большинство злых подколов Ламберта молчит или ухмыляется, а не лезет на рожон. До тех пор, пока дело не касается Лютика. Это происходит в разгар тренировки. День сырой, ветреный, под ногами чавкает снежная каша, и Лютик, отрабатывающий боковой удар в спарринге с Эскелем, внезапно подскальзывается. Геральт, наблюдавший за боем, не успевает подхватить его, и Лютик, нелепо взмахнув руками, летит на задницу, роняя меч. Больно так, что искры из глаз. — Ой, — раздаётся в тишине голос Ламберта. — Придётся тебе, Геральт, объявить временный целибат. Ибо драгоценная пятая точка нашего голосистого друга после такого вряд ли будет способна на нечто большее, чем… Он не договаривает, потому что Геральт с коротким рыком налетает на него, хватает за грудки и впечатывает в стену. Ламберт в долгу не остаётся, выкручивается из захвата, толкает Геральта в грудь со всей дури. Золотые глаза обоих мечут молнии. Это чуть ли не буквально — яростный блеск, сузившиеся зрачки, янтарная чистая ярость. Ошалевший от боли Лютик так и сидит на холодных булыжниках и смотрит, пытаясь что-то пробулькать, но дыхание спёрло, и слова застревают на полпути. Геральт делает бросок и снова вцепляется в куртку Ламберта. Тот коротко бьёт под дых и уворачивается от ответного удара. — Эй! — Эскель привстаёт с бочки. — Вы чего? — Оставь их, — хмыкает Койон, жуя соломинку. — Тут дело чести, блять. Геральт тяжело дышит, на скулах ходят желваки. Ламберт ухмыляется. И пропускает удар по лицу — на губах выступает кровь. — Ещё слово, — рычит Геральт, — и я тебя убью нахер. — Не убьёшь, — выдыхает Ламберт. — Не тот повод. Он выпрямляется и с усмешкой смотрит на Геральта. А потом переводит взгляд на Лютика, который так и сидит на земле, и подмигивает — нагло, бесстыдно и совершенно однозначно. Лютик чувствует, как лицо заливает предательский жар. Один вид Ламберта, расхристанного, с окровавленным ртом и встрёпанными волосами, моментально будит в нём острое, неконтролируемое желание. Он знает, что Ламберту больно — судя по тому, как он прижимает руку к боку и дышит сквозь зубы, и морщится. Лютику хочется проверить, не разошлась ли рана на груди. Прикоснуться к шраму. Провести по нему губами, вылизать каждый из трёх рваных следов на бледной коже. Он так часто делает это с Геральтом. Знает его вкус наизусть. Каждую неровность, каждый изгиб зажившей плоти. Каково это — с Ламбертом… — Проваливай, — хрипло говорит Геральт, не глядя на темноволосого ведьмака. Ламберт усмехается и стирает кровь с губ. Медленно идёт к двери в башню, но на пороге останавливается и смотрит на Лютика через плечо. И снова подмигивает, не стесняясь обращённых на него взглядов. Геральт стискивает зубы, нагибается к Лютику и помогает ему встать, но Лютик настолько ошарашен и подавлен, что не сразу соображает, что нужно опереться на подставленную ладонь. Геральт молчит. В этом молчании — свирепая, тихая ярость. Его рука на плече Лютика тверда как камень. Лютик покорно переставляет ноги, бредёт по двору с этой тяжестью, тащится по коридорам и лестницам, вваливается в спальню, и Геральт только тогда отпускает его. Лютик садится на кровать и морщится. Задница отшиблена напрочь. В голове — рой дурных, стыдных мыслей, на подкорке клеймом выжжен образ Ламберта — кровь на бледной коже, яркие припухшие губы. Он поднимает робкий взгляд на Геральта и пытается улыбнуться. — Пожалуй, против гарпий рановато, что скажешь? — Снимай штаны, — голос Геральта звучит сухо, и это не просьба. Приказ. — Я… — Заткнись. Раздевайся, ложись на живот. Лютик трясущимися пальцами путается в завязках. В глазах — пелена, мысли перекручены, как клубок шипящих, извивающихся змей. Ему стыдно, страшно и совсем не хочется, чтобы Геральт отыгрался на нём или хоть как-то дал понять, что считает его виноватым в ламбертовских заскоках. Лютик выпутывается из штанов, морщась, укладывается ничком и зарывает лицо в подушку. Ягодиц касаются руки. Горячие, крепкие и очень-очень нежные. Щелчок, пахнет травами и топлёным жиром, и на кожу льётся заживляющее масло. Геральт мягко втирает его, чередуя сильные нажимы и почти невесомые прикосновения. Каждое касание — как печать. Как метка. Мой, только мой. Лютик дрожит, кусает подушку. — Синяков не будет, — тихо говорит Геральт. — Поболит ещё, но завтра пройдёт. Он продолжает растирать масло. Ладони горячие, скользят по коже, сминают, разглаживают, большие пальцы проходятся под ягодицами, задевают внутреннюю сторону бёдер. Лютик непроизвольно приподнимает задницу, подставляясь под ласку. Щёки пылают, и он радуется, что Геральт не видит. И ещё не умеет читать мысли. Дыхание Геральта учащается. Лютик мгновенно ловит этот ритм. Ему нужно, чтобы ведьмак вытрахал из него всю дурь. Выбил собой, закрыл своим телом, ртом, пальцами, членом от одержимости Ламбертом. Он стонет в подушку, ёрзает по одеялу и захлёбывается криком, когда Геральт въезжает в него как по маслу. Впрочем, почему как… Ламберт мгновенно вылетает из головы. Лютик превращается в сгусток чистого удовольствия, блядской, бесстыдной похоти. Боль в ушибленной заднице мешается с распирающим жарким ощущением внутри, и когда рука Геральта ложится на его член, Лютик изо всех сил сдерживается, чтобы не кончить. У него по-прежнему чувство, что его метят. Быстрыми поцелуями, лёгкими укусами, жадными ласками. Волосы Геральта щекочут его лопатки, язык проходится по ложбинке, зубы смыкаются на загривке. И Лютик срывается со стона на крик, потому что ему больно, и эта боль — как клеймо, горит и пульсирует под волосами, опаляет кожу, вливается в кровь медленными ядовитыми каплями. Геральт вытесняет собой весь мир. Забирает себе весь воздух. Резкими жадными толчками выбивает из Лютика стыд и страх. Вжимает его в матрас, закрывает рот ладонью, и Лютик вылизывает её, наслаждаясь горьким травянистым вкусом масла. Ему нужно, чтобы его держали. Метили. Подчиняли себе. Причиняли боль и не стремились загладить вину. Никаких раскаяний, извинений и прочей мути, которые до сих пор сопровождали их постельные развлечения. И Геральт будто читает его мысли. Трахает жёстко, с оттяжкой, не заботясь о заднице Лютика. Метя бока и бёдра синяками от пальцев. Оставляя на коже Лютика влажные следы дыхания, слюны, пота. Покрывая его собой, одной болью вытесняя все остальные. И Лютик кричит. Ошеломлённый, распластанный под Геральтом, он кончает в его кулак и сжимается на члене, чувствуя, как внутри разливается жар. Его тело плавится. Мозг отказывает. Сердце заходится в бешеном, рваном ритме. И когда Геральт валится на кровать рядом, Лютик выпутывает руку из-под подушки и осторожно проводит рукой по загривку. Смотрит на пальцы сквозь завесу мокрых от пота волос. — Только ничего не говори, — почти неслышно шепчет он, глядя на кровь. — Ни слова. Пожалуйста. И Геральт молчит.