Назови мне имя свое

Она проснулась рано утром – выпуталась из клейковины беспокойного сна, протерла зудящие глаза и приподнялась на локтях. В комнате было темно, душно: на ночь запирали окна, и под утро сухой воздух выскабливал слизистую горла. Ощущение непомерной тяжести на плечах, будто обломались разом все невидимые сваи небес, и оно – огромное, темное, необъятное – все опустилось на плечи. Она пробралась через своих соседок, крепко спящих, приоткрыла ставни. В темноте ничего не было видно, но легкие искры, скользящие по Куполу, она разглядела. Как будто падающие звезды… даже красиво… Красиво — если не думать, что стекается к нему с обратной стороны. Когда прозвучал колокол, она уже успела переодеться и спрятать волосы. В комнате стало еще теснее, хотя казалось, теснее некуда – когда пятеро девушек одновременно заплетают косы, умываются, собирают свои постели в замкнутом и очень ограниченном пространстве, само пространство это съеживается и выпускает из ниоткуда углы, дверные косяки… Одна из девушек налетела на приоткрытую раму и выругалась, сердито глянув на Дею запавшими от недосыпа глазами. Она давно нормально не ела, не спала и не мылась как следует, а ее ждало шестнадцать с половиной часов в госпитале, в окружении больных и немощных людей. Злиться на ее грубость у Деи не было права. На полутемных улицах торопливо и во все стороны двигались люди. Хлопали двери, ставни, звенела и грохотала посуда в кухнях, откуда валил пар и крепкие запахи еды. Неизбежно сталкиваясь с людьми, Дея все поглядывала по сторонам – ну а вдруг, случайно… мельком... Глупости. Три недели прошло… сгинул, как есть… Она вздыхала, потирая ключицу. Он-то сгинул… а вот семя его осталось, и семя это не давало ей спать по ночам. Днем, за работой, она заглушала его шепот твердой поступью, насущными мыслями, разговорами ни о чем с кем-нибудь. Днем вокруг стоял шум и гвалт, и не слушать голос внутри было почти легко. Днем было легко. А ночью… Ночью тьма казалась живой и дышащей, она липла к окнам и шептала, шептала, шептала... Где ты... где ты... где ты... Ночь приносила под пологом темные сны – в них она бродила по коридорам и искала… все искала что-то очень ей нужное… искала и все никак не могла найти, хоть и знала, что оно здесь… рядом… только руку протяни и коснешься, но вместо этого – ходишь, ходишь, ходишь… нарезаешь круги, а найти все никак не можешь… Она просыпалась с головной болью и звоном в ушах, и все чаще ей казалось, что зудящий внутри нее голос был не голосом темного Дара… … а ее собственным. — Давай скорее, мы опоздаем! Плескали грязью под ногами мелкие лужи, оставляя на подоле юбки темные брызги. Дея еще ускорила шаг — опять форму стирать, думалось ей почти безразлично. Соседка её – невысокая женщина лет сорока, из той породы, что остаются пухлыми даже на урезанном пайке – так хмурила брови, что странно было, как виски ее еще не лопнули. Она почему-то решила, что худосочной лекарке с Севера обязательно нужна опека, иначе пропадет, непременно пропадет, и заботу свою проявляла тем характерным для не очень молодых уже, не очень счастливых женщин способом – окриком, легким тычком и миской супа. Они торопились на обед – у них всего полчаса было, чтобы добежать до полевой кухни, получить свой паек и съесть его – так что смотреть по сторонам времени не было. Как она разглядела знакомую макушку в толпе, Дея не знала — сама собой та бросилась в глаза, будто ветром подхваченный листок бумаги, и женщина сбилась с шага, остановилась. Девочка выглядела дурно. Под глазами налилась синева, запавшие щеки будто мелом были натерты. Она куталась в свой тулуп, то и дело ныряя носом за пазуху и украдкой отправляя туда куски сала из своего супа. — Эй, ты чего застыла? Дея сморгнула, проглотила песок со стеклом, забивший горло. Чем она могла помочь? Она даже самой себе уже помочь не могла. Детей подняли из-за столов, смотрительница выстроила их парами и повела прочь. Что-то толкнуло Дею в плечо, будто изнутри – иди, сейчас. Прямо сейчас что-то произойдет. Она двинулась наперерез, сквозь толпу, в спину ей летел окрик соседки. Она