Назови мне имя свое

Старшая по госпиталю поглядела на неё снизу вверх, свела вместе кустистые, нависшие над глазами брови. Изрезанное морщинами лицо её скривилось ещё сильнее. — Молодуха, — бросила она. Вытерла руки о фартук, сняла его и кинула на стул. — Пошли, теплицу покажу. Второй раз её назвали молодухой, но обидного в этом ничего она не видела. Хоть горшком назови — только в печь не сажай, как известно. А для этой старой целительницы, которая, возможно, помнила первые Барьеры и первые Прорывы, она и впрямь была молодухой. До теплиц — точнее того, что должно было ими стать в самом скором будущем — они шли молча. Только указав новой помощнице фронт работы, старуха резко сказала: — Не вздумай юбкой крутить перед Старшим — он у нас слабоват на передок. Дея только брови приподняла, но старая женщина больше не сказала ни слова — повернулась спиной и скрылась за тяжелыми дверями. Весь день Дея просидела на корточках. Выпалывала сорняки, выбирала густую паутину корневищ, готовила удобрения и почву для рассады. Высаживала ростки чертополоха и чистотела, обмазывала ветви смородины и крыжовника, укрывала их от холодов. До прихода чародеев, которые создадут над теплицами нужные тепло и влажность, было еще несколько дней, и работы был непочатый край. К концу дня руки её уже не отмывались от земли. — Не брезгуешь? Она ощутила его присутствие, но до последнего не подавала вид. И даже на голос обернулась не сразу: дождалась, пока вода стечет в ведро, ухватилась за жестяную ручку и щедро выплеснула обмылки в выгребную яму. Смертник прислонился к стене и смотрел на нее, не мигая — так волк смотрит на овцу перед тем, как сделать прыжок. Она обтерла руки медленно, не опуская глаз. Чувствуя странную близость к последнему выжившему Северного форта — пусть он и поселил в её теле заразу. — Не брезгую чем? Он кивнул на теплицы. — В земле ковыряться. Она фыркнула. Не понимает… Ничего он не понимает, этот смертник. Даже смешно. — Отчего же тут брезговать? Земля — источник жизни. Все цветы и травы растут из земли… — На костях и гнили, — добавил он. Она передёрнула плечами. Значит, всё-таки понимает… — Я не отрицаю Неизбежную, если ты об этом. — Ты только отрицаешь её связь со всем живым. Она мотнула головой. — Нет… Не совсем… Я отрицаю лишь насилие — в любой его форме. То, что делаешь ты: поднимаешь покойников, заклинаешь на костях… Это неестественно… Это насилие. Он сверкнул холодом в глазах и сделал шаг в её сторону. Она до хруста распрямила спину. Она больше не боялась. Во всяком случае, не так сильно, как раньше. — А то, что делаешь ты — не насилие? Ты уверена, что все, кого ты спасла, хотели спасения? Ответ уже был на языке за секунду до вопроса — и не сразу она поняла его смысл. А когда осознала, кипучая злость осела в груди ее отчаянием — самые глубокие, самые страшные мысли ее вдруг вспыли наружу. Она помнила… помнила лицо рыцаря, которого трижды возвращала из-за грани… как он сжимал её руку и умолял отпустить... Вспышкой темноты откликнулось семя внутри нее, и Дар незамедлительно отозвался болью. Руки метнулись к груди самопроизвольно, и злобная решимость на лице смертника растаяла. Он оказался рядом быстрее, чем она сделала вдох. — Больно? Где? Дея сморщилась, когда ледяные руки обхватили её запястья. — Как будто ты можешь её утишить… — Вообще-то могу, — тихо сказал он, и лёгкая изморозь скользнула по рукам её, просочилась в вены и с током крови добралась до сердца, остужая воспалённое жаром семя. Спор — извечный спор темных и светлых — сошел на нет. Он дышал холодом в ее ладони, и странное дело, боль действительно утихала. — Не знала, что смертники могут исцелять, — с трудом проговорила она. — Не исцелять. Только убавить боль. Чтобы перейти грань было не так мучительно. — Надо же… — У Неизбежной много лиц. И