Игра теней

От вечной сырости в этих каменных стенах портится всё, включая настроение, а когда Лютик обнаруживает, что гриф лютни пошёл винтом, то вообще чуть не плачет. — Как вы здесь вообще живёте, а? — расстроенно говорит он за ужином, пытаясь взять хоть один не фальшивый аккорд. — Завидую я ведьмакам, мало вам нужно для счастья. Всего то кислый эль, жидкая похлёбка и чтобы утром не приходилось разбивать лёд в умывальнике. А если и приходится, то невелика проблема. Вечно сырые подштанники и рубахи? Сапоги, в которых разве что лягушки не квакают? Пар изо рта в покоях? Да хрен бы с ним, зато мы мо-о-онстров убиваем. — Ты хочешь, чтобы мы ради одного неженки Каэр Морхен перестроили? — лениво интересуется Ламберт, ковыряя в зубах щепкой. Лютик бросает на него быстрый взгляд и тут же отводит глаза. Окончательно оклемавшийся темноволосый ведьмак снова становится для Лютика самой главной проблемой Твердыни, перед которой меркнут даже беды с отоплением. — Мы привыкли, — пожимает плечами Эскель. — Зато весной нашабашишь деньжат, снимешь самую роскошную комнату в придорожной корчме, горячую девку сунешь под бок и тут же забываешь, как всю зиму в Твердыне яйца студил. — Только этим и живём, — с серьёзной миной подхватывает Койон и тянется за ломтиком картофеля. — Такова наша ведьмаческая доля, бард. Сплошные лишения. — В прошлом мае ты, помню, лишался за неделю раз пять, — ухмыляется Ламберт. — Сразу с двумя. Претерпевал и преодолевал в поте лица и ещё кой-чего. — В один день было три, — жмурится Койон. — Ух, горячие девки. Одна зерриканка и две эльфки. Я промеж ними таял как масло в булке. Одна, помнится, сверху прыгала, вторая забралась повыше и… — Хватит, — ворчит Весемир. — Прощения просим, — Койон шутливо поднимает руки. — Подзабыл, что ты у нас давно не в строю. — Я тебе щас в лоб дам! — грозится Весемир, пряча улыбку в бороде. Лютик улыбается, пьёт и продолжает болтать с Эскелем, не замечая, что Геральт, сидевший справа, встаёт и отходит вместе с Весемиром. В голове приятно шумит. Лютню, конечно, страшно жалко, но до весны осталось не так уж много, а там и большак, и новые заказы. А пока он может просто петь. Голос от сырости винтом не скрутит. Геральт возвращается, Лютик чувствует прикосновение к своему боку. Эскель рассказывает что-то смешное, все вокруг взрываются хохотом, и в этот момент Геральт кладёт ладонь на колено Лютика под столом и слегка сжимает. Пальцы поглаживают ногу, опаляя жаром через ткань штанов. Лютик оборачивается, чтобы шутливо пожурить ведьмака за то, что отвлекает от беседы, но слова замирают в горле. На месте Геральта рядом с ним сидит Ламберт. И именно его рука гладит бедро Лютика. Лютик сглатывает. Ошарашенно смотрит в лицо Ламберта, но тот невозмутим и заинтересованно слушает Эскеля, слегка наклонившись в его сторону. Дыхание Ламберта касается щеки Лютика. Где, блять, Геральт, в панике думает тот. Где его черти носят, что мне делать, заорать? Встать и свалить? Перевести всё в шутку? Пока Лютик соображает, что делать, ладонь Ламберта переползает выше. Ложится на бедро максимально близко к паху. Оглаживает, сжимает, ребром надавливает на шов между ног. По телу Лютика разливается предательский жар возбуждения, член крепнет, яйца сводит, сладкая стыдная волна окатывает его с ног до головы. Башка отключается против воли, остаются слепой животный инстинкт, вечный, как луна на небе. Лютик ёрзает, вжимаясь пахом в горячую ладонь, закусывает губу и прячет лицо, изображая смех. Он даже не слышит, что рассказывает Эскель, когда над самым ухом звучит вкрадчивый голос Ламберта: — А дальше что? Она же тебе дала сразу, не отпирайся… Такие девочки только и