Кольцо нибелунгов

Эрлинг понимает свою ошибку сразу. Сразу, как только за спиной захлопывается дверь — то есть слишком поздно. Он молод и привык к спокойному, надёжному, предсказуемому миру — миру без Локи, о котором он знает только по легендам. Ошибка состоит в том, что Эрлинг пришёл как победитель, повёлся на покорно опущенные глаза, трепещущие золотые ресницы и на его предложение (ётун, ты кретин из кретинов — сделка с Локи, подумать только). — Не паникуй, мальчик... — Голос Марко звучит сразу везде. — Всё будет хорошо.... очень хорошо... очень-очень хорошо... поверь мне. Эрлинг всё равно паникует, его кожа возвращается к исконному синему цвету, по ней разбегаются морозные узоры, и палец Марко, оказавшегося внезапно совсем близко, отслеживает особо прихотливый завиток под ухом. Только сейчас Эрлинг понимает, что они оба обнажены, как и то, что край широкой постели уже упирается ему под коленки. Он падает, взмахнув руками, и ему кажется, что ложе наполнено пушистым снегом. Северное сияние распускается над головой, и шёпот молодой ётун воспринимает не как звук в ушах, а как вибрацию на коже. — Такой большой мальчик... — Мурлыканье обволакивает, прикосновения лишают воли, и он расслабляется, решив, что Марко действительно просто выполняет свою часть сделки. Марко тоже ётун по крови, его ледяные руки бродят по телу Эрлинга, лаская, изучая, подчиняя: — Ётун, ты теперь мой, ты знаешь? Эрлинг находит в себе силы приподняться и встретить взгляд нет, не человека — существа, удобно устроившегося между его широко разведёнными ногами: — Я тебе не твоя смертная игрушка. Да и тессеракт не подействует на меня... — Подействует, — равнодушно бросает Марко, подхватывая Эрлинга под колени и подтягивая к себе. — Но зачем он мне? Эрлинг заглядывает в его карие, с бликами глаза и понимает, сдаваясь, — действительно, зачем? Марко криво улыбается, словно прочитав его мысли, и, склоняясь, кладёт ладони ему на грудь. Одна из них холодит как лёд, другая обжигает пламенем, и Эрлинг, дёргаясь, заходится всхлипом, давясь воздухом, когда большие пальцы начинают поигрывать его посиневшими до черноты сосками. — Ты забыл, мальчик... — Марко склоняется к его лицу, упиваясь сбившимся дыханием. — Я ещё и бог огня... Он прижимается к Эрлингу в поцелуе, его губы настолько холодны, что обжигают, и Эрлинг непроизвольно раздвигает ноги шире: больше всего ему хочется впустить в себя эту стихию, почувствовать себя её частью. Оторвавшись от него, Марко смеётся, спустившись ниже, любуется его возбуждением, дразнит лёгким касанием кончика языка, и Эрлинг, не сдерживаясь стонет, вцепившись пальцами в простыню, — сжать их на плечах повелителя он не решается. Марко выпрямляется, гладит его бёдра, приподнимая, закидывает ноги себе на плечи и наклоняется, перегнув Эрлинга почти пополам, перехватывая его запястья, отрывая пальцы от скомканной ткани и прижимая руки по обе стороны от его головы. — Расслабься, мальчик... Будет хорошо... я обещал... — шепчет Марко и входит в его тело мучительно медленно, так, что Эрлинг не знает, больно ему или это предвкушение удовольствия. Его то опаляет промозглая стужа, то знобит от касания языков пламени, расцветающих у него внутри с каждым толчком, он едва справляется с дрожью и кусает губы, чтобы не выстанывать: «Ещё... ещё...», отдаваясь каждой своей клеткой. В ритме движений ледяные рисунки на плечах и груди Марко вспыхивают бликами, которые становятся все ярче, пальцы на бёдрах Эрлинга всё горячее, Марко врывается в него всё неистовее — и вот уже Эрлинга окутывает огонь, вырывающийся изнутри, ревущий что-то на древнем языке, шипящий смертельные проклятия, плюющийся искрами, но почему-то не сжигающий, и Эрлинг может только поклоняться ему своими слезами, своим семенем, своим потом и своим дыханием, безмолвно признавая: — Да, я теперь твой...