одно из них — милосердное. Спорить ей больше не хотелось. Холодные пальцы гладили её ладони, толком не отмытые от земли. Он не смотрел ей в глаза: его взгляд блуждал по костяшкам, затянутым сухой и красноватой кожей. Она не успела отследить движение — только ощутить касание. Когда он, склонившись, повел сухими губами по кончикам пальцев. Она дернулась. — Не делай так. — Отчего? — Неприятно. — Правда? —С чего мне врать? —Действительно… Она сощурилась. Он улыбнулся, уголками губ, нечитаемо. Как всегда, впрочем. Что было у смертника на уме, Дея не понимала. И, в конце концов, хотела понять. —Зачем ты подселил мне семя? Он склонил голову на бок. —Я говорил: потому что хочу быть с тобой. —Зачем? Вид его стал как будто озадаченным. —Зачем?.. Ты правда не понимаешь? Она мотнула головой. —Ты смертник. Я целитель. Наши... виды… не скрещиваются. Он улыбнулся снова — и ей не по себе стало от этой улыбки.  —Для этого и нужно семя. Чтобы, как ты говоришь, скрещивались. Она ахнула и выдернула руки из его ладоней. —Ты хочешь… —Хочу. —Да ты больной… —Вылечишь? —Скотина! —Не без этого. Дея умолкла, сбитая с толку его прямотой. Он просто захотел ее — как хочет мужчина женщину, наплевав на все различия между ними и то, что это практически запрещено, да мало того, что запрещено — немыслимо. Свет и тьма не должны смешиваться, не могут смешиваться, при любой попытке носители будут заживо сгорать в своих собственных Дарах… Так был устроен мир, в котором они жили. Свет к свету, тьма к тьме. Притяжение между ними — разрушительно, губительно для обоих. А он вознамерился обойти законы земные и небесные просто ради… чего? Обладания? Ему что, мало доступных женщин, что крутятся около фортов? Женщин моложе, женщин теплее и ласковее, чем она?.. Он наблюдал за ней с легкой усмешкой. Вроде бы не маленькая девочка, должна была сразу догадаться… но то ли она так мало знала о тьме и смертниках, то ли так истово верила в то, что знала… Смертники не любят, не желают, не чувствуют. Они не люди даже, выродки. Они живут в тенях, питаются страхом и болью, проводят ритуалы на крови и костях, могут отправить человека за грань, имя его узнав – и не узнав, тоже могут отправить, если очень постараются. Все это было правдой – за одним исключением. Смертники желают. Все до одного, маги Смерти отчаянно жаждут жизни… и тех, кто носит её Дар под сердцем. Желают так страшно, что, получив хоть каплю, поглощают целиком, выпивая без остатка, отравляясь своим безумием. И однажды вкусив света, всюду следуют за ним. Как всякая тень следует за солнцем… Женщина смотрела на него с ужасом. Еще бы — он вознамерился посягнуть на священные законы, на которых зиждилось все ее мироздание. Он протянул руку, она отшатнулась, страх плеснул и обдал его сладковатой волной. — Меньше всего я хочу, — сказал он медленно и негромко, — чтобы ты ушла за грань или повредилась рассудком… — Поэтому все для этого делаешь? Он не ответил. Только все же опустил руку на шею ее, обвел большим пальцем ямочку под горлом. В ладонь ему билась жилка, яростно толкая кровь от сердца, тонкая кожа колола тысячью невидимых глазу иголок. Он готов был глотать эти иглы, протяни она с ними свою ладонь. Набухшая тяжесть молчания  внезапно лопнула раздраженным криком. — Эй, могильник! Он еле заметно вздрогнул. Убрал руку с женской шеи и обернулся. К ним живо приближалась Старшая по госпиталю: старый Дар, но такой мощи он давно уже не встречал. Такого водоворота только коснись — утянет, задушит, расплющит. Дея за спиной его еле слышно выдохнула, облегчением щекоча затылок. —А ну вон пошел отсюда! Вон, вон! Надышишь тут мне еще! Смертник поднял руки ладонями к старой женщине — ухожу, не чиню зла. Она только что не вытолкала мага взашей и отвесила крепкую затрещину целительнице. —А ты чем думала, дура безмозглая! Дея стояла, опустив голову, покаянно сложив ладони перед Старшей. Ей было не сколько больно, сколько просто стыдно — он ощущал это даже на расстоянии. И странно было: ему бы злиться, а внутри щекотно. Как будто по натянутым струнам пробежали тонкие пальцы… Не прогнала… сама его не прогнала...  