ждут, чтобы их завалили вот хоть на столе… — пальцы скользят по члену Лютика сквозь ткань, — встречал я таких, ага… На всё готовы, лишь бы их пожёстче отодрали… Лютик задыхается, откидывается на спинку скамьи и сжимает бёдра, ловя ладонь Ламберта. Остановись, умоляет он про себя, так нельзя, это же хрен знает что происходит, сейчас войдёт Геральт, он заметит, он убьёт нас обоих к чёрту и будет прав… Остальные просто не видят. Эскель — отличный рассказчик, всё внимание на него. Спасибо, Эскель. Великие боги, спасибо тебе… Тебе и игре теней вокруг, благодаря которой не так просто истолковать выражение моего лица. А оно, вероятно, блядское. В паху горячо и тяжко. Возбуждение растёт, как снежный ком. Лютик ничего не слышит и не понимает, он сосредоточен только на том, чтобы не выдать себя. Румянцем на щеках, учащённым дыханием, плывущим взглядом. Всё это — в достатке. Близость Ламберта сводит с ума, лишает воли, утягивает в чёрный омут, в котором вихрем закручиваются вина, страх и бешеное желание. Он снова роняет лицо в ладони, делает вид, что смеётся, и смех переходит в сдавленный всхлип, который, к счастью, никто не слышит из-за взрыва хохота. Слава Мелитэле, ткань его штанов достаточно плотная. Никто не учует, что он только что позорно и сладко кончил, пока Ламберт смеялся громче всех, обжигая дыханием шею Лютика. Как ему удалось сбежать, Лютик не помнит. Единственная мысль бьётся в мозгу: не столкнуться с Геральтом. Он учует. Он сразу поймёт, что случилось. И ему не наврёшь с три короба, что отлучался подрочить, просто не отмылся до конца. Лютик петляет по коридорам, шарахаясь от каждой тени. Перед дверью покоев замирает, прислушиваясь, потом осторожно заглядывает внутрь. Геральта нет. С облегчением выдохнув, Лютик, на ходу раздёргивая шнуровку, подбегает к умывальнику, зачерпывает ледяную воду. Чёртов Ламберт, чёртов Каэр Морхен, его трясёт, и не факт, что от холода. Самое страшное, думает Лютик, что он испытал удовольствие именно тогда, когда чувствовал себя совершенно беспомощным. Не мог выдать себя, пошевелиться, привлечь внимание. Одним прикосновением Ламберт заткнул его, обездвижил, заставил подчиниться. Он мог бы оттолкнуть ведьмака. Пересесть. Высмеять, в конце концов. Но ничего, ничегошеньки не сделал. Лютик стонет, стукается лбом о зеркало. Оно затуманивается от дыхания. Ему должно быть стыдно. Так стыдно, сам дьявол покраснел бы, узнав об этом. Но вместо стыда Лютик чувствует желание повторить. Даже не так… продолжить. По-другому. Шальная мысль вспыхивает, как молния: путы на запястьях, глаза стягивает тугая повязка, горло охватывает ремень, другой конец которого намотан на ладонь Ламберта. Нельзя стонать, шептать, нести чушь. Можно только кусать губы и, выгнувшись, насаживаться на член, облизывать горячие мозолистые пальцы, подставляться под укусы и шлепки… Всем телом впитывать то, что Геральт не сделает с ним никогда. Или сделает так, что за версту повеет фальшью. — Ох, нет, — шепчет Лютик, с ужасом глядя вниз. — Нет, нет, блядские боги, нет! Он сдёргивает штаны, прыгая на одной ноге, комком швыряет их в угол и бессмысленно мечется по комнате в поисках запасных. Он не слышит, как отворяется дверь, но по ногам веет холодом, и Лютик оборачивается, машинально прикрывая пах. — Г… Геральт, — бормочет он. — Я здесь… я… я штаны элем залил, сейчас переоденусь и приду. Ты куда пропал? Геральт слегка ведёт носом, принюхиваясь. Улыбается, но лишь губами. — Весемир позвал меня в лабораторию, мы обсудили кое-что. Почему ты так дышишь, Лютик? У тебя сердце колотится, будто ты Мучильню пробежал с начала до конца. Я слышу. — Я… — Лютик облизывает губы. — Я не… Просто ты напугал