не слушала. Она приближалась к детям и с каждым шагом понимала, что здесь что-то не так. —Куда прешь! —По сторонам смотри! Её толкнули раз, толкнули снова. Пока грузный мужчина кричал на нее, она протиснулась между ним и телегой, выскочила на просвет – и успела краем Дара зацепить последнего в шеренге ребенка. И споткнулась, чуть не упав в лужу. Дети были выпиты. Их Дары… у кого сильнее, у кого слабее… но у всех них были светлые Дары, в которых не осталось ни капли силы, как будто их заглотила разом одна большая голодная глотка. — Ты без обеда решила остаться? Идем! Соседка шумно дышала в спину, раздувая кузнечные меха своих легких в необъятной груди. Она бы дала Дее подзатыльник – если бы могла дотянуться. — Иди без меня. Я догоню. — С ума сошла? Порки захотела? Эй! Она шла за детьми до самой Цитадели. Собрала по пути все синяки и отдавила все бока. Шеренга воспитанников то пропадала, то снова показывалась из толчеи, когда она отчаивалась и хотела повернуть обратно. В башню детей пустили, а вот целительницу без пропуска повернули. Хотя она и так уже все понимала, но еще надеялась убедиться в своей неправоте. Брать силу из кристаллов, где заключена Светлая суть, очень сложно – она в нестабильной форме, хаотична, непредсказуема, почти неуправляема. Попадая в тело человека, Суть становится Даром – и вот им уже можно управлять. Чаще силу на создание Барьеров черпали маги из собственных Даров. Так всегда, во всяком случае, было. А теперь, когда чародеи гибли, их сил стало недостаточно… и, видимо, они решили её заимствовать у Сути через детей, чьи собственные Дары еще не окрепли, не оформились, не застыли и могли принимать ее энергию. Что делается с их душами, представить несложно: достаточно вообразить узкую канавку, в которую направили полноводную реку. Сидя в переулке прямо на земле, обхватив колени руками, Дея рыдала взахлеб, растирая по щекам слезы, икая и задыхаясь. Сколько таких детей она видела потом взрослыми — с блаженными улыбками они бродили вдоль дорог, пуская слюну и бормоча что-то на им одним понятном языке... И я спасла ее... ради этого?.. … Поясница ныла, отнимались ноги – постой три часа неподвижно, перебирая травы. Урчало в пустом желудке, и она еле заметно морщилась. Она не ела с прошлого вечера, и перед глазами скакали цветные пятна. — А я тебе что говорила? Ну, куда понесло-то? Что там такого увидела? Стоящая рядом соседка растирала в ступке мазь, противно шкрябал пестик о стенки. Негромко переговаривались лекарки за соседними столами, шурша мешочками трав, кореньев, трещал огонь в камине. Пахло полынной горечью, мятой, зверобоем... Привычные с молодости запахи щекотали ноздри, но сегодня от них еще и слезились глаза. Дея обрывала листья, переминаясь с ноги на ногу. Присесть бы… да все табуреты заняты… Соседка покосилась на неё, поджала губы, а спустя несколько минут отлучилась и вернулась с колодой. — На вот… хоть коленкой упрись… — Спасибо… — Засунь свое спасибо… — Извини… Я… увидела близкого человека, с которым недавно рассталась… — Мужика, что ли? — Нет… Женщина недоверчиво и как-то с опаской на неё глянула. —Ты это… что… того? — Да нет… — Смотри мне… Ей отчего-то сделалось смешно. Раньше она часто использовала эту присказку, чтобы отделаться от настойчивого внимания, преимущественно мужского… неужели к ней это прилипло настолько, что окружающие люди сами начали высказывать такое предположение? Улыбка быстро растаяла – вспомнился душный коридор и смрадное дыхание. Тогда она не успела и слова сказать, да хоть и сказала бы — вряд ли это бы ей помогло... Вспомнился и смертник — как зверем смотрел на нее, дрожа от гнева и даже не осознавая этого. Как лежал потом на полу ее комнаты, заливая его своей холодной кровью... Где этот отмороженный? Неужели и правда сгинул? Смертник не может умереть – в каком-то смысле они все уже мертвы… но это не значит, что, если оторвать ему голову, она прирастет обратно… Дея вздохнула, потерла беспрестанно ноющую грудь — она не прекращала болеть с того дня, как выставили Купол. Ты же обещал, что будешь рядом… Чего же стоит твое слово? Твое обещание?