В северо-восточный форт стекались маги: Дея стала по коридорам все больше и больше их замечать. Готовились к созданию нового Барьера: после Падения твари разбрелись по Светлым землям, пожирали всех, кто не успел или не смог укрыться, и неотвратимо стремились к Цитадели. И когда разведка доложила о суточном расстоянии до ближайшей стаи, из столицы наконец дали приказ.  Бренчали латами рыцари в коридорах, шуршали целительницы юбками, обслуга укрылась в южных постройках. Смертники проводили в подвалах свои ритуалы, не показываясь днем вообще. Но незримое присутствие своего смертника она ощущала ежечасно —  по жжению в спине, где сидел его маячок. Он не беспокоил, и временами она напрочь забывала о нем. Другое дело — семя… Она ходила к алтарям, смешивала травы — но навести чары и выжечь из себя заразу не хватало духа. Что, если она сойдет с ума, пока будет исторгать семя, уже пустившее ростки? А даже если все гладко пройдет  — вдруг новое Падение? Семя могло остаться последней защитой от тварей — в нерушимость Барьера она больше не верила. Да и чарам оно не мешало… только жадно глотало вспышки её Дара, будто прожорливое дитя — материнское молоко.  Полутемными коридорами она возвращалась после очередной неудачной попытки, тоскливо подсчитывая, сколько их уже было и сколько уже упущено времени, когда возникший из темноты  человек перехватил её за руку и дернул на себя. Она даже вскрикнуть не успела. В лицо впечаталась потная ладонь, она задергалась, забилась, но подступивший сзади человек скрутил руки за спиной, до хруста выгнув их в плечах. Двое, судорожно подумала она, прислушавшись к дыханию, и один из них — Старший целитель. А за спиной, судя по всему, один из его молодцев, что ходит за ним как привязанный… теперь ясно, для чего ходит… Мерзость какая, отстраненно думала она, пока ей сноровисто задирали юбку и стягивали исподнее, запихнув подол за пояс. Дёрнули завязки, они оторвались; белье затрещало швами, между ног сунулась ладонь, и над ухом часто задышали. Закрыть уши...  хотя бы... не слышать этого чтобы... Вырваться не было никакой возможности, докричаться — некому. Она силой заставила мышцы расслабиться, но когда в лоно её врезалась тугая плоть, все равно сморщилась – больше от омерзения, чем от боли… Сжимали запястья и бедра чужие руки, хрипело, дышало в шею, прижималось к ней дурно пахнущее болезнями тело — теплое, липкое, мягкое, будто огромный слизень… Горло скрутило тошнотой, спеклось и мелко затряслось в груди, но она усилием подавила эту дрожь. Не сейчас... потом... Она считала овец перед глазами. Раз, два, три, четыре… На полусотне хрипы над ухом превратились в короткие визги, Старший задергался припадочно и замер. Разжались руки, сначала на бедрах, потом — за спиной. Она удержалась на ногах, и по лицу больно хлестнула медная монетка, звонко брякнув о каменный пол. Сама она упала, только когда шаги в коридоре стихли. Впились ногти в ладони, вывернуло желчью — хорошо, что не успела поесть, мелькнуло в голове. Слезы испарялись с ресниц, расплавленные жаром разгневанного Дара. Тепло его собралось внизу живота, заживляя трещины и ссадины, синяки и кровоподтёки. Она и не заметила, когда их оставили. Поднимаясь на ноги, она долго обтирала бедра испорченным бельем, по пути к себе не глядя выбросив его в выгребную яму. Ничего. Белье она найдет новое. Завязки у юбки, оборванные, пришьет, а пока можно подвязать широким мотком бинта, что на счастье был у неё с собой. Дар уже залечил следы на