меня, ведьмак. Ты вечно подкрадываешься. — Даже не старался, — усмехается Геральт. — Это у тебя в крови… Слушай, дай мне надеть штаны, наконец. Я замёрз. — По тебе не скажешь, — Геральт кивает на всё ещё возбуждённый член Лютика. — Обычно когда ты мёрзнешь, его хрен найдёшь. — Это… это всё от эля, — еле выговаривает Лютик, чувствуя, как жар заливает щёки. — Признавайся, вы в него подмешиваете что-то? Я уже который раз замечаю, что… — Тебя кто-то обидел? — перебивает его Геральт. — Что? — запинается Лютик. — Нет. Нет! Я просто облился. Эскель случайно пихнул меня под локоть, и я сшиб кружку на штаны. С кем не бывает… — Тебе что-то сказал Ламберт? — Геральт смотрит на Лютика очень внимательно и цепко. — Опять? — Боги, Геральт, нет! Ламберт вообще… молчал. А Эскель… Эскель рассказывал какую-то похабную историю про баб, очень смешную, махал руками, ну и вот. Ламберт здесь ни при чём. Честно, Геральт. Он ничего не сделал. Ага. Только отдрочил тебе через штаны под столом и заставил течь, как девка. А так ничего, да. — От тебя пахнет, — говорит Геральт. — Элем? — тупо спрашивает Лютик. — Нет. Невысказанное повисает в воздухе. Лютик сглатывает, пятится, пытается вслепую нащупать штаны в мешке и понимает, что говорить что-либо бесполезно. Геральт аккуратно затворяет за собой дверь. Огонёк свечи мечется, дрожит, с потолка срываются тёмные тени. Геральт словно соткан из этих теней, они мешают разглядеть его лицо, блуждают по телу, маскируя движения. И Лютик не успевает опомниться, как сильная рука вжимает его в стену, ухватив за горло. Геральт втягивает носом воздух, и в глазах загорается опасный блеск. — Ну да, да! — бормочет Лютик, пытаясь выкрутиться из мёртвой хватки. — Я соврал насчёт эля. Я просто… просто так завёлся от этих разговоров, что спустил в штаны. Геральт, я сейчас задохнусь нахрен… Да, я это сделал, потому что молодой, горячий и не страдаю излишним самоконтролем. Геральт, пусти… Ты и сам знаешь, что я могу. Без рук… Думая о тебе. — Обо мне? — опасный прищур, губы подрагивают. — А о ком ещё, о Весемире, что ли? Геральт! Хватка ослабевает. Лютик выворачивается, подхватывает штаны, пытается их натянуть. И его прорывает от страха: — Знаешь, я как-то не готов к допросам. Это у вас, ведьмаков, всё вечно схвачено, а я человек, и у меня куча слабостей, ну и что с того, что я облажался, никто ничего не понял, а я в этот момент думал о тебе и только… Да, как мальчишка, знаю, тебе такого не понять, потому что ты контролируешь всё, даже когда мы трахаемся. Сдерживаешь себя, следишь за мной, считаешь, что всё правильно, всё так и должно быть… а ты хоть раз, — Лютик замирает от собственной наглости, — хоть раз спросил, что на самом деле хочу я? — И что на самом деле ты хочешь? — Геральт поднимает на него глаза, и у Лютика слабеют колени. Чтобы ты стал им. Ламбертом. Впустил в себя тёмную ярость, позволил себе больше, чем укус в загривок. Ламберт способен. А ты? — Что ты хочешь? — повторяет Геральт. Чтобы ты отпустил меня… к нему. Один раз. И больше — никогда. Мы не будем ждать весны, уедем сразу же. Не увидим никого до следующей зимовки, которой может не быть. Война, монстры… возможно, мы умрём. Но я, по крайней мере, умру, испытав то, что на самом деле хочу. Один раз. Это нечестно, подло и мерзко, но Лютик не может перестать думать об этом. Он молчит, и Геральт, так и не дождавшись ответа, выходит из комнаты. Вместе с ним будто бы исчезает воздух, и Лютик сползает по стене, открывая рот как рыба. Виски сдавливает тупая боль, тело горит, а горло будто перехвачено грубым ремнём. И ему кажется, что он слышит тихий смех Ламберта — оттуда, из хитросплетения теней на потолочных балках.