теле — кроме тех, что не видны глазу. А с тем, что осталось… С тем, что осталось, она уж как-нибудь разберётся. В первый раз, что ли?.. Старший целитель шел по коридору к себе, здороваясь направо и налево. Шедший за ним человек снова превратился в безмолвную тень. Зажав в застенках девку, он успел заметить, как помощник сунул руку в штаны — но ждать, пока тот натешится, не стал. Тот даже вида не подал, что недоволен. Ничего, ещё успеется. Старший целитель шел по коридору, поигрывая завязками юбки. Была у него слабость — отдирать их на память и смотреть потом, как стыдливо прижимают женщины к бёдрам отрезы ткани, как они удирают, неловко их подобрав. Эта не стала убегать. Застыла, как изваяние, не дергалась, не стонала… не плакала… даже скучно. Он слишком поздно заметил человека перед собой. Проходя мимо, тот словно споткнулся и неловко задел его плечом. – Смотри, куда прешь, придурок! — рявкнул целитель. Человек лишь склонил голову и растворился в полумраке коридоров. Потерев плечо, Старший продолжил путь, мгновенно забывая о происшествии. Он и на утро не сразу вспомнил, когда обнаружил свое достоинство покрытым сухими корками трупной порчи, которую вылечить нельзя никакими силами... … которую подхватить можно, лишь сношая покойниц... — Больше не тронут. Она хмуро подняла глаза от земли. Старшая по госпиталю этим утром ничего не сказала, когда она попросила у неё душистой руты, только сунула ей сверток сушеной травы. Сменное белье ей одолжила одна из целительниц, с которой они уже успели познакомиться — женщина замкнутая, не болтливая. Откуда о происшествии узнал смертник и когда успел что-то сделать, знать она не хотела. — Давно по шее не получал? Он не ответил, не шевельнулся, но легкая дрожь то и дело пробегала по телу — замечал ли сам он ее? Она вздохнула. Когда этим утром им объявили, что Старший целитель слег и его обязанности временно исполняет Старшая по госпиталю, ей и в голову не пришло, что это могло быть его рук дело. — Тебя никто не просил, — сказала она. — А ты всегда делаешь только то, что просят? Она хмыкнула и шпильку сглотнула. — Я это к тому, — она тяжело поднялась с колен и перебралась на следующий рядок, — что этим ты вряд ли что-то сильно изменил… сколько еще таких, как этот, ходит под знаменами уважаемых домов? Он снова ничего не ответил, и более чем выразительный взгляд она приняла, зябкой дрожью покрывшись. Ощущение липкого тела ещё хорошо помнилось кожей. — Я ведь не девочка, — сглотнув и опустив голову, продолжила она уже не так уверенно. — Давно уже. — Знаю. Откуда? А впрочем... — Так что мне все равно. — Кому ты сейчас врешь? Действительно… кому? Перед глазами ещё стояла душная темнота, и в темноте этой копошилось что-то живое; тыкалось в шею смрадное дыхание, шершавая ладонь с каплями пота прижималась к губам, отросток чужеродного тела словно выцарапывал нутро толчок за толчком... Ей было не все равно. — Хватит. Оставь уже меня в покое. Смертник замолчал, хотя сказать хотелось многое. Сказать многое, а спросить — еще больше. Спросить, отчего она так спокойна, отчего не злится, не просит о помощи… да хоть кого-нибудь, не обязательно его. Почему не просила раньше, если это не первый случай. Отчего она не признает, что и светлые Дары могут причинить боль?.. Женщина вернулась к своим травам, он смотрел на узкие косточки запястий, обтянутые тонкой кожей, и видел под ней синяки. Видел кровоподтеки на бедрах, укрытых плотной юбкой и передником. Видел следы, которые так старался стереть её Дар… И которые ни одна земная сила не сможет стереть.  Он сделал несколько пассов руками. Несложные чары… они навредят цветам не больше, чем пара гусениц, Старшая не заметит даже, а она — тем более. Но маячок на её спине откликнулся, притянул и впитал их, цепляясь глубже. Больше её не тронут.